Текст книги "Русская фантастика 2015"

1

Это была одна из любимых книг моего отца. Не то, чтобы он ее читал… Просто один раз в долгом каботажном рейсе к спутникам Юпитера он от скуки перерывал корабельную библиотеку и наткнулся на этот файл. Открывать не стал, но название ему понравилось, и следующие двадцать лет он цитировал его кстати и некстати. «Смотри, Аня, напишут еще про тебя «Повесть о безрассудно любопытной»!» Может, и до сих пор цитирует, давно его не видела.

А я любила детективы. И обязательно заглядывала в конец. Где сыщик всех собирает в комнате, выходит на середину и рассказывает, как всё было на самом деле. И ты понимаешь, что значили все таинственные события, которые описаны в книге. Как будто бегемоты сидели под водой, выставив наружу только ноздри и уши. Потом сыщик щелкнул бичом, и звери полезли на сушу. Только убедившись, что хаос и на этот раз не победит, я могла читать сначала – те главы, где герои еще ничего не понимают и действуют вслепую.

А Лика больше всего любила начало. Особенно – то место, где находят труп и все начинают бегать в панике, кто-то бьется в истерике, кто-то падает в обморок, кто-то глухо рыдает в спальне… Я видела, как она наслаждается потоком эмоций, бьющим с экрана, купается в них. И совершенно не задумывается о том, что будет дальше, где скрылся убийца и как его найти.

Сегодня я глубоко осознала ту банальную идею, что безрассудное любопытство действительно опасно. Что когда ты ввязываешься в историю, ты не всегда понимаешь, чем она на самом деле окажется и готова ли ты ее пережить. Что когда бегемоты выбегают на сушу, они убивают больше людей, чем любые хищники Африки. Что, разобравшись в чем дело, я только усугубила положение. По крайней мере, для себя.

* * *

Захожу на сайт blekdrims.come (интересно, такая неграмотность – это прием или само собой получилось?) и нахожу последнее звено в цепи разгадки. Сайт посвящен комбинациям нейропрепаратов и их эффектам. Набираю в строке поиска «ретилан» и нахожу комбинацию «Взломщик синапсов». Это не галлюциноген, это оружие. Ретилан прицельно активирует восходящий путь ретикулярной формации, усиливая способность к концентрации (его четко локализованное действие выгодно отличает его от препарата предыдущего поколения риталина). Но если принять его вместе с инидианом – обычными каплями против аллергии, заодно улучшающими настроение, которые можно купить без рецепта в любой аптеке, то полученный коктейль создаст в ретикулярной формации концентрацию инидиана, намного превышающую физиологическую. Препарат «вскроет» все холинергические синапсы в ретикулярной формации и будет бомбардировать кору ацетилхолином, как из пушки, пока не разрушит систему связи между корковыми центрами. И получится именно то, что я вижу у Лизы – хаос. Потом действие препарата закончится, ретикулярная формация придет в норму, и никто ничего не поймет. А «бомбардировка» сотрет все следы лобной деменции: вернее, на фоне разрушений такого масштаба они будут просто незаметны.

Теперь я знаю, что произошло.

* * *

Я не могу оценить по достоинству Лизины идеи насчет «Короля Лира», но короткие записи между абзацами с рассуждениями понимаю без труда. Ул. Славная, д.7 – адрес Института Мозга и Поведения (ИМП) – организации, объединяющей и контролирующей всю неврологическую службу города (наше отделение также находится под их патронатом). У Института сильный консультативный центр. К.021 – это номер кабинета, Соболева – фамилия врача, 04.03. 17.20 – дата и время. Скорее всего, Лиза обратилась за консультацией, заметив те же симптомы, на которые обратила внимание Маша. И солгала Максиму, сказав, что доискивается до причин своего бесплодия? А может, и не лгала? Начала обследоваться по поводу бесплодия, а потом кто-то направил ее к неврологам. Не солгала, а промолчала. Хрен редьки не слаще!

10 марта ей сделали однофотонную эмиссионную компьютерную томографию (ОФЭКТ), 13-го – позитронную эмиссионную томографию. Исключили сосудистые изменения и объемные процессы. 15 марта ее осмотрел Стрижов – чтец, работающий в консультативном центре Института. Мы пару раз встречались на конференциях. Он хороший специалист и ответственный человек. 16 марта Лиза снова встретилась со своим лечащим врачом, та озвучила ей предварительный диагноз, назначила симптоматические препараты и посоветовала прийти для контроля через три месяца.

Узнать диагноз – не проблема. Если я устрою консультацию у Ник Саныча, он наверняка свяжется с доктором Соболевой и получит нужную информацию. Но судя по тому, что рассказывала Маша, речь может идти о деменции лобного типа.

* * *

«Деменция лобного типа – нейродегенеративное заболевание, ранними признаками которого являются расстройства познавательных функций, способности к абстрагированию, обобщению, снижение эффективности мышления и поступков. Со временем проявляются и нарастают обеднение эмоций, словарного запаса, возможны булимия, нередко злоупотребление алкоголем, возможны проявления синдрома Клювера-Бьюси (гиперсексуальность, эмоциональные нарушения, отсутствие чувства стыда и страха). Понижение способности к мышлению и двигательной активности ведет к социальной дезадаптации. Нарастающий когнитивный дефект, грубые изменения поведения и личности приводят к практически полной социальной беспомощности таких больных через несколько лет после начала заболевания. В неврологическом статусе, уже на ранних стадиях деменции лобного типа, может наблюдаться недержание мочи; постепенно походка становится шаркающей, мелкими шажками, часто с широко расставленными ногами, с трудностями начала движения, неустойчивостью при ходьбе, что характерно для так называемой лобной атаксии. Заболевание прогрессирующее, неизлечимое. Перспективы нейропротезирования исследуются».

По описанию, кажется, подходит. Но даже если я ошиблась в определении конкретного диагноза, то группу, думаю, угадала верно. У Лизы начало развиваться одно из нейродегенеративных заболеваний – проклятие любого невролога, заставляющее чувствовать себя глупым и беспомощным. Вдруг почему-то организм «решает», что высшая нервная деятельность ему ни к чему, и начинает довольно эффективно избавляться от нее. Болезнь Альцгеймера тоже из этой группы, но там очередность симптомов немного другая. Причины и механизмы развития таких болезней практически неизвестны. Иногда, в том числе и в случае деменции лобного типа, прослеживается семейный характер.

Через три месяца доктор Соболева подтвердила диагноз и предложила Лизе нейропластику. Собственно говоря, в таких случаях нейропластика – это разновидность симптоматической терапии. Подсадка нейронов не останавливает процесс дегенерации, только замедляет. Больше того, постепенно начинают разрушаться и подсаженные нейроны. И главное (тут Лиза права) – изменения памяти, изменения личности необратимы. Можно подсадить новый нейрон, но нельзя восстановить его «начинку», он будет расти и устанавливать новые синапсы, накапливать новую память, но старая исчезнет безвозвратно.

Это именно то, что я предложила Максиму – проконсультировать Лизу и провести нейропластику. Нужно ли мне теперь сказать ему, что Лиза уже один раз стояла перед таким выбором и что она приняла решение?

2

Вдруг понимаю, что сейчас мой мозг лопнет. Это один из проклятых вечных вопросов, о которые можно биться как о стену. Здесь просто не может быть решения, которое всех устраивало бы. Или может? Нужно срочно отвлечься, вдруг решение придет именно тогда, когда я перестану его искать. Немного подумав, включаю Акинатора.

– Ваш персонаж – женщина?

– Да.

– Вы знакомы лично со своим персонажем?

– Нет.

– Ваш персонаж говорит по-русски?

– Нет.

– Ваш персонаж существует на самом деле?

– Нет.

– Ваш персонаж – герой мультфильма?

– Нет.

– Ваш персонаж – герой сериала?

– Нет.

– Ваш персонаж из видеоигры?

– Нет.

– Это герой книги?

– Частично.

– У вашего персонажа есть магические способности?

– Нет.

– Ваш персонаж имеет отношение к жанру фантастики?

– Частично.

– У вашего персонажа черные волосы?

– Да.

– Ваш персонаж умер молодым?

– Нет.

– Ваш персонаж носит оружие?

– Нет.

– У вашего персонажа есть мобильный телефон?

– Нет.

– Ваш персонаж свободно говорит по-английски?

– Нет.

– Ваш персонаж – принцесса?

– Возможно.

– Ваш персонаж участвовал в военном фильме?

– Нет.

– Умеет ли ваш персонаж водить мотоцикл?

– Нет.

– У вашего персонажа странное имя?

– Да.

– Ваш персонаж пел в рок-группе?

– Нет.

– Ваш персонаж живет в лесу?

– Частично.

– Я думаю это… Белоснежка.

– Нет.

– Играем еще?

– Да.

– У вашего персонажа есть ребенок?

– Да.

– Ваш персонаж жил давным-давно?

– Да.

– Ваш персонаж герой греческих мифов?

– Нет.

– Ваш персонаж жил в Индии?

– Да.

– Я думаю, это… Драупади, жена братьев Пандавов.

– Нет.

– Поздравляю Вас, Анна. Вы обыграли меня! Обожаю играть с Вами!

3

Победа не приносит мне удовлетворения. Я победила за счет эрудиции: нашла имя, которое не знал программист «Акинатора». Но я узнала его по чистой случайности. Это Шакунтала – героиня пьесы, в которой играет Катя. Возможно, это вполне честная игра, но всё равно для написания программы, угадывающей ход мыслей большинства людей, требуется более изощренный интеллект, чем для нахождения редких диковинок. Я по-прежнему не имею представления о том, какой алгоритм использовали авторы «Акинатора», не говоря уже о том, чтобы написать его самой. Что возвращает меня к Лизе и к ее ультиматуму: либо ее собственная индивидуальность, индивидуальный стиль мышления, либо – ничто. Бессознательность. Она была не согласна не только превратиться в «собаку, лошадь, мышь», чтобы жить, но даже стать немного другой.

Покончить с собой она не захотела: возможно, было слишком страшно, возможно, она пожалела свое «биологическое эго», оно ведь тоже существует, обладает эмоциями, кое-каким сознанием и желаниями.

Она выбрала иной путь: зашла на нелегальный сайт, посвященный психоактивным наркотикам, и отыскала рецепт, решивший ее проблему быстро и радикально. Возможно, она выбрала именно «Взломщика» потому, что ингредиенты были ей доступны. Ретилан она стащила у Маши. Поэтому Маша и демонстрировала при встрече симптомы декомпенсации СДВГ: ей, видимо, пришлось сесть на половинную дозу, чтобы растянуть препарат до следующего рецепта невролога. Инидиан купила в аптеке. Отправилась на дачу к Тамаре и там… прекратила «стучаться в ворота утраченного разума».

* * *

Моя первая реакция: «Какая глупость!»

Но… может ли кукла судить о ценностях людей и о том, что они теряют, становясь куклами? Может ли «демон Франкенштейна» понять мотивы «детей природы»?

Среди чтецов нет здоровых. Тордис Бергсдоттир ослепла, получив удар по затылку от отца-алкоголика. У Роберта Хикару была гидроцефалия – водянка головного мозга. У Олега Стрижова – тяжелая родовая травма и детский церебральный паралич. А мы с Ликой родились, сросшись головами.

Нам повезло: мы еще не ведали, что у нас есть какая-то память и личность, и за нас выбирали родители. После разделения хирурги провели нейропластику. Лике понадобилось совсем немного нейронов, мне – побольше. Пересаженные нейроны, разрастаясь и выстраивая свои сети, порой находят такие соединения, которые никогда не формируются при нормальном развитии. Так я стала чтецом. Искусственным человеком, которого не могло быть, если бы мои родители принадлежали к «людям старых традиций» и подчинялись «воле природы». Нам было в тот момент около двух лет – слишком малы, чтобы что-то помнить. Может быть, и была когда-то «другая девочка», «другая Аня» и, соответственно, «другая Лика», но их уже нет. Растворились. Поглощены. Приняла бы я подобное решение, если бы могла выбирать? Да, безусловно. Я-взрослая и Я-такая-как-Я-есть просто не могу решить по-другому. Мой опыт неизбежно приводит к этому. Но согласилась бы со мной Я-изначальная? Чисто умозрительное предположение. Я не могу вообразить, какой бы я стала без подсадки нейронов.

* * *

Но сейчас речь не обо мне. Речь о Максиме. Ник Саныч наверняка предложит нейропротезирование для Лизы, и Максим наверняка согласится. В своей тоске он больше всего на свете хочет ее вернуть, и для него не имеет большого значения, вернется ли она точно такой, как была. Но для Лизы это имело значение. Мы можем подсадить нейроны и за счет управления аксональным наведением с помощью нейропептидов и управления на более высоких уровнях с помощью нейромедиаторов создать вполне функциональные структуры. Глаза будут видеть, мозг опознавать увиденное, центр речи называть то, что человек видит. Одного лишь мы не можем – воссоздать. Мы способны сделать так, чтобы Лиза заново выучила имя мужа и названия пьес Шекспира, но эти названия никогда не всколыхнут глубины ее памяти, не породят те мысли, которыми она жила, а имя не будет ассоциироваться со встречей на кафедре, с чайками и песком, обломками ракушек и запахом моря, с холодным ветром и пронзительной нежностью, от которых зуб не попадает на зуб, а на глаза наворачиваются слезы.

Так должна ли я сделать выбор Максима еще труднее, показав ему записи Лизы? Последнюю волю умерших принято выполнять. Лизина последняя воля была: никакого протезирования, никакой «новой Лизы», умерла так умерла. Выполнить ее – дань уважения к умершему или глупый предрассудок? С другой стороны, Лиза не оставила Максиму записку, в которой просила бы не пытаться вернуть ее. Почему? Я не знаю…

Зато я знаю: спасенные самоубийцы рассказывали о том, что в последний момент, когда они еще были в сознании, но уже ничего не могли сделать (например, болтались в петле или летели вниз с моста), все причины, толкнувшие их к самоубийству, становились несущественными. Им ужасно хотелось лишь одного – жить. Повернуть всё назад. Отказаться от самоубийства. Это ли не сокровенная истина истин? Или это всего лишь инстинкт, проявление животного в любом человеке? Неужели воспоминания могут быть настолько дороги, что без них жизнь не представляет ценности? И неужели нет? Разве наше сознание – это не кто-то, кто вечно смахивает пыль с воспоминаний и раскладывает по полкам новые впечатления? Разве наши поступки не определяются нашим прошлым опытом? И лишиться этой коллекции, не значит ли лишиться себя?

Я не знаю.

Зато я знаю, что Лиза кое-что упустила из виду. Ее «биологическое эго» не сможет полноценно заботиться о себе даже с посторонней помощью. Ему нужен разум, чтобы выжить. Так что, разрушив свой разум, Лиза обрекла свое тело на преждевременную смерть. От случайной инфекции, от травмы, от отравления, от несчастного случая, от пролежней – не важно. Другие люди, даже самые любящие и ответственные, не смогут заботиться о человеке так, как он делает это сам, даже не осознавая.

Какой поступок будет правильным?

Откуда мне знать?

Благодаря «заплатке», наложенной на мой мозг врачами, я способна увидеть то, чего не видит большинство людей, но это не делает меня мудрой или всевидящей. Я так же слепа и беспомощна, как любой человек. Я не вижу ответы. Я не вижу истину.

Я вижу только следы мыслей – огненные деревья.

Максим Хорсун
Великий замысел

Здравствуйте, дамы и господа. Мое имя – Филиас Шелдон. В прошлом я горный инженер, затем – путешественник, первопроходец, знаменитость и кумир молодежи. А затем – канувший в безвестность одинокий любитель виски и опия. И нет со мной рядом никого, кто бы помог избежать порочного пути и остановить это безудержное падение.

Я начинаю рассказ помимо воли, и не ради давно угасшего в душе тщеславия. Не ради славы, не ради признания каких-либо заслуг, и уж тем более – не ради грошовых гонораров, которые платят газетчики за историю, которой можно напугать искушенного в наш просвещенный век читателя. На днях я узнал, что неугомонный профессор Милфорд, одержимый идеей снова вступить в контакт с разностной машиной, собирает средства для очередной экспедиции в «темную зону», и этот факт не дает мне покоя. Одно неосторожное действие – и зло, с которым мы столкнулись в «темной зоне», вырвется, подобно джинну из бутылки. При таком повороте событий гибель нашей цивилизации неизбежна. В нелепой попытке охватить необъятное и познать непознаваемое мы погубим человечество, не оставив и шанса на то, чтобы оно когда-либо возродилось вновь.

Мою тревогу усугубила и встреча с Юн Су, которая не может быть случайной. Этот маньяк дал понять, что над каждым, кто занимается вопросом «темных зон», висит дамоклов меч. Полагаю, Юн Су пришел к выводу, что убийство – мера грязная и, по большому счету – недейственная, что, полагаясь лишь на насилие, проблему не искоренить. Ныне он взялся взывать к здравому смыслу и делиться крохами сведений, чтобы сформировать общественное мнение. И хоть этот человек, по моему глубокому убеждению, не заслуживает ничего, кроме виселицы, я вынужден объединить с ним усилия, в связи с чем и берусь за перо.

…Когда на обеденный стол легло приглашение из Рэй-Браунского университета, оно показалось мне пятном света, упавшим из окна над дверью на заставленную грязными тарелками плоскость. Профессор Джошуа Милфорд заверял, что готов принять меня в любое удобное время по некому безотлагательному делу. Я подумал, что речь идет о лекции, на которой я должен буду рассказать о своем путешествии к Краю Корабля. Еще год назад мне регулярно приходилось выступать перед самой разнообразной публикой: студентами, военными, рабочими заводов, клерками и даже заключенными.

Я надел лучший костюм и недавно отремонтированные башмаки, водрузил на голову цилиндр, зажал под мышкой трость и вышел на улицу. На перекрестке Тишайшей и Улицы Бутылочников, я поймал кеб.

Сначала мы ехали через Ист-Энд в сторону Сити, а пассажирские и грузовые омнибусы проносились, грохоча колесами, мимо по отведенной для парового транспорта полосе. Затем опустились на подъемнике на два горизонта и оказались в Гранд-Парке, за которым располагался Рэй-Браунский Университет. Дабы не загрязнять первозданную атмосферу Гранд-Парка угольным чадом, паровой транспорт здесь был запрещен. Поэтому остаток пути я наслаждался относительной тишиной и щебетом птиц.

Извозчик остановил кеб перед университетской площадью. Расплатившись, я двинулся к главному корпусу. Возле университета, как всегда, было множество студентов в скромных сюртуках и мантиях, с книгами и свитками в руках. Кто-то кормил голубей, кто-то беседовал, сбившись в тесный кружок, кто-то отдыхал, расположившись на скамье.

Шпили главного корпуса едва не касались потолочного свода, ярко освещенного мощными лампами. Я невольно задрал голову, придерживая цилиндр. Передо мной было старинное четырехэтажное здание, построенное лет четыреста назад. С тех пор оно обзавелось двумя пристроенными крыльями, горделивыми шпилями и изысканной лепниной на стенах. Полукруглый фронтон, обжитый гипсовыми химерами, подпирали шесть колонн. Окованные медью двери, высотою в два человеческих роста, были гостеприимно раскрыты. Дующий в лицо ветерок нес запах книг и чернил.

В вестибюле меня встретил подвешенный к потолку остов реликтового механоида. Останки таких существ мы встречали во множестве возле Края Корабля, это было во время путешествия, сделавшего меня знаменитостью. Университетский экземпляр отличался великанскими размерами, он был о шести ногах, с двумя парами чудовищных рук, оканчивающихся сверкающими клешнями, каждой из которых можно было с легкостью перекусить взрослого человека пополам. На длинной и гибкой шее сидела крошечная, ощетинившаяся штырями, голова. Всякий раз, когда я глядел на остовы доисторических гигантов, меня посещала одна и та же мысль: хвала Господу, что люди разминулись с ними на многие тысячи, а может, и миллионы лет.

Кабинет профессора Милфорда находился на втором этаже; два высоких шкафа, битком набитых книгами, письменный стол, пара стульев да безликая голова механоида на стене – вот и вся обстановка. Высокие арочные окна выходили в атриум, где искрились в лучах мощных ламп фонтаны. Сам профессор оказался еще достаточно молодым, но уже обзаведшимся брюшком и лысиной человеком. Голубоглазый, розовощекий, рыжебровый – он излучал радушие с первой секунды нашего знакомства. Я пожал его большую, но мягкую, словно тесто, руку, очевидно, с большей, чем того требовалось силой. Извинился, отчетливо услышав, как хрустнули кости.

– Что вы, не стоит! – Милфорд встряхнул покрасневшей кистью. – Для меня большая честь видеть вас в своем скромном рабочем уголке, мистер Шелдон. Я спешу выразить вам признательность от лица преподавателей кафедры Физики Корабля, все самые передовые теории основаны на открытии Края.

Я раскланялся в ответ. Сколько времени прошло, а все равно чертовски приятно слышать в свой адрес такие искренние слова.

– Присаживайтесь! – Профессор выдвинул стул. – Чаю? Кофе? Или что-нибудь покрепче? – спросил он, правильно поняв, что означают сизый цвет моего мясистого носа, украшения из сине-красных сеточек капилляров на щеках, ртутный блеск глаз и предательская, никогда не прекращающаяся дрожь в пальцах. – У меня есть коньяк из Горизонта Булони, тысяча семьсот девяностого года, доложу вам…

– Благодарю. Только чаю, профессор! – ответил я.

Милфорд позвонил в колокольчик. На зов явился пожилой слуга-индус и выслушал с важным видом распоряжения хозяина.

– Понимаете, в чем дело, мистер Шелдон. – Профессор сел напротив меня. – Ваше открытие многое изменило в современной физике и в понимании природы Корабля.

К сожалению, мой ум давно утратил прежнюю остроту, тем не менее, он все еще служил мне. Было предельно ясно, что профессор находится в некоем затруднительном положении и что какая-то необходимость заставляет его продолжать метать бисер, невзирая на мои трясущиеся руки, сизый нос и оловянный взгляд наркомана.

– Еще недавно общепринятым было считать, что Корабль – бесконечен. Открытие «края» не оставило камня на камне от этого архаичного постулата, и большое число научных работ в один ничтожный миг утратили свою ценность, – профессор небрежно взмахнул рукой, – превратились в беллетристику чистой воды. Одному лишь богу известно, сколько ученых мужей проклинали вас, ибо вы сломали им карьеру. Но иные возносили вам хвалу, так как появились новые факты, благодаря которым стало возможно поднять науку на новый уровень.

Слуга подал чай. Поблагодарив, я подхватил двумя пальцами чашку из тончайшего фарфора.

– Сторонники опровергнутой теории бесконечного Корабля попытались взять реванш, – продолжил Милфорд. – Ими была выдвинута гипотеза Постоянно Расширяющегося Корабля, согласно которой открытый вами «край» является подвижной границей. И снова у этого течения возникла оппозиция, в состав которой вошел и я. Был произведен ряд расчетов. Результат оказался предсказуемым. Если бы Корабль постоянно расширялся, то лишь за время существования человечества его размеры достигли бы таких величин, что путешествие к «краю» стало бы невозможным. Как и следовало ожидать, оппоненты подвергли наши выводы сомнению.

Чай был вкусным, черт побери. Липовым, с лимоном и медом. Если профессору нужно, чтобы я пересказал этот научный сыр-бор во время своей лекции, то мне придется сделать конспект. Иначе могу нагородить чушь.

Заметив мою обеспокоенность, профессор проговорил:

– Я прошу прощения за тяжеловесный пролог, сейчас я подхожу к сути дела, по которому пригласил вас в эту скромную обитель знаний. Изучив карты горизонтов, в том числе – составленные во время вашей знаменитой экспедиции, группа ученых, которой руковожу я, готова повергнуть в прах еще один замшелый и прочно укоренившийся постулат. Постулат о хаотичном расположении отсеков и палуб Корабля. Он неверен. – Профессор посмотрел мне в глаза. – Корабль имеет упорядоченную структуру симметрий вдоль продольной оси.

Я поставил чашку на поднос, глубокомысленно хмыкнул.

– Вы понимаете? – тихо, словно заговорщик, спросил Милфорд. – В строении Корабля присутствует замысел! – Он подался вперед. – Великий замысел, мистер Шелдон! И если Корабль подчинен замыслу, то пребывание людей на нем тоже имеет цель. Равно как когда-то имело цель пребывание на нем механоидов и еще раньше – протомеханизмов.

– Примите мои поздравления, профессор, – сказал я, мысленно пытаясь рассортировать по полочкам полученные сведения. – Это действительно великое открытие. Но, право, я не понимаю, каково мое участие в этом… этом всем?

Милфорд отодвинул поднос, развернул на столе свиток с картой одного из горизонтов. Вверху карты готическим шрифтом было начертано «Графство Дилэйн и Брукс Кантри». Профессор надел пенсне и принялся пояснять, водя пальцем.

– Все наши карты неполные. Видите, здесь и здесь – белые пятна, мы называем их «темными зонами», прикрывая шуткой наше незнание. На каждом горизонте найдутся территории, куда мы не можем проникнуть. Глухая стена: ни люков, ни тоннелей, нет даже вентиляционных портов.

Я постепенно вникал. Наконец речь зашла о понятных мне вещах.

– Основываясь на принципе симметрии, я могу предположить, что находится на закрытых от людей территориях, – проговорил тихим, отчетливым голосом Милфорд.

– Да? – удивился я. – И что же?

– Например, на этом горизонте, – профессор опустил взгляд на карту графства, – в «темной зоне» находятся еще два акра превосходных лесоохотничьих угодий. И пока что, обращаю ваше внимание, ничейных. В «темных зонах» на других горизонтах помимо новых земель для освоения можно будет отыскать дополнительные источники электроэнергии, воды и прочих ресурсов недр.

Только теперь я осознал важность открытия Милфорда. На картах горизонтов всегда наличествовали пустые места. Иногда площадь обжитой территории равнялась площади недоступного пространства. Как же легко, оказывается, было заглянуть за глухие стены. Симметрия относительно продольной оси… Одна половина горизонта – зеркальное отражение другой.

Профессорская карта, к слову, была самой подробной из всех тех, что мне приходилось видеть. О чем я не преминул сказать.

– Да, действительно, – с гордым видом согласился Милфорд, – мы долгое время копили данные по всем горизонтам. Тщательно замеряли каждый доступный тоннель и каждый отсек, чтобы получить идеально точные данные. Пожалуй, столь же подробные карты есть только у военных. Симметрия обнаружилась не сразу. И из-за обширных «темных зон», и из-за того, что ранние карты были составлены с погрешностями. Корабль – огромен. Кому, как не вам, об этом известно. И мы всегда смотрим изнутри, не имея возможности увидеть наши владения со стороны.

– Позвольте же, профессор, я повторю свой вопрос. Из-за чего я удостоился чести узнать об открытии? Если требуется прочитать лекцию, то я сделаю это с превеликим удовольствием. Однако я не уверен, что смогу вести речь о передовых достижениях в области физики Корабля.

Милфорд удивился.

– Лекция? Нет, не нужно.

– Что тогда?

– Союзник. Мне нужен союзник, – сказал Милфорд. – Ректор дает разрешение на летнюю экспедицию в одну из «темных зон», однако в Комитете Безопасности в штыки встретили наше предложение пробурить вход на недоступную территорию. Фонд Надсена заинтересован в финансировании экспедиции, однако оттуда не перечислят ни фартинга, пока вето комиссара Пибоди в силе. Мистер Шелдон, – профессор прижал руки к груди, – окажите любезность, переговорите с комиссаром, ведь он безмерно уважает вас! Пусть он снимет вето!

– Энсон Пибоди – комиссар Комитета Безопасности? – переспросил я, не сумев удержать горький вздох. У каждого из нас – своя дорога. Кого-то она ведет в курильню опиума, а кого-то – в наиглавнейшее силовое ведомство Корабля. Когда-то мы вместе с Пибоди работали на рудных разработках у старика Надсена, спали в одной палатке, ели из одного котелка пригоревшую кашу. И Пибоди был в числе моих спутников в историческом путешествии к «краю». Но он не дошел… Его свалила ржавая лихорадка, которую разносили кровососущие насекомые и мелкие механоиды, живущие в болотах Сибирийского горизонта.

– И еще… – Профессор замялся, посмотрел на мои трясущиеся руки, а потом все-таки решился: – И еще нам чрезвычайно нужен человек – опытный путешественник, который мог бы возглавить экспедицию. – Он снова уставился на мои пальцы: я крутил пуговицу фрака, ошарашенный таким предложением. – На ректорате мы обсудили несколько кандидатур и пришли к выводу, что вы, мистер Шелдон, лучше остальных справились бы с задачей. К тому же вы – прекрасный рассказчик. Я посетил одну из ваших лекций. Должен признать, тому, как вы владеете аудиторией, стоило бы поучиться некоторым преподавателям.

Свет, льющийся из окон, вдруг стал осязаемым. Превратился в золотистый туман. В этом тумане растворился профессор, книжные шкафы, голова механоида. И только голос Милфорда, продолжавший звучать из-за непроницаемой для взгляда завесы, удержал меня на кромке реальности и не позволил раствориться в грезах.

– …мы готовы выписать чек на сто фунтов стерлингов в качестве аванса, как только удастся получить все разрешительные документы в Комитете Безопасности. И еще двести фунтов – после экспедиции, даже если нам не удастся пробуриться в «темную зону», – договорил профессор.

– Что ж, – протянул я, – судьба любит смелых, профессор Милфорд. Я в деле, черт побери.

И мы выпили еще по чашке чаю.

На Королевский горизонт для кого попало дорога была закрыта. К счастью, мне не пришлось в качестве пропуска демонстрировать свою физиономию и пояснять: «Три года назад, джентльмены, это лицо было на первых полосах всех корабельных газет!» Несколько раз в прошлом мне доводилось прибегать к такому методу, и каждый раз после этого я ощущал стыд.

Я ехал в карете с гербами Рэй-Браунского университета на дверцах. И у меня имелось рекомендательное письмо, подписанное ректором Уэбстером, поэтому полисмены молча брали под козырек и поднимали шлагбаумы.

Королевский горизонт делило надвое извилистое русло Лона. Из его теплых и ласковых вод в незапамятные века выползли на глинистые берега похожие на лысых обезьян пращуры современного человека. Среди теперь уже исчезнувших лесов Королевского горизонта строились первые поселки. Постепенно первозданную природу сменили искусственные пейзажи непрерывно разрастающегося города. На одном горизонте стало тесно, люди принялись переселяться на соседние. Вверх и вниз, насколько позволяли подъемные платформы Корабля, управление которыми в те времена только осваивали.

Свод над Королевским горизонтом необычайно высок. Шпили величественных зданий тянулись к нему, словно ростки – к свету. Но даже самую высокую постройку – часовую башню Уэстхопского дворца – можно было дважды водрузить на саму себя, чтобы бросить вызов сияющим электрическим светом высотам.