Текст книги "Не самые хорошие соседи"

18. Mикаэль

После катастрофы

Пятница, 13 октября 2017 года

Еду домой из больницы на огромной скорости. Съезжаю с Е6, опасно перестраиваясь прямо перед круговым съездом на Чёпинге. Паркуясь, вижу Улу.

– Как она? Послушай! Я должен знать, как она.

Закрываю за собой калитку, но Ула не оставляет попыток, подходит ближе и смотрит в щель между досками.

– Ее оперируют, – говорю я. – Больше ничего не известно.

Его глаза за очками округляются.

– Это серьезно.

Я разворачиваюсь к нему спиной и ухожу. Не хочу его знать.

Как только я захожу в дом, ко мне выбегают дети, и уже в следующую минуту мы все плачем на диване.

– Когда мы увидим маму?

– У нее на голове останется шрам?

– Они сбреют ей волосы?

Вильям и Белла беспрерывно задают вопросы, я пытаюсь их успокаивать, хотя ни одного ответа у меня нет.

– Идите домой, – говорю я Гун-Бритт и Оке. – Спасибо за помощь.

– Если нужно, мы останемся, – отвечает Гун-Бритт.

Не нужно. Не хочу слушать ее странные обвинения. Я должен сам заботиться о собственных детях. Их мама лежит на операционном столе, и наше будущее неизвестно.

– Сюда едет сестра Бьянки, – говорю я. – А мы сейчас что-нибудь съедим и снова поедем в больницу.

– Сколько времени будет длиться операция? – спрашивает Оке.

– Неизвестно. Несколько часов. Потом понадобится время, чтобы она пришла в себя после наркоза.

Я спрашиваю у детей, помнят ли они тетю Сиенну. Вильям качает головой.

– Странное имя, – произносит Белла. – А у нее есть дети?

– Взрослые. Им лет по пятнадцать.

– Такие же, как Фабиан, – говорит Белла.

Да. Хотя надеюсь, не такие. Но вслух это, разумеется, не говорю.

– Кажется, я ее вспомнил, – говорит Вильям. – А зачем она едет?

– Она мамина сестра и беспокоится за маму.

– Я тоже, – говорит Белла.

Я обнимаю ее:

– Родная, мы все о ней беспокоимся.

Выхожу в прихожую, где Гун-Бритт надевает пальто.

– Как вы могли позволить этому случиться? – спрашивает она меня.

Оке открывает дверь и выходит на крыльцо, впуская в дом холодный ветер.

– Прекратите! – перебиваю ее я.

На самом деле я не должен до этого опускаться, я сдерживаюсь, хотя у меня даже руки чешутся.

– Бьянка знала больше, чем вы думаете, – говорит Гун-Бритт. – Она как чувствовала, что что-то случится. Летом она…

– Замолчите!

Я не намерен говорить об этом. Бьянка постоянно была чем-то встревожена. Сколько я ее знал, она всегда была невротиком. К Жаклин это не имеет никакого отношения.

– Это был несчастный случай, – говорю я тихо.

Гун-Бритт застегивает верхнюю пуговицу на пальто. Делает два шага вперед и заглядывает мне в глаза:

– Вы действительно в это верите?

19. Фабиан

До катастрофы

Осень 2015 года

В тот вечер в маминой комнате прятался не папа. Иногда я так долго о нем думаю и так сильно скучаю, что сам себе что-то внушаю. Мне кажется, что я его вижу, слышу его голос. Однажды в магазине «ИКЕА» я подбежал к какому-то мужчине в полной уверенности, что это он. А когда тот повернулся, я увидел чужое лицо и закричал от разочарования и продолжал кричать, пока не прибежали охранники.

Петер похож на всех других мужчин, которых мама прятала в спальне. Накачанные мускулы и что-то опасное во взгляде. До них почему-то не доходит, что жизнь стала бы легче, если бы они выглядели немного добрее. Первую неделю она их прячет.

Всегда. Говорит, что не хочет, чтобы все случилось слишком быстро. Но потом верх берут эмоции. На этот раз все будет по-другому. Она чувствует это всем своим телом.

Ей надо больше думать и меньше чувствовать.

Если ты не владеешь собственными чувствами, то легко превращаешься в мишень. Я пока не знаю, что думать о Петере. Возможно, он ни капли не лучше остальных. Вскоре в прихожей появляются две золотые звезды, они свисают с потолка, и нельзя пройти мимо, не задев их. Их повесил Петер:

– Потому что вы – звезды моей жизни.

До тошноты слащаво, но мама как будто заколдована, ей кажется, что все, что он делает, так романтично. Петер работает в полиции и разрешает мне потрогать его пистолет. Он тяжелее, чем я представлял.

– Ты в кого-нибудь стрелял? – спрашиваю я.

– Только по ногам.

– А что этот человек сделал?

– Он угрожал ножом ребенку. – Петер смотрит на меня очень серьезно. – Потом я узнал, что он псих.

Я взвешиваю оружие на ладони:

– А ты мог бы кого-нибудь убить?

– Если бы это был мой долг. Можно попасть в ситуацию, когда у тебя нет выбора.

Мне кажется, он бы не колебался. В действительности я хорошо знаю людей. Интересно, а мама видит то же, что и я?

Во всяком случае, ей не нравится, когда Петер приходит в форме и с оружием. Вдруг соседи подумают, что она преступница. Он над этим смеется, целует в шею и говорит:

– Моя звезда!

И тогда я представляю, что он – это папа. Меняю его грубое лицо и железный взгляд на папины круглые щеки и широкую улыбку. Его руки испачканы машинным маслом, он держит гаечный ключ, а на коленях пятна. Папа проводит половину жизни, лежа под подвешенными автомобилями или под капотом «шевроле» или «студебеккера».

У меня есть две его фотографии, я храню их в моей комнате в запертом ящике.

– Твой папа любит кабриолеты, – сказала мне как-то мама, зайдя пожелать спокойной ночи. Мы сидели на кровати и рассматривали снимки. – Даже когда шел дождь, мы ездили без крыши.

Я отчетливо представляю себе, как мамины волосы развеваются на ветру, а ее рука лежит на рычаге переключения передач поверх папиной. Хайвей Номер Один под палящим солнцем Калифорнии.

– Почему он не поехал с нами в Швецию? – спросил я.

Мама всегда грустнеет, когда я говорю об этом.

– У него была его мастерская. И очень пожилая мама.

Он остался, чтобы заботиться о бабушке. Мама говорит, что мои музыкальные способности от нее.

– Она часто сидела на веранде в кресле-качалке, играла на губной гармошке и пела кантри.

Я тоже люблю кантри. И немецкий синти-поп.

А Петер не любит ничего, кроме тяжелого рока. И слушает его на максимальной громкости, когда приезжает сюда по вечерам. Оке и Гун-Бритт уже жаловались.

– Пусть немного потерпят, – сказал Петер. – Тут им не дом престарелых.

Я согласен.

Оке и Гун-Бритт все время ноют. И считают себя хозяевами всего только потому, что прожили здесь дольше, чем все остальные. Бенгт над ними посмеивался, называл их старперами. Смешно, потому что Бенгт был ровесником Оке. Но только по документам, добавлял он всегда.

Я сомневаюсь насчет Петера, но мама думает, мы должны дать ему шанс. Хотя прикольно, конечно, что он из полиции. Можно кататься на полицейской машине. «Вольво V70», двести сорок пять лошадиных сил…

В среду я прихожу из школы и слышу рассерженный мамин голос. В прихожей позвякивают звезды, но машины Петера во дворе нет. Может, они разговаривают по телефону? Прошло несколько недель, и это теперь нормальный тон.

– Ты не понимаешь слова «нет»? Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Для меня это уже в прошлом!

Снимаю куртку, стараясь не шуметь, и проскальзываю в гостиную. Как только мама замечает мое присутствие, она замолкает. Но рядом с ней, скрестив на груди руки, стоит не Петер, а наш сосед. Ула.

Я смотрю на него не отрываясь.

Он что, до сих пор не просек, что маму надо оставить в покое?

– Ула уже уходит, – объявляет она.

Я молча провожаю его взглядом, пока он идет в прихожую. В дверях он приостанавливается и слегка кивает маме.

– А где Петер? – спрашиваю я позже.

Просто чтобы она о нем не забыла.

Потому что выбор между Петером и Улой однозначен. Ула – идиот.

20. Жаклин

До катастрофы

Осень 2015 года

Родители учили меня быть хорошей девочкой, молчать и не суетиться, изящно кивать головой в приветствии и улыбаться. Убеждали, что важно быть красивой, милой и ни с кем не ссориться. Но ничего не объясняли о любви.

– А как узнать, что ты кого-то любишь? – в третьем классе поинтересовалась я у мамы.

Она посмотрела на меня своим особенным, бесконечно удивленным взглядом, который как бы означал «я-не-понимаю-кто-ты-такая-и-что-ты-тут-делаешь».

– Ты это сама поймешь, – сказала она. – Не беспокойся об этом.

До этих слов я и не беспокоилась, мне было просто любопытно, но теперь я сообразила, что любовь – это нечто такое, о чем надо бы побеспокоиться. В общем, все второе полугодие третьего класса я пыталась влюбиться.

Первое чувство обрушилось на меня как раз тогда, когда мне исполнилось десять. Это было как болезнь. Я заразилась, и примерно через неделю в теле поселилась эта восхитительная щекотка. Взгляд, слово, жест, которым он поправлял волосы. Любая мелочь вызывала во мне целую бурю.

Я быстро научилась любить саму влюбленность. Но так и не научилась любить по-настоящему.

Сейчас мне почти сорок, и я снова влюбилась.

Петер вломился в мою жизнь и все изменил.

– То есть как – торопимся? – недоумевал он. – Нельзя все на свете запланировать. Ты влюбляешься – и все!

Он бомбил меня эсэмэсками: громкими словами и тучей сердечек. Пригласил в греческий ресторан в Лунде и всю дорогу держал за руку. Целовал так, словно собирался съесть.

– Но если ты ничего такого не чувствуешь…

– Чувствую, – ответила я; его рука лежала на моем бедре. – Я чувствую то же, что и ты.

Сама ситуация опьяняла. Петер сделал меня снова живой, какой я не была несколько лет. Мне нужно было притормозить и рискнуть жить здесь и сейчас. Вернуться к себе самой, к своей ДНК. Для того чтобы почувствовать себя живым, одному человеку нужно чуть меньше, другому чуть больше. Мне же нужно все.

Петер отвез меня к морю. Мы играли в мини-гольф и ели мягкое мороженое, одну порцию на двоих. Мне нравилось, как он держит меня за руку, чуть крепче, чем надо, как будто боится потерять. И как он начинает обнимать меня, только заметив на мне чей-нибудь взгляд.

И с Фабианом они вроде поладили. Разумеется, все произошло слишком быстро, но казалось многообещающим.

– Мама, – сказал как-то утром Фабиан, – мне не нравится Ула.

Сказал просто так, ни с того ни с сего.

– Почему ты вдруг вспомнил об Уле?

Может, потому, что мы сидели за столом на кухне и видели в окне забор, разделявший его и наш участки?

– Я вспомнил о нем, потому что он мне не нравится. Очень трудно прекратить думать о людях, которые тебе не нравятся.

Иногда он рассуждал намного мудрее меня.

– Я тоже от него не в восторге, – честно призналась я. – Так что выбрось его из головы.

Заводить отношения с соседом было вообще неправильно. Наивно. Ула и Фабиан начали конфликтовать с первого дня.

– Петер лучше, – заявил Фабиан.

Это согревало. Надежда жила.

– Конечно лучше.

Фабиан закончил завтрак, перекинул через плечо школьную сумку и поехал на велосипеде в школу.

Позже в тот же день мне оттуда позвонили, в очередной раз. За все это время бесед, писем и вызовов было так много, что я, если честно, смирилась. Хотя противно, конечно, когда на тебя показывают пальцем и сомневаются в твоих родительских качествах. Конфликт с одноклассницей, сообщил мне в тот раз директор. Ну и разбирайтесь сами, это же ваша обязанность – так и подмывало меня ответить.

– Я пойду с тобой, – сказал Петер, увидев, что я волнуюсь.

Я спросила Фабиана, он сперва пожал плечами, а потом посмотрел на Петера и сказал:

– О’кей. А ты в форме пойдешь?

Петер надел пиджак и рубашку. В такой одежде я его видела в первый раз. Больше всего мне хотелось ее с него снять, но я ограничилась тем, что сунула язык ему в ухо, когда мы припарковались у школы.

Петер вывернулся, посмотрел на Фабиана, который сидел сзади, и спросил:

– Ты нервничаешь?

– Не очень, – ответит тот.

– Не переживай! Мы со всем разберемся.

На улице начало темнеть. От Петера как будто исходила мужская сила. Когда мы шли по школьному коридору, я держала его под руку.

– Здравствуйте, Жаклин, – произнес директор, здороваясь за руку. Он слегка смахивал на Брэда Питта в фильме «12 лет рабства» – длинные волосы и борода, но симпатичный. Не похож на типичного директора школы.

– Петер, – представился Петер, пожимая руку.

Директор проводил нас в зал. «Знания и любовь» – гласил плакат на стене. За столом сидел Микки Андерсон и щелкал колпачком ручки.

– Здравствуйте, – произнес он.

Фабиан говорил, что конфликт случился на физкультуре, но я не была готова к тому, что Микки тоже будет здесь.

– Мы уже встречались раньше, – сказал он, после того как Петер назвал свое имя.

– Вот как! Я вас, наверное, задерживал?

Никто, кроме Петера и Фабиана, не рассмеялся.

– Он полицейский, – объяснила я.

– Да, я видел полицейскую машину, – сказал Микки. – Я живу рядом с Жаклин и Фабианом.

Петер придвинулся ко мне поближе. Убрал с моего лица прядь волос и поцеловал в щеку. Выглядело это неуместно и слишком интимно, но я ничего не сказала.

– А вот и Лилли и ее родители, – сообщил директор.

Мы вежливо поздоровались друг с другом.

На девочке был очень короткий, больше напоминавший бюстгальтер топ, а сверху яркая куртка «Фила» и джинсы с дырками на коленях.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласил их директор.

Они опустились в кресла. Родители Лилли выглядели так, как будто они лет двадцать пять пашут часов по десять ежедневно.

– Сегодня на уроке физкультуры между Лилли и Фабианом случился конфликт, – начал директор, – на который мы обязаны немедленно отреагировать.

Я никогда не видела его таким сердитым. И чувствовала себя как маленькая девочка в ожидании выволочки. Как будто это я сделала что-то не то.

– Такое поведение абсолютно неприемлемо, – продолжал директор.

Происходящее вызывало у меня недоумение. По словам Фабиана, не произошло ничего страшного. Просто Лилли его доставала, дразнила и издевалась. В конце концов терпение Фабиана лопнуло, и он ей ответил.

– Если меня правильно проинформировали, Лилли начала первая, – сказал Петер. – Она оскорбляла его вербально. Без провокаций с его стороны.

Директор выпятил грудь колесом и перебил:

– Я думаю, что сначала мы должны выслушать самих участников.

Я взяла Петера за руку под столом. Все его тело было напряжено, властный стиль директора ему явно не нравился. Он привык сам быть главным авторитетом.

– Да, – заговорила Лилли, – я вела себя неправильно, когда называла Фабиана жирным уродом и отсталым. Но так все говорят. Просто другие боятся сказать ему это в лицо.

– Но почему? – заерзал в кресле отец Лилли. – Почему вы так плохо отзываетесь о своем однокласснике?

– Я же только что сказала. Да, это глупо. Но это не дает ему права делать то, что он сделал. Представляете, что все сейчас будут говорить?!

Петер посмотрел на Фабиана:

– Что ты натворил?

Я поняла, что речь идет о чем-то действительно серьезном.

– Так ей и надо! – бросил Фабиан.

Краем глаза я заметила, что Микки смотрит на меня, и мне стало стыдно. Он думает, что я никуда не годная мать.

– Расскажи, что ты сделал, – велел Фабиану директор.

– Я снял ее на мобильник. Она сама корчила рожи, я ее не заставлял.

– А что, человек не имеет права выглядеть так, как хочется? – спросила Лилли и прикрыла глаза рукой.

– Тебе должно быть стыдно, – сказал Фабиану ее отец.

– Вы понимаете, что он натворил? – обратилась ко мне ее мать.

Рука Петера под столом дернулась, но я снова сжала ее и взглядом остановила Петера.

– Фабиан, – произнес директор, – опубликовал фотографии Лилли в вызывающих позах на порнографическом форуме в интернете.

Только этого мне не хватало! Я была готова провалиться сквозь землю.

– Фабиан!

Где же я так сильно ошиблась? С самого его рождения я отчаянно пыталась заставить Фабиана уважать девочек. Откуда это взялось? Я не имела ничего против того, что Фабиан был не такой, как все. Я принимала и любила его в любом случае. Но все это дерьмо с унижением женщин я не потерплю ни при каких обстоятельствах.

– Это правда? – спросил Петер. – Ты действительно выложил снимки на порносайте? – В голосе Петера угадывался смех.

– Она первая начала, – повторил Фабиан.

Лилли всхлипнула и вытерла слезы. Я узнала в ней себя.

– Я тебя немного подразнила, а теперь вся школа думает, что я шлюха.

– Ты должен немедленно удалить эти фотографии, – сказала я Фабиану.

– О’кей.

– Дело очень серьезное, – произнес Микки.

Это были первые сказанные им слова.

Петер посмотрел на него с выражением «а-ты-тут-вообще-ни-при-чем».

– Снимки он, разумеется, удалит, – сказал Петер. – Но мы не должны упускать из виду тот факт, что начала все это сама Лилли. Иногда надо думать, прежде чем что-то делать. У поступков бывают последствия.

Переглянувшись, директор и Микки посмотрели на Петера.

– Мы не поощряем месть среди наших учеников, – сказал директор. – И надеемся, что вы тоже ее не оправдываете.

– Нет-нет, конечно нет, – ответила я.

– Разумеется, нет, – кивнул Петер. – Я имел в виду только то, что всем следует быть осторожными и думать, прежде чем делать.

Фабиан посмотрел на меня:

– Я удалю фотографии прямо сейчас.

– Обязательно, – сказал директор. – То, что ты совершил, – преступление.

Петер присвистнул, как бы демонстрируя несогласие. Я крепко сжала его пальцы под столом, и он сказал:

– Я думаю, что парень уже сделал выводы.

– Мне очень жаль, что так получилось, – сказала я и попыталась встретиться глазами с Лилли. Ее родители смотрели на меня как на дьявола.

– То, что однажды попало в интернет, полностью удалить невозможно, – сказал директор Фабиану. – Ты же понимаешь это?

Фабиан кивнул.

В подобных ситуациях он никогда не показывал своих чувств. Наверное, это я научила его сдерживаться. Ведь стоит только продемонстрировать слабость, как тебе тут же всадят нож в спину.

Мы шли к машине в полумраке.

– Порносайт, – усмехнулся Петер. – Креативный подход.

– Прекрати! – обрубила я. – Такое может легко испортить девчонке всю жизнь.

– А как же Фабиан? Думаешь, ему приятно, когда его называют жирным уродом? Впредь эта Лилли доставать его больше не будет.

Я прикусила язык. Петер, видимо, не такой, каким мне казался. Конечно, хорошо, что он защищает Фабиана, но то, как он это делает, многое говорит о его отношении к женщине.

Он открыл машину брелоком, и Фабиан забрался на заднее сиденье. Зажглись фары, и мы увидели впереди Лилли в рваных штанах и мини-топе. Ее родители курили рядом с коричневым «саабом».

– Она получила по заслугам, – сказал Фабиан.

Меня пробила дрожь.

21. Микаэль

После катастрофы

Пятница, 13 октября,

и суббота, 14 октября 2017 года

В коридоре отделения реанимации я наклоняюсь к Вильяму и Белле и беру их руки в свои:

– Я очень вас люблю, вы же знаете это, да? Все обязательно наладится!

Прижимая их к себе, открываю дверь палаты и подхожу к койке, на которой спит Бьянка. Она по самые плечи укрыта одеялом, рядом шелестят и посвистывают аппараты.

Она кажется такой бледной. Измученной. Но сомкнутые губы одновременно придают лицу выражение некоей умиротворенности.

Я вспоминаю, как мы ездили на выходные в спа-отель в Увстад. Запах моря и осени. Мы лежали в халатах у камина и тонули в глазах друг друга.

Операция прошла удачно. Кровотечение удалось остановить. Но картина повреждений в целом остается непонятной.

– Ждать – это все, что мы сейчас можем, – говорит доктор Ариф.

От его слов зависит судьба. Мы будем сидеть здесь много часов подряд. И просто ждать.

Белла плачет навзрыд. Как будто рвется какая-то преграда – и слезы льются рекой. Я становлюсь на колени и обнимаю ее.

– Почему мама не просыпается? Я хочу, чтобы она проснулась!

У Беллы покраснели глаза, в обычный день она уже давно бы спала.

– Я тоже этого хочу, родная. Если ты сама сейчас немного поспишь, то когда ты проснешься, мама тоже проснется.

– Она тогда выздоровеет? – спрашивает Вильям.

– Не знаю. Мозг – это самая важная часть тела.

– Нет, – возражает Белла. – Самая важная – сердце.

– Если сердце останавливается, человек умирает, – соглашается Вильям.

Белла всхлипывает и снова обнимает меня за шею, прижимаясь носиком к моей щеке.

– Я не хочу, чтобы мама умерла. Папа, пожалуйста, скажи, что она не умрет.

Я тоже больше не выдерживаю. Слезы текут по лицу, голос срывается.

– Нет, она не умрет.

– Обещаешь?

– Да, обещаю.

Я должен. Я их отец.

Белла засыпает у меня на руках, дыхание Вильяма вскоре тоже становится сонным и тяжелым. Сам я даже думать не могу о том, чтобы заснуть. Каждая минута как восхождение на гору. Медленно и нежно обвожу взглядом каждый изгиб и каждую складку на лице Бьянки. И хотя годы уже оставили легкие следы на ее коже, я знаю каждую черточку на этом лице еще с тех времен, когда на целом свете не было никого, кроме нас двоих, когда все двери были открыты и все мечты казались осуществимыми.

Навсегда вместе.

Мы так сказали друг другу.

Одно слово для двоих.

Рано утром в субботу приходит сообщение от Сиенны. Она в такси. Посылаю ей лайк и инструкцию, как доехать. В тот момент, когда я нажимаю на «отправить», Бьянка вдруг совершает едва заметное движение. Легкое подергивание плечом, которое передается шее, а потом она откидывает голову, как от удара током. Рот искажается гримасой, ей больно.

Быстро подхожу и беру ее за руку:

– Любимая? Ты слышишь меня?

Губы расслабляются, и вскоре она снова спокойно лежит на подушке.

Я хочу, чтобы она проснулась. Я тоскую по ней.

Странно, но мне кажется, что я давно тоскую по ней. Много лет.

Тоскую по беззаботности и легкости, в которые я когда-то влюбился и за которые готов был умереть.

А потом настала другая пора. «Пока-дети-маленькие» – так она называлась. С этим у нас не было споров. Надо просто пережить это трудное время «пока-дети-маленькие». А потом начнется настоящая жизнь, убеждали мы друг друга.

Нет ничего более постоянного, чем временное.

Я с трудом узнаю Сиенну. Она, видимо, изменила цвет волос. Почти на полголовы выше Бьянки, стройная, спортивная, с карими глазами. У них и темперамент разный, и интересы.

Она медленно гладит Бьянку по руке:

– Как она? Операция прошла успешно?

Я пытаюсь передать слова врачей. Сильное кровотечение удалось остановить, но остались мелкие сосуды, к которым не подобраться.

– Они не могут ничего сказать, пока Бьянка не придет в себя. Только тогда будет понятно, поврежден ли мозг.

Сиенна вздыхает:

– Сестричка. – Сиенна гладит Бьянку по щеке. – Как это произошло? Как она могла попасть под машину прямо у дома?

– Не знаю. Вильям сказал, что она собралась поехать в супермаркет. У нас были такос на ужин.

Сиенна оборачивается:

– Вы что, оставляете детей одних?

В голосе осуждение. Я надеюсь, она приехала не для того, чтобы ссориться.

– Это заняло бы минут пять. Кроме того, я уже ехал домой с работы.

Сиенна кладет руку на лоб Бьянке:

– Мы только что снова обрели друг друга.

Я не понимаю, что она имеет в виду.

– Мы с Бьянкой переписывались все лето.

Мне Бьянка об этом не рассказывала.

– На самом деле я всегда не понимал, почему мы не общаемся.

– Умер отец. Потом вы уехали в Сконе.

– Ну да.

Я знаю, что Сиенна была недовольна нашим переездом.

– То есть ее сбил кто-то из соседей?

Я сглатываю слюну.

– Да, соседка. Она часто гоняет на машине как угорелая.

– Только не говори мне, что это та самая Жаклин.

Сиенна пронзает меня взглядом. Что ей известно о Жаклин?

– Бьянка рассказывала тебе о ней?

Сиенна ахает: Бьянка снова начинает шевелиться, ее плечи дрожат, а голова откидывается в сторону.

– Дорогая!

Губы Бьянки разжимаются, мы замечаем проблеск из-под век. Она несколько раз моргает.

– Бьянка?

Я беру ее за руку. Лицо подрагивает в мелких судорогах, и через несколько секунд я уже смотрю в ее зеленые глаза:

– Любимая? Ты меня слышишь?

Она смотрит на меня, но не видит. Глаза блуждают, взгляд ни на чем не задерживается.

– Любимая? – повторяю я. – Бьянка?..