Текст книги "Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии"

Глава вторая. Город Сталина

Приказ Сталина «Ни шагу назад!» немедленно оказал влияние на ход войны. Он укрепил решимость защитников города и сделал ясным для рядовых солдат, в сколь серьезной опасности оказалась страна. Но одного лишь приказа было бы явно недостаточно, чтобы изменить боевой дух армии. Требовалось, чтобы каждый солдат и офицер осознал стоящую перед ним высокую цель и сражался за землю, по-настоящему дорогую для него.

Валентина Крутова, жительница Сталинграда, так объясняет начало перелома в сознании армии: «Сталинград являлся городом-символом, в конце концов, он носил имя Сталина, и если бы город был сдан врагу, это выглядело бы непоправимой потерей престижа страны».

Изначально Сталинград назывался Царицыном. Он был основан в конце шестнадцатого века в качестве крепости и торгового форпоста на южной границе России. Расположенный на западном берегу Волги, он играл роль основного центра на пути в Астрахань и к южному побережью Каспийского моря. Создание системы железных дорог в конце девятнадцатого века сделало Царицын одним из индустриальных центров. Во время Гражданской войны и красные, и белые осознавали стратегическое значение Царицына и ожесточенно сражались за него. Сталин лично принимал участие в организации обороны города большевиками, и Царицын был переименован в его честь. Город значительно перестраивался в 20-е и 30-е годы двадцатого века и к началу Второй мировой войны стал гордостью Страны Советов. Численность его населения приближалась к полумиллиону человек.

С началом войны сталинградский Тракторный завод переключился на производство танков. Город также издавна славился как один из старейших центров производства русских артиллерийских орудий. Завод, занимавшийся этим, в советскую эпоху стал называться «Баррикады». Кроме того, в городе размещались важнейшие металлургические, химические и нефтеперерабатывающие заводы.

Вполне очевидно, что Сталинград стал желанной целью для Гитлера. Захват города предоставлял ему экономические и стратегические выгоды, в том числе позволял перерезать пути поступления в Россию нефтяной продукции и других жизненно важных ресурсов. Более того, город был назван в честь лидера Советского Союза, а потому даже с пропагандистской точки зрения его захват был крайне значим. В случае сдачи Сталинграда Сталин потерял бы лицо как в глазах мировой общественности, так и собственного народа.

Степан Микоян, сын министра внешней торговли СССР, вырос вместе с детьми Сталина и хорошо знал советского лидера. Летом 1942-го он был капитаном ВВС и участвовал в охране стратегически важных месторождений нефти в Баку, а также был задействован в специальных секретных разведывательных операциях, о результатах которых докладывал лично министру иностранных дел Молотову. Степан Микоян отмечает: «Мы все знали, какой будет расплата, если не удержим Сталинград. Последствия оказались бы катастрофическими. Сталинград воспринимался как символ невероятной важности не только в нашей стране, но и во всем мире. Мы располагали сведениями, что в августе 1942-го была мобилизована турецкая армия, некоторые ее полки начали предпринимать разведывательные операции у наших границ. Я отвечал за отслеживание их передвижений, и мои отчеты поступали напрямую Сталину. У нас не было сомнений, что, если Сталинград падет, турки вступят в войну в качестве союзников Германии. Сталин требовал удержать город любой ценой».

Железная дорога Сталина

Продвигаясь к Сталинграду летом 1942-го, немцы методично перерезали железнодорожные пути, ведущие к городу. Сталин предвидел такую опасность и несколькими месяцами ранее приказал начать строительство запасных железнодорожных путей из Саратова, другого волжского города, к Ленинску, который находился в двадцати километрах восточнее Сталинграда. По этим путям во время битвы доставлялись боеприпасы и тяжелая техника, так необходимые защитникам города. Именно наличие секретной железной дороги во многом обеспечило успешную оборону Сталинграда.

Эта железная дорога была построена в самые сжатые сроки. Из-за нехватки строительных материалов целые участки путей Транссибирской магистрали пришлось перенести на новые места. Однако дорога начала функционировать как раз вовремя. Она была одноколейной, но в ряде участков путь разделялся на две колеи, благодаря чему поезда могли ждать, пропуская другие составы. Мережко однажды довелось ехать по этой железной дороге, когда он вез документы 62-й армии в Саратов. Ему запомнилось, что состав буквально полз со скоростью 10–20 километров в час. Быстрее было нельзя: когда потребовалось запустить дорогу, времени на укрепление рельсов на многих участках уже не оставалось, и они чуть ли не просто лежали на земле. При этом немцы не прекращали бомбежки путей. Для защиты от авианалетов русские использовали противовоздушную артиллерию и бронепоезда. Тем не менее им приходилось постоянно вызывать ремонтные части.

«Эта железная дорога была крайне важна для нас, – рассказывает Мережко. – Только благодаря ее существованию удавалось подвозить на линию фронта как раз такое количество боеприпасов, которое было необходимо нашим войскам для интенсивных уличных боев».

Груз, доставленный в Ленинск, перевозили оттуда на грузовиках и лошадях к западному берегу Волги, а затем через реку на разнообразных плавсредствах доставляли в Сталинград. Зачастую поезда шли один за другим буквально нескончаемым потоком.

Строительство секретной железной дороги, несомненно, обнаруживает положительные аспекты сталинского правления: его умение мобилизовать экономику, его дальновидность и его знаменательное внимание к деталям. Ветераны убеждены, что, оставаясь в столице, Сталин вполне контролировал ход битвы. Из этого логично заключить, что попытки принизить его роль в происходящем нелепы. Тем не менее данный вопрос весьма сложен и вызывает эмоциональные дискуссии, как и все сталинское наследие. Высказывая разные точки зрения, исследователи подвержены влиянию той или иной политической идеологии, и тем сложнее увидеть истинную картину.

Так или иначе, Сталинград был городом Сталина в полном смысле этого слова. Вождь способствовал его индустриализации и восстановлению и понимал лучше, чем кто-либо другой, его экономическое и политическое значение, а также возможные последствия его перехода в руки врага.

Стремительное немецкое продвижение в глубь России и Украины летом 1942 года привело в напряжение советскую экономику. Многие заводы были эвакуированы за Урал, однако они не могли на новом месте сразу начать производить продукцию в прежних объемах. Ужасная нехватка ощущалась буквально во всем. Это резко снижало возможности и волю к сопротивлению у русских во время их отступления к Сталинграду. Однако к моменту начала боев в городе советская экономика была уже полностью мобилизована, и картина начала меняться.

Говоря об этом, Фортов отмечает: «Сталин отдал приказ построить секретную железную дорогу, и то, ради чего она строилась, значило для нас чрезвычайно много. Мы отстаивали свою тяжело давшуюся победу в индустриализации страны, которую немцы хотели отнять у нас. Мы все знали, что это был вопрос жизни и смерти: если бы немцы смогли захватить Баку и наши нефтяные месторождения, последствия оказались бы катастрофическими. Я был лейтенантом и в силу этого оставался весьма далек от большой политики, но, будучи патриотом, я не мог смотреть без боли на то, сколько земли и ресурсов мы оставляем немцам. Нужно было прекратить отступать, и Сталинград представлялся как раз тем местом, где следовало переломить ход войны. Но только построив железную дорогу, Сталин сделал такой перелом возможным».

Анатолий Козлов развивает эту мысль: «Сталин сделал много ошибок, но он обладал истинным даром предвидения. Возводить укрепления вокруг Сталинграда он начал еще в декабре 1941-го. Я диву даюсь: неужели еще тогда вождь предвидел, что именно это место может стать полем решающей битвы с фашизмом».

Летом 1942-го Сталин бросил все силы, чтобы сдержать немецкий натиск. После поражения его армии под Харьковом, когда около четверти миллиона русских войск были окружены и разбиты врагом, он сделал серьезные перестановки в руководстве Южного фронта: Тимошенко был заменен Горловым, а когда немцы достигли Донского бассейна, был назначен новый командующий – Еременко.

Казалось, что возможности обороны страны уже исчерпаны и ничто не остановит немецкое наступление. Тем не менее Козлов уверенно говорит: «Я глубоко убежден, что Сталин, даже оставаясь в Москве, лично контролировал все происходящее на Сталинградском фронте. Это был его город, у него был опыт боев в этой местности, и он хорошо ее знал. Сталин послал в Сталинград многих своих ключевых руководителей (Маленкова, Жукова, Василевского, Устинова), чтобы они напрямую докладывали ему о ситуации. Для него был крайне важен исход битвы».

Слова ветеранов вполне резонны. Однако наивно полагать, что подобная уверенность в значимости битвы (даже если сам Сталин обладал ею в полной мере) могла быть с легкостью передана рядовым бойцам. С первых дней неимоверного натиска немцев на город у многих возникли серьезные опасения, что Сталинград сдастся или погибнет.

В решимости Сталина была и ужасающая обратная сторона – его пренебрежительное отношение к человеческой жизни и безопасности мирного населения Сталинграда. Жители города были оставлены на произвол судьбы на передовой развивающейся битвы. Тем не менее Козлов подчеркивает: «Когда мы отступали к Волге, то все ожидали какого-то жесткого волевого решения, которое спасет ситуацию».

Что примечательно, Сталинград имеет давнюю боевую историю. Город начал свою жизнь как пограничная крепость и стал суровым полем битвы во время Гражданской войны в России. Даже предания старины здесь пронизаны ратной мифологией. Так, название Мамаева кургана, который во время Сталинградской битвы оказался возвышенностью, господствующей над основной частью города, как гласит легенда, связано с именем татарского военачальника Мамая. Если же посмотреть кинохронику Сталинградского сражения, мы увидим на месте города руины, в которых, однако, каждое разрушенное строение превратилось в крепость, достойную битвы с татарами. Но нельзя забывать, что совсем незадолго до этого город был крайне уязвим для противника. Сталинград, распростершийся вдоль западного берега Волги, с его широкими улицами, проспектами и практически не защищенными окрестностями, выглядел беззащитным и словно приглашал немцев к вторжению.

Уязвимость города

Генерал Николай Крылов, начальник штаба 62-й армии, позднее писал: «Враг пошел на штурм города, предварительно овладев грядою отделяющих его от степи, господствующих над местностью высот. Город, растянувшийся вдоль Волги, лежал перед ними узкой полосой: нигде не шире трех километров, а во многих местах гораздо у́же. Насквозь простреливаемый, он пересекался к тому же прямыми, ведущими к волжским откосам улицами».

Но Крылов отмечал: «И тем не менее грозная ударная сила, нацеленная на то, чтобы с ходу, и не в одном месте, пробить эту узкую полосу города, смогла лишь врезаться в нее».

Создание хорошо укрепленной линии обороны среди городских руин стало ключевым фактором окончательного успеха Красной Армии. В начале битвы город, напротив, был крайне уязвим. Мережко вспоминает об этом: «Рельеф местности вокруг Сталинграда давал немцам громадные преимущества. Западные окрестности города значительно возвышались над его восточной частью, поэтому враг со своих позиций мог легко обозревать нашу линию обороны, причем не только передовую, но даже заглядывать в глубь позиций. Кроме того, речные притоки, впадавшие в Волгу с возвышенностей, открывали широкие тактические возможности для противника: там могли укрыться их танки и пехота».

Когда немецкие войска пробились к Рынку 23 августа 1942-го, это также создало им дополнительные тактические преимущества: гитлеровцы получили возможность вести прямой артиллерийский огонь по городу. Мережко так описывает эффект от происшедшего: «Наш солдатский телеграф работал довольно точно, и мы быстро узнали, что немцы достигли этой возвышенности на Волге и отбросили наших ребят. Мы контратаковали снова и снова, но наши попытки ни к чему не приводили. Немцы сумели удержать высоту до самого конца битвы. Наши огневые позиции располагались гораздо ниже, и это позволяло врагам палить по нам, как по уткам на озере».

Герберт Селле вспоминает: «Когда наши танки заняли высоту в пригороде рынка, недооценивая крутые западные берега Волги, то целая армия была полна надежд и предвкушений. После решительной победы на Дону происшедшее казалось нам веским аргументом, чтобы полагать, что Сталинград падет без особой борьбы и что серьезное сопротивление русских начнется только на восточном берегу Волги».

Значение удержания господствующей высоты в Сталинграде – и тактическое, и психологическое – в полной мере проявилось в борьбе за Мамаев курган, холм в центре города. Его широкие откосы были покрыты парковыми деревьями, а на его вершине располагались городские водонапорные башни. Обе стороны сражались за овладение курганом, не жалея себя. Для русских борьба за Мамаев курган приняла почти сакральное значение. Они верили: если потеряют курган, то потеряют и Сталинград.

К началу битвы за эту высоту немцы в полной мере господствовали в воздухе. Они проводили крайне интенсивные бомбардировки кургана. Мережко вспоминает: «Форма холма буквально каждую минуту изменялась перед нашими глазами». Это было противоборство, как признавал Чуйков, которое даже посреди ужасных сталинградских боев поражало своей жестокостью и бескомпромиссностью. Командарм вспоминает слова, ставшие священной клятвой защитников города: «Мы решили: мы удержимся на Мамаевом кургане, что бы ни случилось».

Линии обороны

Самым необычным в Сталинградской битве для военной практики было то, что она проходила в пределах главного городского центра. Почему так произошло? Надо сказать, что традиционно русские города были защищены серией дуговых линий обороны. Сталинград был окружен четырьмя линиями обороны, но они не представляли собой серьезного препятствия для немцев. Мережко комментирует это следующим образом: «Ставка издала приказ о создании четырех линий обороны для защиты города: внешняя линия протяженностью четыреста километров, средняя линия (сто пятьдесят километров), внутренняя (семьдесят километров) и городская линия. В возведении укреплений принимали участие полевые инженеры и местное население, но к моменту столкновения с врагом они были готовы процентов на тридцать».

Ситуация складывалась далеко не в пользу русских. «Мы пытались использовать естественные препятствия, – вспоминает Анатолий Козлов, – реки, лощины и овраги – и дорабатывали их. Но мы все еще рыли, когда подошли немцы. К этому моменту на наших позициях было установлено слишком мало тяжелых орудий и артиллерии. Огневой мощи было явно недостаточно».

Тамара Калмыкова, офицер связи 64-й армии, также отмечает плачевное состояние сталинградских оборонительных сооружений летом 1942 года: «Порою говорят, что в Сталинграде были сооружены прочные защитные сооружения, однако на самом деле многие наши траншеи и доты не были завершены в полной мере, когда немцы подступали к городу. Старики и даже дети работали почти восемнадцать часов в сутки под постоянной бомбежкой в последней отчаянной попытке подготовить их».

Сталин отдал приказ готовить линии обороны на много месяцев раньше, в декабре 1941-го, но когда летом следующего года немцы продвигались к Дону, инспекция Красной Армии выявила, что «оборонные сооружения по периметру Сталинграда были уничтожены весенним половодьем». Поступили поспешные инструкции перестроить их, но, несмотря на невероятные усилия местного населения, это оказалось невозможным. Крылов признавал, что амбициозная система защиты города, разработанная в 1941-м, определяла границы линий обороны слишком далеко на западе, и, как результат, запоздалое возобновление фортификационного строительства в июле 1942-го не могло остановить немцев.

Тамара Кузнецова была одной из тех, кто рыл траншеи и строил блиндажи. «Многие из нас верили, что город не будет взят, – рассказывает она. – Но меры по подготовке обороны были предприняты слишком поздно. Мы закончили маскировать огневые позиции лишь к 25 августа, через два дня после того, как немцы начали бомбить Сталинград, и только после этого нам разрешили вернуться в свои дома. Наша эвакуация не была продумана, и мы остались в городе, словно в ловушке».

Мережко смотрит критически и на концепцию обороны в целом: «Идея разместить внешние линии обороны у самого Дона не выглядит исполнимой. Необходимые полевые инженерные работы не были проведены, и в нашем распоряжении не оказалось последовательной системы обороны. Кроме того, тем летом почти не было дождей, и Дон серьезно обмелел, его ширина стала немногим более двухсот метров, что не могло стать серьезным препятствием для наступления врага. Как только немцы достигли высокого западного берега, они смогли увидеть, насколько незаконченными были наши оборонные сооружения».

Несмотря на то что отдельные пункты и участки местности были надежно укреплены и создали немцам серьезные трудности, тем не менее они смогли глубоко проникнуть в эшелоны обороны русских. Боязнь оказаться в окружении заставляла защитников города отступать. Сурен Мирзоян, сражавшийся в 33-й гвардейской дивизии, так вспоминает об этом: «Со второй половины августа немцы решительно продвигались к городу. Мы занимали позиции в средней линии обороны, но нам неожиданно приказали опять отступать. До нас доходили слухи, что в городе уже идут бои. Мы были переброшены с наших позиций, которые собирались упорно защищать, потому что военачальники боялись, что немцы окружат и уничтожат нас. Мы оказались в Сталинграде, где было всего лишь несколько ничтожных баррикад для защиты города».

Внутренняя оборона

Сталинград не был подготовлен к обороне: ни к долгой битве, ни к осаде. Практически никто не верил, что город можно удержать, и чтобы выстоять против немцев, внутренний настрой защитников должен был измениться. Чуйков говорил об этом: «Мы должны были поверить, что каждый дом, где имеется хоть один наш воин, может стать для врага крепостью».

Приказ Сталина «Ни шагу назад!» оказался своего рода цементом, скрепившим русскую оборону. В то же время с появлением этого приказа в армии начала создаваться атмосфера, в которой примеры исключительного мужества распознавались и оценивались по достоинству. 23 июля 1942 года Петр Болото и еще трое бронебойщиков из 33-й гвардейской дивизии были отрезаны от своих на высоком кургане южнее Клетской и, отразив несколько атак врага, уничтожили тринадцать танков. Затем они с боем вышли из окружения и добрались до своих.

Позднее, во время боев в Сталинграде, этот подвиг получил широкую известность, и Болото был награжден звездой Героя Советского Союза. Совершенное им и его товарищами стало одним из ярчайших примеров стойкости и самоотверженности, присущей защитникам города. Однако изначальное восприятие подвига Петра Болото было другим. Вот что рассказывает по этому поводу Мережко: «После боя под Клетской Болото и его солдаты пробились через немецкие позиции и вышли к моему подразделению. Болото подошел к моим пулеметчикам. Ни один не поверил ему, когда он описал бой. Это казалось невозможным, чтобы крохотная группа всего из четырех человек выжила в окружении. Первую реакцию на их рассказ все выражали словами: «Таких вещей не бывает на войне». Но затем, в августе, в газете вышла статья, описывающая подвиг, и все встало на свои места. К тому времени начало меняться и настроение армии, а потому храбрые действия четверки перестали восприниматься как что-то невероятное. Болото доказал свою доблесть на улицах Сталинграда. Окончивший училище в звании лейтенанта, он получил за свою отвагу орден Ленина. В ноябре его июльский подвиг был признан официально, и ему было присвоено звание Героя Советского Союза».

Самоотверженная смелость Болото была одним из характерных проявлений героизма Красной Армии в Сталинграде. Влияние 227-го приказа на настроения бойцов также усилилось с появлением другой директивы Сталина, вышедшей днем позже приказа «Ни шагу назад!», 29 июля 1942 года. Согласно директиве в армии восстанавливались боевые ордена Александра Невского, Суворова и Кутузова.

Александр Невский был русским князем, победившим немецких тевтонских рыцарей в знаменитой битве в тринадцатом веке. Боевой орден Александра Невского был учрежден Екатериной Первой, но в 1917 году большевики его упразднили, полагая, что Невский олицетворяет «недостойное» имперское прошлое. Однако к 1938 году, с ростом военного экспансионизма Германии, в Советском Союзе зародилось чувство национальной угрозы, и подвиги Невского были воспеты в фильме Сергея Эйзенштейна. А 29 июля 1942-го орден был восстановлен в целях побуждения командиров Красной Армии к личной отваге и умелому командованию.

Сталинский режим осознал, что для спасения страны необходимы индивидуальная смелость и национальная гордость. Изображение Александра Невского на появившемся ордене во многом повторяло облик Николая Черкасова, ведущего актера Эйзенштейна. Это было сделано не случайно, власти стремились вызвать ассоциацию с фильмом.

Черкасовский Невский предстает перед зрителем самозабвенным патриотом. В момент глубокого кризиса перед решающей схваткой с немецкими рыцарями он обращается к соратникам со словами, полными бесстрашия перед врагом и любви к Родине: «Лучше умереть в родной земле, чем потерять ее. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».

Образ Александра Невского для Красной Армии стал символом, пробудившим могучее чувство патриотизма и осознание святого долга защиты Родины от чужеземных захватчиков. Многие явственно ощущали, что решается судьба страны. К тому же Невский победил немцев в 1242 году, и Сталинградская битва проходила как раз на семисотую годовщину битвы на Чудском озере.

Вспоминая о тех днях, Михаил Борисов рассказывает: «Тем летом мы много думали о прошлом нашей страны и осознавали, что без любви к Родине у нас не будет победы. В результате наша решимость защищать родную страну простиралась гораздо дальше какой бы то ни было политической идеологии. Изречение Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет», – воодушевляло нас. В той ужасной атмосфере эти слова звучали жизненно и властно, они пробуждали нашу национальную гордость».

Иван Барыкин служил в 154-й бригаде морской пехоты. Его сослуживец в начале августа 1942-го стал первым кавалером ордена Александра Невского. «Можете ли вы представить, какой подъем мы тогда ощутили? – с гордостью говорит Барыкин. – Наш парень оказался самым первым, кто был удостоен этой престижной награды. Мы входили в состав 64-й армии, и один из наших лейтенантов Иван Рубан, когда с ним осталось всего сорок человек, прикрывая переправу через Дон, сумел отбить атаку двух батальонов противника».

Барыкин так описывает то, что произошло: «С началом атаки немецкой пехоты и танков Рубан находился в засаде в овраге. Основная часть его бойцов и артиллерийские орудия оставались скрытыми от немцев на дне оврага, остальные должны были отступать вдоль оврага, приманивая врага. План Рубана сработал как по нотам: немцы были слишком самоуверенны и сами поспешили к западне. В результате фашистская пехота была уничтожена плотным пулеметным огнем».

Морские пехотинцы входили в армейскую группу, удерживавшую позиции вдоль реки Аксай. Они не отступали ни на шаг, когда остальные обратились в бегство. Их руководителем – а также человеком, который представил Ивана Рубана к ордену Александра Невского, – был Василий Чуйков.

Барыкин продолжает рассказ: «Когда Чуйков представил Рубана к такой награде, на нас это произвело большой эффект. Мы постоянно стояли в обороне, прикрывая войска, отступавшие к Волге, но боевой дух солдат начинал меняться. Вскоре остальные начали стараться действовать подобно Рубану. Мне запомнились действия Ильи Капланова в окрестностях Сталинграда. Он загорелся от бутылки с зажигательной смесью, которая разбилась над его головой, но, превозмогая боль, побежал вперед, на немецкий танк».

Самоотверженная смелость Капланова предвосхитила один из наиболее известных сталинградских подвигов, когда другой морской пехотинец, Михаил Паникаха, уничтожил немецкий танк, оказавшись в столь же безнадежной ситуации, в рабочем поселке завода «Красный Октябрь».

Невский стал буквально талисманом русских войск в Сталинграде. Но в начале битвы подобный героизм был крайне редок. Сурен Мирзоян признает, что в тот период в армии еще царили пораженческие настроения: «Каждый клочок земли, который мы оставляли, болезненно отзывался в душе. И когда немцы достигли Волги 23 августа и начали бомбить город, казалось, что захватнические планы Гитлера осуществятся. Я помню замешательство нашего политрука: он говорил нам, что мы должны укреплять оборону и прогнать немцев с родной земли, и тут же нам неожиданно приказывали продолжать отступление, несмотря на то что, согласно 227-му приказу, у нас не было права больше отступать. Мы удивлялись, неужели наше Верховное командование не понимает, что мы слабее немцев и не сможем удержать Сталинград».

Однако при этом Мирзоян ощущал и начало перемен: «Мы сражались упорнее, чем прежде на Дону. Один парень сказал, что даже если он останется безоружным, то будет держаться за родную землю зубами, он не собирался продолжать сдавать ее врагу. Люди начинали говорить о том, насколько важно не отдать немцам Сталинград и что от этого зависит судьба страны».

Вот что вспоминает лейтенант Александр Фортов, служивший в 112-й дивизии: «Отступление от Дона к Сталинграду оставило в наших душах болезненный след, крайне болезненный, ведь мы продолжали оставлять врагу нашу землю. Все мои солдаты чувствовали то же самое. Когда немцы с севера на юг наступали к Волге, мы были напуганы, что враг снова захватит нас в ловушку. Немцы неизменно сбрасывали к нам листовки, где говорилось: «Сдавайтесь! Ваши дни сочтены, вам не спастись. Зарывайте штыки в землю». Мы проклинали их, используя листовки на самокрутки, но продолжали отступать, и немецкая авиация не переставала кружить над нашими головами. Затем поступил приказ «Назад, в Сталинград!», и нам под непрекращающейся бомбежкой пришлось возвращаться на защиту города. Столь сильного страха, как тогда, я больше не ощущал за всю мою жизнь».

Однако Фортов отмечает и другое: «Даже в столь ужасных условиях люди старались не поддаваться страхам и отбрасывать тревожные мысли. Я жил одним днем, и вдруг ко мне подошел солдат и просто сказал: «Товарищ лейтенант, я по-прежнему верю, что мы победим. Это обязательно должно случиться в Сталинграде».