Текст книги "Кризис комфорта. Выйдите за привычные рамки, чтобы вернуться к своему счастливому и здоровому естеству"

9
162 километра

Я должен был ценить этот полет в Коцебу больше. Тогда я и не думал наслаждаться последними моментами современной роскоши – многоканальными телевизорами на спинках сидений, бесплатным кофе и, конечно же, водой и туалетом. Я с тоской думаю о том тесном, но удобном сиденье, когда меня подбрасывает, пока Майк отрывает нашу «Сессну» от земли и уносит в Арктику.

Лачуга Ram Aviation в Коцебу уменьшается по мере того, как мы поднимаемся на высоту 100 метров, затем 200, 300… Мы медленно набираем высоту синхронно с мшистой тундрой, ползущей в горы. Реки внизу, окруженные соснами в форме трубоочистителей, окрашены в молочно-изумрудно-зеленый цвет. Они изгибаются естественным курсивом по всей тайге. Запах земли поднимается нам навстречу. Это мускус и земля, холодные и чистые.

Уильям касается лбом стекла, когда сидит на переднем пассажирском сиденье самолета и смотрит вниз на землю, как хищная птица. Он указывает на гризли, волка и карибу, которых заметил внизу. Ветер иногда подкидывает нас вверх, бросает вниз или толкает в сторону. Двигатель, приводящий в действие единственный пропеллер самолета, оглушителен.

Я тем временем забираюсь на заднее сиденье и испытываю нечто вроде прозрения. Как там мой страх перед полетом? Он ушел. Этот опыт – запах земли, виды и чудо, которое это уродливое маленькое летающее приспособление делает для нас, за пару часов доставляя туда, куда раньше охотники шли пешком целый месяц, – просто невероятен. Наверное, страх – это то, что часто ощущается до приключения.

Я провожу полет в благоговении перед миром внизу. Через час Майк нажимает на рычаги, и у меня закладывает уши. Двигатель сильно завывает, и мы снижаем высоту. Снижаем быстро. Это скорее бомбометание с пикированием, чем спуск. Вот мы на высоте 580 метров. Потом 500, 480… Самолет врезается в каменистое, но плоское пространство тундры.

Специальные шины «Сессны» – выпуклые, негабаритные шины низкого давления, которые поглощают удары и позволяют приземляться на неровную поверхность, – рикошетят от земли. Мы подпрыгиваем, подпрыгиваем и подпрыгиваем, пока не останавливаемся. Затем Майк быстро выбрасывает наше снаряжение из самолета и бормочет, что его самолет слишком большой, чтобы приземлиться в нашем конечном пункте назначения.

– Брайан приедет сегодня, чтобы отвезти вас туда, – говорит он.

Он исчезает. Мы с Уильямом стоим с нашими огромными рюкзаками посреди этой «взлетно-посадочной полосы», которая на самом деле представляет собой просто плоскую 90-метровую полоску холодной ухабистой тундры.

Отсюда земля уходит вниз, а потом начинается долгий подъем в горы. Это покрытый инеем серо-зеленый мир. Небо окрашено в психоделические дымчатые цвета с неоново-белыми кучевыми облаками. Похолодало. Сейчас 11:48 утра, мы находимся в 162 километрах от ближайшего города.

Сотовая связь исчезла примерно в 15 сантиметрах от Коцебу, и нам нечего делать, кроме как ждать Брайана. Я в растерянности, не знаю, как провести это тревожное время, поэтому пытаюсь расспросить Уильяма о его жизни в Мэне. Я быстро узнаю́ о нем две вещи. Первое: он немногословен – если только речь не об охоте. Второе: он не ругается, а просто разговаривает матом.

Я узнаю, что отец Уильяма, Майнер, когда ему было около сорока, сфотографировал бигфута. Не волосатое мифическое существо-обезьяну, якобы бродящее по лесам Америки, а огромного белохвостого оленя, которого Уильям и его отец впервые обнаружили шесть лет назад.

– На побережье штата Мэн есть этот гребаный остров, который называется Лонг-Айленд. Это самый большой остров в штате, – говорит он. Однажды Уильям приплыл туда на лодке и установил камеру слежения. Такие камеры срабатывают при движении и часто используются охотниками и биологами. – У нас есть несколько фотографий этого долбаного огромного оленя.

С того времени он и его отец провели тысячи часов на острове, изучая ландшафт, восстанавливая среду обитания, чтобы олени могли процветать, и выясняя, как этот конкретный олень живет своей жизнью.

– Однажды мы наткнулись на его гребаный гигантский след. Поэтому мы назвали оленя бигфутом.

Олень обеспечивал семью чистым мясом в течение нескольких месяцев.

Уильям подходит к травянистому участку, чтобы облегчиться на замерзшей земле. Я лезу в сумку, пытаясь добавить еще один слой к тем пяти, что на мне сейчас. Арктический холод быстро проникает в мои кости.

– Эй, – кричит Уильям. – Посмотри на эту гребаную штуку. – Он идет ко мне, держа в голой руке что-то похожее на коричневый мяч для софтбола.

– Дерьмо гризли, – кричит он, принося его мне. Экскременты представляют собой объемистый комок, усеянный волокнами и семенами. – Этот говнюк съел много ягод. Большая какашка означает, что у него большая задница, а это значит, что здесь живет большой медведь. Хотя эта штука довольно сухая, – говорит Уильям, кроша фекалии на ладони. – Трудно сказать, когда он был здесь.

Он выбрасывает остатки дерьма, и оно приземляется с глухим стуком. Я думаю, что впредь не стоит пожимать Уильяму руку и не давать пять.

Через несколько часов мы слышим низкий вой. На горизонте появляется белая точка. Это самолет, на котором улетел Донни. За штурвалом Брайан; самолет пикирует, кренится и опускается, ударяясь о землю, чтобы перекатиться и остановиться в трех метрах от нас.

При росте 180 сантиметров и весе 90 с лишним килограммов Брайан в своем самолете выглядит как папаша, который втиснулся в детский аттракцион. Piper Aviation с 1946 по 1948 год построила 3760 таких PA-12. У Брайана он как раз 1946 года. Примерно 6 лет назад какой-то парень разбил этот конкретный PA-12. Брайан купил обломки и восстановил их в точном соответствии со своими требованиями. Он модернизировал оригинальный 108-сильный двигатель до 185 лошадиных сил и добавил шины «тундра» вместо обычных.

Большинство из этих старых PA-12 все еще находятся в эксплуатации. О них и о других маленьких моделях Cub люди здесь часто говорят как о «такси Севера». Их специализация – перевозить людей и вещи в самые дикие места, куда не ведут дороги. Немногие самолеты настолько универсальны и, как правило, надежны. Например, в 1947 году два офицера ВВС США после нескольких раундов в офицерском клубе поспорили, что смогут облететь вокруг света на двух Super Cub. После четырех месяцев и 36 000 километров полета они выиграли пари. Единственной механической проблемой, с которой они столкнулись, было хвостовое колесо, поврежденное во время неудачной посадки. Действительно, это был надежный маленький самолет. Но, глядя на самолет Брайана, я думал, что в это утверждение невозможно поверить.

Если «Сессна-180» Майка – это пустая банка с крыльями, то PA-12 – примерно ростом с меня, около 7 метров в длину, с размахом крыльев десять метров – больше напоминает шоколадный батончик странного размера. Я подхожу к нему и замечаю крошечные швы, проходящие вверх и вниз через каждые несколько сантиметров корпуса. Я касаюсь крыла. Материал, покрывающий его, поддается моему прикосновению, изгибаясь внутрь, как будто я надавливаю на натянутый кусок ткани.

Я смотрю на Брайана с виноватым видом: мол, я что-то сломал?

– Рама обернута поливолокном, пластиковой тканью… по сути, изолентой, – говорит он. Видя мой встревоженный взгляд, продолжает. – Но это специальная изолента.

– О-о-о-о, ну хорошо, что специальная, – отвечаю я. – Ах да, она делает судно гораздо более пригодным для полетов.

Брайан ухмыляется и жестом показывает, что нам пора идти. Уильям хватает свой рюкзак, бросает его в заднюю часть самолета и протискивается внутрь.

– Я вернусь через пару часов или около того, – говорит мне Брайан. Три человека и снаряжение были бы слишком тяжелыми для 590-килограммового PA-12. Он взлетает, унося Уильяма к нашей конечной точке и оставляя меня наедине с самим собой и медведем с большой задницей. Никакого оружия. Никакого лука. Плюсы? Если медведь нападет, мне не придется беспокоиться о том, чтобы вернуть никудышный самолет Майка домой.

Есть такой тип одиночества, как «мне нужно побыть одному, я иду в свою комнату». А бывает такое одиночество, которое я сейчас испытываю, стоя в арктической тундре без единой живой души рядом. Я единственный человек на этих 15 квадратных километрах – или 30, или даже 45. Я никогда не испытывал такого одиночества, как сейчас. Я могу кричать, визжать, улюлюкать и орать – и никто не услышит. Я могу запустить сигнальную ракету или послать дымовые сигналы в великую неизвестность – и никто не увидит. Я могу раздеться догола и танцевать под дождем, распевая Бака Оуэнса во всю глотку, – и никто никогда об этом не узнает. Это самое дальнее расстояние, на котором я когда-либо был от других людей за всю свою жизнь.

Интересный парадокс – несмотря на то что люди сегодня редко бывают одни, они становятся все более одинокими. Мир приближается к 8 миллиардам человек – настоящий огромный котел человеческого супа. Люди окружают нас на работе, в продуктовом магазине, во время поездок на работу, в нашем жилом районе… Даже когда мы одни, мы часто находимся «с» людьми, которые разговаривают с нами через телевизоры, подкасты или текстовые сообщения. Тем не менее почти половина американцев говорят, что они одиноки, и это даже побудило правительство США объявить об «эпидемии одиночества».

Последствия такой «эпидемии» для физического и психического здоровья весьма значительны. Ученые из Университета Бригама Янга обнаружили, что неважно, сколько вам лет или сколько у вас денег, – одиночество увеличивает риск смерти в ближайшие 7 лет на 26 %. В целом это может сократить продолжительность жизни на 15 лет, что равносильно выкуриванию полпачки сигарет в день. Согласно другому исследованию, проведенному более 80 лет назад учеными из Гарварда, хорошие отношения также являются ключевым компонентом счастья на протяжении всей вашей жизни. Хорошие отношения в этом плане побеждают даже удачу и славу.

Вот почему растет волна правительственных отчетов и популярных книг, подкастов и выступлений на канале TED Talks, которые привлекают внимание к проблеме одиночества и дают советы о том, как быть менее одиноким. Советы, по сути, сводятся к следующему: «Выйди из дома с позитивным настроем, приятель! Работай в кафе или библиотеке! Сходи на вечеринку или концерт! Присоединяйся к команде по софтболу или беговому клубу! Разговаривай с незнакомцами!»

Эти методы, вероятно, полезны, и мы все, безусловно, должны работать над созданием прочных человеческих связей. Но я скептически отношусь к идее о том, что, скажем, какой-нибудь пьяный парень, играющий на позиции шорт-стопа в команде по софтболу, в которую я записался, может когда-нибудь оказать мне реальную эмоциональную поддержку.

Я не могу не думать, что в современном, все более взаимосвязанном и племенном обществе, где мы определяем себя по группе или движению, к которым принадлежим, неплохо иногда побыть в одиночестве. В удалении от кого бы то ни было. Я говорю о времени с самим собой, не отождествленном ни с чем. Будда, Лао-цзы, Моисей, Мильтон, Эмерсон и многие другие высоко отзывались о пользе одиночества.

Все больше ученых сегодня считают, что эти искатели одиночества что-то поняли. Развитие «умения быть одному» может быть так же важно, как и налаживание хороших отношений. «Умение быть одному – это, по сути, способность оставаться наедине с самим собой и не чувствовать дискомфорта или необходимости отвлекаться», – сказал мне Мэтью Боукер, доктор философии, профессор психологии в колледже Медай.

Осознание того, что я нахожусь в состоянии абсолютного одиночества, одновременно нервирует и освобождает. Нервирует, потому что, если погода изменится, а здесь это происходит часто и быстро, Брайан не сможет посадить Super Cub, и я застряну тут на несколько дней. А освобождает, потому что без кого-либо другого рядом я не подчиняюсь никаким общественным стандартам и не должен подчинять себя чьей-либо воле. Мне неудобно, но я и не привязан. Социальный нарратив о том, как мужчина за 30 должен выглядеть и вести себя, просто не выдерживает критики, если убрать из этой истории социум.

Одиночество – это то, что люди обычно терпеть не могут. В исследовании, проведенном учеными из Университета Вирджинии, из участников эксперимента четверть женщин и две трети мужчин предпочли испытать удар током, только чтобы не остаться наедине со своими мыслями. Представьте себе это. «Вы можете сидеть здесь в одиночестве, – предлагал исследователь, – либо я останусь с вами, но вы должны будете нажать эту красную кнопку, которая пошлет высокий уровень электрического напряжения по вашим венам». И участники отвечали: «Хм, почему бы вам не остаться на месте, а я просто…» Разряд.

Вернувшись на летное поле в Коцебу, Донни рассказал мне о своей первой работе после окончания колледжа в качестве исследователя в Службе охраны рыбных ресурсов и диких животных. Он был одним из 24 выпускников, которых ведомство набрало для выполнения определенной программы – провести шесть месяцев в полном одиночестве в отдаленном лагере в дельте реки Юкон, собирая данные.

– Девятнадцать человек из этой группы не выдержали и отправились домой в первую неделю, – сказал мне Донни. – Они попадали туда и просто как бы сходили с ума. Ты многое узнаёшь о себе за те шесть месяцев, когда ты там один.

Ученые из Университета Майами говорят, что сегодня социальные сети еще больше усложняют людям жизнь в одиночестве. Синдром FOMO – страх упущенной выгоды – набирает обороты.

Наш общий дискомфорт от одиночества может быть вызван тем, как общество его определяет. Вспомните о методе наказания детей «иди в свою комнату», вспомните о наказании преступников одиночным заключением. Эта традиция, по мнению Боукера, могла подтолкнуть нас к мысли, что нормальность обретается через других и что одиночество – это наказание.

Карантин во время COVID-19, вероятно, был первым случаем, когда многие люди испытали длительное одиночество. Именно из-за нашего незнания, как оставаться наедине с собой, ученые Вашингтонского университета предсказали вызванный одиночеством всплеск клинической депрессии во время пандемии. Этим исследования объясняют, почему популярность «самолечения» с помощью еды, питья, просмотра порно и употребления наркотиков резко возросла во время карантина.

Я думаю о том, как веду себя с другими. Я часто опасаюсь быть без связи слишком долго, и мое поведение по умолчанию – формировать свою личность в соответствии с тем, на что другие люди отреагируют положительно. Иногда мне кажется, что моя жизнь – это словно реакция на кого-то другого.

«Но есть много бо́льших удовольствий, которые вы можете получить от пребывания наедине с самим собой», – сказал Боукер. В одиночестве можно найти «нефильтрованную» версию себя. По словам Боукера, у людей часто случаются прорывы, когда они раскрывают свои истинные чувства к какой-либо теме и приходят к какому-то новому пониманию самих себя. Затем это новое осознание они могут перенести в социальный мир. Боукер добавил: «Развитие способности оставаться в одиночестве, вероятно, делает ваши взаимоотношения с людьми более насыщенными. Потому что вы привносите в отношения личность, у которой действительно что-то происходит внутри, а не которая является просто соединительной цепью, процветающей за счет других».

Исследования подтверждают полезные свойства одиночества. Было доказано, что оно повышает производительность, креативность и эмпатию, снижает застенчивость, а также позволяет ощущать себя более счастливым.

«Очевидно, что социальные связи имеют важное значение, – рассказывал Боукер. – Но ситуация может стать опасной, если ваши социальные связи когда-нибудь исчезнут и вам не на кого будет опереться. Если вы разовьете в себе способность быть одному, то вместо того чтобы чувствовать себя одиноким, вы сможете рассматривать одиночество как возможность провести значимое и приятное время в познании собственной личности – по сути, в выстраивании отношений с самим собой. Я знаю, это звучит глупо, но данный момент крайне важен. Я думаю, цель, которую мы все должны перед собой ставить, – это пытаться преобразовать чувство одиночества в чувство насыщенного уединения».

Когда я стою тут в безмолвном уединении, я постепенно перехожу от чувства беспокойства к чувству необремененности. К чувству спокойствия. Такая долгожданная перемена по сравнению со всеми людьми и хаосом дома. Исследования Канадзавы и других ученых показывают, что периодическое пребывание в одиночестве на свежем воздухе может быть противоядием от стресса, вызванного городами, переполненными людьми.

Но вот тишину прерывает звук мотора, и мое одиночество нарушается. Super Cub ныряет в тундру.

Самолет подпрыгивает и останавливается, и Брайан поспешно закидывает мои вещи внутрь. Я забираюсь на пассажирское место. Каркас самолета сделан из труб, а крыша – из прозрачного оргстекла. Когда Брайан садится в самолет, мы оказываемся в положении какой-то сумасшедшей бобслейной команды с Аляски: я сижу прямо за ним, упираясь коленями в его подмышки. Мы взлетаем. «Специальная» изолента трепещет на ветру. Каждый порыв ветра по-своему воздействует на воздушное судно, толкая нас вверх и вниз, из стороны в сторону.

Брайан указывает на тундру. Стадо карибу пасется на мшистом склоне. Через 40 минут я вижу две точки на далекой возвышенности, и мы к ним направляемся.

– Это место, – говорит Брайан, – немного трудновато для посадки. Держись.

Порыв ветра толкает нас назад, когда самолет накреняется. Вся эта сцена кажется комично ненормальной. Что я путешествую на высоте сотен метров над землей со скоростью более 160 километров в час на таком летательном аппарате. Что меня вот-вот бросят в одну из самых опасных сред на земле. И что каким-то образом, несмотря на миллионы лет человеческой эволюции, говорящих мне, что я должен избегать риска, я чертовски наслаждаюсь этим. Это стресс. Но другого типа. Освобождающий стресс.

10
< 112 километров в час

Колеса Super Cub скользят по покрытой гравием равнине размером с половину футбольного поля. Самолет подлетает к Донни и Уильяму, которые встречают нас огромными рюкзаками и широкими улыбками. Как только мое снаряжение выгружено, Брайан заводится и возвращается в Коцебу. Нам нужно кое-что сделать.

«Правила выживания в дикой природе таковы: на первом месте укрытие, на втором – вода, на последнем – еда», – говорит Донни. У нас имеется только одно из трех. И при этом наименее важное. И вот мы идем по краю голой горы в поисках приличного места для установки вигвама.

«Кемпинг – это компромисс, – продолжает Донни. – Если мы разобьем лагерь высоко в горах, то будем просыпаться в таком месте, где сможем видеть карибу, движущихся по горам и долинам, и нам не придется каждое утро подниматься так далеко на выступ».

Мы также покинем долину, где любят охотиться медведи гризли. Они прячутся в ольховых зарослях по берегам рек и ждут, когда какой-нибудь ничего не подозревающий карибу или лось забредет на водопой. Затем они набрасываются на него и наносят сокрушительный удар.

«Недостаток высокого кемпинга заключается в том, что мы будем более подвержены воздействию ветра и будем вдали от воды и дров», – объясняет Донни. И еще нам, вероятно, придется разбить вигвам на склоне, что означает спать под неудобным углом. Ноги выше головы, плечи вылезают из спальника и так далее.

Мы не торопимся искать место. Закон Аляски гласит, что нельзя охотиться в тот же день, когда прилетаешь. Это прекрасный закон, призванный помешать охотникам искать животных, еще паря над землей в самолете. «Тогда это не охота, а поход по магазинам», – говорит Донни. Закон считает такие действия браконьерством. Особо вопиющие случаи браконьерства были наказаны шестизначными штрафами и годом тюремного заключения.

– Ты видишь их? – спрашивает Донни, указывая на север. Я щурюсь, осматривая покрытый мхом зеленый холм. Ничего. – Посмотри на хребет, – говорит он.

Они появляются. Двадцать крошечных бело-коричневых точек на светло-сером фоне горизонта. Карибу.

– Они тоже могут нас видеть, – говорит Донни. – Вот, уже увидели.

Мы останавливаемся и смотрим. Чуть ниже хребта находятся еще 40 точек.

– Как далеко этот холм? – спрашиваю я.

– Гораздо дальше, чем ты думаешь. Однако это хороший знак. Тут больше карибу, чем я видел за все время поездок сюда.

Пока мы идем, Донни что-то слышит и останавливается.

– Вода? – прислушивается он.

Мы смотрим в землю. Она покрыта сланцем, мхом и большими пучками сухой травы – тундровыми кочками.

Между кочками извивается крошечный ручеек. Поток обрамлен свежей кучей помета карибу, и через него проходят их следы. Уильям и Донни подбирают несколько какашек.

– Свежие, – говорит Донни, размазывая дерьмо между пальцами. – Они недавно приходили сюда напиться.

Затем он наклоняется, наполняет бутылку водой из ручья и делает большой глоток.

Я, будучи родом из мира, где продуктовые магазины предлагают 75 различных сортов бутилированной воды, задаюсь вопросом, является ли такой шаг мудрым, или это путь в желудочный ад.

– Эту воду… – начинаю я.

– Безопасно пить? Конечно, – отвечает Донни с уверенностью человека, продающего подержанные автомобили. – Я думаю, есть небольшой шанс заразиться паразитами. Ну, если что, тебя просто немного пронесет. Лучше, чем постоянно ходить пешком к реке.

У меня пересохло во рту, так что я наполняю свою бутылку и делаю глоток. Если один из нас собирается подхватить желудочную инфекцию, то пусть тогда уж мы заболеем все вместе. Вода холодная и минеральная, вкусом похожая на ту, за которую вы заплатили бы 5 долларов за литр в супермаркете. Донни говорит, что эта вода с какашками, вероятно, чище той, что льется у меня дома из крана. Этот крошечный ручеек – один из миллионов, стекающих со склонов Арктики. Земля постоянно оттаивает и замерзает, расширяется и сжимается, из нее выталкивается вода, которая одновременно и фильтруется. Речная система Ноатак, в центре которой мы находимся, считается последней речной системой Америки, не измененной человеком.

Мы приближаемся к пологому участку травы на хребте холма.

– Это место выглядит прилично, – говорит Донни. – Здесь мы будем защищены от северо-восточных ветров в течение нескольких дней. Затем, когда они сменятся юго-восточными, мы двинемся дальше.

Мы ставим вигвам и принимаемся за составление плана на завтра.

– Мы проснемся, выпьем кофе и позавтракаем. А потом двинемся к тому холму, – говорит Донни.

Еще одно преимущество более высокого места для кемпинга – прекрасный вид. Земля разворачивается перед нами, открывая одну за другой древние горы.

Мы отправляемся в вигвам с заходом солнца.

– Чего хотите, мужики? – спрашивает Донни, зажигая походную плиту и ставя на нее кастрюлю с водой. Он начинает рыться в наших пакетах с сублимированной едой. – У нас есть свинина в кисло-сладком соусе. Есть лазанья и спагетти. Есть тушеная говядина, курица и клецки. Бефстроганов… о-о-о, Уильям, ты любишь бефстроганов. – Он швыряет пакет в Уильяма.

Мы ложимся спать до захода солнца, около половины десятого. Тканевые стены вигвама слегка колышутся на ветру.

* * *

Сначала был как будто приглушенный хлопок. мои глаза открылись – я вынырнул из глубокого сна. Хлоп, хлоп, хлоп. Как крошечные хлопушки.

Я вытаскиваю руку из спального мешка и подношу ее к лицу. В вигваме совершенно темно. Светящиеся стрелки наручных часов говорят мне, что сейчас два часа ночи. Я слышу шорох. Загорается лампочка.

Донни сидит на краю своего спального коврика с включенным налобным фонарем. Он смотрит на меня, направляя свет прямо мне в глаза. Я прикрываю лицо рукой.

Когда глаза привыкают, я вижу, как ткань вигвама – водонепроницаемый рипстоп – яростно хлещет. Иней, который скопился на ней за ночь, покрывает все снегом. Металлическая застежка-молния на входе похожа на колокольчик для саней, который звенит, двигаясь взад-вперед. Донни что-то говорит, но его слова заглушает симфония вигвама.

Я расстегиваю молнию на своем спальнике, делаю рукой жест – секунду! Нахожу свой налобный фонарь, сажусь и наклоняюсь к Донни.

– Мы сейчас как на парусной лодке, – кричит он. – Ветер изменил направление. Мы словно в открытом море.

Загорается еще один огонек. Уильям тоже проснулся и сел на краю своего коврика.

– Вот херня, – говорит он.

– При таком холодном ветре температура, наверное, минус 20, – кричит Донни.

Прелесть вигвама в том, что он избавлен от неудобств, присущих палатке. Наш походный дом имеет максимальную высоту почти 3,5 метра и площадь 5 × 6 метров. Это означает, что внутри него мы можем удобно стоять и двигаться. Палатки с низкой крышей заставляют человека, который не спит, корчиться, как циркового уродца. В вигваме нет пола, а это значит, что нам не нужно снимать и надевать ботинки каждый раз, когда мы входим и выходим, или беспокоиться, затаскивая мокрое снаряжение. Действительно, можно понять, почему многие древние народы жили в вигвамах, а не в сооружениях, похожих на палатки.

Правда, есть и недостатки. Высота вигвама дает ветру бо́льшую площадь поверхности для ударов. Если конструкция взлетит в воздух, она превратится в гигантский зонтик, который ветер может унести куда-нибудь в воздушное пространство России, оставив нас и наше снаряжение незащищенными.

– Прямо сейчас, мне кажется, скорость ветра – около 80 километров в час, – говорит Донни. – Так что вигвам должен выстоять.

– Должен, – говорит Уильям. – Бывало и похуже.

– Давайте просто попробуем снова заснуть, – предлагает Донни.

Это все равно что предложить вздремнуть во время воздушного налета.

Ледяной ветер проникает в вигвам, скользит по моей спине. Я зарываюсь в спальный мешок, надеваю шапку и использую свой пуховый жилет как шарф, ничего не оставляя открытым. Ветер толкает вигвам в сторону, а вместе с ним и меня. Как будто мать-природа яростно укачивает меня, усыпляя.

Проходит 15 минут. Затем 30. Потом час, полтора… Ветер не успокаивается. К пяти утра гул становится только громче, а порывы ветра набирают силу. Внутренняя часть вигвама теперь звучит как соло на ударных в стиле дэт-метал, исполняемое на пулеметном полигоне. Я выглядываю из спальника. Донни встал.

– Это уже ураганный ветер! – кричит он. – Порывы превышают 110 километров в час. Мы требуем от этой штуки слишком многого. Собирайся и надевай свой пуховик и дождевик.

Юго-восточная стена вигвама упирается в алюминиевую главную балку.

Если вигвам улетит, то наша одежда, спальные мешки и подушки отправятся в плавание. В темноте слишком рискованно делать экстренный демонтаж. Так что сидим и ждем.

Я чувствую абсолютную скованность во всем теле, пока мы сидим, маринуясь в гормонах стресса и ожидая, когда погода нарушит наше первое правило выживания в дикой природе: иметь укрытие.

– Я думаю, эта гребаная балка сейчас сломается, – предупреждает Уильям.

Через час начинает всходить солнце.

– Давайте попробуем выйти, – кричит Донни.

Я хватаю свой рюкзак и начинаю расстегивать входную молнию. Ветер подхватывает створку двери и распахивает ее. Он вырывает кол и швыряет его на 100 метров вниз по склону.

Мы начинаем спринтерский бег на другую сторону хребта. Защищенное безветренное место находится всего в 400 метрах от нас, и поэтому мы делаем несколько отчаянных рывков.

Затем мы собираемся вокруг шеста внутри пустого вигвама. Нам нужно его поднять. Но ветер пронизывает ткань, загоняя шест глубоко в землю. Мы обхватываем его руками и пытаемся приложить столько вертикальной силы, сколько возможно. Ничего. Еще раз. Ничего.

– Вот херня! – восклицает Уильям.

– Двигайся, – говорит Донни. Он подходит поближе к шесту, ставит ноги по бокам от него. Мы с Уильямом занимаем свободные места. Донни напрягает спину и ноги. Балка поднимается на дюйм от земли. Я тяну за нижнюю часть, и балка падает горизонтально, драпируя нас всех тканью вигвама.

Мы перемещаем останки убежища в безопасное место, и Уильям осматривает балку на предмет повреждений. Все в порядке. Но ветер вбил полую балку в землю с такой силой, что она просверлила скалу, на которой стояла. Это создало внутри идеально круглую хоккейную шайбу из сланца.

Несколько часов спустя мы сидим на вершине далекого выступа, разглядывая холмы в поисках карибу. Я думаю об утре и о том, какими бессильными мы были в такую погоду. Я не могу удержаться от ухмылки.

– Что? – спрашивает Донни.

– Это утро могло быть довольно плохим, да? – спрашиваю я.

Он кивает:

– Брайан рассказывал мне про мужиков, которые вышли на пятидневную охоту на карибу. Для защиты от медведей они привезли винтовки, револьверы 357-го калибра, дробовики и электрическую изгородь, которая питается от автомобильного аккумулятора. Все беспокоятся о медведях. Но погода – это та хрень, которая может тебя убить.

И у нас впереди еще 32 таких дня.

Затем Донни становится серьезным.

– Да, это утро могло быть плохим, – говорит он. – Но такие моменты… ты увидишь, что они делают все остальное более красочным и управляемым.