Текст книги "Почти нормальная семья"

14

Воскресным утром я сидел в помещении для допросов со спартанской мебелью и ожидал, когда мною займутся. Мне дали чашку крепкого кофе, минуты тянулись медленно и мучительно, у меня чесалось во всех местах сразу. Комиссара криминальной полиции, наконец прибывшего для допроса, звали Агнес Телин. В ее глазах я прочел сочувствие. Она начала с того, что прекрасно понимает, что я испытываю, – у нее самой два сына в возрасте Стеллы.

– Понимаю, что вы напуганы и расстроены.

– Я бы так не сказал.

Более всего я ощущал гнев. Это звучит странно – во всяком случае, теперь, но, по всей видимости, я находился на стадии шока. Подавив страх и скорбь, я сосредоточился на вопросах выживания – выживания моей семьи. Я должен вывести всех нас из этой ситуации.

– Что вы ищете? – спросил я.

– Вы о чем?

– Ваш обыск. Куча полицейских, которые в данный момент роются в моем доме.

Комиссар криминальной полиции Телин кивнула:

– Мы ищем вещественные доказательства. Это может быть все, что угодно. Возможно, мы найдем что-то, что говорит в пользу Стеллы, подтверждает ее рассказ. Или же мы ничего не найдем. Мы стараемся выяснить, что же произошло.

– Стелла не имеет ко всему этому никакого отношения, – заявил я.

Агнес Телин кивнула:

– Давайте по порядку. Можно попросить вас начать с того, что вы делали в пятницу?

– Весь день провел в церкви.

– В церкви?

У нее это прозвучало так, будто церковь – последнее место на земле, куда бы она сама отправилась.

– Я пастор, – пояснил я.

Несколько мгновений Агнес Телин смотрела на меня с открытым ртом, потом взяла себя в руки и принялась усердно перелистывать свои бумаги.

– Стало быть, вы… работали?

– Во второй половине дня у меня были похороны.

– Похороны, хорошо. – Она что-то записала в блокноте. – В какое время вы вернулись домой?

– Примерно около шести.

Я рассказал, как принял душ и приготовил свинину в горшочке, которую мы с Ульрикой поели на ужин. После еды мы сыграли партию в настольную игру, а потом отправились спать. Стелла работала до семи, затем должна была встретиться в центре города с подругой.

Агнес Телин спросила, связывался ли я со Стеллой в течение вечера, и я ответил, что послал ей эсэмэску, но не помню, ответила ли она.

– Часто случается, что она не отвечает на ваши сообщения?

Я пожал плечами:

– Ведь у вас свои дети-подростки.

– Но сейчас мы говорим о Стелле.

Я пояснил, что такое вполне допустимо. Рано или поздно ответ все же приходил – но чаще поздно. К тому же случалось, что этот запоздалый ответ состоял из смайлика или поднятого большого пальца.

– Кто эта подруга?

Я сглотнул.

– Что вы имеете в виду?

– Кто та подруга, с которой Стелла собиралась встретиться? И потом гулять в центре?

Я опустил глаза в стол:

– Моей жене Стелла сказала, что собирается встретиться со своей подругой Аминой. Но мы поговорили с Аминой и узнали, что в пятницу они не встретились.

– Как вы думаете, почему Стелла солгала?

Это слово вывело меня из себя.

– И вовсе она не солгала. Амина рассказала, что они собирались встретиться, но потом у Стеллы изменились планы.

– Как вы думаете, куда она пошла вместо этого?

Я не ответил. С какой стати мне тут строить догадки? Что я по этому поводу думал, вряд ли имело значение.

– Вам известно, что она делала? – спросила Агнес Телин.

Это куда более разумный вопрос.

– Нет.

Агнес Телин снова молча перелистала свои бумаги. На самом деле прошло всего несколько секунд, но я успел прочувствовать, что эта тишина несла в себе некий смысл.

– Какой у Стеллы мобильный телефон? – спросила комиссар.

Я объяснил, что у нее айфон, но я всегда путаю модели. Во всяком случае, он белый, это я точно могу сказать.

– У нее есть еще один?

– Нет.

Само собой, полиция найдет телефон у нас дома и конфискует его. На мгновение я взвешивал, не сказать ли Телин, что Стелла забыла телефон дома, но решил этого не делать. Странно, чтобы девятнадцатилетняя девушка забыла дома телефон. Словно с ней что-то не так.

– Есть ли у Стеллы перцовый баллончик?

– Перцовый баллончик? Как у полицейских?

– Именно. У Стеллы есть такой баллончик?

– Разумеется, нет. Я вообще не знаю, законно ли это.

Меня начало подташнивать.

– В каком часу вы легли спать в пятницу? – спросила Агнес Телин.

– Около одиннадцати.

– Вы сразу заснули?

– Нет, я не мог уснуть.

– Стало быть, вы долго не спали?

Я затаил дыхание. Мысли вертелись в голове. Расплывчатые образы Стеллы – маленькой девочки, гордого подростка, взрослой женщины. Моя доченька. Наша семья: Ульрика, я и Стелла. Фотография на окне.

– Я лежал без сна, ожидая Стеллу. Не важно, что дети взрослые. Все равно волнуешься.

Агнес Телин кивнула. Мне показалось, что она поняла меня.

То, что произошло потом, мне трудно объяснить.

Ничего такого я не планировал. Пришел на допрос с намерением сделать все, чтобы помочь следствию. Ни на секунду я не задумывался над тем, чтобы отклониться от истины.

– Так вы не спали, когда вернулась Стелла?

У Агнес Телин были большие добрые глаза.

– Угу.

– Что, простите?

– Так и есть, – ответил я, заставив себя говорить громче. – Я не спал, когда Стелла пришла домой.

– Можете примерно сказать, сколько было времени?

– Я могу точно сказать.

«Что такое ложь?» – подумал я. Раз есть несколько видов истины, должно существовать и несколько видов лжи. Ложь во спасение, например, – к ней я никогда не относился с предубеждением. Лучше щадящая ложь, чем ранящая правда. Так и рассуждал всегда.

Но здесь ситуация была, конечно, немного иная.

– Часы показывали двадцать три сорок пять, когда Стелла вернулась домой.

Комиссар Телин уставилась на меня, а девятая заповедь, подобно змее, извивалась в животе. В Библии сказано, что «лжесвидетель не останется ненаказанным и кто говорит ложь, не спасется». С другой стороны – мой Бог справедливый и всепрощающий.

– Откуда вы знаете? – спросила Агнес Телин. – Я имею в виду – с такой точностью?

– Я посмотрел на часы.

– Какие часы?

– В мобильном телефоне.

В Евангелиях есть строфа о том, что дом, разделившийся сам в себе, падет. Внезапно я осознал, что позабыл о своей семье. Относился к ней невнимательно. Воспринимал ее как данность. Не был тем отцом и мужем, которым мне надлежало быть.

Я по-прежнему ничего не знал о том, что произошло на детской площадке у Пилегатан, когда этот мужчина лишился жизни, но одно мне было доподлинно известно: моя дочь не убийца.

– А вы уверены, что это именно Стелла пришла домой? – спросила Агнес Телин.

– Разумеется.

– В смысле – не может быть, что вы слышали что-то другое?

Я безмятежно улыбнулся, внутренне разрываясь на части:

– Я уверен. Я разговаривал с ней.

– Так вы разговаривали с ней? – выпалила Агнес Телин. – Что она сказала? Вам не бросилось в глаза что-нибудь необычное?

– Нет. Собственно, мы просто пожелали друг другу спокойной ночи.

И вновь змея принялась извиваться у меня в животе. Меня не покидало чувство, что не я, а кто-то другой сидел в тесной комнатке для допросов, произнося эти слова.

В первом письме к святому Тимофею апостол Павел пишет: тот, кто не умеет управлять собственным домом, будет ли печься об Иисусе? Я не очень хорошо заботился о своей семье. Теперь мне представился шанс все исправить.

Я подумал, что именно так поступают в семье. Защищают друг друга.

15

В то лето, когда мне исполнилось шестнадцать, Оса из параллельного класса, о которой я вздыхал много лет, наконец-то стала моей девушкой и я чувствовал себя счастливым, как никогда. Но во время пребывания в кемпинге в Даларне я познакомился с Дорис, которая была на два года старше меня, курила сигареты с ментолом и писала роман. Между мной и Дорис ничего не было, но, вернувшись домой, я мучился угрызениями совести и в конце концов рассказал Осе о Дорис – даже о том, что мне хотелось ее поцеловать, хотя прекрасно знал, что мы с Дорис вряд ли когда-нибудь еще встретимся. Оса немедленно дала мне от ворот поворот, а вскоре распространились слухи обо мне как об изменнике, которому нельзя доверять. Ни одна девушка в Блекинге больше не хотела со мной встречаться, однако я внутренне был абсолютно уверен, что поступил правильно.

Я вырос в семье, где были приняты ценности семидесятых – свобода и солидарность. Мой отец выращивал экологически чистые овощи и всегда завтракал нагишом в кухне – с кофе и свеженабитой трубкой. Моя мать рассказала мне все о менструальном цикле и ночных поллюциях еще до того, как я пошел в первый класс. Правила и запреты практически отсутствовали. Достаточно было здравого смысла и внутренней морали.

– Хорошо ли тебе на сердце? – спросил меня отец, застав за тем, что я таскал сестру за волосы, так что клоки волос оставались в руках.

Этого оказалось достаточно, чтобы я расплакался от стыда и чувство вины.

Несколько раз я пытался опробовать это на Стелле.

– Хорошо ли тебе на сердце? – спросил я, когда мне позвонил директор школы и рассказал, что она забросила шапку другой девочки на крышу.

Стелла уставилась на меня:

– Сердце ничего не чувствует. Оно стучит, и все.

Я глубоко убежден, что нет ничего труднее, чем быть родителем. Во всех остальных отношениях всегда есть запасной выход. Ты можешь покинуть партнера или партнершу – все так поступают иногда, когда любовь иссякла, когда ты перерастаешь другого или на сердце становится нехорошо. Друзей и знакомых ты тоже можешь оставить у дороги, родственников – и даже братьев-сестер и родителей. Ты можешь оставить их и идти дальше, и все у тебя сложится в жизни. Но ребенка ты никогда не сможешь бросить.

Когда родилась на свет Стелла, мы с Ульрикой были молоды и неопытны. Ясное дело, мы понимали, что будет трудно, но наши мучения вертелись в основном вокруг житейских вещей – недосыпа, болезней и проблем с грудным вскармливанием. Прошло немало времени, прежде чем до нас дошло: в родительской миссии это далеко не самое трудное.

Почти десять лет мы с Ульрикой пытались подарить Стелле братика или сестричку. Временами вся наша жизнь вращалась вокруг этой задачи, отнимающей все наши силы. Мы кидались в бой, одурманенные мечтой о победе. Мы внушали себе, что крошечная полоска в тесте на беременность стала бы универсальным решением для всего.

Мы не замечали, что происходит с нами, как мы все глубже закапываемся в яму вины, стыда, чувство собственной неполноценности.

Сидя на отделении ЭКО[9]9
  ЭКО – экстракорпоральное оплодотворение.


[Закрыть], мы обменивались косыми взглядами через голову Стеллы, строившей на полу замок из лего. Снова негативный ответ. Оплодотворения не получилось.

В машине по дороге домой я сказал Ульрике:

– Это не судебное заседание! Тут нет виновного!

Она хмыкнула, глядя в запотевшее окно:

– Тогда я валю все на Господа. Ты можешь объяснить, почему Бог не дарует нам ребенка?

– У нас есть ребенок, – ответил я и подался вперед, чтобы включить радио на полную катушку – так, что колонки затрещали, словно вот-вот взорвутся.

В последние годы мы были настолько поглощены нашей битвой с природой и друг другом, что на какой-то момент забыли, за что боремся. Мне довелось читать о солдате в окопах Первой мировой, который, забыв, с кем сражается, начал стрелять по своим соотечественникам.

Однажды вечером, после очередной попытки ЭКО, Стелла с всклокоченными волосами стояла в прихожей в пижаме и смотрела на нас заспанными глазами. Кажется, она только что пошла в школу – ей было около семи. Мы с Ульрикой резко постарели – горечь и молчание поселились в трещинах нашего когда-то гордого «мы». Похоже, у нас не оставалось уже ничего общего, кроме нашей борьбы.

– Я не хочу братика или сестричку, – резко заявила Стелла.

16

После допроса я позвонил Ульрике. Она только что проезжала мимо нашего дома – но там по-прежнему работали полицейские.

– Они думают, что Стелла замешана в этой истории, – сказал я. – Это просто какой-то кошмарный сон.

– Что ты сказал полицейским? – захотела узнать Ульрика.

– Я сказал, что точно знаю, когда Стелла вернулась домой в пятницу вечером. Пояснил, что я не спал и разговаривал с ней.

Некоторое время Ульрика молчала.

– И сколько было времени? – спросила она.

Я набрал воздуха в легкие. Ненавижу лгать. К тому же лгать собственной жене. Но альтернативы не было. Замешивать в это Ульрику я не мог. Она ничего не знает – она спала, когда вернулась Стелла. Как я объясню ей, что солгал в полиции?

– Двадцать три сорок пять, – ответил я.

Ощущение было вовсе не такое ужасное, как я ожидал. Внутреннее сопротивление таяло с каждым разом, когда я произносил эту ложь.

Ульрика сказала, что идет на встречу со знакомым следователем. Мне же в настоящий момент заняться было нечем. Полное бездействие – и так много всего нужно сделать. Быстрым шагом я отправился к площади Банторгет. Солнце било в лицо, заставляя меня опустить глаза. В голосах, раздававшихся вокруг, звучали обвинительные нотки. Я прибавил шагу. Казалось, весь город таращится на меня.

Во второй половине дня полицейские наконец-то уехали. Когда я вернулся домой, Ульрика сидела на допросе у комиссара криминальной полиции Агнес Телин. В животе у меня неприятно защекотало, когда я, отперев дверь, медленно прошел по комнатам. Что касается уважительного отношения со стороны полиции, жаловаться не приходилось – немногочисленные следы их пребывания были едва заметны. Однако меня заедало чувство, что кто-то вторгся в мою личную жизнь.

Я прошел по первому этажу, заглянув в постирочную, прихожую и гостиную, даже в камин. Затем поднялся по лестнице в комнату Стеллы. Некоторое время я стоял в дверях, и меня охватило чувство, что в комнате ужасно пусто. Должно быть, полицейские многое забрали с собой.

У окна нашей спальни я задержался на некоторое время, разглядывая фотографию, которую случайно уронил накануне. Я медленно провел пальцем по стеклу – от этого мне стало легче на душе. Нет на свете ничего важнее семьи.

За окнами сгущались сумерки. Взглядом я проследил за вереницей уличных фонарей, уходящих к горизонту, и подумал, что милость снизойдет на терпеливого. Праведник идет своим путем.

Тут я заметил, что на другой стороне улицы стоят соседи и тычут пальцами в наши окна. Я рывком опустил рулонную штору. Одновременно я решил позвонить председателю церковного совета и сообщить ему, что заболел. Он искренне огорчился за меня, сказал несколько слов в утешение и посоветовал мне оставаться дома столько, сколько нужно, заверив, что я могу не беспокоиться за общину.

Когда я позвонил Ульрике, она только что вышла после допроса.

– Все не так просто, как думал Блумберг, – сказала она.

Голос звучал отрывисто. Я не мог понять, что это – плохая связь или Ульрика вот-вот расплачется.

– Что ты имеешь в виду?

В трубке несколько раз щелкнуло. Я слышал сдавленное дыхание жены.

– Должно быть, полиция что-то обнаружила в нашем доме. Прокурор только что подал в суд заявление о переводе в следственный изолятор.

17

Адвокатская контора Микаэля Блумберга находилась на четвертом этаже здания по Клостергатан, в двух шагах от Гранд-отеля. В понедельник утром, задолго до открытия, мы с Ульрикой уже ждали там. На лице моей жены ясно отражался недостаток сна. Хотя я и сам двое суток не сомкнул глаз, усталость не казалась мне непобедимой. Слишком много было внутренних переживаний.

В кабинете под высоким потолком с лепниной и завитушками нам подали по чашке кофе, пока Блумберг расхаживал туда-сюда в своих начищенных до блеска кожаных ботинках, засунув большие пальцы рук в задние карманы штанов.

– Заседание по избранию меры пресечения состоится в тринадцать часов, – сказал он.

В груди затрепетало. Наконец-то мы увидим Стеллу.

– На месте преступления полиция обнаружила отпечаток обуви, – продолжал Блумберг, почесывая шею. – Такого же размера и с таким же рисунком на подошве, как у Стеллы.

Я сжал руку Ульрики.

– И все? – спросил я. – Единственное доказательство? А при обыске они ничего не нашли?

– Пока рано что-либо утверждать. Некоторые предметы, изъятые из вашего дома, отправлены на анализ в лабораторию.

– Это обычно затягивается? – спросил я.

– Ответ будет получен через несколько дней, – ответил Блумберг. – Сейчас речь идет о помещении в следственный изолятор. Проще говоря, Стеллу будут держать в изоляторе, пока полиция не получит ответа из криминалистической лаборатории. Чтобы человека поместили в изолятор по подозрению в преступлении, многого не нужно.

– То есть достаточно даже отпечатка обуви?

Блумберг взглянул на Ульрику, как бы предполагая, что она должна что-то сказать. Словно в ее обязанности входило объяснять все своему недотепе-мужу.

– Мне кажется, вы должны быть готовы к тому, что ее поместят в изолятор.

Это звучало так, будто нам следовало покориться судьбе. Ужасно. Я взглянул на Ульрику – она молча кивнула. Что происходит?

– Кто прокурор? – спросила Ульрика.

– Йенни Янсдоттер.

– Она – один из лучших прокуроров.

Мне трудно было судить, хорошо это для нас или плохо. Как-то не доводилось углубляться в тексты законов о лишении свободы. Большинство людей, к счастью, никогда с этим не сталкивается. Несмотря на то что я женат на адвокате, мои познания в данном вопросе, мягко говоря, ограниченны. Теперь-то я знаю, как немного требуется улик, чтобы засадить человека за решетку. Сколько раз я слышал прямо противоположное – полицейские с горечью сетовали, что преступника освобождают еще до того, как его успели посадить под замок, общественное мнение стоит на том, что шведская правоохранительная система разваливается и слишком много заботится о правах подозреваемых и осужденных, не принимая в расчет страдания потерпевших и их близких. Раздавались призывы ужесточить наказания, строже обращаться с преступниками. Я сам, работая в тюрьме, не раз думал в таком же ключе. У меня не было повода взглянуть на все это с другой стороны.

– Кроме того, у прокурора есть свидетель. Соседка, – продолжал Блумберг и, подавшись вперед, прочел: – Мю Сенневаль.

Он произнес это спокойным тоном, словно призывая нас смириться. Но ведь он должен быть в ярости! Рваться в бой!

– Свидетельница, – проговорил я, – как она может быть уверена, что видела именно Стеллу? Ведь она ее не знает.

– Она утверждает, что много раз видела ее в «H & M».

– Много раз… – повторил я.

Ульрика толкнула меня в бок.

– Что говорит Стелла?

Блумберг откашлялся и провел рукой по волосам. И снова он заговорил, обращаясь только к Ульрике. С каждой секундой во мне росла убежденность в его некомпетентности.

– После закрытия магазина Стелла пошла с несколькими коллегами в ресторан на Главной площади. Они поужинали и выпили по бокалу-другому вина. Около половины одиннадцатого Стелла покинула ресторан. Все коллеги это подтверждают. О том, куда она направляется, она ни словом не обмолвилась, однако все были уверены, что она сядет на велосипед и поедет домой.

– Но она этого не сделала?

– Сама Стелла говорит, что поехала в сторону «Тегнерс» и зашла еще в несколько баров. Она точно не помнит, где находилась в тот или иной период времени.

Мы с Ульрикой переглянулись. Это совсем не походило на алиби. Скорее, уклончивый ответ, который дал бы виновный. Почему она не приложила усилий, чтобы вспомнить какие-нибудь детали?

– Должна же она вспомнить что-нибудь еще! – воскликнул я. – Неужели нет людей, которые ее видели? Ведь она знает полгорода!

Блумберг посмотрел на Ульрику.

– Что еще известно о времени происшествия? – спросила она. – Эта свидетельница, Сенневаль, слышала крики и шум около часу ночи?

– Верно. В первых отчетах говорится, что все произошло вскоре после часа ночи, но теперь ожидается заключение судмедэкспертизы, прежде чем что-либо будет установлено окончательно.

Ульрика взглянула на меня:

– Если выяснится, что Кристофер Ольсен был убит в час ночи, это будет означать, что у Стеллы алиби.

– Именно, – проговорил Блумберг.

У меня перед глазами замелькали светлые и темные точки.

– И не какое попало, – добавил звездный адвокат с довольной улыбкой. – Все, с кем я говорил, единодушны в том, что ты, Адам, – сама честность.

Я с трудом проглотил ком в горле.

18

Заседание суда началось сразу после обеда. Тысячи раз проходил я мимо здания суда, мимо этого необычного фасада, облицованного плитами из серого сланца с медными элементами и маленькой колокольней перед входом. Впервые я вошел внутрь, и меня заставили вывернуть карманы. Словно распятый, стоял я при входе, пока охранник обыскивал меня металлодетектором. Затем я уселся в коридоре рядом с Ульрикой на скамью, напоминающую кушетку, и стал ждать. В коридоре стоял затхлый запах.

Каждый раз, когда открывалась входная дверь, мы подскакивали, так что охранники дергались, и в конце концов они попросили нас соблюдать спокойствие.

Наконец появилась Стелла, зажатая между двумя мужчинами в униформе. Казалось, она висит в воздухе, как привидение, между двумя широкоплечими конвоирами. В нашу сторону она даже не взглянула. Ульрика кинулась вперед и обхватила ее обеими руками, но охранники ее тут же отогнали.

– Стелла! Девочка моя!

Я протиснулся между конвоирами, чтобы прикоснуться к своей дочери, но один из парней выставил свои бицепсы и преградил мне путь.

– Держись, Стелла, скоро все закончится! – крикнула Ульрика.

Лицо у Стеллы было серое, глаза потухли – было и что-то еще, чего я не замечал у нее раньше. Отчаяние. На ее лице отражалась усталость такого рода, какая бывает только у людей, смирившихся и предоставивших все судьбе или, как в данном случае, системе. Человек словно говорит: «Делайте что хотите». В глазах нет ни единой искорки жизни.

Я встречал людей, капитулировавших перед обстоятельствами. Людей, которые настолько утратили смысл своего существования и волю, что не могут найти энергии даже на то, чтобы покончить с собой.

Когда Стеллу ввели в зал судебных заседаний, я рухнул в лимбус неизвестности. Я словно завис в воздухе, размахивая руками и ногами, в тщетных поисках точки опоры.

Зал заседаний оказался не больше гостиной. Председательствующий перелистывал бумаги, пока мы занимали места на скамьях для публики. Блумберг придвинул Стелле стул, и когда она попыталась сесть, казалось, что она разваливается на куски, части тела больше не были соединены в единое целое, – Блумбергу пришлось поддержать ее обеими руками.

Мы с Ульрикой сидели, вцепившись друг в друга. Наша девочка находилась в пяти метрах от нас, а мы не могли даже дотронуться до нее.

Прокурор вошла на высоких каблуках, заранее возвестивших о ее приближении по всему коридору. Упругие шаги, дорогая одежда, позвякивающие украшения на шее и запястьях, типичное тело гимнастки: невысокая, стройная, тренированная, ноги колесом. На ней были очки в прямоугольной оправе, а волосы на голове аккуратно прилизаны, ни один волосок не выбивался. Разложив свои бумаги на столе в три большие стопки, она поправила их, сверкнув рубиновыми ногтями, и пожала руку Блумбергу и Стелле.

Не успел я сообразить, что суд начался, как председательствующий принял решение, что заседание будет закрытым, и охранник сообщил, что мы с Ульрикой должны удалиться.

– Это моя дочь! – крикнул я ему в лицо.

Охранник изумленно покосился на мой пасторский воротничок.

Любить – самая трудная задача для человека. Понимал ли Иисус, о чем он просит, когда призывал нас возлюбить ближнего своего, как самого себя?

Можно ли продолжать любить убийцу?

Пока я снова сидел в ожидании у дверей зала суда, во мне стала крепнуть одна мысль. Она возникала и ранее, но только теперь я позволил себе остановиться на ней. Мысль о том, что Стелла может быть виновна.

Пятна на блузке. Конечно, это могло быть все, что угодно. Но почему никто не видел Стеллу? Кто-нибудь, кто мог бы подтвердить, где она была и что делала. Несколько часов в пятницу вечером оказались провалом, пустотой. Чем она занималась в это время?

Не раз сидел я перед жуткими убийцами, обещая им безусловную любовь Господа. Человеческая любовь – нечто иное. Мне вспомнились слова апостола Павла о том, что любовь сорадуется истине, все покрывает, всему верит, все переносит.

Ради семьи. Вот о чем я подумал в тот момент. Я должен сделать все ради своей семьи. Слишком часто я терпел неудачу в своих стараниях быть лучшим в мире мужем и отцом. Теперь мне выпал шанс все исправить и искупить.

Когда вновь открылись двери зала заседаний, тело мое так отяжелело, что Ульрике пришлось помочь мне встать и войти туда. Перед нами сидела Стелла, уронив голову в ладони.

Мы с Ульрикой вцепились друг в друга, как два утопающих в бурном море.

Дверь за нашими спинами захлопнулась, и судья обвел взглядом помещение:

– Стелла Сандель на основании представленных улик подозревается в убийстве.

Ни один родитель никогда не поверит, что ему когда-либо доведется услышать имя своего ребенка в подобной ситуации. Никто, когда-то державший ребенка на руках, видевший, как тот дрыгает крошечными ножками и радостно гулит, не может представить себе ничего подобного. Это происходит с кем-то другим. Не с нами.

Крепко сжав руку Ульрики, я думал, что мы совсем не такие. У нас нет проблем с зависимостью, мы люди с высшим образованием и высокими доходами. У нас прекрасное здоровье – как физическое, так и психическое. Мы не какая-нибудь проблемная семья из дальних пригородов с социальными и экономическими проблемами.

Мы – самая обычная семья. Мы не должны сидеть здесь. И тем не менее мы здесь.