Текст книги "Кризис комфорта. Выйдите за привычные рамки, чтобы вернуться к своему счастливому и здоровому естеству"

Мои упражнения в жару давали эффект, которого я не мог добиться, работая с гантелями на бицепсы или на беговой дорожке, совмещая это с просмотром какого-нибудь реалити-шоу в крутом тренажерном зале с климат-контролем. По данным ученых из Университета штата Орегон, люди, которые тренировались в помещении с температурой 38 градусов в течение десяти дней, значительно увеличили свои показатели физической подготовки в сравнении с группой, которая выполняла ту же самую тренировку в помещении с кондиционером. «Горячая» тренировка вызвала «необъяснимые изменения в левом желудочке сердца». Это может улучшить здоровье и работоспособность сердца. «Горячие» упражнения также активизируют белки теплового шока и белок BDNF – нейротрофический фактор мозга. Первые борются с воспалением, в результате увеличивая продолжительность жизни, в то время как последний является химическим веществом, способствующим выживанию и росту нейронов. По данным Национальных институтов здравоохранения, BDNF может защищать от депрессии и болезни Альцгеймера.

Я не боялся проявить немного изобретательности. Чтобы привыкнуть таскать тяжелые вещи весь день, я надевал рюкзак весом от 18 до 27 килограммов, выполняя работу по дому. Представьте себе: взрослый мужчина пылесосит, складывает белье и чистит туалет, будучи нагружен как пехотинец. Или же я надевал рюкзак и выгуливал собак в своем пустынном районе, обув зимние ботинки. Я выглядел как форменный идиот. И чувствовал себя точно так же. Но я предпочитал выглядеть и чувствовать себя идиотом в пригороде Лас-Вегаса, а не в Арктике. Я обнаружил, что перенос веса на расстояние – это «два по цене одного»: такое упражнение значительно улучшило мои силу и выносливость.

По ночам я читал книги и малоизвестные старые правительственные отчеты о том месте, куда собирался отправиться. Например, книгу Джека О’Коннора The Big Game Animals of North America («Крупные охотничьи животные Северной Америки»), которую Донни считает своей библией. Или A Sand County Almanac («Альманах округа Сэнд») – опус Альдо Леопольда о науке, политике и этике охраны природы. Или научные исследования о стаде карибу в западной Арктике, на которых нам предстояло охотиться. Было интересно увидеть эту землю и ее проблемы глазами людей, там побывавших, – многие из них были такими же очкариками-писателями, как и я.

* * *

Процесс подготовки быстро подтвердил мое мнение о том, что я во всем этом плохо разбираюсь. Все же я не знаток дикой природы.

Попытка освоить навыки выживания, рассчитать потребности в снаряжении и калориях, пройти все тренировки и разобраться в сложных экологических системах была унизительным и, безусловно, неуклюжим опытом.

Случались тренировки, когда я хотел все бросить, разочарования, когда я пытался понять то, чего не понимал, и серьезные опасения, что я все провалю и проведу самый несчастный месяц в своей жизни. Если мне вообще удастся продержаться так долго.

Но меня утешал тот факт, что я такой не один. Мы все лузеры, когда дело касается чего-то нового. Однако неуклюжий выход из нашей зоны комфорта предлагает слишком много преимуществ, чтобы их игнорировать.

Освоенные новые навыки, особенно те, в которых люди нуждались миллионы лет и которые требуют использования разума и тела, останутся со мной и после Аляски в стиле дзен: «Путь к цели важнее самой цели». Это также один из лучших способов повысить осознанность настоящего момента без использования благовоний, буддийских мантр или приложений для медитации.

Мне нужно было только подумать о том, что я делаю, прежде чем начать подготовку к поездке на Аляску. В принципе, я лет пять ел примерно одну и ту же еду, ездил на работу одним и тем же маршрутом, разговаривал с коллегами по работе и приходил домой, чтобы смотреть один и тот же телевизор.

Ученые из Соединенного Королевства недавно обнаружили, что наш мозг начинает работать в режиме трансового «автопилота» или «лунатизма», как только мы делаем что-то снова и снова, снова и снова, – наше сознание отключается от того, что мы делаем. Вместо того чтобы присутствовать и осознавать, мы с гораздо большей вероятностью теряемся где-то внутри своей головы. Мы планируем, что будем есть на ужин, гадаем, когда выйдет новый сезон любимого шоу, размышляем о зарплате коллеги. Мы живем в состоянии постоянной ментальной суеты и бессмысленной болтовни.

Мои месяцы подготовки многое изменили. Новые ситуации убивают ментальный беспорядок. В новизне мы вынуждены присутствовать и сосредоточиваться. Это происходит потому, что мы не можем предвидеть, чего ожидать и как реагировать, и таким образом выходим из транса, который приводит к быстрой перемотке жизни вперед. Новизна может даже замедлить наше ощущение времени. Это объясняет, почему время, казалось, шло медленнее, когда мы были детьми. Тогда все было новым и мы постоянно учились.

Психолог Уильям Джеймс писал об этом в своей работе 1890 года The Principles of Psychology («Принципы психологии»): «Один и тот же промежуток времени кажется короче по мере того, как мы взрослеем… В юности мы можем получать абсолютно новый опыт, субъективный или объективный, каждый час дня. Предчувствие живо, восприимчивость сильна, и наши воспоминания о том времени – как и о времени, проведенном в быстром и интересном путешествии, – представляют собой нечто сложное, многообразное и продолжительное. Но по мере того как каждый проходящий год превращает часть этого опыта в автоматическую рутину, которой мы вообще почти не замечаем, дни и недели сглаживаются в воспоминаниях до бессмысленных единиц, а годы становятся пустыми и исчезают».

Группа ученых из Израиля подтвердила предположение Джеймса в серии из шести исследований. Ученые опросили группы людей, которые занимались чем-то новым для себя и чем-то привычным. «Во всех исследованиях, – писалось в заключении, – мы обнаружили, что продолжительность рутинной деятельности люди помнят как более короткую, чем продолжительность нерутинной деятельности».

Замедление времени – это то, что, по словам Пэрриша, происходит в мисоги. «Я становлюсь невероятно сосредоточенным на поставленной задаче, – сказал он. – Когда я оглядываюсь назад на мисоги, которое длилось несколько часов, оно кажется днями, потому что я помню каждую деталь».

Кроме того, выход за пределы зоны комфорта для овладения полезными навыками, требующими применения как ума, так и тела, изменяет «проводку» нашего мозга на глубинном уровне. Обучение новому повышает производительность и устойчивость к некоторым заболеваниям, улучшает миелинизацию – процесс, который, по сути, дает нашей нервной системе первоклассный двигатель, создавая более сильные и эффективные нервные сигналы по всему мозгу и телу. Мозг с большим количеством миелина демонстрирует улучшение производительности по всем направлениям. Слишком малое количество этого вещества вызывает нейродегенеративные заболевания, такие как болезнь Альцгеймера. Исследователи из Мичиганского университета, например, обнаружили, что деменция гораздо реже встречается у людей, которые посвятили значительную часть своей жизни обучению. Самое интересное в этом исследовании заключалось в том, что у таких людей реже возникала деменция, даже несмотря на то, что процент заболеваемости диабетом среди них был выше; а диабет, как известно, увеличивает вероятность развития деменции. Все это позволяет предположить, что, посвятив себя изучению новых вещей, мы можем компенсировать некоторые из наших вредных привычек.

За день до отъезда я упаковывал рюкзак размером с холодильник. Слои шерстяной одежды, дождевики, ботинки, энергетические батончики, сублимированные продукты и все такое прочее. Я быстро пробежался по мысленному и физическому контрольному списку. Я не заработал заново все свои прежние значки бойскаутов, но приблизился к первому и второму правилам мисоги.

Я был стройнее и сильнее (по иронии судьбы, то, что я стал стройнее, может мне навредить, когда я начну сжигать огромное количество калорий на охоте). Я мог забросить на спину 23-килограммовый рюкзак и идти почти до тех пор, пока власти не отзовут меня. Я также приобрел новую библиотеку по естественно-научным знаниям и обнаружил себя говорящим жене: «Ты можешь поверить, что медведи гризли любят мотыльков? Они могут съесть их сорок тысяч за один день» или «Ты знала, что если порезать артерию, то истечешь кровью всего за пять минут?»

Я бросил рюкзак в багажник машины жены. Затем в последний раз отправился спать в свою теплую, мягкую постель. Жена отвезла меня в аэропорт рано утром, обняла на прощание и напутствовала:

– Постарайся, чтобы гризли не оторвал тебе голову.

8
150 человек

– По мере того как наши самолеты будут уменьшаться, приключение будет увеличиваться, – сказал мне Донни, когда мы планировали поездку.

Переход от комфортной среды к дискомфортной часто является многоступенчатым процессом. Так происходит потому, что среднестатистический человек сейчас значительно удален от истинно дикой природы. Чтобы добраться до отдаленных, некомфортных, неудобных мест, таких как Арктика, требуется путешествовать с помощью ряда все более мелких и примитивных видов транспорта: от гигантского реактивного самолета до регионального или самолета 4X4 – а потом чем угодно.

Я волновался, когда шел по аэропорту Лас-Вегаса. Я не мог понять, нервничаю я из-за предстоящих полетов или из-за 33-дневного путешествия с одной парой штанов и двумя парнями, с которыми только что познакомился. Но это могло быть и симптомом современного мира, который я покидал.

Сатоси Канадзава, доктор философии, посвятил бо́льшую часть своей карьеры изучению того, что происходит с людьми в нашей перенаселенной среде. Сатоси преподает в Лондонской школе экономики эволюционную психологию, а это значит, что он изучает, как появился человеческий мозг и как наш новый мир его меняет.

Это тема, в которой стоит разобраться. И чем быстрее, тем лучше. Мы все больше заселяем города. На момент подписания Декларации независимости только 5 % из нас были городскими жителями. К 1876 году доля горожан выросла до 25 %. Но примерно 100 лет назад мы начали склоняться в сторону городской жизни. Сегодня 84 % американцев живут в городах, и все больше людей переезжают в них. Удивительная тенденция.

Согласно недавнему опросу Института Гэллапа, только 12 % американцев на самом деле хотят жить в городе (и этот опрос был проведен до COVID-19). Похоже, что многим людям не нравились города даже тогда, когда мы начинали в них жить около 6000 лет назад. До того как Кристофер Маккэндлесс в широко известном фильме Into the Wild («В диких условиях») отправился в аляскинский буш или Генри Дэвид Торо в 1845 году пробрался на километр в лес и построил хижину у Уолденского пруда, было множество других мужчин и женщин, которые покинули цивилизацию без фанфар и жили тихо, невидимые и неслышимые. В мире были отцы-пустынники и матери-пустынники – монахи, которые в третьем веке покинули цивилизацию, чтобы жить в одиночестве в египетской пустыне. Был Будда, сбежавший около 540 года до нашей эры из богатого дворца, чтобы бродить по миру как аскет. Даже Иисус провел 40 дней, блуждая по пустыне. Он молился, постился и сопротивлялся искушениям и обещаниям современного ему мира. Вот почему мы отказываемся от пива и мяса, молимся и постимся в течение 40 дней Великого поста.

Призыв к чему-то первозданному люди, похоже, чувствуют где-то глубоко внутри себя. Тот же опрос Института Гэллапа показал, что большинство американцев сегодня говорят, что предпочли бы жить за городом или в маленьком провинциальном городке. А это, учитывая наше стремление к выживанию, не имеет большого логического смысла, верно? Теория эволюции Дарвина основана на идее, что черты, присущие всем видам, – это те, которые позволяют нам выживать и размножаться. Действительно ли жизнь в глуши – лучший способ выжить и распространить ДНК?

В городе можно жить гораздо комфортнее и удобнее. Исследования показывают, что люди, живущие в городах, как правило, лучше зарабатывают (даже с поправкой на стоимость жизни) и имеют больше возможностей. У них также лучший доступ к санитарным услугам, здравоохранению и питательной пище. И они могут дойти пешком или быстро доехать на такси до аптек, супермаркетов, отделений неотложной помощи, психиатрических клиник, ресторанов, баров, концертных площадок и музеев. Все это места, которые дают преимущества для выживания или помогают найти себе пару. Подумайте о тысячах баров, ресторанов, аптек, супермаркетов, концертных площадок, музеев и врачей на 57 квадратных километрах Манхэттена.

Сегодня можно переехать в квартиру в большом городе и решить никогда ее не покидать. Буквально никогда не выходить из квартиры в течение многих лет. Требуется только приличное подключение к интернету, чтобы удаленно работать, заказывать еду и иметь доступ к телемедицине. Эта реальность уже здесь. Японское правительство сообщает, что полмиллиона молодых японцев отказываются покидать свои спальни. Их называют хикикомори; в основном это люди, которые взяли себе длительный тайм-аут. Треть из них провела в самоизоляции более семи лет.

Так почему же мы хотим жить среди природы? Чего города не дают нам в достаточном количестве, конкурируя, по-видимому, с нашим стремлением выжить? Это вопрос, на изучение которого Канадзава потратил годы.

Некоторые исследователи психического здоровья сегодня называют нашу бетонную, просторную среду обитания «ландшафтами отчаяния». Когда-то промышленная революция подстегнула массовую миграцию в города с обещанием надежных рабочих мест. С тех пор мы не поворачивали назад. Тем не менее, что довольно интересно, деньги, похоже, не помогают преодолевать разрыв в уровне счастья между сельскими и городскими жителями. Исследования показывают: даже бедные люди, живущие в сельской местности Китая, сообщают, что они счастливее, чем бесконечно более богатые китайские городские жители.

Представление о том, что города угнетают нас, подкрепляется цифрами. Люди, живущие в городах, по сравнению с жителями сельской местности на 21 % чаще страдают от беспокойства и на 39 % чаще – от депрессии.

Два явления помогают объяснить этот разрыв в уровне счастья между городом и деревней. Первое – довольно любопытное число 150. Рассмотрим следующий набор цифр:

148,4

150

150–200

125

Эти цифры представляют собой средние показатели численности племени охотников-собирателей, группы каменного века, жителей деревни в древней Месопотамии и воинов древнеримского легиона.

Группа примерно из 150 человек или меньше кажется идеальным сообществом. У этого числа даже есть название – число Данбара, в честь британского антрополога Робина Данбара, который его открыл. По мере нашего развития группы численностью менее 150 человек имели достаточно ресурсов, чтобы охотиться, растить детей и в целом процветать.

Когда группы превышают данный лимит, все становится непонятно. Работа более чем с полутора сотнями имен и лиц, а также со всеми социальными нарративами среди членов сообщества – слишком большая нагрузка для мозга. Большие общества сложны и отнимают много времени (у них должны быть правительство и законы), и это может истощить людей.

Предпочтение размера группы в 150 человек, вероятно, заложено в наш мозг миллионами лет эволюции, и сегодня оно все еще проявляется. Теперь рассмотрим следующий ряд:

112,8

180

153,5

169

Эти цифры отражают среднюю численность населения сегодняшних приходов амишей в Пенсильвании, размер армейской роты во время Второй мировой войны, количество социальных связей среднестатистического американца и количество реальных друзей, о которых сообщает среднестатистический пользователь «Фейсбука» (несмотря на значительно большее количество френдов в этой социальной сети).

Данбар объяснял это так: «Человеческие общества скрывают в себе естественную группу из примерно 150 человек… Это количество людей, к которым вы не постеснялись бы присоединиться без приглашения, чтобы выпить, если бы случайно столкнулись с ними в баре».

В своей книге The Tipping Point («Переломный момент») Малкольм Гладуэлл объяснил, как это число влияет на бизнес. Возьмем, например, W. L. Gore & Associates – компанию, которая производит водонепроницаемый материал GORE-TEX, используемый в моих ботинках, непромокаемых штанах и куртке. Методом проб и ошибок в компании обнаружили, что в их офисных зданиях с более чем 150 сотрудниками гораздо больше и социальных проблем. Решение? Они построили офисы, ограничив число сотрудников данной цифрой. Именно этот шаг W. L. Gore & Associates, которую постоянно называют одной из лучших компаний страны для работы, благодарит за свой успех как бренда стоимостью в миллиард долларов. Правда, любопытно? А зарабатывать больше денег, изменяя размер офиса, – это здорово. Но Канадзаву больше интересует, какое отношение число Данбара имеет к нашему желанию сбежать из города и жить в глуши.

Он считает, что мы по-прежнему предпочитаем наши первоначальные размеры групп. Жизнь в сельской местности и небольших городах более точно имитирует среду, в которой мы развивались. Плотность человеческого населения в мире, когда мы жили в сообществах охотников-собирателей, составляла около 1 человека на 15 квадратных километров. Сравните это с Манхэттеном, где на такой же площади ютятся около 417 000 человек. Даже в городах среднего размера, например в Провиденсе, штат Род-Айленд, и в Портленде, штат Орегон, на 15 квадратных километров приходится 58 000 и 26 000 человек соответственно.

Поэтому, «когда плотность населения становится слишком высокой, – писал Канадзава, – человеческий мозг чувствует беспокойство и дискомфорт, и это может привести к снижению субъективного благополучия».

Дискомфорт, который создают города, может большинству из нас на фундаментальном уровне затруднить продвижение вперед. Города – это быстро меняющиеся, перенаселенные, сверхстимулирующие среды, в которых не нужно прилагать никаких усилий. Не каждая психика такое выдержит. Канадзава назвал свою идею «теорией счастья саванны», и общее практическое правило таково: где бы ни находился человек, чем выше плотность населения, тем менее счастливым он, скорее всего, будет. Это может объяснить, почему недавнее исследование ученых из Гарвардского университета показало, что Нью-Йорк оказался последним – 318-м из 318 – в рейтинге самых счастливых американских городов.

* * *

Самолет на 108 пассажиров доставил меня в сиэтл, где я встретился с Донни и Уильямом для следующего рейса в Анкоридж. Они сидели у ворот и выглядели как гранж-группа, которая проводит много времени в лесу и которую, по-видимому, не кормили целую неделю. У обоих были длинные волосы и бороды, оба были одеты во фланелевые рубашки и большие альпинистские ботинки Hanwag. Оба поглощали сухие завтраки и M&M’s с арахисовым маслом.

Они посмотрели на меня и ухмыльнулись. Мой собственный образ был примером того, что происходит, когда яппи подписывается на работу в лесу. У меня была двухдневная щетина, и я был одет в спортивные штаны для йоги, байку с капюшоном и кроксы, которые планировал носить в лагере. Все это я надел в первый раз.

– Ты готов? – спросил Донни. Это был справедливый вопрос.

– Ну, посмотрим, – ответил я.

Уильям предложил мне M&M’s, но я отказался, потому что было десять утра.

Он окинул взглядом мое костлявое тело.

– Чувак, тебе нужно поесть, – сказал Уильям, засовывая в рот еще полдюжины M&M’s. – Вчера я съел буррито и бургер с картошкой фри. Делаю все возможное, чтобы набраться сил до наступления трудных времен!

Я уже начал думать, что мне следовало бы набрать несколько лишних килограммов, поэтому схватил пригоршню сухого завтрака.

Донни наклонился ко мне.

– Нам пришлось проверить 15 сумок, – сказал он. Это были рюкзаки, еда, вигвам, снаряжение для камеры, ружье, лук и многое другое. – В общем, я сделал поддельные пропуска для СМИ, чтобы мы могли получить журналистский тариф на наши сумки. Это обошлось нам в 300 долларов за все наши вещи вместо полутора тысяч. – Он бросил мне бедж СМИ. – Ну как тебе?

Висевший на шнурке бедж был размером с кредитную карточку. На нем была изображена рожа Донни и логотип Sicmanta, его продюсерской компании.

Сверху бедж был проштампован, а внизу имелся штрихкод.

– Что за штрихкод? – спросил я.

– Э-э-э… Мы нашли его, вбив в «Гугле» «изображение штрих-кода», – ответил Донни.

На протяжении всей карьеры у меня были сотни пропусков для СМИ, которые позволяли мне попадать в места с такой же строгой охраной, как в Пентагоне.

– Честно, чувак, – сказал я. – Это выглядит более законно, чем любой пропуск для СМИ, который у меня был.

Вскоре нас вызвали на посадку на четырехчасовой рейс в Анкоридж.

Чтобы добраться до пункта назначения – северо-восточной точки на карте, – потребовалось два дня пути. Ночь мы провели в Анкоридже. Бедный водитель гостиничного автобуса посмотрел на нас так, словно мы только что вырубили его бабушку, когда мы сказали, что нам нужно погрузить в его фургон 16 тяжелых сумок.

Мы поспали несколько часов и еще до рассвета вернулись в международный аэропорт Анкориджа имени Теда Стивенса (еще кому-нибудь кажется странным называть аэропорт в честь сенатора, погибшего в авиакатастрофе?) на рейс авиакомпании Alaskan Airlines в Коцебу.

Солнце поднималось из-за серого одеяла облаков, когда пассажирский самолет на 124 места устремился на север. Через час неоново-бордовая полоса проецировалась низко над горизонтом, который растворился в пудрово-голубом небе. Единственным признаком земли внизу был массивный белый пик Денали, самая высокая точка Северной Америки высотой 6190 метров.