Текст книги "Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица"

Глава 5
Юденрат

Это случилось в марте 1941 года. Мне вот-вот должен был исполниться год, но, несмотря на оптимизм родителей, все становилось только хуже. Продуктовые пайки урезались. Вместо прежних двух буханок хлеба в неделю мы как-то умудрялись протянуть на одной. Вместо полного мешка сытной картошки мама из раза в раз приносила домой горсть испорченной и почти несъедобной.

Вслед за голодом пришла болезнь. В округе постоянно недоставало лекарств, поэтому, если недуг поражал одну семью, то зачастую от нее заражались и соседи. Мужчины и подростки трудились в поте лица без перерыва. Основной задачей считалась расчистка главной дороги от обломков и снега. Для немцев это была одна из центральных транспортных артерий, по которой они перебрасывали солдат.

Жарки все еще оставался «открытым» гетто, и евреи были за это благодарны. Каждый вечер все расходились по домам. А папа теперь занимал важную должность. Сразу после моего рождения нацисты объявили, что в каждом гетто и городе должен быть свой Юденрат – совет еврейских старейшин. Нацистский режим объявил, что эти лидеры будут помогать немецкой армии поддерживать порядок среди евреев. Мало кто стремился в эту организацию. В глазах евреев ее участники быстро превратились в предателей, помогающих врагу. Но у папы не было выбора: старейшины еврейского городского общества выбрали его председателем Юденрата Жарки.

Он одновременно и ненавидел, и дорожил этой должностью. Пугало то, что соседи смотрели на него как на приспешника нацистов, но он молился о том, чтобы это назначение помогло ему спасти родных.

– Израиль, чего ты боишься? – спрашивала мамишу. – Выбора у тебя нет. А ты так беспокоишься о том, что не в твоей власти.

Это была правда. Папе просто пришлось делать все от себя зависящее, чтобы спасти семью. Но у него был план, возможно, чересчур дерзкий и рискованный. Но он должен был попытаться выжать из этой должности все, что было можно.

– Софи, как ты думаешь, деньги шелестят громче артиллерийских залпов? – спросил он мамишу как-то вечером.

Это было посреди недели, и мама на кухне варила компот из красных ягод. Она могла не до конца понимать, о чем он говорит, но чувствовала, к чему идет разговор.

– Я думаю, что ты должен исполнять приказы немцев, сидеть тихо и оставить идею заговора, – ответила она. – И прекрати так много думать, Израиль. Ты же и без меня уже давно понял, что наша главная надежда – конец войны. Это только вопрос времени.

Папа ничего не ответил. А поскольку он молчал, мамишу продолжила. Утром она ходила к матери и увидела там номер подпольной газеты, что тайно распространялась среди местных евреев.

– Израиль, ты читал газету? Там говорится, что Британия оказывает давление на США, чтобы те вступили в войну на стороне союзников и сражались против нацистов. Если Америка объединится с Британией, немецкая армия развалится. Так и будет, а если…

– Софи, послушай, – осторожно перебил ее папа. – Я много думал… здесь, в Жарки все еще хранятся большие деньги. Цимлехи зарыли тысячи злотых, как мы, как Бирнбаумы и Хейтельсы. Если я соберу большую сумму, возможно, мне удастся уговорить солдат сделать некоторые послабления. Немецкие охранники не говорят на идише, но язык денег не знает границ.

– Израиль, прошу тебя, – взмолилась мама.

И она напомнила ему о том, что случилось с их другом Авромом Фишем. Авром пытался убедить охранников, что ему нужно дать другое задание, потому что из-за слабости правого плеча он не мог класть кирпичи. На другой день его отвели на кладбище и заставили рыть собственную могилу.

– Два охранника застрелили его на месте! А после еще и поленились дотащить тело до могилы. Каких-то полтора метра. Оставили лежать там же, где он упал. Израиль, ты что, собираешься договариваться с этими животными?

– Софи, я знаю, что тебе, как и мне, все это надоело, но все становится только хуже. Мужчинам запрещено вести дела днем. Мы, мужчины, бесплатно работаем на немцев от рассвета до заката. Нам не хватает денег! Не хватает еды! И до меня доходят слухи, Софи. Чудовищные слухи о евреях, помещенных за колючую проволоку…

– Прекрати! – воскликнула мамишу.

Она кинулась к Самюэлю, который показывал мне, как построить пирамиду из кухонных горшков, пока бабушка Дора сидела рядом.

– Израиль, у тебя двое детей. Я знаю, ты считаешь, что можешь всем помочь, но ты так же можешь всем навредить. Когда евреи восстают против системы, это совсем не привлекательное зрелище, а ты…

Тут папа перебил ее:

– Ты привлекательна, Софи.

Он крепко поцеловал ее в ярко-красные губы. Пытался сменить тему. Вне всякого сомнения, он уже пожалел, что обратился к мамишу за советом. На самом деле, папа просто хотел услышать подтверждение своей правоты. Ведь решение уже давно было принято. Он сказал мамишу, что обсудит это с ее братом Муллеком в Шаббат. Муллек все поймет.

Папа склонился над Самюэлем, взъерошил ему волосы и подхватил меня своими сильными и надежными руками.

– Разве я могу рисковать здоровьем моих liblings, моих любимых? – спросил он и улыбнулся жене.

Мамишу сдержала улыбку. Ей было не по себе.

– Муллек оценит мой план. Мы должны хотя бы попытаться, – сказал он.

Глава 6
Всегда смотри вперед

В гетто у большой семьи было не так уж много возможностей собраться вместе. Любые встречи в условиях 12-часовой рабочей смены для мужчин и истощения местного рынка были затруднительны. Немцы, постоянно опасавшиеся восстания, запрещали евреям собираться большими группами в синагоге. Общие молитвы в шуле тоже остались в прошлом. И если встречались Борнштейны и Йониши, то это был повод для праздника.

Несмотря на предостережения мамишу, папа не отказался от своего плана. Он с нетерпением ждал субботнего ужина, и мысли его были заняты не только молитвами.

Просто удивительно, что2 наша семья сумела устроить в условиях гетто и урезанных продуктовых пайков. Бабушка Эстер принесла молодую зелень и травы, которые каким-то чудом выросли у нее в огороде на месяц раньше положенного срока. Дедушка Мордекай еще до вторжения припас бутылки кошерного вина, которые теперь оказались очень кстати. На рынке дядя Муллек обменял одно из звеньев золотой цепочки для часов, которую в свое время успел спрятать, на большую курицу, а мамишу замесила и испекла для праздничного ужина сладкий хлеб хала. И хотя бы на один вечер дом наполнился ароматами вкусных блюд.

– Хочешь помочь, zeisele, дорогой? – спросила у меня бабушка Эстер.

Она наклонилась, взяла меня на руки, и суставы ее коленей захрустели. Бабушка вложила мне в ручку половник, но вместо того чтобы помешивать этой большой ложкой суп, я бил ею по пузырькам кипящего бульона и смотрел, как брызги разлетаются по стенкам кастрюли. Всегда терпеливая бабушка взяла мою крохотную ручку в свою, и не спеша мы вместе принялись помешивать суп.

Наш дом, наполненный не столько страхом, сколько любовью, праздновал Шаббат в мире, где прямо за порогом поджидали опасности. В такие вечера все старались смотреть вперед.

– За следующий год в свободной Польше! – произнес тост отец, поднимая чашу для кидуша.

На каждом стуле сидели по двое. У нас была до смешного большая семья. Собрались все мамины братья с женами, бобеши, и, разумеется, мы с Самюэлем. Когда все домашние деликатесы были съедены, а мы с братом уснули под мелодию голосов, доносившихся через дверь детской, папа жестом позвал дядю Муллека выйти с ним на задний двор.

Мамишу поспешила на кухню и сделала вид, будто протирает стол мокрой тряпкой. В окно ей были видны два силуэта: ее брат и муж. Медленный кивок головой, рукопожатие в конце разговора, объятия между людьми, которые не привыкли так открыто выражать свои чувства: все это заставило ее нервничать.

– Нет, Израиль, нет, – громко сказала она в пустоту.

Вернее, ей казалось, что на кухне кроме нее никого нет. Мамишу не заметила, как бабушка Эстер незаметно проскользнула за дочерью и все это время безмолвно простояла у нее за спиной.

– Всегда смотри вперед, – сказала бабушка и поцеловала мамишу в щеку.

Они еще долго пробыли вдвоем на кухне, держась за руки и наблюдая за силуэтами мужчин, которым будет суждено сыграть не последнюю роль в судьбе города Жарки. На другой день папа созвал внеочередное заседание Юденрата. Мужчины встретились за закрытыми дверями старой, изрезанной шрамами первых дней войны библиотеки. Но община активно трудилась над тем, чтобы как можно скорее восстановить все внутри здания: в свободное время они прибивали полки и расставляли по местам драгоценные книги. Официально библиотека была закрыта и заперта на замок, дабы уберечь ее содержимое от нацистских вандалов, но именно там проводились все тайные встречи.

Папа изложил свой план доверенным советникам, и все согласились, что его следует привести в исполнение немедленно. На все про все они могли выкроить только час. Мужчины возвращались с работ в районе семи вечера, а комендантский час начинался в восемь. В этот короткий промежуток времени члены Юденрата обходили дома и собирали пожертвования особого рода. На этот раз – добровольные. Они начали с самых зажиточных семей, а затем разбрелись по всему гетто и принялись собирать суммы поскромнее. Некоторые сразу были настроены скептически и не доверяли никому, кто просил у них денег, даже руководителям родной общины. Ведь в иных городах участники Юденрата открыто использовали свое положение для извлечения личной выгоды. В атмосфере отчаяния неизвестно, кому доверять.

– Прошу вас, я слышал шаги, я знаю, что вы там, – тихо говорил папа, стоя на пороге очередного дома. – Даю вам слово, никто не пострадает.

В обязанности Юденрата входила отправка людей на длительные работы за пределы города. Папе приходилось исполнять нацистские требования. Он должен был объявлять обо всех новых ограничениях в отношении евреев и выдавать тех, кто отказывался подчиняться. Несложно понять, почему некоторые сторонились отца. В членах Юденрата легко можно было разглядеть врагов, какими бы дружелюбными они ни пытались казаться.

Папин заместитель Эфраим Монат умолял соседей:

– Просто выслушайте. Эти деньги могут сделать жизнь легче. Ситуация может перемениться. Неужели сейчас эти деньги приносят вам пользу? Дайте же нам шанс.

Через две с лишним недели хождений по домам в городе не осталось ни одной еврейской семьи, которая не внесла бы свою лепту в новый фонд. В обстановке строжайшей секретности им удалось собрать огромную сумму денег, и папа был уверен, что она улучшит их положение. Может, даже спасет их жизни. Но сперва ему предстояло встретиться лицом к лицу с самым страшным человеком во всем городе. Помните, каким невозмутимым был отец, когда немецкие солдаты ворвались в наш дом, чтобы забрать свою дань? Если верить маме, отец обладал исключительной способностью скрывать страх. Зачастую даже она не догадывалась, что он о чем-то беспокоится. Однако предстоящая встреча требовала от него сверхчеловеческого самообладания.

Папа выжидал подходящего момента. А тем временем охранники ежедневно отправляли мужчин Жарки на работы. Зимой они часами расчищали от снега оживленную магистраль. Весной и летом латали на ней ямы и убирали крупногабаритный мусор. Однажды им было приказано построить большую современную баню. Десятки евреев несколько месяцев вручную строили ее без продыху. Но по окончании строительства оказалось, что их туда не пустят. Кого-то отправили помогать в проведении инженерных работ на протекавшей неподалеку реке Лещневске. Некоторых отвезли в Ченстохова – крупный город, где строилось ирригационное сооружение.

Папу и других членов Юденрата освободили от тяжелого физического труда, но заставили выполнять одну из худших обязанностей: собирать тела убитых друзей и соседей. Евреев, пойманных за незаконным пересечением пунктов пропуска на выезде из Жарки, ждал немедленный расстрел. Затем солдаты сообщали о случившемся в Юденрат, члены которого были обязаны забрать тело. Часто к тому моменту, как папа оказывался на месте, при убитых уже не было никаких ценных вещей, даже золотых зубов.

Никто не озвучивал этого при немцах. Если ты жаловался – тебя убивали. Рабочих тоже приучили не медлить. Если ты работал медленно – тебя убивали. С задания их отпускали в семь вечера, а в восемь они уже должны были сидеть по домам. Если ты выходил за порог после начала комендантского часа – тебя убивали.

Папа и мамишу неустанно цеплялись за любые проблески надежды и благодарили судьбу за то, что по вечерам мы ложились спать под одной крышей, вместе, как и положено семьям. В конце тяжелого дня папа смотрел на нас и говорил: «Gam ze ya’avor», что означало – «и это пройдет». Неизменный девиз родителей. Согласно еврейскому преданию, если несчастный повторит эту фразу нужное количество раз, то обретет блаженство.

– Софи! Мама! Только послушайте! – прокричал с порога папа в коне июня 1941 года.

В руках он держал подпольную газету. Это был небольшой листок. Каждый номер выпускался в таком формате, чтобы распространители в случае опасности могли быстро спрятать их в рукавах или штанинах. Папин взгляд метался по первой полосе. В той газете были напечатаны выдержки из радиообращения президента США Франклина Делано Рузвельта, которое он произнес еще 27 мая. Папа прочел его нам самым что ни на есть президентским голосом:

– Мы не смиримся и не допустим нацистский «облик грядущего». Он не будет навязан нам… – папа сиял от радости.

– Президент США, Софи! Он объявил чрезвычайное положение и поручил военным приготовиться. Он не вступил в войну, но его слова… похоже, Америка планирует вскоре присоединиться к союзникам. Только послушай! – он нашел, где остановился, и продолжил читать. – Если мы верим в независимость и целостность Америки, мы должны быть готовы сражаться, – тут он вновь перескочил вперед. – Мы не примем мир, где господствует Гитлер… Мы примем лишь тот мир, который будет выстроен на свободе слова и самовыражения, свободе каждого чтить Бога так, как ему того хочется, свободе от нужды и свободе от террора.

Папа ударил газетой по столу:

– Софи, это еще не объявление войны, но обращение говорит само за себя, это потрясающе!

Слова Рузвельта доносились будто из иного мира, они звучали словно поэзия.

– Свобода каждого чтить Бога так, как ему того хочется… свобода от террора. Если Америка защищает эти ценности, то это место подобно Раю.

– Все так, Израиль! Соединенные Штаты понимают, что не могут остаться в стороне от войны!

До папиного появления мама и бабушка слушали, как Самюэль учится читать. Мамишу очень серьезно относилась к обучению старшего сына, но в тот момент она подбросила книгу в воздух, схватила его за ручки и поставила на ноги.

– Скоро война закончится. Для Жарки наступит новый день. Немцам придется признать, что они были не правы и ла, ла, ла, ла, ла-ла…

Мамишу все что угодно могла превратить в песню, и в тот момент ей действительно хотелось петь! Папа никогда не упускал возможности разделить сценический энтузиазм жены, подхватил меня на руки и закружился от радости, пока бобишу смотрела на нас, цокая языком, и делала вид, что все это ее ужасно раздражает. Даже посреди тихой печали гетто маме удавалось не дать свету угаснуть. Каждое утро она все так же румянила щеки и аккуратно подводила губы яркой помадой, стараясь экономно растрачивать последние запасы косметики. В отличие от родителей, большинство евреев Жарки были религиозными консерваторами. Многие женщины одевались в длинные темные платья и покрывали голову. Мужчины носили черные костюмы, шляпы и пейсы – традиционные для ортодоксальных евреев завитые длинные пряди волос, закрывающие уши.

Папа и мамишу были частью прогрессивного движения, которое крепло в городе до войны. Религия и традиции были для них очень важны, но то было облачение их сердец. Папа носил модные по тем временам костюмы и рубашки, предпочитая консервативным еврейским нарядам одежду городского фасона. Мамишу любила разделять свои светлые волосы боковым пробором, а в ее гардеробе преобладали яркие цвета – синий и коралловый. К любому образу она всегда добавляла что-нибудь желтое, будь то медная брошь или цветок, украшавший ее прическу. Быть может, глупо цепляться за тщеславие и заботиться о внешности, когда ты живешь в гетто, но мамишу всегда говорила, что стремление быть красивой помогало ей вновь ощутить себя человеком.

В оккупированной нацистами Польше был лишь один незыблемый закон: всякий проблеск надежды непременно сменится мучением. Через несколько дней после спонтанных танцев в гостиной пришла новая беда. И ни ткань лимонного оттенка, ни розовая помада больше не могли закрасить тьму, что сгущалась за порогом. Немцы вооружили отряд поляков и отправили его в Жарки для поддержания порядка. В них не было ничего человеческого. Мы и раньше опасались лишний раз выйти из дома, а теперь даже улицу нельзя было перейти, не подвергнувшись издевательствам и нападению со стороны охранников. Им нравилось проливать еврейскую кровь. Назвать их «хулиганами» – значит недооценить их пыл.

После их приезда мамишу из дома не выходила. У нас в кухонном шкафу еще оставалось немного картофеля, сметаны и старого хлеба. О походах на городскую площадь можно было забыть. Охранники-поляки избивали любого, кто просто шел по улице, в независимости от времени суток. Даже папа однажды вернулся домой, сильно прихрамывая, после того как охранник с размаху ударил его дубинкой под колено. Один из них выскочил на дядю Моника из-за дерева с жутким звериным рыком и дубинкой сломал ему нос. Он ударил дядю по лицу, а затем оставил его в синяках истекать кровью. То были настоящие садисты, а не блюстители закона.

К пятнице жизнь в гетто стало просто невыносимой. Настало время открыть казну Юденрата и договориться о встрече, к которой отец готовился уже давно.

Глава 7
Язык денег

Каждый понедельник рано утром папа отправлялся на встречу к офицеру Шмидту, главе местного подразделения гестапо – нацистской полиции. Почти сразу же после того, как папу избрали председателем Юденрата, офицер Шмидт назначил его и начальником полиции Юденрата. Эта должность особенно страшила отца. Что, если его заставят убивать братьев-евреев? Что, если его принудят ввести жесткие ограничения или посадить за решетку ни в чем не виновного соседа? Оттого-то многие жители города и не доверяли папе. У него была хорошая репутация, но стоит наделить человека положением и властью, и он может измениться до неузнаваемости. В конце концов, евреи видели, как это подействовало на охранников-поляков.

Через неделю после прибытия их подразделения папа набил карманы польскими банкнотами. Членам Юденрата удалось собрать больше двух тысяч злотых в то время, когда денег было в обрез. В пересчете на сегодняшний курс это около 500 долларов. Папа понял, что пришло время пустить в ход первую часть собранных денег. Он собрался с духом и направился прямиком в бывшую мастерскую сапожника, которая в военное время превратилась в штаб гестапо. Отец знал, что офицер Шмидт скорее всего будет один, поскольку в это время его подчиненные обычно ходят по городу и высматривают подозрительную активность. Если не считать патрульных, на улицах почти никого не было.

Страх до того обострил все чувства отца, что запах кожи, пропитавший стены мастерской, показался ему практически невыносимым. Никогда прежде его ноги не шаркали так громко, а сердце не билось так быстро, как в тот миг, когда он предстал перед шефом гестапо.

– Офицер Шмидт, – начал папа на хорошем немецком. – Я бы хотел поговорить с вами о новых охранниках.

Стоило ему слегка переместить центр тяжести, как ботинки предательски заскрипели.

– Из-за них я теряю доверие и поддержку своего народа. Эти охранники жестоко избивают евреев прямо посреди гетто. Их нападения бессмысленны. Они бьют всех без разбора, без всякой на то причины.

Шмидт молчал. Папа слышал только его дыхание. Затем офицер встал и подошел к моем отцу.

– Борнштейн, уж не собираетесь ли вы жаловаться? Вам бы следовало валяться у меня в ногах и благодарить за обстановку в городе. По всей стране евреи спят за колючей проволокой и железными заборами. А вы каждый вечер возвращаетесь домой к мягким подушкам. Я скажу вам, что бывает с теми, кто жалуется. В прошлом месяце…

– Офицер Шмидт, – перебил его отец, – я просто хотел узнать, может ли что-нибудь побудить вас дать польским охранникам задание за пределами Жарки? Мои люди готовы пойти на все, чтобы удовлетворить ваши потребности. Прошу вас, господин Шмидт, подумайте над моими словами.

Свирепо взглянув на собеседника, Шмидт выхватил из кобуры люгер и приставил к папиному лбу. Способность отца сохранять спокойствие еще никогда не подвергалась испытанию под дулом пистолета. Но он не вздрогнул, когда Шмидт, изо рта которого пахло водкой, прошептал:

– Только попробуй перебить меня еще раз. Я офицер Третьего рейха, ты, грязный еврей!

– Разумеется, у меня и в мыслях не было оскорбить вас, офицер Шмидт. Я всего лишь хотел предложить вам помощь, – сказал отец.

На этот раз Шмидт понял, почему собеседник делал акцент на слове «помощь». Казалось, что в его злобной голове щелкнул какой-то переключатель. Прошло несколько мгновений, но Шмидт не нажал на спусковой крючок, и тогда папа молча достал из карманов деньги. Подкуп офицера немецкой полиции был до того смелым шагом, что Шмидт чуть не рассмеялся. Он сказал, что не ожидал от отца такого смелого шага. Разумеется, ему бы не помешали лишние деньги. Каждая семья несет на себе тяжелое бремя войны, даже в Германии.

– А что мешает мне просто всадить тебе пулю в лоб и забрать деньги? – сверкнув темными глазами, спросил Шмидт.

Папе пришлось раскрыть карты.

– Офицер Шмидт, полагаю, это не все деньги. Но боюсь, я единственный человек в общине, который способен собрать столь скромную сумму. Пуля не поможет вам найти скрытые сокровища.

Не прошло и суток, как охранники-варвары были переведены в соседний город. Больше их никто не видел. Когда за пропуск работ к смерти был приговорен 13-летний мальчик, перед зданием тюрьмы с большой сумкой в руках появился папа, и двери перед ним отворились. На деньги, собранные Юденратом, отец купил двести настоящих туристических виз для семей, отчаянно желавших покинуть Жарки. Многие из них нашли убежище за пределами Польши. Сотням других под покровом ночи удалось бежать в леса или укрыться в бункерах с деньгами Юденрата. План отца работал.

Так продолжалось около года. По всей Польше мясникам было запрещено продавать кошерное мясо, но благодаря тому, что Юденрат грамотно вложил деньги, кошерная торговля в Жарки процветала. Последние «открытые» гетто в Польше были закрыты, а их обитателей отправили в лагеря, но евреи Жарки спали в своих постелях, рядом с близкими, в мире, на страже которого стояли деньги и как минимум один жадный немецкий офицер.