Текст книги "Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии"

Свидетельства ветеранов

Многих ветеранов той знаменитой битвы уже нет с нами. С каждым годом их становится все меньше, все больше времени они проводят в больницах и госпиталях.

Сурен Мирзоян – один из бойцов, сражавшихся на улицах города. Он создал ажиотаж, неожиданно появившись у Музея обороны Сталинграда в Волгограде с большим чемоданом, ища, где остановиться в современном городе. Он и его молодая жена покинули свой просторный дом в Армении, потому что Сурен решил перед смертью вернуться в Сталинград, ныне переименованный в Волгоград. Он выбрал участок на Мамаевом кургане, высоте, за которую шли страшнейшие бои, как место, где ему хотелось бы быть похороненным.

Притягательная сила города и страшной битвы, в связи с которой его всегда будут вспоминать, покажется неожиданной большинству на Западе, где зачастую Сталинград ассоциируется с адом на земле, в котором русские и немецкие солдаты сошлись в битве не на жизнь, а на смерть. Кто в здравом уме захочет туда вернуться? Однако именно это место, ставшее адом в период Сталинградского сражения, как видно из рассказов ветеранов, привлекает их как любимый город, защищая который они выдержали нечеловеческие испытания и по праву гордятся этим.

Владимир Туров, выходец из деревеньки под Смоленском, был лейтенантом в пехоте. Он сражался в боях за Тулу и Москву в 1941-м и прошел всю войну. Но самый яркий след в его памяти оставил именно Сталинград. Он воевал в северо-западном пригороде Сталинграда Орловке в августе и сентябре 1942 года. Позднее, в июле 1943-го, часть Турова была направлена из Сталинграда на Украину. У них оставалась всего пара часов на разведку перед началом движения. Город еще не был расчищен от осколков снарядов и обломков зданий, везде стояли остовы немецкой техники. Окружающая местность выглядела похожей на лунную поверхность, покореженная от взрывов и рассеченная окопами, которые защитники города вырыли по всему его периметру.

С самого начала движения Туров и его товарищи не могли не удивляться тому, что видят вокруг. Им на пути попалась закрытая брезентом воронка, она привлекла их внимание. Подняв брезент, они увидели нескольких молодых женщин, которым воронка служила кровом. Эти женщины работали на восстановлении Сталинграда и жили в столь суровых условиях. «Что же вы, лучшего места не нашли?» – спросил Туров и тут же понял, что в разрушенном войной городе им было больше негде поселиться.

«Мы пытались обустроиться в фюзеляже сбитого самолета, – рассказали они ему, – но постоянно натыкались на острые края покореженной металлической обшивки». Услышав это, Туров вдруг ощутил невероятный прилив любви к городу, до такой степени израненному войной. «Я пообещал себе, что если останусь жив после войны, то приеду и буду жить здесь», – говорит Туров. Он сдержал свое слово. После демобилизации Владимир Туров уехал в Сталинград и устроился там работать на одну из фабрик. Он живет в городе до сих пор.

Сталинград оставил глубочайший след в душах ветеранов. Харьковчанин Федор Шатравко был командиром танковой бригады. Он сражался в битве под Москвой в 1941-м и прибыл в Сталинград в апреле 1942-го для организации школы танкистов. Шатравко участвовал в защите города от первых фашистских атак. В конце сентября 1942-го он и его часть попали в немецкую засаду в северном пригороде Сталинграда Спартановке, танк Шатравко был подбит. Он до сих пор носит в себе осколок танковой брони, видимый сквозь кожу. Вырезать его в ходе операции оказалось невозможным: слишком близко находился нерв. Двое товарищей вытащили Шатравко из горящего танка, однако впоследствии оба они погибли. Он единственный из своей части уцелел в битве.

Находясь в госпитале, Шатравко узнал о судьбе своих сослуживцев. Он ощутил ужасное чувство утраты друзей и почувствовал себя виноватым, что он выжил, а они погибли. Ему до сих пор не верится в то, каким чудом ему удалось оказаться на эвакопункте на Волге, куда доставляли раненых бойцов. Красная Армия применяла специально подготовленных собак, которые спасали раненых. Они были натренированы по запаху отличать трупы от оставшихся в живых и работали группами: несколько собак было запряжено в сани, а остальные бежали впереди и искали раненых. В ситуации, где не могли помочь люди, команда сильных собак, обученных подобным образом, нашла Шатравко, вытащила его на санях с поля боя и повезла вниз по реке. Думая обо всем происшедшем годы спустя, он понял, что за всю войну нигде не пережил такого, как в Сталинграде.

В конце апреля 1945-го Шатравко с боями подошел к Берлину. Когда город пал, он вместе с сослуживцами направился к Рейхстагу. Там толпились бойцы Красной Армии. Каждый стремился оставить надпись на память на руинах символа нацистской Германии. Желающих было так много, что вокруг установили кордоны и новоприбывших пропускали к Рейхстагу небольшими группами по восемь-девять человек. В конце концов очередь дошла и до Шатравко. Уложив друг на друга несколько обломков и встав на них, он смог дотянуться до свободного от автографов места. Но что написать? Многие из его ребят оставляли на стене название местности, в которой они родились. Шатравко был рожден в Харькове, но под влиянием внезапно возникшего чувства он вдруг нацарапал: «Я из Сталинграда».

Битва за Сталинград стала чрезвычайным эмоциональным потрясением для многих его защитников, но далеко не обо всем они могли рассказывать. Красная Армия была частью коммунистического режима, который требовал лакированного изображения реалий войны. Сталинград стал выполнять функцию своего рода коммунистической иконы, поэтому официальная история тех событий была преображена порою почти до неузнаваемости ради преувеличения славы государства. Подобный цинизм коробил даже убежденных коммунистов, воевавших под Сталинградом.

Гамлет Даллакян был работником штаба при Еременко и Хрущеве, когда они старались организовать защиту города в конце лета 1942 года. Он признает: «Мы не могли описывать, как все происходило, в течение очень долгого времени. Мы боялись быть откровенными. На самом деле на ранних этапах битвы мы, конечно, сомневались, что удержим город. У нас было слишком мало регулярных войск, и нам приходилось рассчитывать на плохо обученных новобранцев из гражданского населения. У нас не было сил, чтобы защитить город. Однако упоминать о том, что Сталинград мог пасть, было запрещено. Если бы я проговорился, то меня могли арестовать. Хотя многие люди думали так же, как я».

Даллакян продолжает: «Утверждение, что во время оборонительного этапа битвы наши солдаты не потеряли веру в окончательную победу, было пропагандистским мифом. Никто не говорил о победе в то время. Мы были поглощены одной мыслью – просто удержаться. Настроения изменились, только когда мы окружили немцев. Правда, это случилось довольно быстро. И только тогда возникла убежденность, что мы выиграем битву и в конечном счете всю войну».

Частные разговоры ветеранов между собой мало соответствовали тому, что требовала от них официальная власть. «Среди фронтовиков было непререкаемым законом оставаться честными друг с другом, – отмечает Александр Чуйков, вспоминая о встречах его отца, командующего 62-й армией, с сослуживцами. – От их рассказов мои волосы вставали дыбом. Они были абсолютно непохожи на то, что я читал в официальной истории».

Однако публичные выступления должны были неукоснительно соответствовать официальной линии партии. Василий Чуйков вспоминал о фотографии, вышедшей в газете в ходе Сталинградской битвы и изображавшей его с группой сослуживцев – офицеров и солдат – у берега Волги. На снимке все они радостно смеялись, глядя на рунной пулемет в руках молодого солдата. Смысл происходящего выглядел кристально ясным: молодой солдат вернулся с боевого задания, выполняя которое он уничтожил много ненавистных врагов. Однако в реальности все было гораздо более безыскусно и трогательно: молодой солдат держал крохотного щенка, которого он подобрал как талисман. Общий смех был вызван тем, что столь крохотное создание выжило после боя, прошедшего днем. Советским цензорам ситуация показалась слишком фривольной: щенок на фотографии был закрашен, а на его место вклеили пулемет.

Истинные события битвы оказались погребены под слоями цензуры. Многое осталось скрытым от нас до сих пор. В коммунистическую эпоху было невозможно писать что-либо «негативное» о Сталинграде. Но от попыток забыть об ужасе и сомнениях, изобразив сражение как триумфальное шествие Красной Армии, история теряет гораздо больше, нежели приобретает.

Какой видели битву остальные

Сталинградское сражение стало сокрушительным поражением нацистской Германии и поворотной точкой Второй мировой войны. Никогда прежде целая немецкая армия не оказывалась разбитой, да еще с таким количеством пленных. Неудивительно, что русские настолько гордились этим достижением. Приведем лишь слова маршала Константина Рокоссовского, приуроченные к двадцать пятой годовщине битвы: «Об этом сражении написаны, наверное, сотни книг. Я думаю, сколько люди будут жить на земле, они будут помнить его. И это неудивительно, потому что это была крупнейшая битва в военной истории, в которой социализм и фашизм столкнулись лицом к лицу. Для нас это были жизнь и смерть, которые встретились на Волге. В сражении победила жизнь».

Обратимся к мнению противоположной стороны. Генерал Ганс Дерр, воевавший под Сталинградом, впоследствии стал автором первого немецкого исследования битвы. Он оценил ее как «поворотный пункт Второй мировой войны».

«Для Германии битва под Сталинградом была тягчайшим поражением в ее истории, для России – ее величайшей победой» – таковы ретроспективные комментарии Дерра. Но Сталинградское сражение неудержимо влекло к себе и в те дни, когда оно происходило. В начале октября 1942 года отчеты британской военной разведки отмечали, что Сталинград «стал едва ли не навязчивой идеей», приковывающей к себе интерес общества больше, чем все другие военные новости. Возможно, самый интересный современный комментарий битве был сделан в статье лидера китайских коммунистов Мао Цзэдуна для газеты «Либерэйшн Дэйли» 12 октября 1942 года, когда сражение достигло своего пика: «В эти дни новости о каждом поражении и победе в городе захватывают сердца миллионов людей, доводя их до отчаяния и приводя в восторг».

Примерно в то же время немецкая газета «Берлинер Берзенцайтунг» писала: «В Сталинграде в самом разгаре сражение мирового значения. Это крупнейшая, решающая битва. Ее участники в силах увидеть лишь ужасные детали отдельных боев, но неспособны осознать их значение и предвидеть конец… Те, кто, напрягая каждый нерв и мускул, выживет в этой битве, сохранят в памяти адские впечатления, как если бы они были выжжены в их сознании каленым железом… Потребуются годы, чтобы до конца осознать все подробности этой беспрецедентной битвы с ее уличными боями. Никогда за всю историю войн не было аналогичного примера, когда на столь сжатом пространстве на такой долгий срок концентрировалось столь огромное количество вооружения. Никогда ранее не было города, сражавшегося до падения его последней стены… В этой битве, несмотря на наше численное превосходство, мы пока не достигаем необходимого результата».

Владимир Туров описывает, как столь пристальное всеобщее внимание влияло на рядового солдата Красной Армии: «Во время Сталинградской битвы мы чувствовали, что весь мир смотрит на нас и ждет от нас чего-то героического, что позволит переломить ее ход. Именно тогда стало абсолютно ясно, что судьба фашизма и мира будет решена в Сталинграде, и мы осознавали это».

Артиллерист Николай Даниилов, солдат 62-й армии, защищал Промышленный район Сталинграда. Он также осознавал, сколь значимые для мировой истории события происходят на его глазах. 12 октября 1942 года, в один день со статьей Мао Цзэдуна в «Либерэйшн Дэйли», Даниилов записал: «Этот отрезок войны тяжелее всех предыдущих, но именно здесь немцы потерпят сокрушительное поражение».

Сталинградское сражение: краткий обзор

Как осмыслить эту исключительную битву? Зачастую ее делят на три периода. Первый (так называемый оборонительный период) длился с 17 июля по 19 ноября 1942 года. Он ознаменовался продвижением немецкой 6-й армии к Сталинграду, ее первыми столкновениями с русскими войсками в степи и последующими кровопролитными боями в городе.

Второй период (окружение), с 19 ноября 1942-го по 10 января 1943-го, характеризуется секретной подготовкой советских контратак по северному и южному флангам 6-й армии. В результате окруженная немецкая армия оказалась в ловушке. В декабре свежие силы немцев пытались прорвать линию окружения и освободить 6-ю армию, но все попытки потерпели фиаско.

В последний, третий период, с 10 января по 2 февраля 1943-го, советские войска, окружившие Сталинград, начали битву на уничтожение, истребляя немцев и их румынских союзников, оказавшихся в Сталинградском мешке, или котле, как его метафорично называли. 2 февраля 1943-го остатки прежде непобедимой 6-й армии Вермахта капитулировали в северной части города, и Сталинградская битва закончилась.

О происшедших событиях Чуйков говорил просто: «История Сталинградского сражения – это история 62-й армии. Если бы немцы смели нас и пересекли Волгу, исход был бы совершенно другим. Психологический эффект от захвата врагом Сталинграда оказался бы настолько колоссальным, что никакое контрнаступление не удалось бы».

Он описывает 62-ю армию «как армию городских боев»: «Даже дошедшие до Берлина советские солдаты не могут представить абсолютный ужас Сталинграда. Через нас шла линия сплошного огня, это был кромешный, неописуемый ад. Никто другой не в состоянии понять, что мы пережили. После всего пережитого мы можем сказать другим: «А ты, ветеран западного берега, ты сражался в Сталинграде?» Отвечая на вопрос, как его армии удалось выстоять, Чуйков говорит откровенно: «Это было за пределами понимания любого из нас».

Сталинградская битва оказалась крайне изнурительной, немцы были втянуты в изматывающие уличные бои среди руин города. Затянувшаяся борьба истощала их материальные и человеческие ресурсы, в то время как русские возводили оборонительные рубежи, выискивали и наносили удары по наиболее уязвимым местам противника.

Вермахт все глубже увязал в сражении, победа в котором с каждым днем становилась для него все менее посильной. Английский историк Бэзил Лиддел Гарт пишет об этом вполне определенно: «Немецкая сторона была вынуждена использовать в битве тактику постепенного вытеснения противника… Чем дальше немецкие войска оттесняли линию обороны города, тем сильнее замедлялось их продвижение. На последних этапах их передовая находилась на расстоянии полумили от западного берега Волги, но с тех пор их попытки продолжить наступление стали тщетными и затухали в результате тяжелейших потерь. Каждый шаг вперед стоил все дороже и давал все меньше выгод».

Сталинградская битва принесла абсолютно новый опыт обеим противоборствующим сторонам. Генерал Ганс Дерр описывает, сколь новый характер приняли бои в пределах города: «Время для проведения крупных операций окончательно миновало… Километр как мера длины был заменен метром, карта Генерального штаба – планом города. За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточенная борьба».

Полковник Герберт Селле, командовавший инженерным отделением 6-й армии, вспоминает ужас такого рода боев: «Атака и защита, штурм и контрштурм, постоянный огонь, возбужденные крики, минометный и артиллерийский огонь, огромные языки пламени – Сталинград стал живым адом для каждого, кто там побывал. Развалины стали крепостью, разрушенные заводы скрывали в своих недрах бьющих без промаха снайперов, позади каждого станка и каждой конструкции притаилась нежданная смерть. Каждый угол и каждый закоулок угрожал внезапной автоматной очередью. Буквально за каждый шаг по земле приходилось бороться с защитниками города».

Селле подчеркивает ужасную свирепость борьбы: «Город не был тихим, даже когда затихали бои, к тому же вскоре они начинались снова. Бомбы со свистом сыпались на улицы, грохотали, взрываясь, снаряды, и целые ряды зданий превращались в обломки. Пожары не переставали бушевать, создавая смертельную завесу дыма вокруг обреченного города. На дорогах валялись гигантские металлические балки, вырванные и причудливо согнутые взрывами. Выжить можно было, только находясь в подвалах и бункерах. Там и теснились войска, размещались командные пункты. Когда снаряды рикошетили у входов, посылая ливень осколков и искр, то воздух накалялся и становился удушливым».

Тактические новшества

Василий Чуйков понимал, что только тактическое разнообразие ведения боев позволит удержать Сталинград при широкомасштабном немецком наступлении: «Бой в городе – это особый бой. Тут решает вопрос не сила, а умение, сноровка, изворотливость и внезапность. Городские постройки, как волнорезы, разрезали боевые порядки наступающего противника и направляли его силы вдоль улиц. Поэтому мы крепко держались за особо прочные постройки, создавали в них немногочисленные гарнизоны, способные в случае окружения вести круговую оборону. Особо прочные здания помогли нам создать опорные пункты, из которых защитники города косили наступающих фашистов огнем пулеметов и автоматов.

В своих контрударах мы отказались от наступления частями и даже большими подразделениями. К концу сентября [1942 года] во всех полках появилась штурмовая группа – малая по численности, сильная ударом, неотразимая в действии и изворотливая, как змея… Борьба шла за здания и в зданиях – за подвал, за комнату, за каждый изгиб коридора».

Чуйков гордился созданием штурмовых групп – новых мобильных боевых формирований для борьбы с немцами на руинах города. На одной из его любимых фотографий периода битвы изображен молодой штурмовик, стоящий на руинах Тракторного завода. Фотография была сделана в начале октября 1942-го. Тактика применения штурмовых групп требовала времени для обширных тренировок, чтобы их деятельность была эффективной. Русским удалось добиться этого всего через несколько месяцев после окружения города немцами.

Более того, с появлением этого нового способа борьбы бойцы Красной Армии почувствовали себя гораздо увереннее. Наконец немцы лишились возможности играть по своим правилам. Анатолий Мережко расширяет сравнение Чуйкова: «Представьте огромную морскую волну. Она ударяет по берегу с огромной силой. Но когда в море есть волнорезы, волны разбиваются. В городе течение армии врага было разбито на маленькие потоки. Дома, особенно каменные дома, стали препятствиями. И чем дальше немцы продвигались в город, тем большее сопротивление они встречали с флангов. Тактика немцев совершенно не изменилась: они использовали в городе те же методы, что и в степи. Но город был совершенно другой боевой ареной, особенно руины. Нам пришлось разбиться на небольшие группы и превратить городские здания в крепости, чтобы разбить их реку на притоки. Нам это удалось».

Но Мережко не стремится объяснить исход битвы исключительно через тактические факторы. Напротив, он отмечает и другое, перекликающееся с частным замечанием Чуйкова, что результаты борьбы «были выше понимания любого из нас»: «Оборона Сталинграда – парадокс для военной науки. В ее терминах еще можно истолковать окружение и наше наступление под конец битвы. Но наша оборона необъяснима с точки зрения любой системы рационального анализа. Здесь сплошной парадокс. Наши шансы были крайне ничтожными, к октябрю – ноябрю 1942-го у нас практически не осталось сил. У немцев же было головокружительное превосходство: соотношение их сил с нашими было несоизмеримым. Вы вряд ли найдете другой подобный пример в истории».

Говоря о катастрофическом уменьшении численности 62-й армии (к декабрю 1942 года она составляла едва ли шесть тысяч бойцов, меньше, чем состав регулярной дивизии), Мережко отмечает: «Наша линия обороны была сжата до узкой полоски земли между пятистами и ста метрами от Волги, но нам как-то удавалось удерживаться».

Владимир Туров уверенно высказывает схожую точку зрения: «С точки зрения нашего военного понимания то, как мы удержали Сталинград, по-прежнему полнейшая загадка для нас». Михаил Серебряков, офицер разведки русской 57-й армии, который начал сражаться в Сталинграде в январе 1943-го, подчеркивает: «Многие из так называемых исследований были хорошо разработаны, когда битва закончилась. В то время у людей не было особых возможностей, чтобы думать о том, что происходило».