Текст книги "День Благодарения"

– Настолько хороших, насколько возможно при данных обстоятельствах.

– Каких обстоятельствах?

– Мы завершили «откровенную дискуссию», по выражению политиков. Как я уже сказал, он был сильно пьян.

– Дискуссию о чем?

– О том, о чем я уже говорил. И на некоторые личные темы.

Детектив сделал еще несколько записей в блокноте. Поскрипывание его пера действовало мне на нервы.

– Так что же случилось? – спросил я настойчиво.

– Ну, именно это мы и стараемся выяснить. Вы говорите, что расстались с мистером Алленом примерно в полночь в субботу и он был жив и здоров, так?

– Да.

– Ну хорошо. По этой дороге, видимо, ездят редко, а по воскресеньям и того меньше. Во всяком случае, людям шерифа не удалось найти никого, кто бы проехал мимо в тот день. Поэтому нам неизвестно, что произошло в воскресенье. Но в понедельник около полудня проезжавший мимо автомобилист позвонил и сообщил о несчастном случае.

– Каком несчастном случае?

– Видимо, у мистера Аллена было что-то вроде вышки с ветряком, который он использовал для получения собственного электричества.

– Он мне его показал.

– Ну, так в воскресную ночь ветер разыгрался больше обычного. В индейской резервации неподалеку сорвало пару крыш. Ну и он опрокинул вышку Аллена. Видимо, укреплена она была кое-как – привинчена несколькими болтами к не слишком толстой бетонной плите.

– Я видел, что она покачивалась, пока я был там.

– Ну, как бы там ни было, мачта опрокидывается и падает на трейлер, в котором жил Аллен, проламывает его и переворачивает топящуюся чугунную печку. Вспыхнувший пожар уничтожил практически все, что было внутри.

Я засмеялся вслух – так велико было мое облегчение. Если эти фотографии и видео существовали не только в воображении Даррила Боба Аллена, они безвозвратно уничтожены. Секунду спустя я испытал не менее глубокое отчаяние. Теперь я уже никогда не узнаю, как выглядела Люси, когда она еще не была знакома со мной. В заключение я ухватился за еще одно из слов Мейсона.

– Практически?

– Ну, примерно все. По-видимому, картина была ужасающей. Однако кое-что действительно уцелело.

– Например? – свирепо спросил я.

Мейсон улыбнулся:

– В частности, против всякого вероятия – пленка.

– Пленка? Какая пленка?

– Кричать причины нет, сэр.

– Извините.

– Ну, видимо, Аллен был чем-то вроде фотографа-любителя. У него имелась хорошая старая камера – «лейка» еще шестидесятых годов. Каким-то образом при падении мачты она отлетела в угол, на нее тут же опрокинулся стеллаж и укрыл ее от огня. Стеллаж был из какого-то прессованного картона, который горит очень плохо. Просто как бы тлеет, а при выгорании кислорода там…

– Ну а на пленке что?

– Вы опять кричите. Почему вас так волнует эта пленка?

– Извините. Аллен сказал, что у него есть пленки со снимками моей покойной жены, которые он забрал, когда они расстались. Ну, я и подумал, что речь может идти о них. Но что с Алленом? Он был там, когда это произошло?

– Да, он был там.

Мейсон нацарапал еще несколько строчек, потом сунул руку в карман и вынул коричневый конверт.

– Ну а снимки ничего общего с тем, о чем вы говорили, не имеют. В камере была непроявленная пленка. Люди шерифа проявили ее и напечатали. Много пейзажей, жутковатого вида скалы, выеденные эрозией склоны. А потом вот эти.

Он передал мне конверт. Внутри лежали два черно-белых снимка, на которых мужчина целился в объектив камеры из пистолета. Я поглядел на Мейсона, он протянул руку, и я вернул ему фотографии.

– Вот почему я узнал вас, когда вы вошли в вестибюль, – продолжал он. – И, видимо, не только я. Оружие, разумеется, тоже уцелело. Пистолет тридцать восьмого калибра модели…

Он сверился с записью на одной из первых страниц своего блокнота.

– Таурус Эм восемьдесят пять. Но шериф начал с того, что проверил номер, и он вывел на местного любителя ручного огнестрельного оружия, а иногда и торговца им по имени Уэйн Джефферсон. Ему показали фотографии, которые вы сейчас видели, и он опознал вас как человека, которому продал этот пистолет на выставке в Рено прямо рядом с аэропортом днем в прошлую субботу.

Он невозмутимо посмотрел на меня:

– Что вы можете об этом сказать?

Я позавидовал его невозмутимости.

– Только в присутствии адвоката, – ответил я наконец.

Мейсон кивнул:

– Ваше право.

– Так в чем меня обвиняют? В угрожающем поведении? В хранении незарегистрированного оружия?

Мейсон встал.

– Как я уже говорил, пока никакие обвинения выдвинуты не были. Я просто навожу справки по просьбе полиции графства Най. Их бюджет не позволяет им откомандировать кого-нибудь сюда просто на всякий случай, а потому они и попросили нас провести проверку чека, так сказать.

– И что теперь?

– Ну, должен сказать, что ваши ответы на мои вопросы, сэр, были очень полезными. Искренне вас благодарю. Мы это ценим. Завтра я отправлю полученную информацию в управление шерифа. И уж они будут решать, какие предпринять шаги, но, полагаю, они, несомненно, захотят побеседовать с вами. Вы не собираетесь уехать отсюда в ближайшие несколько дней?

– Нет.

Он кивнул:

– Отлично. Но сообщите нам, если в ваших планах произойдут какие-либо изменения. Вот моя карточка. Ну а я, пожалуй, отправлюсь домой узнать, как «Сихокс» продулись на этот раз, и, может быть, разогрею пару кусков пиццы, если ее не всю съели. Еще раз благодарю вас за вашу помощь, сэр.

Упоминание о пицце напомнило мне, что я весь день ничего не ел, если не считать сосиски на пароме. Я заказал в номер двойной сандвич, но не сумел его доесть. Мини-бар предлагал большой выбор миниатюрных бутылочек виски по сильно завышенным ценам. «Макаллана» среди них не оказалось. Я разделся, лег, но не мог уснуть. Как и в мотеле, куда меня привела Мерси, мной владело странное ощущение, что в номере есть кто-то еще. И теперь мне даже казалось, что я в постели не один. Наконец я снова зажег свет и смотрел телевизионное дерьмо, пока не провалился в сон на диване.

Проснулся я на рассвете, торопливо оделся и поехал к строению, которое все еще ощущал как свой дом. Моросил вялый, но упорный дождик, и небо было тусклым, как во время неполного солнечного затмения. Джим, один из наших приятно безликих соседей, вырос в городке, приютившем федеральную тюрьму, и мать воспитала его в страхе перед бродящими по ночам. Прямоугольный промышленный охранный прожектор, который он установил под коньком своей крыши, светил на полную мощность: официальное время суток не ввело в заблуждение его фотоэлемент.

Тяжело дыша, я припарковался рядом с домом. Окна щурились на меня без малейшего любопытства. Именно так, рассказывала мне Люси, поступала она, когда в последние месяцы своего брака с Даррилом Бобом возвращалась с работы. Страх перед необходимостью войти в дом был так велик, что она снова и снова объезжала квартал, а потом сидела в машине перед домом еще минут пятнадцать, собираясь с духом, чтобы подняться на крыльцо и открыть дверь.

Ступеньки были темными, фонарь на крыльце не горел. Дождевые капли падали с карниза в кусты. Почта была засунута в бак. Я вытащил всю пачку вместе, но положил в карман бандероль с английской маркой и наклейкой авиапочты. Некоторое время мне пришлось повозиться с ключом – скверным дубликатом, который всегда с трудом входил в замок. Затем дверь распахнулась, и в меня ударил запах. Такие старые дома хранят разные запахи, точно воспоминания, всасывая их в каждую трещину и щель своих деревянных каркасов. Клер попыталась навести некоторый порядок ради гостей, которые зашли после поминальной службы, но хаос все равно был страшный. Дом словно бы обладал мистической способностью без человеческого вмешательства превращать в хаос любой навязанный ему порядок, впрочем, ни я, ни Люси не придавали этому ни малейшего значения. После жены, для которой порядок и уют были божками домашнего очага, для меня тогда в этом была своя прелесть.

Впрочем, теперь привычный хаос пробудил во мне только отчаяние – стойкий запах попкорна из микроволновки и жареной курицы, груда невскрытых конвертов и мигающая красная лампочка автоответчика. Но что кто-то мог бы сказать мне без нетактичной назойливости? И холод в доме стоял страшный. Я вошел в комнату и включил отопление, которое бережливо отключил на время своего отсутствия, хотя теперь это выглядело нелепостью. Кого сейчас волновали счета за отопление? Я не помнил, о чем тогда думал. Наверное, на меня нашло временное затмение. Быть может, мне почудилось какое-то святотатство в том, что наш дом был бы теплым и уютным теперь, когда Люси была там, где она была.

Я несколько дней не переодевался, а потому, чтобы снова как-то войти в колею, начать, казалось, следовало с душа и смены белья. Нельзя же было без конца жить по отелям. Ступеньки знакомо скрипели у меня под ногами, пока я поднимался на второй этаж. Разделся я в запасной спальне, той, где спала Клер, пока не уехала. В нашу я еще войти не мог.

Ванная выглядела относительно безопасной и нейтральной. На крючке за дверью все еще висел один из моих халатов, но, если не считать зубной щетки и слегка помятого полотенца, ничего, связанного с Люси, там не оказалось. Я собирался включить душ, когда снаружи послышался скрип. Я открыл дверь и окликнул: «э-эй!», но мне никто не ответил. Тут я вспомнил, что включил отопление, а эти старые деревянные дома, в сущности, прямоугольные ковчеги, всегда, остывая и нагреваясь, чуть смещались и оседали. Я вернулся в ванную, запер за собой дверь и включил душ.

Я как раз второй раз намыливал волосы, когда струйки из насадки под потолком внезапно преобразились в тяжелые капли кипятка. Я отпрыгнул, так что беззащитными остались только пальцы на ногах, ухватил кран и завернул его. Все мое тело покрылось жесткими пупырышками гусиной кожи – и не только из-за холодного воздуха. Я прекрасно знал причину этой перемены в температуре воды, потому что прежде без конца жаловался на нее Люси и ее детям. Значит, в доме где-то еще спустили воду в унитаз либо включили стиральную машину или посудомойку.

Я поспешно вытерся и застыл, прислушиваясь. В трубах, безусловно, было какое-то движение. Нет, мне почудилось. Я надел халат и осторожно приоткрыл дверь. Не знаю, чего я ожидал. Во всяком случае, это не был грабитель, тут у меня никаких сомнений не возникло. Я спустился по лестнице, оставляя мокрые следы на деревянных, ничем не прикрытых ступеньках, напрягая слух. Теперь шум вырывающейся наружу воды стал более различим, но откуда он доносился? Я оглядел гостиную, кухню, потом кабинет и третью спальню в полуподвале. Внизу шум в трубах был особенно заметен. Нет, бесспорно, он мне не чудился. Это было своего рода утешением, но таким, от которого у меня по коже забегали мурашки, воплощение древней мудрости и ужаса.

На кухонном столе лежала вскрытая пачка «Мальборо», вероятно оставленная Клер. Как и ее мать, она никогда толком не помнила, где находятся ее ключи, сумочка, кошелек, кредитные карточки и другие личные мелочи. И мир, словно растроганный такой беспомощностью, как будто готов был ее побаловать – вот как Чак меня накануне вечером. То, что пряталось, обнаруживалось, все, что считалось потерянным, находилось. Я вытащил сигарету и вышел на заднее крыльцо, готовясь жадно затянуться, и вот тут я увидел Элли.

– Бог мой! – сказала она своим ровным бодрым тоном. – Я не знала, что вы вернулись.

Она держала в руках наш шланг и с его помощью мыла садовые инструменты, прислоненные к стене соседнего дома. Между нашими участками забора не было. Элли считала, что отсутствие заборов создает дух добрососедства.

– Надеюсь, вы не против, что я им воспользовалась, – продолжала она. – Наш садовый кран заржавел и затопил подвал, то есть водопроводная труба, хотела я сказать, и Джеку пришлось ее отключить. Он планирует обновить всю систему по весне. Но сейчас она не работает, а я хотела только вымыть их, прежде чем убрать на зиму.

Я неопределенно кивнул. Элли всегда была на ногах, и в дождь, и в ведро. Рациональное объяснение перепада в напоре воды меня немного успокоило, но чье-либо общество требовалось мне меньше всего.

– Я так жалею, что мы были в отъезде, когда случился этот ужас с Люси, – продолжала она, завернув мой наружный кран и сворачивая шланг. – Мы ведь редко куда уезжаем, но Трейси исполнялся двадцать один год, ну мы и решили, что надо туда отправиться.

Она стояла ниже меня, глядя вверх с печальным выражением. Я всегда считал Элли занудноватой старой каргой, но сейчас внезапно осознал, что когда-то она была красавицей. Затем брови сдвинулись на лице, которое словно бы постарело с пяти лет до пятидесяти, а вот личность за его фасадом ни на йоту не изменилась.

– Но ведь это же случилось раньше! – сказала она с удивлением. – Я прочла про это в газете и решила, что мы тогда были в Спокейне, но этого же не может быть. Я что-то совсем запуталась.

– Как так? – спросил я просто из вежливости.

– Ну, мы с Джеком вернулись в среду, да? И я думала, что этот ужас произошел в понедельник, но этого не может быть, потому что после нашего возвращения я видела Люси прямо вот здесь.

– Прямо где? – резко спросил я, не смягчая голоса. Если Элли решила прибегнуть к клише горестного сочувствия постороннего зрителя, то ей по крайней мере следовало не путаться в фактах.

– В среду? Или в четверг? Нет-нет, наверное, в среду, потому что это день вывоза мусора, и я как раз выкатила баки на улицу. Тут я оглянулась на ваш дом, а она стояла прямо здесь, спиной к кухонному окну. Я помахала и окликнула ее, но она меня не заметила, или ей не хотелось разговаривать. Думается, ее что-то заботило. Но знаете, что странно? Она выглядела на двадцать лет моложе, совсем такой, какой была, когда они с Даррилом Бобом купили этот дом.

Я промолчал, но, очевидно, мой взгляд был выразителен, потому что Элли отвернулась.

– Я понимаю, с этим трудно смириться, но такова воля Божья, – докончила она, направляясь к собственному крыльцу.

Элли принадлежит к какому-то толку христиан-фундаменталистов и часто упоминает Бога небрежным тоном привычной покорности судьбе, словно он был главой фирмы, в которой она работала низкооплачиваемой затырканной секретаршей.

– Дайте мне знать, если вам что-то понадобится. У меня есть запеченный тунец на ужин, если вы захотите.

Я вошел назад в дом и закрыл дверь. В среду на прошлой неделе Люси была мертва уже два дня.

Тут я вспомнил поминальную службу в среду и о том, что здесь была Клер. Вот кого видела Элли у кухонного окна. Не Люси, а Клер. В холле все еще мигал автоответчик. Дисплей предупреждал: «НЕ ОТВЕЧАЕТ». Я набрал номер нашей записывающей службы. Было двадцать три звонка. Я выслушал самый последний. Клер просила позвонить ей. Голос у нее был расстроенный. Только этого мне не хватало, подумал я, еще одной истерики. Но позвонил и тут же пожалел об этом.

– Сначала Джефф меня бросает, потом смерть мамы, а теперь еще и это. Нет, мы прокляты.

– Клер?

– Извини, наверное, у меня синдром горя или что еще там они напридумывали на этой неделе, на… их! Все чушь. И это тем глупее, что я никогда не была близка с ним, даже когда он жил с нами. Он же, честно говоря, был заядлый пьяница, да еще с депрессиями. Мама пыталась уговорить его лечиться, но он предпочитал самолечение выпивкой. Дикие перепады настроений. Никогда нельзя было предвидеть, чего ожидать.

– В чем дело, Клер?

– То он – сама нежность, и тут же начинает орать на тебя. Плюс он был последним неряхой, не мылся по нескольку дней подряд, неделями не менял одежды. А как обедал? Стоя на кухне, жрал арахисовое масло ложкой из банки и запивал пивом.

Она умолкла и громко высморкалась.

– Я его ненавидела. И ее. Знаешь? Я тебе никогда про это не говорила, не хотела причинять боль, но теперь…

– Клер, что…

– Они трахались в комнате прямо напротив моей. Той, в которой теперь спите вы. То есть спали. И она визжала, а он орал – и так всю ночь напролет. А мне всего тринадцать, боже ты мой, ни разу не целовалась и должна была слушать их часами, а потом утром мама садится завтракать такая светло радостная, а у него вид «ну, я вчера ночью хорошо потрудился за весь день, так что теперь можно и отдохнуть с чистой совестью».

– Алло?

– На… их обоих. Ненавижу их. Я часто желала, чтоб они умерли, а теперь так и есть, и мне страшно. Будто причиной я. Или я тоже психованная? По наследству? Мне страшно, до того дерьмово страшно. Алло? Ты тут?

Я услышал, что она плачет.

– Да. А ты?

– К несчастью.

– Клер, но что произошло, в чем дело?

– Как это – в чем дело? Ты знаешь, в чем дело.

– Нет.

Молчание.

– Разве они тебе не сказали?

Мной все больше овладевало раздражение.

– Кто не сказал мне что? – окрысился я.

– Полицейские. Они сказали, что говорили с тобой. Я звонила тебе в отель и домой, но тебя нигде не было. Мог бы по крайней мере сам позвонить. Он же был моим отцом, мать твою. На какой планете ты обитаешь?

– Клер, послушай. Дома меня не было всю ночь. Я здесь только с раннего утра. В отель приходил полицейский сказать, что трейлер твоего отца сгорел. Он задал кучу вопросов. Вот и все, что я знаю.

Еще одно более долгое молчание.

– О господи! Они тебе не сказали?

– Не сказали чего?

– Он мертв.

– Кто мертв?

– Мой отец.

– Мертв? Каким образом?

– Его застрелили. Трейлер сгорел, но они нашли пистолет и… и уцелевшую часть трупа. Череп сохранился. Ему выстрелили в лоб с близкого расстояния.

Я не нашел что сказать.

– Я так жалею, так жалею, вовсе я его не ненавидела, я не думала, что говорю. Я его жалела, как мама. Он был ущербным человеком. Но, господи, к кому из нас это не относится? И, конечно, маму я никогда не ненавидела. Я так жалею, что сказала это. Я тут слегка схожу с ума.

– Да, конечно. Послушай, хочешь…

– Я ничего не хочу. Со мной все будет нормально. Но у меня к тебе вопрос.

– Ну?

– Ты убил моего отца?

И снова я не нашел что сказать.

– Алло?

– Я тут.

– Ты слышал, что я спросила?

– Да, конечно, и ответ: «нет».

– Но ты был там, верно? Так сказала полиция, когда они звонили.

– Я поехал туда увидеться с ним.. Да.

– Зачем?

– Хотел обсудить с ним, кто получит что из наследства Люси. Я поехал туда ради тебя. То есть ради тебя и Фрэнка.

– Ты видел его в субботу?

– Да.

– А его труп они нашли в понедельник.

– К тому времени я был уже здесь.

– Но они не могут установить время его смерти из-за…

Она умолкла.

– Из-за пожара?

– Да.

– Теперь я понял. Ничего этого они мне не говорили. Мне так жаль, Клер. Бедненькая моя! Если бы я мог что-то сделать!

Она несколько раз всхлипнула, а потом выговорила:

– Ты можешь.

– Но что?

– Мне необходимо знать, убил ли ты его.

– Нет.

– Но они сказали, что у них есть фотографии, которые он снял, когда ты угрожал ему пистолетом. Тем самым, который они нашли там. И еще сказали, что ты купил его утром того дня и это – тот пистолет, который выпустил пулю, которая его убила. Вот что они мне сказали.

Я вслушивался во вновь наступившее молчание, словно в сложную полифонию.

– Клер?

– Что?

– Я не убивал твоего отца.

Она снова зарыдала:

– Нет? Ты понимаешь, что это значит?

Она далеко меня опередила. Мне понадобилась секунда, чтобы сообразить.

– Понимаю.

– Значит, он сам.

– Он намекал мне на это, Клер. Прости, сейчас не время говорить тебе об этом. Но так было. Он даже перечислял способы, как это сделать, и купил пистолет у меня, чтобы он был под рукой.

– И ты его ему отдал?

Теперь в ее голосе звучало негодование.

– Клер, это Америка. Он мог купить пистолет, когда захотел бы. Но купил у меня, только и всего.

– Но ты-то почему поехал туда с пистолетом?

На это у меня ответа не было.

– Тони?

На секунду мне показалось, что к линии подключилась Люси, что постоянно случалось в нашем доме, нашпигованном телефонными аппаратами.

– Кто это? – спросил я резко.

Но был только белый шум, сменившийся назойливым электронным завыванием.

Она повесила трубку, что было совершенно не в духе Клер и, возможно, означало, что она хочет, чтобы я тут же перезвонил ей, показав, как близко к сердцу принимаю случившееся. Но я не мог. Все мои мысли были только о себе.

Мейсон накануне вечером вел со мной очень хитрую игру, ни разу не солгав, но не сообщив практически никаких существенных фактов. А именно: что я по меньшей мере был важным свидетелем в расследовании смерти Аллена как потенциального убийства, и скорее всего – главным подозреваемым.

Я без труда вообразил полицейские и судебные процедуры, происходящие в графстве Най штата Невада. Если у них в лапах окажется кто-то вроде меня с фотографиями, на которых я целюсь в предполагаемую жертву, они не потрудятся продолжать расследование. На основании того, что я по глупости сообщил детективу Мейсону, они получили два веских мотива: хранившийся у Аллена набор порноматериала со мной и моей покойной женой, а также его финансовые манипуляции, запутавшие ее в стотысячном долге. Черт, они не стали бы затрудняться даже процессом, не говоря уж о продолжении расследования. А просто предупредили бы всех в городе выключить перед шестью часами вечера освещение, электропечки и телевизоры ввиду ожидаемого краткого падения напряжения из-за сверхрасхода электроэнергии в городской тюрьме.

Я взбежал наверх, открыл дверь нашей спальни и стал отчаянно рыться в папке, в которой хранил свой паспорт и другие документы. То ли из тактичности, то ли чтобы избежать лишнего труда, но, выполняя перед поминальной службой взятые на себя обязанности уборщицы, Клер не вторглась сюда. А сама собой наша кровать не застелилась, что почему-то подействовало на меня удручающе. Одеяла были отброшены, простыни смяты, подушки хранили отпечатки наших спящих голов. Розовая ночная фланелевая рубашка, которую Люси надевала, как колокол, и хлопала руками, стараясь всунуть их в рукава, – комичная пантомима, которая всегда заставляла меня смеяться от приятного эротического ожидания. Ее туфли, разбросанные в полном беспорядке по всему полу, – я непременно спотыкался о них, когда отправлялся ночью помочиться. Ее одежда в стенном шкафу, ее косметика на комоде, биография Греты Гарбо в бумажном переплете, которую она читала, ее колготки на полу, ее прокладки в стенном шкафу.

Папки с работы, неоплаченные счета, шелковый шарф, который я купил ей в Лондоне, деревянная, унаследованная от матери шкатулка, в которой она хранила свой скудный запас украшений, главным образом брошки и серьги с яблочным мотивом – подарки доброжелательных сослуживцев. Фотографии ее детей в рамках, наше грязное белье в пластмассовой корзине, штабельки туалетной бумаги от Созтко, записка ее кудрявым. почерком, напоминающая о том, чтобы забрать вещи из химчистки.

Не здесь.