Текст книги "Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии"

Устрашающий авианалет

Русские отступали к жилой части города. Как ни трагично, но было невозможно эвакуировать большинство сталинградцев до начала боев. В полдень 23 августа 1942 года немцы бомбили центр города со множеством жилых домов, расположенных там. Авианалет носил преимущественно устрашающий характер и в первую очередь был направлен против мирного населения. При его разработке предполагалось, что он приведет к значительным жертвам, разрушит городскую инфраструктуру и создаст атмосферу паники и отчаяния.

Виктор Некрасов в своей повести с пронзительной художественностью передает момент появления немецких самолетов: «Мы стоим на балконе и смотрим в небо… Невозможно оторваться. Немцы летят прямо на нас. Они летят треугольником, как перелетные гуси. Летят низко – видны желтые концы крыльев, обведенные белым кресты, шасси, точно выпущенные когти. Десять… двенадцать… пятнадцать… восемнадцать штук… Выстраиваются в цепочку. Как раз против нас. Ведущий переворачивается через крыло колесами вверх. Входит в пике. Я не свожу с него глаз. У него красные колеса и красная головка мотора. Включает сирену. Из-под крыльев вываливаются черные точки. Одна… две… три… четыре… десять… двенадцать…»

Валентин Спиридинов руководил одной из частей противовоздушной обороны, защищавших город, он рассказывает: «До 23 августа немцы выполняли только воздушную разведку – всегда ночью и на большой высоте. Но в тот вечер мы пришли в ужас, посмотрев на горизонт. Словно облака черной пыли, небо застилали вражеские самолеты, их было невероятно много. Не став бомбить Промышленный район, они сразу направились к жилым кварталам. Наши батареи были единственным средством обороны от этого массированного авианалета, но мы быстро остались без снарядов. Мы совершили ужасную ошибку, сконцентрировав все боеприпасы в одном месте. В ходе разведывательных полетов немцы выследили их местонахождение и уничтожили наш склад в самом начале налета. Нам оставалось только израсходовать оставшиеся снаряды и бежать в укрытие. У нас было около сотни противовоздушных орудий, но стрелять оказалось не из чего. Ближайшим местом, где мы могли пополнить боезапас, был Саратов, находившийся за сотни километров от нас. Чтобы доставить оттуда необходимое количество снарядов, требовалась колонна грузовиков и множество барж. На организацию всего этого ушло бы несколько дней. Мы были бессильны. В результате немецкого авианалета тысячи людей оказались убитыми и ранеными».

Андрей Еременко, командующий Сталинградским фронтом, позднее писал об этом страшном дне: «К тому моменту мы многое повидали на войне, но то, что увидели в Сталинграде 23 августа, было совершенно иным. Вокруг нас непрерывно взрывались бомбы, и небо было закрыто клубами горячего дыма… Асфальт на улицах источал удушливые испарения, и телеграфные столбы вспыхивали, как спички. Земля была искореженной и черной. Казалось, что на Сталинград обрушился ужасный ураган, который кружил над городом, превращая в развалины улицы и площади».

Тысячи невинных жителей подвергшихся бомбардировке домов переносили неимоверные страдания. «В этом хаосе, – добавляет Еременко, – нам были отчетливо слышны крики и проклятия умирающих, плач и мольбы о помощи женщин и детей». Было подсчитано, что каждую минуту на город падало более сорока бомб. Мирные жители умирали в развалинах зданий, заживо сгорали в домах и на улицах или задыхались в бомбоубежищах.

«Никто не понимал, почему так получилось», – говорит Людмила Силванова. Тогда ей было всего пять лет, она вместе с семьей отдыхала на природе. «Были выходные, – рассказывает она, – ничто не предвещало беды, люди радовались солнечному теплу. Неожиданно всему этому пришел конец».

Гамлет Даллакян служил на КП Сталинградского фронта, который размещался в убежище в балке реки Царицы. Он рассказывает: «В результате авианалета сразу погибло по меньшей мере сорок тысяч гражданских, все они были мирными жителями. Конечно, война есть война, но это было самым гнусным из того, что мы претерпели от немцев: они умышленно избрали гражданское население в качестве объекта массированной бомбардировки. Они не сражались с солдатами, а истребляли беззащитных женщин и детей».

Происшедшее вызвало мощнейшую волну ненависти к врагу. Александр Цыганков, рядовой 181-й пехотной дивизии 62-й армии, вспоминает, как он оказался в Сталинграде 24 августа, когда в городе бушевали пожары: «Мы высаживались прямо на берегу Волги, где на клочке земли несколько тысяч мирных жителей собрались для эвакуации через реку. Среди них не было солдат, и они не представляли собой сколь-либо значимую военную цель. Это были старики, женщины и дети, некоторые из них были ранены. Фашистские самолеты возникли прямо над головами у этих беззащитных людей и открыли по ним огонь из тяжелых пулеметов. Я не могу передать, какую ненависть мы ощущали к этим садистам. Мы поклялись, что отомстим за все: за кровь, которую они пролили, за разорение, которое они принесли, за то, что в течение всего нескольких дней они почти полностью уничтожили город».

Впоследствии эта ненависть стала источником, откуда черпали силы защитники Сталинграда. Но в августе 1942-го даже в штабе Сталинградского фронта царило ощущение мрачной безнадежности. Гамлет Даллакян вспоминает, что все жили одним днем, но даже в столь непереносимых условиях на помощь приходило чувство юмора: «Мы спасались, пытаясь шутить, несмотря на совершенно безнадежную ситуацию. Нам нравился наш командующий фронтом Еременко, солдатский генерал, у которого всегда находилось время для нас. Приходя в бункер, где размещался КП фронта, он разговаривал с нами, как с равными. А член Военного совета Хрущев смотрел мимо нас, как если бы нас не было. После наших собраний нам приходилось пересекать небольшой дворик, чтобы дойти до туалета. Однажды получилось так, что Еременко шел в туалет, он был ранен в ногу, поэтому не мог передвигаться быстро. Вдруг позади него оказался Хрущев. Никита Сергеевич поднажал и проскочил в туалет первым. Мы после этого шутили: «Что может быть хуже, чем спешно отступать по степи, когда немцы дышат в спину? Спешить в туалет, если следом за тобой к нему движется Никита Хрущев!»

Именно Хрущев в 1963 году переименовал Сталинград в Волгоград в связи со своей политикой развенчания культа личности Сталина. Вполне понятно, что у большинства ветеранов это переименование вызвало негативную реакцию, но особенно их возмутило то, что Хрущев сделал акцент на собственной роли в обороне города.

Немцы все сильнее бомбили Сталинград несколько последующих дней. Недавно обнародованные документы раскрывают, какие меры администрация города предпринимала, чтобы удержать ситуацию. Было приказано заминировать ключевые здания, заводы и сооружения в пределах города. Эти специальные меры предпринимались «на случай, если враг оккупирует Сталинград». 25 августа, когда стало ясно, что интенсивность немецких воздушных атак не снижается, город был признан находящимся в состоянии блокады, и полковник НКВД Сараев был назначен начальником Сталинградского гарнизона с полномочиями расстреливать на месте любого, замеченного в расхищении общественной собственности.

Отчет НКВД о бомбардировках показывает, что в целом городе перестали функционировать системы водоснабжения, электроснабжения, были разрушены телефонные коммуникации, горели вокзал и паромная переправа. Возникали опасения, что начнется голод: многие городские хлебозаводы стали целью немцев. Впервые обсуждались меры полномасштабной эвакуации. 26 августа прозвучало обращение Сталинградского городского комитета обороны к населению города, взывавшее к памяти жителей об обороне Царицына в 1918 году:

«Товарищи сталинградцы! Остервенелые банды врага подкатились к стенам нашего родного города. Снова, как и 24 года назад, наш город переживает тяжелые дни…»

В последующих словах звучал спонтанный, искренний и, как выяснилось впоследствии, пророческий призыв: «Не отдадим родного города, родного дома, родной семьи. Покроем все улицы города непроходимыми баррикадами. Сделаем каждый дом, каждый квартал, каждую улицу неприступной крепостью».

В этом храбром вызове произрастали семена будущего успешного сопротивления Сталинграда. Однако сталинградские оборонные сооружения оставались по-прежнему совершенно непригодными. Чуйков отмечал, что городские «баррикады» можно было легко отодвинуть в сторону грузовиком. Ситуация ухудшалась с каждым днем до того, как выражение «неприступный Сталинград» стало реальностью.

В тот же день, когда звучало обращение, Александр Воронин, глава сталинградского НКВД, писал Лаврентию Берия, откровенно говоря, что возможно возникновение ситуации, когда жители города перестанут подчиняться законам и приказам: «За последние два дня бомбардировок все основные жилищные комплексы в городе разрушены или сожжены, большинство заводов не могут полноценно функционировать, большинство цехов уничтожено… В городе приобретают широкое распространение грабежи. Пятеро зачинщиков были расстреляны на месте. Руководство и оперативный штаб НКВД пытаются сохранить порядок».

Массовая паника

28 августа 1942 года произошло событие, которое впоследствии замалчивалось всеми послевоенными советскими историками: массовое бегство из города. Сергею Захарову как раз в том месяце довелось лежать в сталинградском госпитале имени Ленина. И вот что ему запомнилось: «Были предприняты весьма серьезные меры, чтобы госпиталь продолжал функционировать, несмотря на бомбежки. Но через некоторое время, 28 августа, случилось нечто невероятное. Мне пришлось встать, чтобы найти дежурного медика, но нигде не было ни медсестер, ни кого-либо другого из медперсонала. К нам вышел руководитель госпиталя. «Мне очень жаль, – сказал он. – Моих подчиненных здесь нет, все сбежали отсюда».

Мы начали понимать причину шума за стенами госпиталя, и каждый, кто мог ходить, поспешил к окнам. Перед нами предстала картина неописуемой неразберихи: люди на улицах были в панике, казалось, что весь город охвачен какой-то коллективной истерией. Люди грабили магазины и здания. Каждый кричал, спрашивая у других: «Какие новости?» Затем все чаще стали раздаваться фразы: «В городе никого не осталось», «Гражданские власти уже сбежали!» и, наконец, самая страшная: «Идут немцы!»

Мы следили за драматическими событиями, разворачивавшимися внизу. Люди бегали туда-сюда, кричали и плакали. Обстановка накалялась, и вдруг каждый начал спасаться бегством, используя любой транспорт, какой он мог найти. Мне запомнилась лошадь, тащившая вдоль улицы телегу, в которой сидела целая семья с узелками пожитков. Все бежали из Сталинграда! В палату поднялся офицер из моего полка. Он сказал: «Мы пришли, чтобы забрать тебя отсюда. Город оставляют».

Мы собрались вместе все, кто мог хоть как-то передвигаться. Лишь около сотни из нас осталось в госпитале. Мы пошли вдоль улицы по направлению к Волге. Вдруг в небе появилась группа немецких самолетов – может быть, пятнадцать или двадцать. Они подлетели прямо к госпиталю и долго его бомбили. Все оставшиеся там пациенты наверняка погибли. Мы ушли как раз вовремя.

Тогда мы все сразу замолкли. Нас охватили отчаяние, злость, горечь. Мы знали, что сможем попробовать перебраться через Волгу только ночью, поэтому Алексей, наш командир, сказал нам: «Ребята, раздобывайте продовольствие!» Нам показалось неправильным искать еду в недавно покинутых мирными жителями домах и квартирах, и мы брали ее в магазинах – они оставались открытыми и были полны продовольствием: сладостями, медом, сосисками. Затем мы вернулись к речному берегу.

Пока мы ждали, ко второй половине дня до нас стали доходить новости, характер которых говорил о многом. Рабочие Тракторного завода провели чрезвычайное собрание и решили не оставлять Сталинград и, вопреки всему, продолжить производство танков. Определенная часть населения также не обратилась в бегство: люди решили не покидать город и заняли подвалы и убежища. Изменилась и моральная атмосфера: на смену массовой панике пришла мрачная решимость. Город продолжал жить».

Валентина Крутова вспоминает об этом дне так: «Магазины были брошены и остались открытыми. Тысячи людей пытались бежать из города во всех направлениях, куда они только могли. Но многие оставались. Мы надеялись, вопреки всему, что Сталинград не будет окружен».

Массовое бегство было спровоцировано неожиданным исчезновением со сталинградских улиц работников милиции и НКВД. Куда же могли подеваться все сотрудники органов? Ключ к объяснению этого ошеломляющего события можно найти в том, что происходило на Орловском выступе, на северо-западе Сталинграда, где русские войска отчаянно пытались разорвать немецкий коридор к Волге.

Орловский выступ

Владимир Туров сражался на Орловском выступе. Быстрое немецкое продвижение к Волге 23 августа ошеломило его: «Я увидел в небе огромное количество вражеских самолетов, летящих к городу. Неожиданно к головной части нашей маршевой колонны вырулил черный правительственный автомобиль. Из него вышел человек, и я его сразу узнал по кадрам, виденным прежде в кинохронике. Это был Георгий Маленков, секретарь ЦК и один из ключевых членов Ставки. Как командир пехотного батальона, я подошел к нему, ожидая получить решительный приказ и четкие инструкции, какие действия предпринимать в связи с развивающимся немецким наступлением. Вместо этого Маленков спросил: «Где враг?» Я был поражен. На что нам оставалось надеяться, если он, столь крупный руководитель, не имел понятия о том, что происходит?»

Дальнейший разговор с Маленковым – одной из ключевых фигур в сталинском руководстве – начинал походить на фарс. Сначала Маленков указал на небо и удаляющиеся немецкие самолеты. «Видишь вражескую авиацию? – сказал он растерявшемуся Турову. – Я думаю, это означает, что враг прорвался на каком-то участке». Туров не знал, что на это ответить. Но Маленков тут же принял более авторитетный вид. Эффектно указав рукой на неприметный клочок земли, он приказал: «Немедленно создай линию обороны. Твоя задача – не позволить врагу достигнуть Сталинграда! Ясно?» Машина Маленкова укатила, быстро набирая скорость.

«Не могло быть ничего менее ясного, – добавляет Туров. – Я вернулся к сослуживцам, и мы обсудили странный визит. Сообща мы решили, что ситуация вполне анекдотична».

Туров и его бойцы не знали, что делать. Они не исполнили оторванный от действительности приказ Маленкова и, как только их достигли слухи о немецком продвижении к Волге, стали медленно отступать к Сталинграду. Перед ними появилась другая черная машина. В ней был полковник Сараев, командир городской 10-й дивизии НКВД.

«В этот критический момент Сараев смог взять ситуацию под контроль, – отмечает Туров. – Его слова были ясны и решительны. Он приказал нам двигаться в Орловку, окапаться там, а затем попытаться прорвать немецкий коридор».

В это время в городе находилось крайне мало солдат Красной Армии. Большинство из них по-прежнему отступали от Дона, и Сталинград был защищен полками НКВД и наскоро укомплектованными батальонами из рабочих. Сараев нашел выход из создавшейся ситуации. Он усилил войска Турова частью своих временных формирований и организовал их совокупными силами линию обороны вокруг Тракторного завода.

Туров продолжает: «24 августа нашей группе было приказано отрезать немецкие войска, достигшие Волги. Но враг упредил нас, начав бомбардировку нашей пехоты. Было невозможно выбить немцев с позиций. Тогда 27 августа к остаткам нашего полка Сараев послал дополнительные батальоны, организованные из рабочих, и войска НКВД. Мы атаковали врага снова и на этот раз почти выбили его. Мы захватили серию высот и были практически у цели. Нам были видны советские армии на другой стороне коридора, которые находились всего в километре от нас. Но затем немцы снова начали массированную воздушную атаку, и мы не смогли продвинуться дальше, хотя нам оставались считаные метры».

Казалось, что еще один, последний рывок позволит перерезать коридор и окружить немецкие войска на Волге. 28 августа Сараев рискнул снять из Сталинграда остатки частей НКВД и милиции и направить их на усиление войск Турова в Орловке. В нервной атмосфере Сталинграда жители неправильно интерпретировали происшедшее. Неожиданное отбытие НКВД было воспринято как доказательство того, что город на грани окружения врагом. «По счастью, паника охватила не всех, – рассказывает Даллакян. – Но улицы Сталинграда стали практически безлюдными».

Несмотря на то что массовое бегство из города не упоминается в официальных советских источниках, именно оно способствовало усилению защиты Сталинграда. 29 августа 124-я бригада Сергея Горохова была спешно направлена в Сталинград и сразу после переправы направлена на оборону Тракторного завода и прикрытие города с севера.

Северная группа Горохова

«Сергей Горохов сумел стабилизировать нашу оборону в северной части Сталинграда, – рассказывает Мережко. – Он принял командование войсками на Тракторном заводе и Орловском выступе, где в полной мере проявил свои способности, необходимые, чтобы сплотить бойцов и настроить их сдержать натиск врага».

Горохов был жестким, но справедливым. На фронте было известно его личное мужество, и войска были преданы ему. Евгений Куропатков описывает, к сколь значительному эффекту привела смена руководства: «В начале сентября я прибыл в Сталинград. Я отвечал за обеспечение нашей дивизии и направился с докладом к ее командиру Василию Иванову. Первыми его словами в мой адрес были: «Если ты провалишь хоть одну операцию, я лично расстреляю тебя». Так состоялось наше знакомство. Но откуда мне было брать боеприпасы? Снабжение армии было практически прервано из-за действий немецкой авиации. Ситуация казалась абсолютно безнадежной».

Но дальше тон рассказа Куропаткова меняется: «Когда нас передали группе Горохова, все кардинально изменилось. Нам по-прежнему отчаянно не хватало боеприпасов и многого другого, но Горохов, в отличие от Иванова, не обвинял и не угрожал нам. Вместо этого он руководил, подавая личный пример, и при виде его невероятной смелости в каждом пробуждалась решимость. У нас не было надежных укреплений, и противник с возвышенности рынка мог видеть как на ладони наши позиции. Но Горохов не собирался их сдавать, он буквально излучал уверенность, что мы выстоим».

Горохов вдохновил своих людей на то, чтобы контратаковать и отбить небольшой район северного пригорода – Спартановку, прикрыв на этом направлении подступы к Тракторному заводу. Капитан Цибулин, командовавший 1-м стрелковым батальоном 124-й стрелковой бригады, руководил этой атакой. Когда Чуйков был назначен командующим 62-й армией, он оценил храбрость Цибулина, представив его к ордену Александра Невского. Так капитан Цибулин стал одним из двух первых кавалеров этого ордена во всей Красной Армии.

«Мы были твердо убеждены, что выстоим, – повторяет Куропатков. – Чуйков позднее смог укрепить эту уверенность во всей 62-й армии, но зародилась она именно с Гороховым в северных пригородах Сталинграда».

Глава третья. Лев на Волге

Будучи командующим 62-й армией, Василий Чуйков проявил себя полководцем, обладающим качествами, жизненно важными для обороны Сталинграда. Тем не менее его зачастую подвергают критике – обычно на Западе, но иногда и в России – как грубого и безжалостного военачальника, который, не задумываясь, жертвовал жизнями тысяч солдат ради победы в сражениях. Но если бы Чуйков действительно был таким, его армия не удержала бы Сталинград.

Анатолий Мережко вспоминает свои первые впечатления от встречи с Чуйковым: «Я увидел довольно высокого, широкоплечего человека с густой шевелюрой и очень сильным, решительным лицом. Одна деталь в его лице мне сразу бросилась в глаза: нечто в нем напоминало льва. И действительно, он был человеком невероятно сильной воли, очень смелый, почти отчаянно смелый. Я полагаю, что, если бы армией руководил кто-то другой, кто-то с другим характером, мы не смогли бы удержать Сталинград. Чуйков обладал колоссальной энергией, и его энергичность неизменно передавалась подчиненным».

За время беседы Мережко еще раз настойчиво повторяет: «Если бы характер Чуйкова был иным, мы не удержали бы Сталинград». Однако другие употребляют сравнение со львом по отношению к Чуйкову и для того, чтобы представить его в менее лестном свете. В одном из русских описаний Чуйкова о нем говорится так: «Он был известен как человек, лично расстреливавший офицеров. Люди боялись этого жестокого военачальника, сурового героя Сталинграда с грубыми чертами львиного лица… Он любил разгуливать с тростью, которую время от времени опускал на плечи своих подчиненных. Штабные офицеры старались не попадаться ему на пути».

Западные историки также разделились в оценке стиля руководства Чуйкова. Энтони Бивор в своем весьма интересном и убедительном исследовании Сталинградской битвы рисует довольно непривлекательный портрет Чуйкова, характеризуя как «одного из наиболее безжалостных» среди нового поколения советских военачальников, подчеркивая, что в контратаках против немцев он не жалел жизней бойцов. Бивор обвиняет Чуйкова во введении в армии драконовской дисциплины, делая при этом упор на том, что «генерал Чуйков… стал впоследствии Маршалом Советского Союза… Тысячи солдат, казненных в Сталинграде по его приказу, остались лежать в безымянных могилах».

Ричард Овери в своей «Русской войне» говорит в совершенно другой тональности. Овери называет назначение Чуйкова командующим 62-й армией «вдохновенным выбором». По мнению Овери, Чуйков был способен «собрать воедино разрозненных, не верящих командирам солдат и превратить их в эффективное боевое формирование… Этот крепкий, рослый человек… переносил то же, что и его бойцы, и без дрожи смотрел в лицо смерти».

Рассказывая о своем командующем, солдаты, воевавшие под началом Чуйкова, откровенно признают его недостатки, но предпочитают говорить о достоинствах, благодаря которым в кромешном аду Сталинграда он сумел изменить настроения бойцов и привести их к победе. Именно благодаря исключительному взаимопониманию Чуйкова с рядовыми солдатами удалось сделать почти невероятное: превратить истерзанную в боях 62-ю армию в боевое формирование колоссальной силы.