Текст книги "Скоро тридцать"

27

Без десяти одиннадцать большинство присутствующих – а именно новые друзья Гершвина, – словно повинуясь какому-то инстинкту, начали натягивать свои пальто и куртки и собираться домой. Ну ладно, – пробормотал Гершвин, который к этому времени уже нетвердо стоял на ногах. – Кто хочет пойти в ночной клуб?

Ужас отразился на их лицах – типичный для большинства семейных пар под тридцать или немного за тридцать, которым предлагают ночное развлечение посреди недели. Я знал, что они тут же подумали о том, во сколько им завтра вставать на работу. Я знал, что они представили себе, как приходят на работу не выспавшиеся, а потом весь день чувствуют усталость и потом еще более усталыми приходят домой. Им стало плохо уже от одной этой мысли. Я знал все это, потому что сам испытывал что-то подобное время от времени, когда Элен и ее друзья предлагали мне такое истязание посреди недели.

– Я – за, – произнес я, зная, что смогу завтра спать сколько угодно. – С удовольствием.

– Хорошо, – сказал Гершвин. – Кто еще?

Оправдания были такими:

– Мы бы с удовольствием, – сказала Дэвайна (которая Дэвайна и Том), – но у нас обоих завтра больше работы, чем обычно.

– Сегодня не могу, дружище, – сказал Дом (который Дом и Полли). – У меня утром встреча с боссом, а Полли нужно быть в Чешире в пол-одиннадцатого.

– Мы не можем при всем желании, – сказала Кристина (которая Кристина и Джоэл). – Моя сестра сидит с ребенком только до половины двенадцатого.

– Ничего не получится, именинник, – сказал Нил (который Нил и Сара). – У меня завтра дежурство в больнице, а Сара всегда злая, если не выспится.

– Я тоже не могу, – сказал Иэн (который Иэн и Джинни). – Я не успеваю уложиться в срок с диссертацией.

Последний отказ привел меня в ужас.

– Давай, Иэн, дружище, – сказал я с чрезмерным энтузиазмом. – Ты не имеешь права уходить – ты мой новый лучший друг.

– Спасибо за откровенность, – сказал, смеясь, Иэн. – Но я на самом деле не могу.

Гершвин с надеждой посмотрел на Зою:

– А ты, дорогая?

– Я, наверное, буду потом жалеть, – сказала она, вздыхая. – Но раз Шарлотта сегодня ночует у бабушки, то я снова имею право быть молодой. Я с вами.

– Точно? – спросил Гершвин. – Я вижу, как ты устала.

Зоя наклонилась к Гершвину, их лбы соприкоснулись, и она поцеловала его.

– Точно, – сказала она. – Но я так устала, что, наверное, усну, как только мы туда попадем.

Гершвин страстно поцеловал ее.

– Хорошо, это уже двое. – Он повернулся к Джинни: – А ты, Джин? Не считая Мэтта, ты здесь мой самый старый друг. Мы не виделись столько лет. Ты не можешь просто так взять и уйти.

– Я не могу поздно лечь, если у меня завтра занятия, – сказала Джинни – видно было, что ей самой стыдно это говорить. – Ученики догадаются, что я не спала всю ночь, если я приду на урок с мутными глазами.

Я засмеялся и поглядел на нее. Наши взгляды встретились на секунду, и в это мгновение я понял, что она вот-вот передумает.

– Ну пожалуйста, – стал умолять Гершвин.

Она обменялась взглядами с Иэном, который улыбнулся и подбадривающе кивнул, словно говоря: «Иди развлекись».

– Мне придется весь день ходить в черных очках! – радостно сказала Джинни.

28

Попрощавшись с друзьями Гершвина и Иэном, мы стояли у входа в бар на жутком холоде, наблюдали за облаками пара от нашего дыхания и не знали, что делать дальше.

– Может, сначала найти такси, чтобы ехать в город? – предложила Джинни.

– Давайте сначала разработаем план, – предложил я. – Куда имеет смысл идти в… – я посмотрел на часы – …десять минут двенадцатого ночи в среду?

– Можем поехать в «Доум», – сказала Зоя. – Вроде бы у них по средам вечеринки для молодежи.

– Нет, туда нельзя, – в ужасе сказала Джинни. – Я точно знаю, что туда ходят мои ученики.

– Тогда куда? – спросил я Гершвина.

– Не знаю, дружище. Я несколько лет не был в клубах.

Последовала долгая пауза, во время которой мы все еще больше замерзли, и – если и остальные думали так же, как и я, – подумали о том, что лучше нам разъехаться по домам.

– Забудьте про клуб, – сказала Джинни. – Давайте заедем в магазин, купим пива, поедем ко мне и просидим до утра.

Это предложение было в стиле нашей юности. Тогда, давным-давно, не ложиться всю ночь считалось чем-то взрослым, и мы всегда старались это делать. Но сколько ни пытались, мы оказывались новичками среди любителей ночных развлечений и засыпали гораздо раньше рассвета. С тех пор, конечно, я сполна выполнил план по ночным похождениям, но последний раз это было давно. Очень давно.

Гершвин и Зоя посмотрели на меня. Я посмотрел на Гершвина. Джинни посмотрела на всех нас, и мы одновременно произнесли: «Давайте!»

Путь к дому Джинни вызвал у меня кучу воспоминаний из тех времен, когда я по ночам провожал ее домой. Почти все приметы, которые я отмечал на обратном пути, сохранились: почтовый ящик на углу Этель-стрит, закусочная на Подмор-роуд и переход на Хай-стрит. Не было только огромного ветхого дома на Валентин-роуд, который снесли, и построили на его месте два новых офисных здания.

Добравшись до места, мы почувствовали себя такими голодными, что бросились обыскивать кухню Джинни и обнаружили там большую пачку чипсов тортилла и банку соуса сальса. С помощью микроволновки и тертого сыра чеддер мы устроили настоящий пир. Когда все насытились, Джинни включила музыку («Лучшие песни» группы «Уэм!»), и мы начали рассказывать друг другу истории о том, что произошло с нами с тех пор, как мы виделись в последний раз, избегая фраз вроде «А помнишь, когда…» или «А где сейчас…», чтобы Зоя не чувствовала себя неуютно. Встречаясь с Элен, я столько раз участвовал в разговорах с ее школьными и университетскими друзьями на тему «а где теперь…», что мне совершенно не хотелось доставать подобными беседами кого-то другого.

Когда я вернулся с очередного набега на кухню с пачкой печенья, коробкой сырных крекеров и пакетом замороженных вишен, Гершвин, подпевая словам песни «Клуб тропикана», попросил меня не шуметь, потому что Зоя, как она сама предсказала, уснула в кресле.

– Моя жена такая слабенькая, – сказал он, смеясь.

– Ей там удобно? – спросила Джинни. – Можешь перенести ее на мою кровать. Если я и смогу выдержать всю ночь, то у меня точно уже не хватит сил подняться наверх. – Она посмотрела на меня и шутливо пнула ногой.

– Для тебя тоже есть комната наверху, если ты не продержишься всю ночь.

– Я буду стойко сидеть до самого конца, – сказал я.

– Это точно нормально, если Зоя поспит наверху? – спросил Гершвин. – Я могу вызвать такси, и мы поедем домой.

– Не волнуйся, – бодро сказала Джинни. – Конечно это нормально.

Гершвин осторожно разбудил Зою.

– Джинни сказала, что ты можешь поспать в ее кровати. Хочешь?

Зоя кивнула, не открывая глаз.

– Ты точно не хочешь домой?

Она пробормотала что-то нечленораздельное.

– Хорошо, – сказал Гершвин, поднимая ее. – Тогда – в кровать.

– Еще не устала? – спросил я Джинни, когда Гершвин вышел из комнаты.

– Совсем нет. – Она сделала паузу. – Передай мне вишни, приятель.

Я передал ей пачку, и она съела несколько штук сразу.

– Вкуснота, – сказала она.

Глядя, как она ест, я тоже почувствовал, что проголодался, и взял крекер.

– Итак, – сказал я, хрустя им, – Иэн – хороший парень.

Я хотел сказать что-нибудь более оригинальное, но слова «хороший парень» лучше всего его характеризовали.

Она довольно улыбнулась:

– Да, это так.

– Сколько вы уже встречаетесь?

– Около двух лет.

– Но не живете вместе?

– Нет, нет, нет, – подчеркнула она. – У него свой дом, у меня свой.

– Но вы, наверное, планируете жить вместе?

– Я думала, ты программист, а не семейный консультант. Нет, я и Иэн не планируем жить вместе. По крайней мере я ни о чем таком не знаю. Нам нравится так, как сейчас, спасибо. Ладно, – вздохнула она. – Я благодарна за твою заботу о моей личной жизни, но как обстоят дела у тебя?

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя бывшая девушка, про которую ты мне сказал в баре. Она американка?

– Ее зовут Элен. Да, она американка.

– Какая она?

– Ну, она была классная… Она и есть классная, – поправился я.

– А в чем тогда дело?

– Думаю, чем лучше мы узнавали друг друга, тем больше появлялось недовольства.

– Значит, вы были уже на той стадии, когда избегали смотреть друг другу в глаза и все такое?

– Мы решили, что будет лучше прекратить наши отношения, когда проблемы только появились, и не дожидаться того момента, когда будем что-то доказывать друг другу с пеной у рта.

– Гм. – Джинни облизнула губы. – Хорошо сказано. Ты мог бы устроиться придумывать надписи для открыток. – Она остановилась. – Итак, если ваши отношения были обречены, почему тогда ты грустишь, когда рассказываешь о ней?

– Потому что…

Гершвин, вернувшийся в комнату, прервал меня.

– Я вам не помешал? – спросил он, хитро улыбаясь.

Мы с Джинни обменялись взглядами.

– Нет, – сказал я. – Мы разговаривали о том, как потолстела твоя шея. Ты похож на бегемота, парень.

– Хватит подкалывать, – весело сказал Гершвин. – К делу.

– Какому делу? – спросила Джинни, притворяясь, что не знает, о чем речь. Она вдруг захохотала: – Знаю, все это ерунда, но я и вправду хочу просидеть всю ночь. Хорошо иногда вспомнить старые добрые времена, правда ведь?

Она открыла пакет печенья, взяла одно и поудобнее устроилась в кресле.

– Кто-нибудь встречал в последнее время остальных наших?

Гершвин и я покачали головами.

– Я получила открытку от Бев тысячу лет назад, когда еще жила в Брайтоне, – сказала Джинни. – Но я была такая плохая, что долго не могла собраться позвонить ей. А когда позвонила, она уже там не жила.

– Чем она занимается? – спросил Гершвин.

– Не знаю, она не написала. Может быть, спасением китов. Но открытка была красивая. Из Новой Зеландии.

– Вы знали Рэя, младшего брата Пита? – спросил Гершвин. – Он еще встречался с той девушкой, у которой волосы мышиного цвета. Так вот, мы с Зоей встретили ее в городе около года назад, и она сказала, что все еще поддерживает с ним контакт. Я спросил ее про Пита, и она сказала, что он женился.

– Пит? – переспросила Джинни. – Женился? Ни за что не поверю!

– И у него ребенок.

– Пит женился, и у него ребенок? – недоверчиво повторила Джинни. – Не может быть, не может быть.

– А ты кого-нибудь видел, Мэтт?

Я взял печенье и попытался вспомнить, когда в последний раз видел кого-нибудь из старых друзей.

– Думаю, последним я видел Элиота, но это было года три назад, еще в Лондоне. Моя мама дала ему номер моего мобильного, и он позвонил мне – как гром среди ясного неба, – потому что приехал на какую-то конференцию и хотел встретиться. Все бы хорошо, но позвонил он без десяти двенадцать ночи, и я уже был в постели. Но через полчаса он уже заехал за мной на шикарной служебной машине, и мы провели абсолютно сумасшедшую ночь: рестораны, клубы только для членов, бары отелей и так далее. В конце концов я уснул у него в номере. Мы обменялись номерами, но ни он, ни я так и не позвонили.

– Совершенно в стиле Элиота, – сказала Джинни.

– А что насчет Катрины? – спросил Гершвин. – Кто-нибудь был с ней в контакте?

– Последний раз я разговаривала с ней на твоей свадьбе, – ответила Джинни. – Она тогда жила в Лондоне, да?

– Точно, – сказал я. – Она переехала в Лондон, потому что хотела стать редактором «Вога». Из всех нас она всегда была самой решительной. Интересно, получилось ли у нее?

Джинни громко вздохнула:

– Знаете что?

– Что? – спросил я без всякой надобности: я и так знал, что она собирается сказать.

– Я скучаю по всей нашей компании, – сказала Джинни. – И скучаю по тем временам.

– Я тоже, – отозвался Гершвин.

29

Когда я проснулся на следующее утро, уткнувшись носом в диван, мне на мгновение показалось, что я в Нью-Йорке, лежу на Адском диване. Гершвин спал на другом диване, чуть поменьше, в углу комнаты, а Джинни свернулась калачиком в кресле, в котором она до этого сидела. Должно быть, мы все вырубились сразу после беседы о том, где сейчас остальные друзья нашей юности, потому что я не помнил, о чем мы говорили после этого… кроме того, что еще раз подтвердили решимость сидеть всю ночь, пообещав будить друг друга, если кто-то вдруг начнет клевать носом.

Вчерашний вечер и ночь, начиная с того момента, как я увидел Джинни, показали мне, как много я теряю из-за того, что не поддерживаю контакта со старыми друзьями. Когда я разговаривал с Джинни и Гершвином, мне казалось, что я знаю их тысячу лет. Они помнили меня еще пацаном, которого пригрозили выгнать из школы за взрыв бомбы-вонючки на уроке английского языка, они помнили, что я так напился на шестнадцатилетии Надин Бэггот, что спал в саду, и наутро меня отвезли в поликлинику, чтобы проверить, нет ли у меня воспаления легких.

Только они и остальные ребята из нашей компании могли это помнить.

Стараясь никого не разбудить, я сходил в туалет, взял из хлебницы в кухне кусок хлеба, чтобы побороть приступ голода и выскользнул из дома. Я поглядел на часы: было без пятнадцати шесть. В том, чтобы не спать в такую рань, быть во вчерашней одежде – уже слегка несвежей – и выглядеть немного помятым, был какой-то особый кайф. Это напомнило мне вечеринки из прошлого, из того времени, когда я мог тусоваться в ночном клубе до четырех утра. Это напомнило мне о том, как хорошо было в те годы.

Увы, когда я пришел домой, меня ждало еще одно воспоминание о юности.

– Это ты, Мэттью?

Мама стояла на верхней ступеньке лестницы – в халате, надетом поверх ночной рубашки, – и с нахмуренными бровями.

– Да, конечно, – ответил я. Но она и так это знала.

– Где ты был всю ночь? Ты не предупредил меня, что не придешь на ночь. Ты не позвонил. Как ты можешь быть таким безответственным?

Я почувствовал, как мое дыхание учащается – верный признак того, что я начинаю терять терпение. Первым моим желанием было объяснить маме, что почти в тридцать лет я имею право возвращаться домой в шесть утра, но этим я ничего не добился бы. Было ясно, что мама права: не предупредить ее было эгоизмом. В том, что она за меня волнуется, не было ничего плохого. Она волновалась за меня независимо от того, где я был: в Нью-Йорке или под одной с нею крышей.

– Извини, мама, – сказал я и попытался успокоить ее, подойдя к ней и поцеловав ее в щеку. – Ты права, я должен был позвонить. Мне нет прощения. Надеюсь, ты не ждала меня всю ночь, а?

– Ты шутишь. Просто мой сон очень чуткий, только и всего. А теперь иди и ложись. Ты выглядишь ужасно.

30

To: [email protected]

From: [email protected]

Subject: Миллион твоих последних писем

Мэтт!

Когда я сегодня проверила свою почту и увидела все эти твои письма – «скучаю по тебе», я так расплакалась, что мне пришлось запереться в туалете. Жалко, что ты этого не видел: моя тушь для ресниц растеклась, и я была похожа на панду. Я такая плакса.

С любовью,

Элен.

P.S. Такие письма больше не разрешаются, ладно?

To: [email protected]

From: [email protected]

Subject: Извини

Э, я не хотел довести тебя до слез. Извини.

Мэтт ххх

31

– Мэттью, тебя к телефону, – произнес голос в моем сне. – Мэттью, тебя к телефону, – повторил этот же самый голос через несколько секунд.

Но только когда эти слова повторились в третий раз и мама постучала в дверь моей комнаты, я проснулся и понял, что мне на самом деле звонят. Я посмотрел на часы, лежащие на полу рядом со шлепанцами, которые купила мне мама и которые я не имел ни малейшего намерения надевать. Был час дня.

– Сейчас ночь, – крикнул я маме. – Скажи, чтобы перезвонили в нормальное время.

– Я тебе не служанка, – сказала мама. – Раз шляешься где-то по ночам, то и получай по заслугам.

На ходу сражаясь с халатом, я спустился вниз, к телефону в прихожей.

– Кто это? – пробормотал я, взяв трубку и почесывая все места, которые чесались.

– Извини, Мэтт. Я знаю, что сейчас несколько рано.

Это была Джинни.

– Нет, все нормально, – сказал я, занимаясь пучком волос чуть ниже пупка. – Я уже собирался встать и сделать пробежку. Несколько кругов по парку – и я был бы как огурчик.

– Да уж, – засмеялась она. – Хотела бы я на это посмотреть.

– Ты откуда звонишь? – спросил я.

– Из дома, – ответила Джинни виноватым голосом.

– А разве ты не должна быть на работе? – сказал я, садясь на нижнюю ступеньку лестницы. – Знаю, что многое изменилось в школе с тех пор, как я ее закончил, но вряд ли учителям разрешается так опаздывать, как ученикам.

– Я позвонила и сказала, что заболела, – призналась Джинни. – Мне так стыдно, но в моем сегодняшнем состоянии вряд ли я смогла бы их чему-нибудь научить.

– Ты еще спала, когда я ушел, а это было около шести утра.

– Кажется, меня разбудил стук двери, и я вроде бы даже думала, что надо вставать, но мне было так удобно, что я снова уснула. Когда я толком проснулась в пятнадцать минут восьмого, никто уже не заставил бы меня идти на работу.

– Ты учитель-бунтарь – вот ты кто. А как Гершвин и Зоя?

– Нормально. Зоя ушла на работу в полвосьмого, а Гершвин все еще спит на диване. Вот мы подошли к теме. Ты уже посмотрел на небо? Оно обалденное!

– Надо сказать, еще нет. Трудно увидеть небо, когда лежишь в постели с натянутым на голову одеялом, а занавески закрыты.

– Наплевать на это. Подойди к окну и взгляни.

Я приоткрыл входную дверь и задрал голову.

Солнце сияло, небо было идеально голубым, и казалось, что на улице тепло, хоть был еще только январь.

– Ты права. Кажется, будет отличный день. Это тебе подарок за то, что встречаешься с метеорологом?

– Хорошо, если бы так. Послушай, мы только что с Гершвином поговорили и решили, что раз у нас обоих выходной, и ты тоже вряд ли будешь заниматься тем, чем планировал, если что-то планировал вообще, и раз сегодня такой хороший день, то трое старых друзей должны провести его вместе. Согласен?

Я снова посмотрел на часы и спросил себя, чувствую ли я еще усталость. Да, я чувствовал себя усталым. Очень усталым. Но все-таки я произнес:

– Дай мне время на то, чтобы побриться, и я буду готов.

32

– Знаете, что это мне напоминает? – спросил Гершвин, передавая мне бутылку сандерберда.

– То лето, когда мы сдавали экзамены? – спросил я.

– Как ты догадался?

– Я тоже про это думал.

– И я, – сказала Джинни. – Фантастика, да?

Когда я пришел к Джинни в начале третьего, они с Гершвином уже составили план дальнейших действий. Сначала мы поехали в «Поваренок» и съели обильный английский завтрак, который подается там весь день, а тостов можно брать, сколько хочешь. Потом мы заехали в магазин и купили бутылку сандерберда – совсем как в старые времена, – а затем поехали к холмам Клент, надели свои куртки, взобрались на один из холмов, открыли вино, легли на траве и больше ничего не делали, только разговаривали и смотрели на небо.

14.52

– Знаете, что я делал в это время год назад?

– Что? – спросила Джинни.

– Сидел в своем офисе на Манхэттене и обучал новых сотрудников. Представляете – я, Мэтт Бэдфорд из Кингс Хит, – и на Манхэттене. Я работал с полшестого утра до десяти вечера. Я даже заработал себе язву желудка на нервной почве. А сейчас, через год, я лежу на холме, курю, пью вино, болтаю с друзьями. Что еще нужно человеку?

– Я часто думаю о том, что мне, наверное, не стоит работать так много, – сказала Джинни. – Ну, вы понимаете: перейти на полставки и заняться чем-то более интересным. То есть какой смысл в деньгах, если ты все время занят?

Она вдруг остановилась, икнула, сделала еще глоток вина и передала бутылку мне.

– Как классно! – засмеялась она, потом вздохнула и показала рукой на небо. – Почему мы позволили всему этому уйти?

– Так всегда бывает, да? – сказал Гершвин. – Жизнь становится слишком насыщенной, приоритеты меняются. Во всем виноваты только мы сами.

– Абсолютно точно, – сказала Джинни. – Мы дураки, раз это допустили. Мы становимся старше и не понимаем, что происходит, и только когда…

– …мы достигаем нашего нынешнего возраста… – вставил я.

– …мы понимаем, как это все важно, – закончил Гершвин.

15.05

– Пока мне не исполнилось двадцать девять, я любил думать о том, каким я буду в тридцать лет, – сказал я, переворачиваясь на живот. – Я знал, что не собираюсь переходить с водки на хорликс[11]11
  Безалкогольный горячий напиток, который пьют для улучшения сна.


[Закрыть], но, да, я начал интересоваться процентными ставками, как когда-то интересовался футболом, хотя при этом никогда не хотел становиться одним из тех, кто боится постареть. – Я остановился, чувствуя, что мысль уходит куда-то в сторону, потом продолжил: – А как получается, что некоторые, кому уже за тридцать, чувствуют себя так, как будто им всего двадцать с небольшим?

– Да. – Джинни энергично закивала головой, словно отвечая на вопрос анкеты «Хорошо ли мы знаем себя?» в женском журнале. – Думаю, я почти не изменилась с того времени, когда мне было двадцать шесть. Это вроде как достаточно много, чтобы чувствовать себя взрослой, но в то же время достаточно мало, чтобы оставаться глупой. – Она засмеялась. – А ты, Гершвин?

Он напряженно почесал голову:

– Когда я с Шарлоттой, мне кажется, что мне уже тридцать пять. Я чувствую себя папой. Это, кстати, довольно приятно. А когда ее нет поблизости, мне может быть сколько угодно – от четырнадцати до двадцати шести.

– А мне кажется, что где-то внутри я всегда ощущал себя тридцатилетним, – сказал я. – Я все время чувствую, что жизнь требует больше, чем у меня есть на самом деле.

– А он прав, кстати, – сказала Джинни, повернувшись к Гершвину. – Мэтт всегда был старым пердуном в нашей компании: моралист, этакий мистер Папа.

– Большое вам спасибо, – сказал я саркастически. – Но это правда: я иногда сам чувствую себя папой. – Потом я сформулировал новый вопрос и задал его: – Когда вы в первый раз по-настоящему почувствовали себя взрослыми?

– Когда родилась Шарлотта, – сказал Гершвин.

– Когда умерла мама, – сказала Джинни. – А ты?

– Не знаю. Может быть, я все еще жду этого момента.

15.23

– Если подумать, то сегодня тридцать лет – не так уж и много, – сказала Джинни. – Это как если бы целое поколение собралось вместе и решило отложить настоящую жизнь еще на десять лет. Сейчас попробуй отличи тридцатилетних от двадцатилетних, разве что денег у нас немного побольше.

– … и волос поменьше… – добавил я.

– … и вещей в гардеробе, о которых мы сожалеем, что купили, – сказал Гершвин.

– Тридцать – это сейчас то же, что раньше было двадцать, – сказала Джинни. – А сорок – это все равно что раньше было тридцать. – Она ткнула меня локтем в бок. – У тебя еще десять лет в запасе, можешь пока не волноваться.

– К тому времени и сорок уже будет не похоже ни на тридцать, ни на сорок, – сказал я.

– Ага, – произнес Гершвин. – Но как тогда быть с теми, кому сейчас около двадцати? Они что, такие же подростки, какими были и мы?

На это никто из нас ничего не смог ответить.

15.37

– Поднимите руки, у кого есть седые волосы! – сказала Джинни.

Мы с Гершвином вскинули руки вверх.

– У меня только один, – сказал Гершвин. – На виске. Зоя хотела вырвать его, но я сказал – не надо, в надежде, что он как-то меня выделит из толпы.

– У меня еще ни одного, – сказала Джинни. – Но я крашу волосы так давно, что уже не знаю, какой у них настоящий цвет. А у тебя, Мэтт?

– Два, – неохотно признался я. – Один торчит на груди, а второй… ну, на случай, если у кого-то здесь слишком чувствительные уши, скажу только, что он там, внизу.

– Ниже пупка? – с любопытством спросила Джинни.

– Ниже.

– Но выше, чем, скажем, колени?

– Выше, – мрачно сказал я.

Джинни захохотала.

– Не может быть, – произнес Гершвин. – Ты прикалываешься.

– Какие здесь могут быть приколы?

– А можем мы его увидеть? – спросила Джинни, корчась от смеха. – Ну пожалуйста.

– Ни за что, – сказал я, пытаясь сохранить достоинство, пока они умирали от смеха. – Даже через тысячу лет.

15:55

– Ну и что для тебя означает тридцать лет? – начала Джинни, обращаясь к Гершвину.

– Не слишком много. Значит, через десять лет мне будет сорок, а это уже почти что глубокая старость, но до этого еще так далеко.

– Хорошо сказано, – заметила Джинни.

– А теперь задаю тот же вопрос тебе, Джинни, – сказал Гершвин.

– Что значит для меня тридцать? Я чувствую какое-то глупое самодовольство оттого, что у моей мамы в этом возрасте уже был ребенок, и она уже успела побывать замужем. А еще впервые в жизни я могу ощущать себя женщиной, а вести себя как девочка.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю… Ну, например, чувствовать себя вроде как и женщиной, а вести себя как непослушный ребенок. Я все еще чувствую себя как бы ненастоящей женщиной, и очень редко настоящей. То есть я – заведующая кафедрой рисования! Подумать только – я, Джинни Паскоу! Каждый раз когда я провожу собрание, то с удивлением замечаю, что люди прислушиваются к тому, что я им говорю. Потом, конечно, я начинаю смущаться, но на какую-то секунду мне и вправду кажется, что у меня получилось. Вот что значит для меня тридцать лет.

Джинни и Гершвин в ожидании повернулись ко мне.

– Давай, Мэтт, – сказала Джинни. – Твоя очередь.

– Не знаю.

– Мэтт, ты так просто не выкрутишься, и не думай, – сказала Джинни.

– Ладно, – я сделал глубокий вдох. – Я скажу вам, что для меня значит тридцать лет. Это значит идти в бар, только если там есть где сидеть. Это значит иметь хотя бы один диск классической музыки, даже если это «То, что я называю классикой, часть 6». Тридцать – это значит прекратить поиск идеальной девушки, потому что теперь, после стольких лет поиска, ты наконец нашел, кого искал. – Я заколебался. – Ну, по крайней мере так должно быть.

16.02

– Нет ничего стыдного в том, чтобы становиться старше, – сказал я успокаивающим тоном. – Что с того, что ты засунул себе в уши ватные тампоны перед последним походом в ночной клуб, потому что там была слишком громкая музыка, и потом тебя отвезли в травмпункт, чтобы их вытащить, потому что ты засунул их слишком глубоко?

– Ты шутишь, да? – озадаченно спросил Гершвин.

– Если бы, – вздохнул я. – Мне пришлось ждать пять часов, чтобы доктор, который только что вылез из коротких штанишек, презрительно посмотрел на меня и вытащил их своими щипцами. Когда я рассказывал ему, как все произошло, по лицу его было видно, что ему так и хочется сказать: «Оставь клубы детям, дедуля». Элен умерла со стыда.

– Прошлой зимой в «Маркс и Спенсер» мне вдруг захотелось купить самые закрытые трусы, которые только там были, – сказала Джинни. – Очень странное ощущение. Представьте толпу девчонок, держащих в руках стринги, настолько маленькие, что нужен микроскоп, чтобы их рассмотреть, а я стою рядом с ними и самозабвенно ищу самые закрытые трусы. Мой ящик с бельем перестал быть оружием в битве соблазнения. Теперь это гавань мира, спокойствия и комфорта. Мне нравятся закрытые трусы. Раньше там лежало такое сексуальное белье, что у меня кровь начинала пульсировать, как только я к нему подходила. А теперь там лежит белье, как у какой-нибудь бабушки. Все практичное, практичное, практичное. Давай, Гершвин, расскажи нам что-нибудь, докажи, что и ты стареешь, не только я.

Гершвин бросил на нас беспокойный взгляд.

– Вы не поверите, если я вам скажу.

– Попробуй, – сказала Джинни.

– Я начал заниматься садоводством.

Мы с Джинни разразились хохотом.

– Если это ускользнуло от твоего внимания, Гершвин, – начал я, – то сообщаю тебе, что твоя квартира на втором этаже и у тебя нет сада, где можно заниматься садоводством.

– Все всё знают, – сказал Гершвин, изображая раздражение. – Об этой стороне моей жизни вы ничего не знаете. Мы взяли участок.

– Быть этого не может! – воскликнула Джинни.

– Я не шучу, – сказал Гершвин. – Уже полтора года назад.

– У тебя, Гершвина Палмера, есть участок? – спросил я недоверчиво. – Не может быть! Ты ведь Гершвин.

– В тихом омуте черти водятся, – тоном мудреца произнес Гершвин.

– Но почему ты ни разу об этом не сказал?

– Потому что я знал, как вы среагируете, то есть именно так. Там очень хорошо, спокойно. У меня там сарай для всей утвари и пугало – мы его сделали с Шарлоттой. Я езжу туда, когда удается выкроить время. Конечно, вокруг всякие ненормальные старики, которые курят дешевые сигареты старых марок, но они, в общем, в порядке. С ними можно хорошо посмеяться, и они могут посоветовать, где купить удобрение и прочее.