Текст книги "Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии"

Время – кровь

Комментируя ход Сталинградской битвы, Чуйков однажды выразился метафорично: «Время – кровь». Эту его фразу зачастую рассматривают как свидетельство холодной, расчетливой готовности жертвовать жизнями бойцов, чтобы выиграть время у немцев. Энтони Бивор высказывается по этому поводу вполне однозначно: «Чуйков открыто признает, что, защищая Сталинград, он следовал заповеди «Время – кровь». Он должен был удержать Сталинград любой ценой, что для него означало бросать свежие полки и дивизии в ад города, как только они достигнут восточного берега и будут готовы переправиться».

На первый взгляд такое толкование кажется вполне оправданным. В конце концов, 227-й приказ ясно оговаривал действия заградотрядов и штрафных рот, и Чуйков должен был удержать Сталинград либо умереть, пытаясь сделать это. В своей книге Бивор открывает, документально подтверждая, шокирующий факт: на Сталинградском фронте за время битвы советскими властями было казнено не менее 13 500 солдат Красной Армии за разнообразные проступки, начиная от дезертирства и трусости и заканчивая некомпетентностью, членовредительством и даже пьянством.

Тем не менее в Сталинградский фронт входило несколько армий, только одна из которых, 62-я армия Чуйкова, приняла на себя тяжесть боев в городе. Приведенная Бивором ужасающая цифра распределяется между всеми армиями фронта. Казни инициировались советскими властями и осуществлялись их безжалостными представителями – сотрудниками НКВД. Происходящее было одновременно и продуктом безжалостной политической системы, и мерами, вызванными ситуацией чрезвычайного кризиса.

Однако в конце книги Бивора Чуйков предстает одновременно и автором, и исполнителем этой ужасной статистики: «Тысячи советских солдат казнены в Сталинграде по его приказам». Дэвид Баретт, редактор нового издания книги Чуйкова «Миссия в Китае» (где Чуйков рассказывает о своей деятельности в качестве военного атташе и главного военного советника Чан Кайши), справедливо возражает против предвзятого взгляда на действия Чуйкова в Сталинграде, мотивируя это тем, что начало драконовской дисциплине положил сталинский приказ номер 227, который прямо указывал, что «паникеры и трусы должны истребляться на месте», и новая советская дисциплина была равно строга как к бойцам, так и к военачальникам.

Инсинуации по поводу того, что Чуйков, будучи командующим 62-й армией, в которой постоянно недоставало соответствующей нормам численности бойцов, являлся сторонником массовых казней, вызывают у ветеранов кривую усмешку. «Говоря откровенно, – признает Анатолий Козлов, – 13 500 человек – это численность полноценной дивизии, а за время боев в городе мы видели не так уж и много расстрелов». Недавно обнародованные записи НКВД показывают, что масштабы казней в рядах 62-й армии значительно ниже, чем по Сталинградскому фронту в целом. За город сражалось достаточно ограниченное число бойцов, чтобы лишаться их подобным образом.

Отчеты НКВД показывают, что во время критического этапа боев в середине сентября 1942-го за попытку несанкционированно покинуть город было задержано 1218 солдат, из них 21 расстрелян, 10 арестовано, а остальные распределены по различным частям. 62-й армии постоянно отчаянно не хватало бойцов, и даже заградотряды, отвечавшие за осуществление карательной политики, нередко оказывались вовлеченными в бои на передовой.

Да, Чуйкову принадлежат слова: «В пламени города мы не жалели трусов, у нас не было для них места». В 62-й армии людей расстреливали за трусость без каких-либо угрызений совести – такова была ужасающая реальность кровавой битвы за Сталинград. Однако происходило это в той же степени по инициативе офицеров и рядовых солдат, как и их командующего. Отстаивая город, они все были в одной связке.

Чуйков произнес «Время – кровь» после того, как он прибыл в Сталинград и достиг своего армейского КП. Он хотел безотлагательно приступить к работе, чтобы как можно скорее овладеть точной картиной происходящего в городе – он всегда требовал этого от себя как от командующего. За время летнего отступления по степи ему встречались генералы, которые строили грандиозные диспозиции и направляли солдат в бой, не разобравшись в окружающей обстановке. В результате подобных действий гибли тысячи. Чуйков не хотел столь неоправданно рисковать жизнями своих бойцов. И вот что он говорил: «Я слушаю Крылова [начальника штаба армии], одновременно изучая его рабочую карту, отметки и стрелы на ней, хочу войти в курс происходящих событий… Американцы говорят: «Время – деньги». В обстановке тех дней можно было бы сказать: «Время – кровь»; ведь за упущенное время придется расплачиваться кровью наших людей».

Руководство 62-й армии

Чуйков оказался третьим за лето командующим заново сформированной 62-й армии, но он был первым, кто произвел истинное впечатление на своих солдат. Владимир Колпакчи был смещен во время боев на Дону в конце июля, побыв командующим всего несколько недель. Евгений Куропатков так говорит о нем: «Только сегодня я могу назвать имя нашего первого командующего, а тогда я не был даже уверен, что у нас вообще есть командующий. Мы слышали упоминание фамилии Колпакчи – и это все, мы ничего о нем не знали. С точки зрения рядового солдата, он не имел фактически никакого влияния на армию, которой должен был командовать».

Колпакчи был замещен Лопатиным. «Это снова было для нас лишь фамилией, – продолжает Куропатков. – Казалось, что и он не оказывал сколь-либо значимого влияния на действия армии. Мы не ощущали его руководства и даже присутствия».

Все изменилось, когда командование принял Чуйков. «Не было никаких официальных объявлений, но мы узнали о назначении Чуйкова по «солдатскому телеграфу», – вспоминает Куропатков. – Эта новость подняла наш дух. Наконец что-то изменилось, и нам дали кого-то, кто мог действительно руководить нами. Мы начали верить, что сможем прекратить отступление в Сталинграде».

При этом необходимо понять, в сколь сложной ситуации оказался Чуйков. Он был вызван на Сталинградский фронт утром 12 сентября 1942 года, и ему предложили должность командующего 62-й армией. Позднее Чуйков вспоминал обстоятельства разговора с Хрущевым и Еременко: «Немцы решили взять город любой ценой. Мы не сдадим и не можем сдать его им, мы не можем отступать дальше, отступать некуда. Командующий 62-й армией генерал Лопатин не верил, что его армия сможет удержать город. Вместо битвы не на жизнь, а на смерть ради того, чтобы удержать продвижение врага к Волге, он отводил части. Поэтому он был смещен со своего поста».

Чуйкову был задан вопрос, как он понимает свою задачу, и он ответил: «Мы не можем сдать город врагу, потому что он чрезвычайно значим для нас, советских людей. Его потеря подорвет национальный дух. Все возможные меры будут предприняты, чтобы предотвратить падение города».

Чуйков заканчивает пророческими словами: «Я клянусь стоять насмерть. Мы защитим город или погибнем, защищая его».

Так выглядело описание этого разговора в мемуарах Чуйкова, написанных в хрущевскую эпоху. Однако во время битвы за Сталинград он с большей прямотой описывал происшедшее журналисту Василию Гроссману: «Еременко и Хрущев сказали мне:

– Ты должен спасти Сталинград. Что думаешь об этом?

– Так точно.

– Нет, здесь мало следовать приказу. Что думаешь на самом деле?

– Это означает погибнуть, и мы погибнем».

Гамлет Даллакян, служивший в штабе Еременко и Хрущева в то время, отзывается о назначении Чуйкова следующим образом: «В сравнении с Колпакчи и Лопатиным он был гораздо более сильным человеком, с гораздо более сильной волей. Мы все почувствовали, что Чуйков остановит наше отступление, даже если для этого ему самому придется упереться спиной в Волгу».

Ставшие доступными недавно документальные свидетельства показывают, что репрессивные меры приказа «Ни шагу назад!» были применены по отношению к предшественнику Чуйкова Лопатину. 6 сентября 1942 года Лопатин был смещен со своего поста «за невыполнение приказа номер 227, за несанкционированный отвод частей 23-го танкового корпуса с линии обороны» и, что было самым страшным в формулировке, «ложь Верховному командованию». Его случай был отослан на рассмотрение Верховному командованию Красной Армии, Лопатин был арестован и попал под военный трибунал. Его дальнейшая судьба неясна, но, возможно, в конечном счете он был расстрелян. Чуйков встречался с ним через два дня после вступления в командование армией (14 сентября) и описывает «беспомощность, которую он [Лопатин] чувствовал, его ощущение невозможности и бесцельности боев за город», добавляя: «Его угнетенное состояние, несомненно, передавалось его подчиненным».

Одно удивляет – почему произошла эта встреча? Можно предположить, что это было предупреждением для Чуйкова о том, что, если он оставит Сталинград, его будет ждать судьба предшественника. Лопатин не смог до конца взять в свои руки 62-ю армию, и тем не менее в немалой степени он был сделан козлом отпущения за ошибки других в ситуации, которая многим казалась безнадежной. Вскоре после вступления в командование, в начале августа 1942 года, Лопатин попытался предотвратить военную катастрофу и отвести свои войска с западного берега Дона, чтобы спасти их от угрозы немецкого окружения.

Мережко так описывает происшедшее: «Наш тогдашний командующий генерал Лопатин предвидел опасность и немедленно запросил разрешение у командующего фронтом Гордова перебросить войска на восточный берег Дона и организовать оборону там. Но ни командование фронта, ни Ставка не дали ему разрешения сделать это. Как результат, наши дивизии понесли тяжелые потери, и лишь небольшие группы смогли прорваться из окружения и пересечь реку».

Картина кровавой мясорубки, в которую попала его армия, вполне естественно вызывала у Лопатина пессимистичные настроения. Сталин обвинил его в ошибках, которые допустил сам, что было характерно для его правления. Когда немцы прорвали оборону изнуренных войск Лопатина и достигли Волги 23 августа, Сталин лично отдал приказ командованию Сталинградского фронта создать второй эшелон обороны позади злополучной армии, добавив: «Лопатин, командующий 62-й армией, во второй раз позволил отодвинуться Сталинградскому фронту в силу своей неумелости и неспособности к организации».

Ситуация вокруг Сталинграда не предвещала ничего хорошего. Гамлет Даллакян допускает, что большинство на КП фронта не верило в возможность удержать город: «У нас в то время было слишком мало регулярных войск, а мобилизация населения Сталинграда против мощной немецкой армии не выглядела эффективным шагом. Таким образом, у нас не было почти никого, кто мог бы защищать город».

Валентин Спиридинов соглашается с этим: «Нехватка пехоты в Сталинграде вызывала тогда наше крайнее беспокойство: на весь город было лишь несколько подразделений».

Отчет Сталинградского фронта от 8 сентября 1942 года (два дня спустя после ареста Лопатина) содержал неутешительные новости: весь левый фланг отступающей 62-й армии был уничтожен немцами в жестоких боях на окраинах города, связь с соседними армиями оказалась разорванной. Всему личному составу фронтового КП было приказано переместиться на восточный берег Волги.

13 сентября, когда Чуйков прибыл в город, чтобы принять командование, Воронин, глава сталинградского НКВД, писал в Москву заместителю Берия Абакумову: «Имея ваши указания не предпринимать каких-либо специальных мер, независимо от обстоятельств, мне хотелось бы получить инструкции, как действовать в случае, если Красная Армия оставит город».

В столь отчаянной ситуации Чуйкову и пришлось начинать свою деятельность в качестве командующего 62-й армией.

Дилемма

Принимая командование, Чуйков сразу столкнулся с дилеммой. Командир танкового корпуса его армии, не получив разрешения, снял командный пункт с высоты 107,5 и перенес его на самый берег Волги. Как было отреагировать на это? Перед Чуйковым стояла сложная задача, решение которой предопределяло характер дальнейших взаимоотношений в огне битвы между командующим и его людьми. Чуйков рисковал тем, что после суровых мер армия могла отвернуться от него, однако проявить жесткость выглядело заманчивым: наказание провинившегося офицера по всей строгости закона послужило бы примером для остальных. В конце концов, командир корпуса без команды отступил в период, когда уже действовал приказ «Ни шагу назад!», а Чуйкову было необходимо срочно стабилизировать дисциплину. Изрядная часть состава 62-й армии находила различные предлоги, чтобы оказаться на другом берегу Волги. Решительные меры были необходимы, но они вели к серьезному риску.

Чуйков осознавал, насколько упал моральный дух вверенной ему армии. Тот же командир танкового корпуса сделал все от него зависящее, чтобы восстановить связь с командованием армии, когда его командный пункт на прежнем месте оказался под плотным артиллерийским огнем. Во многих частях не хватало людей и боевой техники. Под непрекращающимися немецкими авианалетами армия отступала к выжженным руинам города.

Чуйков раздумывал, как поступить, а в это время большая часть 62-й армии ощущала себя брошенной на произвол судьбы бесчувственным Верховным командованием. Александр Фортов и остатки его 112-й дивизии подвергались бомбежкам столь часто, что у солдат возникало ощущение, «будто немцы проложили дорогу над их головами». 13 сентября дивизия находилась на Мамаевом кургане в окопах, от которых оставалось всего несколько сотен метров до КП Чуйкова. «Когда мы прибыли в Сталинград, все было в огне, – рассказывает Фортов. – Мы были усталыми и голодными, но нас не ждали полевые кухни. Мы раздобыли кусок конины и стали варить из него суп. Нам было ясно, что в городе не создано должных оборонных сооружений: баррикады были смехотворными и не давали почти никакой защиты».

Последняя вещь, о которой Фортову и его людям хотелось бы услышать, это то, что новый командующий вводит драконовскую дисциплину. Фортов вспоминает: «Мы держались на Мамаевом кургане около недели и ощущали себя абсолютно потерянными. Наш дух невероятно упал. Мы не получали какого-либо обеспечения, и нам не хватало воды в условиях, когда каждый изнемогал от жары. Нам не выдавали новых снарядов, и всем было ясно, что в городе крайне мало войск. Когда мы услышали о прибытии Чуйкова на Мамаев курган, я послал солдата к его командному пункту. Этот солдат прибежал обратно и рассказал нам: «Я видел нашего нового генерала, расхаживавшего вокруг его убежища и размахивавшего палочкой [Чуйков пользовался тростью после автомобильной катастрофы, происшедшей ранее этим летом]. Неужели он собирается погнать нас в битву, как лошадей в упряжке?»

Перед Чуйковым стояла угроза быть непонятым армией, и он выбрал альтернативный вариант, проявив сочувствие к командиру танкового корпуса и простив его проступок, понимая, что тот сделал все от него зависящее в создавшихся обстоятельствах. Поступив так, Чуйков вызвал симпатию у солдат, однако происшедшее создавало опасный прецедент, который мог подвигнуть остальных офицеров под немецким натиском оставить город и отступить к дальнему берегу Волги. А если так поступят офицеры, то что заставит рядовых солдат оставаться в Сталинграде?

Чуйков столкнулся с почти неразрешимой дилеммой. Принимая окончательное решение, он видел напряжение на КП и волнение армейского штаба в ожидании действий нового командующего. В своих мемуарах Чуйков описывает, как он вызвал провинившегося генерала в свой блиндаж, приказал всем присутствующим оставаться на месте и спросил его:

«Как вы, советский генерал, будучи начальником боевого участка, будете смотреть на то, что ваши подчиненные командиры и штабы отойдут без вашего разрешения в тыл?»

На вопрос не последовало ответа. Чуйков предупредил, что повторение подобного в следующий раз он будет расценивать как дезертирство с поля боя, и приказал генералу вернуть командный пункт на исходную позицию.

Такое изложение событий выглядит слегка приглаженным: советские мемуары нередко грешат некоторой художественной переработкой событий, опускающей естественные человеческие переживания. Мережко вспоминает, сколь напряженной и мрачной была атмосфера в убежище в тот момент: никто не знал, чего ждать от нового командующего, а генералу хотелось оправдаться. Вокруг раздавались разрывы бомб, создавая ощущение, что враг приближается.

«Это был критический момент, – вспоминает Мережко. – Чуйков неожиданно указал на карту города и властно заговорил:

– Здесь мой КП, на этой стороне реки, в восьмистах метрах от немцев. Здесь позиция, которую займете вы – в пятистах метрах от немцев».

После этого каждый, включая провинившегося генерала, вдруг почувствовал, что их всех связывает общая борьба. Атмосфера изменилась, и каждый ощутил, до чего важно, чтобы армия встала с колен и смогла противостоять врагу.

«Чуйков обладал той внутренней силой, которая была необходима командующему в Сталинграде, – добавляет Мережко. – Он руководил, вдохновляя бойцов собственным примером, и это многое определяло. Содержание его разговора с провинившимся генералом быстро разошлось по армии».

Сын века. Военная карьера Василия Чуйкова

Василий Чуйков родился 12 февраля 1900 года в большой крестьянской семье в Тульской области. Он был восьмым из двенадцати детей и пятым из восьми сыновей. Все мальчики впоследствии стали солдатами, старшие из них, включая Василия, успели повоевать на Гражданской войне, а младший, Федор, служил в штабе 62-й армии в Сталинграде. Отец Василия, Иван, отличался физической силой: будучи искусным борцом и боксером, он зимой организовывал соревнования среди жителей окрестных деревень – кулачный бой стенка на стенку на льду замерзшей реки. Василий унаследовал стойкость и силу своего отца. Пожалуй, можно назвать пророческим отдаленное сходство жестоких уличных боев у берегов замерзшей Волги с кулачными боями на речном льду, в которых принимал участие его отец. К тому же Василий Чуйков унаследовал взрывной характер своего отца.

Его мать, Елизавета, также была сильной личностью, а кроме того, убежденной христианкой. Она твердо сказала своему молодому, революционно настроенному сыну: «Вася, у нас с тобой одна цель, только дороги разные. Я тебе не мешаю, ты меня не суди, я молюсь за тебя, Бог нас рассудит». Она работала при церкви в своем селе Серебряные Пруды, и когда власти в 1930 году закрыли все соседние церкви, как гласит семейное предание, она отправилась в Москву к Калинину просить, чтобы они были открыты. Что примечательно, она этого добилась. А когда во время войны семья Чуйкова была эвакуирована в Куйбышев и ее сын принял командование в Сталинграде, узнав о победе в битве, она многозначительно сказала: «Мы все молились за него». Она дала сыну охранительную молитву, которую он, твердый, верящий в коммунизм генерал, носил с собой все время битвы.

В Чуйкове слились невероятная сила, стойкость и вера, что оказалось крайне значимым, когда ситуация выглядела безнадежной. Его сын Александр говорит об отце: «Если бы он был только жестким и безжалостным военачальником, я думаю, у битвы был бы другой конец. Но решающим оказалось то, что он обладал выдающимися качествами – искренним сочувствием к рядовым солдатам и способностью быть действительно близким с ними. Мне никогда не забудется один невероятный случай, происшедший гораздо позднее. Мы с отцом, к тому времени Маршалом Советского Союза, ехали в военном поезде, и произошла внеплановая остановка. Отец прошел вперед с адъютантом, и вдруг случилось нечто экстраординарное, что сразу собрало вокруг озадаченных зрителей, и даже адъютант оцепенел от удивления. Около отца стояла женщина, полностью лишившаяся самообладания от нахлынувших на нее эмоций, ее лицо заливали слезы, и я сразу понял, что она ветеран Сталинградской битвы. Она повторяла снова и снова: «Василий Иванович, Василий Иванович, Бог снова свел нас с вами». Они обнялись, мой отец также был растроган, на его глазах виднелись слезы. Толпа вокруг них, словно зачарованная, стояла в безмолвии. Впоследствии я много думал о происшедшем. Той женщине ничего не было нужно от моего отца, она просто была вне себя от радости от того, что увидела его снова. В этом эпизоде мне приоткрылась глубина взаимоотношений между командующим и его армией.

Через некоторое время я вновь столкнулся с этим, когда ветераны Сталинградской битвы посещали дом моего отца. Что поражало меня больше всего, так это непосредственная сердечная теплота, которую ощущали к нему обычные люди».

В двенадцать лет Чуйков оставил школу, чтобы зарабатывать средства к существованию на заводе в Санкт-Петербурге, мечтая впоследствии стать кавалерийским офицером. В 1917 году, в неразберихе революции, он остался без работы. Старший брат, служивший морским пехотинцем в Кронштадте, способствовал его поступлению в ряды красногвардейцев. Чуйков присоединился к большевикам, потому что он был впечатлен их виденьем новой России, и в 1918-м, окончив военно-инструкторские курсы, сражался на фронтах Гражданской войны: сначала с казаками на Украине, затем в Сибири, против белых армий Колчака.

Чуйков вспоминает момент, когда он оставил родительский дом в 12 лет, как этап, когда он по-настоящему повзрослел: «Отъезд из отчего дома означал для меня конец детства». В стране был период безвременья, когда за разразившейся Первой мировой войной последовали революция и неразбериха. Происходящее научило Чуйкова рассчитывать исключительно на собственные силы. Со своей стороны Александр Чуйков так говорит об отце: «Он был человеком крутого нрава и мог пребывать в дурном настроении, проявлять деспотичность. Он был крайне требовательным к себе и требовательным к другим. Такая линия поведения предопределялась его взглядом на жизнь, он часто говорил мне: «Мне хочется, чтобы вокруг меня были люди, с которыми я действительно мог бы считаться». Он мог гнуть людей, но если человек заслуживал его доверия, он полагался на него до конца».

В октябре 1918 года Чуйков в полной мере познал тяготы военной службы, когда оказался направлен на Южный фронт сражаться с белогвардейцами. Он был назначен помощником командира роты, и его врожденные лидерские качества развились сами собой. Даже на этом раннем этапе своей карьеры он старался не относиться свысока к своим солдатам, а ценить их опыт и прислушиваться к их мнениям. Чуйков быстро нашел свой стиль командования. Он по мере возможности объяснял бойцам сложившуюся ситуацию и всегда четко устанавливал линию обороны. Он готовил своих людей к штыковым атакам и стал крайне опытен в ночных боях. Все это отразилось на Сталинградской битве. Как отмечает Мережко: «Чуйков был открыт для новых тактических замыслов, но при этом во время боев на улицах Сталинграда он всегда исходил из своего опыта Гражданской войны».

Весной 1919 года Чуйков стал командиром 40-го полка (позднее переименованного в 43-й), входившего в состав 5-й армии Тухачевского, которая противостояла армии Колчака в Сибири. Командование полком в столь юном возрасте служило источником гордости для Чуйкова, и он относился к своим обязанностям тщательнейшим образом. 19 июля 1919 года Тухачевский докладывал: «Тогда в бой вступил лучший в дивизии 43-й полк. Командир полка В. И. Чуйков, сковав противника с фронта, с конными разведчиками обошел белогвардейцев с юга и нанес им удар с тыла. Противник в панике бежал. Полк представляется к награждению почетным революционным знаменем».

В боях 1919–1920 годов Чуйков за храбрость и героизм награжден двумя орденами Красного Знамени, что в тот период было эквивалентно звезде Героя Советского Союза в годы Второй мировой войны.

Когда Чуйков называл себя сыном века, он обращался к оптимизму поколения, и в этом был тот знаменательный идеализм, который позволил осуществить большевистскую революцию. Это важно запомнить независимо от того, что революция приняла кровавый и гибельный для значительной части населения страны характер. Как отмечает сын Чуйкова Александр, те, кто смотрел с позиций простых людей, как его отец, ощущали неизбежность хода событий: «Они создавали новую Россию, СССР, полные воли, таланта и энергии. Они ковали ее силу и делали ее историю». Революционный идеализм вдохновлял их в 1919 году во время кампании в Сибири, и Чуйков не позабыл об этом.

Той весной в Гражданскую войну войска большевиков отступали по всему фронту. Но Михаил Фрунзе, командующий Южной группой Восточного фронта, произнес волнующую речь, в которой декларировались революционные принципы. Он признавал необходимость колоссальной воли, чтобы изменить ситуацию, но добавлял: «С твердой верой в правоту нашего курса мы совершим чудеса», – и заканчивал призывом: «Солдаты Красной Армии, вперед к последней, решительной битве!» Кровопролитная борьба порождала дух мужества в армии. Как отмечает историк Брюс Линкольн: «Продвижение Красной Армии тем летом рождало героев и стало колыбелью для ряда командующих периода Второй мировой войны».

Послужной список Чуйкова за время Гражданской войны был впечатляющим. Он был четыре раза ранен, в том числе в Польше в 1920 году, после чего в его левой руке остался осколок, который нельзя было оперировать. Ранение могло привести к частичному параличу, но Чуйков преодолел недуг благодаря своей исключительной воле и физической силе. «Пулевое ранение пришлось на верхнюю часть его руки, – рассказывает сын Чуйкова Александр, – и пуля лежала слишком близко к нерву. В течение некоторого времени он не мог двигать левой рукой, но мой отец был невероятно сильным человеком как морально, так и физически, и он сумел ее разработать».

Однако старая боевая рана напоминала Чуйкову о себе до конца жизни и в конечном счете спровоцировала заражение крови, начавшееся в 1981 году, которое привело к тяжелой девятимесячной болезни и закончилось смертью. Таким образом, прожив жизнь воином, Чуйков умер от раны, полученной на поле боя, – умер не от старости, а как солдат.

Чуйков не стал почивать на лаврах после Гражданской войны, как сделали некоторые большевистские командиры. Он оставил свой полк в 1921 году, чтобы продолжить обучение в Военной академии имени Фрунзе. После ее окончания в 1925 году ему предложили поступить на китайское отделение восточного факультета академии. Чуйков посетил Китай в 1926 году, а потом работал там военным советником в 1927–1929 годах. Впоследствии получил назначение в штаб Дальневосточной армии Блюхера, где прослужил с 1932 по 1935 год. После окончания академических курсов при Военной академии механизации и моторизации РККА в апреле 1938-го он вскоре стал командиром 5-го стрелкового корпуса в Белоруссии, а затем продвинулся до командующего 4-й армией.

Впечатляющий карьерный рост Чуйкова в советской военной иерархии базировался не только на том, что он продолжил обучение, но и на его практическом опыте. Полковник Вайнруб служил под командованием Чуйкова в Белоруссии и впоследствии командовал его танковыми войсками в Сталинграде. Позднее он описал впечатление, которое производил на него Чуйков в 1938 году: «Проводимые Чуйковым тактические учения отличались новизной, поиском своих решений. Однажды я участвовал со своим подразделением в тактических учениях с боевой стрельбой. Чуйков требовал от наступающих вплотную прижиматься к огневому валу и врываться в окопы противника, не давая ему прийти в себя после артобстрела. Тогда это было новинкой, не у всех вызвавшей одобрение. Но как пришлась к месту такая тактика в Сталинграде».

Во время войны с Финляндией в 1939–1940 годах Чуйков продвинулся до командующего 9-й армией. Кампания началась катастрофически: несмотря на то что русские захватчики обладали численным превосходством, их наступление заглохло при столкновении с финнами, которые, отстаивая свою территорию, пользовались преимуществами знакомой местности и заставили играть себе на руку сложные погодные условия. Продвижение 9-й армии было остановлено, а затем она оказалась разбитой наголову гораздо меньшим финским формированием. Предшественник Чуйкова Духанов был обвинен в происшедшем: он расположил командный пост на слишком большом удалении от армии и в результате из-за разрыва линий связи потерял контроль над битвой.

Чуйков, который был командующим корпусом в начале кампании, предпринял решительный шаг. Он провел расследование происшедшего независимо от НКВД и направил его результаты напрямую Ворошилову, руководившему фронтом. Его критика базировалась на основополагающем принципе, которым он руководствовался во время Сталинградской битвы: общепринятые стратегические методы не срабатывают в принципиально новой ситуации. Русские развернули свои механизированные формирования в попытке уничтожить врага, однако, спрашивал он, что было причиной использования «дорожной стратегии» в регионе, где почти не было дорог? Вместо этого Чуйков предлагал изучить перспективы «битвы в особых условиях», на заснеженном севере, где «солдаты боятся леса и не могут ходить на лыжах».

В награду за откровенную оценку ситуации Чуйков получил командование 9-й армией. Духанов был отозван в Ленинград, но армейские дивизии к тому моменту были разрозненны и изнурены предыдущими боями, так что трудно было сделать большее, нежели стабилизировать их позиции.

Чуйков сделал это и взял в свои руки контроль над ситуацией. Его сын Александр показывал мне сохранившуюся в семейном архиве фотографию отца в конце войны, сделанную 12 февраля 1940 года. Под ней была гордая подпись: «Командир 9-й армии на его 40-й день рождения».

Некоторые историки полагают, что репутация Чуйкова упала в ходе неудачной Финской кампании, ставя под вопрос его соответствие пребыванию в высшем военном командовании. В качестве аргумента здесь обычно приводят то, что в декабре 1940 года Чуйков был отослан в Китай в качестве военного атташе, и, несмотря на периодические запросы о возвращении в действующую армию после 22 июня 1941 года, он оставался там до марта 1942 года, когда, наконец, был вызван в Москву. Однако он вовсе не был отправлен в «глухую ссылку». Его пост был очень значимым для того, чтобы отвлечь Японию от нападения на Советский Союз, и Чуйков лично беседовал со Сталиным перед отправкой в Китай.

После возвращения в Россию в мае 1942 года он был назначен командующим резервной армией и начал усиленно заниматься ее подготовкой. В этот период с Чуйковым приключилось несчастье: он получил серьезную травму в автомобильной катастрофе, на полное восстановление после которой ему понадобился год. В июле 1942 года его формирование было переименовано в 64-ю армию и отправлено на Южный фронт. Там Чуйков, по-прежнему передвигавшийся с помощью трости, впервые столкнулся в боях с 6-й немецкой армией.