Текст книги "Седло (в)"

– А вам нравится это описание?

– Очень, – Седлов решил проигнорировать любившего намеренно говорить в пику Бликова, так как ждал другого ответа.

– Нет, как-то неестественно, как в сказке, – то что надо от Подгорного.

– Кстати, давайте назовем героя Льва Толстого, которого вы точно должны помнить, так как мы подробно останавливались на сцене, где состояние природы помогло понять изменение состояния влюбившегося героя. О ком речь?

– Болконский и тополь, – Бликов опередил Подгорного.

– Какой тополь, дуб, – Егор Петрович внутренне порадовался маленькому торжеству Подгорного над Бликовым.

– Отлично. Не все потеряно. Кстати, напомню, что в литературе этот прием называется психологическим параллелизмом. А вы видите разницу между толстовской сценой и описанием у Андреева?

– Нет, – снова Бликов.

– Конечно, есть разница. У Толстого это как-то естественно, реалистично, а здесь, как я уже сказал, какая-то сказочность, неестественность, да и герои какие-то странные, – Подгорный включился на полную.

– А в чем их странность?

– Ну, они какие-то искусственные, как бы без характеров, и диалоги какие-то пафосные, – наращивал Подгорный.

– Кстати, о чем диалог?

– О любви, – Шерстнева.

– А именно? Посмотрите.

– Ну о том, что они готовы помереть за любовь, – Бликов со скучающим видом после паузы.

– А есть ли какие-то странные детали в описании героини во второй части рассказа, ведь речь идет о молодой девушке. Посмотрите, текст перед вами, вторая страница, первый абзац.

– Кроваво-красные губы, – Подгорный после паузы.

– Скажите, это описание, противоречивые детали – упущение писателя или сознательный художественный прием?

– Упущение, – Бликов.

– Сергей, конечно, к творчеству Андреева относились неоднозначно, и тот же Лев Толстой его не любил, – решил не игнорировать Седлов.

– И правильно не любил, хрень какая-то для детей, – перебил в излюбленном стиле Бликов.

– Но я не договорил, – Седлов добавил металла в голос, – после опубликования «Бездна» произвела шокирующее воздействие на публику, и нам важно понять почему.

– Мне не важно.

– Не важно – не участвуй, но ты же не зря читал, и давай будем судить уже по итогу, – Седлов начал закипать, но понимал, что так можно сварить урок, и он все же отдавал должное периодической точности читающего Бликова.

– Можете ли вы согласиться с тем, что Андреев здесь намеренно пародирует некоторые романтические, лирические литературные мотивы, сюжеты, в которых описывались чувства героев, любовь?

– Да, – Подгорный одновременно с Шерстневой.

– Кстати, намеки в тексте произведения на героев, сюжетные линии других произведений называются аллюзией. Давайте запишем определение. – Седлов не был сторонником диктовки и заполнения тетрадей текстом на литературе, считая это тратой времени и убийством мысли, тем более писанины хватало везде, но, как говорили административные умы, всегда должны быть следы обучения. И эти следы надо было оставлять.

– Обратившись ко второй части рассказа, мы поймем, в чем смысл первой.

И Седлов пересказал вторую часть, опустив развязку, которую предоставил учащимся прочитать самим.

– Обратите внимание на описание людей, которых встретили Зиночка с Немовецким, это четвертая страница, первый абзац. Их описание отличается от описания героев в начале рассказа?

– Да, – сказала Шерстнева, скорее констатировав очевидное.

– А чем именно?

– Ну здесь уже все реалистично, нет странностей, – Подгорный.

– А сами типы героев отличаются: Лиза с Немовецким с одной стороны и те, кого они встретили?

– Ну, эти первые такие пафосные, а на поляне – быдло какое-то, прямо как у меня у «Пятерочки» сидят каждый день тела на пузыре, – за эти неожиданности, хоть и грубые, Седлов и ценил Бликова.

– Молодец, Сергей. Можем ли мы сказать, что происходит столкновение двух разных эпох: уже ушедшей, оставшейся только в воспоминаниях, кажущейся искусственной, и наступившей реальности?

– Да, – Шерстнева продолжала идти к своей пятерке простыми выверенными шагами.

– Давайте обратимся к кульминации и развязке, – и Седлов, опуская натуралистические подробности, пересказал концовку.

– Что можно сказать о герое…

– Подождите, а что они с ней сделали? – в Бликове снова проснулись внутренние паразиты, сжиравшие уроки и настроение не только Седлова, но и многих коллег.

– Ты же читал рассказ, там все очевидно.

– Я не понял. Вы же учитель, объясните.

Седлов было уже собрался сооружать ответ, который бы и накормил внутренних паразитов Бликова, и позволил завершить урок, но на помощь пришел Подгорный:

– Изнасиловали. Зачем ты дурака включаешь?

– А как именно? Там непонятно написано.

– Ну так приди домой и тайком от мамы в инете посмотри, как насилуют, если непонятно, – это оказался, по сути, выстрел в голову, за что Седлов был очень благодарен Подгорному.

Бликов потух, как хотел верить Седлов, до конца урока, и Седлов смог продолжить.

– Мы все прояснили, и я вернусь к вопросу: что можно сказать о герое, познакомившись с рассказом в целом? Первоначально мы противопоставляли Немовецкого с Зиночкой как представителей старого возвышенного мира носителям низменных черт той современной реальности, с которой они столкнулись. Можем ли мы это сделать после развязки?

– Да, – Шерстнева снова угадала в роли капитана-очевидности.

– А почему, Лиза?

– Потому что он… – начал было Подгорный, но Седлов решил пойти на принцип и дожать Шерстневу, которая после этих «нет» и «да» каждый раз уточняла, заработала ли она свою пятерку, с той же очевидной уверенностью.

– Игнат, пусть сначала Лиза ответит.

– Ну, они же его избили.

– Да, но вопрос не в этом. Он остался таким же возвышенным студентом, готовым умереть за любовь?

– Ну не знаю, он пытался сопротивляться, но их же больше было.

– Мы сейчас рассматриваем развязку. После прочтения рассказа перед нами тот же возвышенный герой?

– Нет. Он сошел с ума, – вернулся Бликов, но уже без убитых Подгорным паразитов.

– Возможно, Сергей. Но вопрос был в том, можем ли мы, прочитав рассказ, продолжать противопоставлять Немовецкого и его обидчиков?

– Нет, он такой же, как они.

– Спасибо, Игнат, – Седлов при этом посмотрел на Шерстневу, намекая на очевидный промах, но последняя никак не отреагировала, видимо, сохраняя уверенность, что «да» плюс «нет» равно пяти. Хотя и сам Седлов ей эти пятерки ставил, так как предупреждение о том, что «девочка идет на „отлично“», было сделано Токарь еще в прошлом году.

– Теперь давайте обратимся к нашему эпиграфу. Подумайте, как он помогает понять основную идею рассказа?

– Ну, мне кажется, смысл в том, что бездна есть в каждом человеке. И в Немовецком она тоже была. Поэтому он и не отличается от тех, с кем они столкнулись. Он тоже оказывается в бездне.

– Спасибо, Игнат, можно подвести итог, – но договорить Егор Петрович не успел, так как увидел поднятую руку новой Юли. – Да, Юля?

– Я не читала рассказ, но поняла сюжет и прочитала полную цитату Ницше. Мне кажется, что этот эпиграф вообще не подходит к данному рассказу. Ведь полностью слова Ницше звучат так, – новенькая посмотрела в телефон, – «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя». Так ведь главный герой, как и другие герои, не сражается ни с какими чудовищами. Они ничтожные люди. Ницше предупреждал великих людей от падения в бездну, а к ничтожествам это не имеет никакого отношения, они уже в бездне. Хотя бездна Ницше даже для таких не подходит. Скорее, помойная яма. Ницше, кстати, призывал уничтожать ничтожеств и слабых людей.

Седлов привык к разным поворотам на уроках, особенно когда сидят такие, как Бликов и Цыбин. Но одно дело пытаться противостоять или игнорировать бытовое хамство и подростковые выпады, а другое – когда зашли с неприкрытого тыла и ударили туда, где, по убеждению Седлова, он на уроках абсолютно был защищен: в знаниевую сферу. И это был новый уровень вопроса, на который надо было отвечать дочке представительницы администрации.

– Да, – без обычной уверенности начал Седлов, пока не имея ответа, но надеясь на прорыв мысли сквозь плотину ступора, – возможно, эпиграф Ницше здесь не очень подходит, – Седлов знал, что не подходит, ну уж очень созвучен он был названию, да и привык мечом весомого слова легко разбивать паразитов Бликова сам либо с помощью Подгорного, но сейчас у него этот меч вырвали, – но… Давайте подумаем, почему я предложил этот эпиграф… – Подгорный молчал, да и он уже высказался, Шерстнева тоже, так как «да» и «нет» здесь точно не подходили, а Свинцова очень пытливо на него смотрела, и думать надо было самому. – Мы ведь сравнивали разные литературные эпохи, – пошла мысль, – мы говорили о том, что поведение героев в начале рассказа отчасти напоминает нам мотивы литературы 19-го века, – Седлов начал чувствовать, что плотина рушится, тяжесть уходит, а он как бы легчает, – и вот можно сказать, что литература 19-го века как бы ходила над пропастью, вглядывалась в нее, но герои не переступали каких-то последних граней, им давался шанс на возрождение, если вспомнить того же Раскольникова. И в том литературном мире не было таких натуралистических сцен. А здесь мы видим совершенно другую литературу, других героев. Андреев как бы хочет сказать, что наступило новое время, время бездны, которая все же всех захватила, в которую все упали. Именно поэтому я взял такой эпиграф. Я понятно объяснил? – с абсолютной внутренней легкостью Седлов обратился к новенькой.

– Да, хотя я не совсем согласна, что герои 19-го века не переступали граней. Свидригайлов, например. Но думаю, уже нет времени на споры. Спасибо.

– Хорошо, – Седлов понял, что его литература в 11-м «Б» теперь никогда не будет прежней, но сейчас внутренне обрадовался точке, поставленной Свинцовой. – У нас остается десять минут. Вам необходимо в тетрадях выполнить следующее задание: заполнить одну противопоставительную и одну сопоставительную конструкцию, запишите: если в первой части рассказа Немовецкий утверждает, что – пробел, оставьте две строчки, то после развязки мы понимаем, двоеточие, пробел; если описание природы, психологический параллелизм в «Войне и мире», пробел, то в «Бездне» Андреева, пробел. И третья, – вдруг решил Седлов, – по желанию, если успеете: если литература 19-го века, пробел, то «Бездна» Андреева как произведение начала 20-го века, пробел. У вас девять минут. Тетради сдаем.

– А мне нужно писать? – спросила Юля.

– Ну, вы первый день, – Седлов поймал себя на мысли, что пока не может называть новенькую на «ты», – не знали задание, поэтому как хотите.

– Я напишу, – со все той же легкой полуулыбкой, с которой был задан заставивший кипеть мысли Седлова вопрос, констатировала обладательница стильной сумки.

Седлов с чувством завершенности и прежней легкостью повернулся, чтобы пойти и сесть за свой стол, но боковым зрением увидел то, что сразу наполнило его тоскливой тяжестью: дверь класса была открыта и на пороге стоял Цыбин.

– Не помешаю?

– Вообще-то, – Седлов хотел отправить опоздавшего прямиком к классному руководителю для объяснений, но взгляд Цыбина был таким, как будто он пришел не за восемь минут до конца урока, а на начало Парада Победы, который принимает, и сказал совсем другое, или что-то изменившееся в нем непроизвольно сказало: «Нет, проходи». Егор Петрович не мог не обратить внимание на удивленные взгляды аудитории, но сейчас это наблюдение было более, чем механическим, да и сам он чувствовал внутри только ржавый скрежет полумыслей.

– О, а мое место-то занято! – Седлов ждал продолжения цыбинского спектакля, но его, к удивлению, не последовало. – Ну ничего, дамам надо уступать, упаду к Бликову, ты же не против, Серый?

– Нет, – без особого энтузиазма согласился Бликов – сила вальяжного аморализма Цыбина была велика, и в 11-м «Б» ему мог противостоять только Подгорный, хотя это скорее было негласным нейтралитетом, так как, по крайней мере, сам Седлов открытых стычек между ними никогда не видел.

– А что пишем-то, Егор Петрович? Серый вон пыхтит, старается.

– Да тебе уже не нужно.

– Почему?

– В другой раз.

– Ну ладно, посижу полюбуюсь, как другие работают. А что, с новенькой не знакомите?

– Уже познакомили.

– О, так я пропустил все, жаль, ну, познакомлюсь позже.

– Можно не мешать? – Подгорный вклинился во все больше иссушающий Седлова односторонний диалог.

– Окей, ребята-отличники, молчу.

Когда прозвенел звонок, вереница сдающих тетради закончилась и потекла из кабинета, Седлов в какой-то полудреме взял ключи, чтобы последовать за классом с пунктирной надеждой, что ничего не будет.

– Егор Петрович, можно вас на минуту? Список для чтения хочу обсудить, оценки исправить. Серый, иди хавать, я догоню, – как бы ответил Цыбин на удивленный взгляд Бликова, который уходил последним.

Дверь класса закрылась, а пригвожденный Седлов остался стоять и ждать дальнейших указаний.

– Дверь закрой.

– Так это… другие увидят… странно…

– Боишься, подумают, что гомик? Не бойся, на меня-то не подумают.

– Да… я не об этом…

– И я не об этом, не ссы, закрывай дверь, они все хавать пошли.

Седлов, а точнее, какая-то мутная лужа, которая была сейчас в нем, взял ключ и закрыл дверь.

– Вот это, – Цыбин достал из своего пакета аккуратно запечатанный сверток, – нужно спрятать в кабинете.

– А что там?

– Тебя это не должно волновать, Седло. Где лучше спрятать?

– Да… не знаю… здесь же уроки все время.

– При чем здесь, б… ть, уроки! Не тупи! Так, ладно. За книги – риск. О, папоротник! – Внушительных размеров горшок с папоротником перешел Седлову вместе с кабинетом, хотя его отношение к растительности было более, чем спокойным. – Ну-ка, подними его.

– Зачем?

– Ты, б… ть, что, тупой? Тебе еще одну встречу с Тайсоном организовать?! Делай, что говорю, и не п… ди.

Егор Петрович не без труда поднял горшок с папоротником и остался стоять в полусогнутой позе классического слуги былых времен.

– О, супер! Сюда и спрячем. – Под горшком был поддон, куда должна была стекать вода. Пространство образовывалось из-за углубления в днище самого горшка. В поддоне было немного воды, так как, несмотря на равнодушное отношение Седлова к флоре, он давно усвоил, что есть многие околоучебные вещи, которые надо просто делать. В кабинете есть цветы – надо поливать. Хотя именно этот папоротник он давно хотел отдать положившей на него глаз Токарь, но вот не успел.

– Воду вылей.

– Куда?

– В рот себе, б… ть! В другой цветок, и протри чем-нибудь.

Седлов вылил воду в стоявший на подоконнике хлорофитум и вытер поддон меловой тряпкой.

– Что, другой тряпки нет, что ли?

– Нет.

– Ладно. Давай сюда.

Теперь место воды занял сверток Цыбина.

– Ставь на место. Только не поливай пока и не убирай никуда горшок. Потом перепрячем.

– А что… зачем прятать и почему здесь?

– Так, б… ть, я тебе сейчас отвечу на вопросы, чтобы ты осознал, как опасно тебе будет п… ть и спрашивать. Это наркота, которая стоит больших денег. Ты теперь в теме. Скажешь кому – подставишь себя, ну, если успеешь дожить до суда. В сортирах и раздевалке шмонают постоянно, в кабинеты не пойдут. Это все, что тебе надо знать. Можешь молчать и дышать ровно.

Но Седлов как раз почувствовал, что не может дышать.

– Что побледнел? Смотри, в обморок не упади, я еще не договорил. Это лучше, чем сдохнуть или инвалидом стать. Сам виноват. Дальше: ключ от кабинета.

– Что – ключ?

– Ключ давай, б… ть!

– А как я без ключа?

– Раком. Пойдешь на вахту и скажешь, что потерял, дадут еще один, у бабки по-любому есть.

– А тебе зачем клю… – вопрос уперся в яростный взгляд Цыбина – и умер.

– Ладно, – еле прошевелил языком учитель литературы. И отдал Цыбину ключ.

– Я пошел. Тебе сейчас надо только молчать. Когда надо будет что-то, я скажу. Пока главный закон жизни для тебя – не п… ди никому и нигде.

Седлов остался стоять возле папоротника, впервые ощущая с ним даже какое-то родство, и проводил взглядом вареной рыбы бодро, как-то по-деловому покинувшего кабинет Цыбина.

На автопилоте Седлов провел последний для него пятый урок, благо русского, так как литературу он бы сейчас точно не потянул, прикрыл кабинет и на непослушных ногах, как будто из них вынули суставы, пошел вниз на вахту.

– Тамара Сергеевна, я ключ от кабинета потерял, у вас есть запасной? – Седлов готовился произнести это весь путь до вахты, но с трудом смог выдавить.

Тамара Сергеевна – «тетя Тома» для всех школьников, да и для почти всех учителей – была классическим школьным вахтером старой школы: с директорским поведением и с гораздо большим знанием обо всем прошлом и настоящем, к чему, правда, по многочисленным наблюдениям, примешивалась изрядная доля фантазии. И если, например, прихрамывавший учитель ОБЖ, бывший военный, по его словам, получил травму ноги на секретном задании, то, по информации тети Томы, он сломал ногу, когда прыгал из горящего дома, спасая любовницу в энном году. Но никто никогда с ней не спорил, все испытывали определенный пиетет, и не было ученика даже типа Цыбина, который стал бы ей хамить, – есть в старых вахтерах и ключниках отталкивающая всех и вся сила. Эту силу предстояло преодолеть тому, что сейчас осталось от Седлова.

– Как же вы так, Егор Петрович? – сразу начала журить тетя Тома.

– Да… потерял где-то.

– Так вы поищите. Он же в школе, всегда же ключ на вахте должен быть, в классе-то смотрели?

– Смотрел.

– Так посмотрите, где вы там ходите обычно, в столовой, в учительской. – Седлов знал, что имеет полное право взять запасной ключ, но идти с этой проблемой к завучу было странно, особенно в сложившейся ситуации, да и завуч отправила бы на ту же вахту, а просить завуча пойти с ним – подобно детской просьбе к маме защитить от обижающих «старшаков».

– Я искал.

– Так поищите еще внимательнее! – Это маленькое поле власти полностью принадлежало тете Томе, и Седлов вынужден был пройти все круги заранее побежденного.

– Я искал. Можно, пожалуйста, ключ. Я сделаю дубликат и верну вам.

– Так он всегда на вахте должен висеть – так как у вас свой, когда же вы сделаете? – Егор Петрович чувствовал, что тонет в болоте и не видит, за что ухватиться.

– Так я… на перемене завтра быстро схожу сделаю, здесь рядом, – Седлов сам удивился, откуда пришел спасительный аргумент.

– Так куда же вы пойдете? – аргумент еще надо было развивать.

– Тут есть, я видел.

– Там платить ведь надо.

– Заплачу, там недорого, – Седлов готов был не только заплатить, но уже и заплакать.

– Рублей сто, наверное, сдерут, а то и двести?

– Ничего страшного. Дадите?

– Сейчас же время какое, лишь бы нахапать. Вот в советское время люди были… а сейчас ворье одно. Президент только молодец, старается, а кругом ворье, а один что сделаешь, правильно?

– Не знаю. Политика – это историки, обществознание, у меня другое… Мне ключ…

– Как не знаете, у вас что, мнения нет, вы же учите чему-то! Вот раньше учителя были, до сих пор помню каждого. А сейчас что? Чему учат? Ученики – наркоманы, бандиты, вон, унитаз взорвали. Ну мыслимо ли? А я ведь видела его, в белых кроссовках. Только лица не разглядела – дым, со спины, как убегал, видела, а мне-то не угнаться за ним.

– Мне ключ нужен, дверь закрыть, – деревянно сказал Седлов, услышав про наркоманов.

При слове «дверь» тетя Тома прервала обличительный монолог с историческими экскурсами и на глазах стала входным директором, как ее за глаза называли некоторые коллеги.

– Так вы что, дверь открытой оставили?

– Я закрыл, но не на ключ, я же сказал, что потерял.

– Как закрыли, без ключа? Так там же техника у вас, имущество. Сейчас же идиоты одни, воры, бандиты! – тетя Тома вернулась к перечислению маргинальных групп общества. – Украдут или разобьют, взорвут вон, а кому отвечать, мне?

– Я хотел быстро взять.

– Так и надо было быстро! Заболтали меня! Что болтать-то, когда кабинет открыт?! Какой номер у вас?

– Двадцать седьмой.

– Сейчас дам.

Тетя Тома наконец склонилась над заветной тумбочкой и, позвенев ключами, достала нужный.

– Идите быстрее закрывайте, если уже не украли! Ключ сдать не забудьте!

– Хорошо, спасибо.

Седлов вернулся в кабинет. Папоротник стоял на месте как напоминание о неизбывности произошедшего. Теперь с этим напоминанием Седлову надо жить и работать. «Может, переставить его, чтобы не видеть?» – вдруг подумал он, но мысль тут же испарилась при воспоминании о наставлениях Цыбина: «Не поливай и не перемещай».

Егор Петрович понуро закрыл дверь, спустился, вернул ключ, утвердительно ответив на вопрос тети Томы, все ли цело, и вышел из школы. Неуверенно, пару раз оглянувшись, он преодолел школьный двор и уже быстрее пошел к трамвайной остановке.

Когда он выходил, обратил внимание, что рабочие выносят обломки унитаза, падшего героя этого дня. Седлов вдруг неожиданно для самого себя вспомнил, что на Цыбине были белые кроссовки. Но это воспоминание, начавшее было становиться возможным озарением, не могло перейти сейчас в действие и поэтому безвольно обрело статус просто наблюдения.