Текст книги "Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии"

Болезненный опыт русских

Опыт предшествовавших Сталинградской битве боев с немцами был весьма болезненным для русских: противник наступал превосходящими силами, а собственное положение Красной Армии казалось безнадежным. Анатолий Козлов вспоминает свои ощущения той поры: «Остановить немецкую армию было безумно сложно – настолько, как если бы нам приказали остановить ураган. Мы надеялись, что наши союзники откроют второй фронт в 1942-м, и нас охватило отчаяние, когда мы остались с фашистами один на один и ситуация сложилась наихудшим для нас образом. Шло хаотичное массовое отступление, в процессе которого нарушалась даже целостность структуры армий, так что невозможно было найти свою дивизию. Когда немцы достигли Кавказа, большинство из нас совсем потеряло веру в победу».

Гамлет Даллакян вспоминает царившее тогда в Красной Армии всеобщее отчаяние: «Разбитые под Харьковом, мы были вынуждены, истекая кровью, отступать к Дону. Мы думали, что война проиграна и мы уже не сможем противостоять столь сильному врагу. Казалось, что нет никакой возможности остановить продвижение немцев. Они нам дышали в спину все время, пока мы отступали к Дону».

Ситуация стала критической, начиная с боев под Харьковом. Именно там, после того как немцы применили свою классическую тактику окружения, потерпели крах амбиции Тимошенко, которые он лелеял в начале лета. Это поражение и его ужасные последствия подорвали веру даже самых пылких коммунистов. Прасковья Гращенкова, оказавшаяся в составе одной из новосформированных дивизий, рассказывает об этом так: «Отступление от Харькова было самым ужасным моментом в моей жизни. Ситуация складывалась совершенно катастрофическая. Мы пытались победить врага на земле, но он разбивал нас с воздуха, – ее голос начинает дрожать, и она опускает глаза. – Я ощущала полную безнадежность ситуации. Да, я была убежденной коммунисткой, но впервые в жизни я начала молиться, взывая к Господу, чтобы он помог мне. Я старалась вспомнить слова молитв, услышанных от бабушки».

Такое же ощущение безнадежности охватывало многих. Боевые действия летом 1942-го представляли собой неравную схватку между высокопрофессиональной, отлично подготовленной немецкой армией, чей моральный дух был непомерно высок, и деморализованными советскими войсками, брошенными навстречу врагу. Евгений Куропатков, который сражался в одной из новых, наскоро сформированных русских дивизий, говорит об этом так: «Мы отчаянно нуждались в лучшем оснащении и подготовке. Нередко приказы комдива доходили до хвоста дивизии лишь несколько часов спустя. Команды поступали в наши войска, когда их было уже поздно исполнять. Мы делали ошибку за ошибкой».

Михаил Борисов за время отступления от Харькова уцелел единственный из состава пяти артиллерийских расчетов. «Нашими слабыми местами были никуда не годная боевая техника и хроническая нехватка боеприпасов, – рассказывает он. – Мы были прикреплены к совершенно неподходящим для подобных боев 45-миллиметровым батальонным орудиям, которые могли пробить броню вражеских танков только с расстояния, не превышающего сто метров. У нас было мало уверенности в эффективности подобного оружия, которое мы прозвали «Прощай, Родина!». И оно действительно мало помогало в боях, поскольку нам выдавалось всего по два снаряда на день».

Ситуация в небе над полями сражений была не намного лучше. «Как-то раз, когда наша измученная пехота отступала по степи, – вспоминает Борисов, – мы увидели в небе шесть наших «И-16» [одномоторный истребитель Поликарпова]. Эти самолеты были тяжелыми и медленными, в армии их называли «ишаками». Неожиданно возник один немецкий «Мессершмитт». Мы стали свидетелями воздушного боя. Он был очень коротким. Немец сбил все наши самолеты один за другим. Мы оказались полностью в его власти и стали беспомощно ждать, когда он откроет по нам огонь из пулеметов. Однако он несколько раз пролетел над нами на низкой высоте, затем помахал крыльями, как бы в насмешку желая нам здравствовать, и улетел. Вы не можете представить, как мы себя чувствовали. Мы ощущали себя настолько униженными, наши сердца наполнялись безнадежностью. Я помню, с каким потрясением я смотрел вслед удаляющемуся «мессеру» и думал: «Мы не можем так воевать!» – «Враг использовал каждый шанс, чтобы унизить отступающих солдат. Двоих из нас послали в разведку, – вспоминает Мережко. – Мы сели на лошадей и поехали по степи, высматривая немцев. Наконец мы нашли их – ровными рядами марширующую пехоту. Мы поскакали от них галопом так быстро, как только могли. Но вскоре в небе появилось два «Мессершмитта»: один стал кружить над нами, другой открыл по нам пулеметный огонь. Немцы могли без труда нас прикончить. Вместо этого они просто ради потехи гнали нас около тридцати минут. На полном скаку я, срывая голос, перекрикивался с товарищем, когда мы поворачивали наших коней то в одну, то в другую сторону, отчаянно пытаясь увернуться от пуль. Пулеметные очереди проходили все ближе и ближе к нам. Потом внезапно фашистам надоела их забава, и они улетели».

Другим очевидцем ужасного отступления был Виктор Некрасов, отразивший свои впечатления в повести «В окопах Сталинграда». Он рисует перед нами одурманивающую жару, палящее солнце, повсеместную пыль и всегда удручающую скорость немецкого наступления:

«Полк, вероятно, уже далеко, километров за семьдесят-восемьдесят. Если они эти два дня шли, то никак не меньше. Возможно, они где-нибудь встали в обороне или пробиваются через немцев. Местное население говорит, что «ранком в неділю проходили солдати. А у вечері пушки йшли». Должно быть, наши дивизионки. «Тільки годину постояли і далі подались. Такі заморені, невеселі солдати».

А где фронт? Спереди, сзади, справа, слева? Существует ли он?» Некрасов ярко передает всеобъемлющее чувство отчаяния:

«Бабы спрашивают, где же немцы и куда мы идем. Мы молча пьем холодное, из погреба, молоко и машем рукой на восток.

Туда… За Дон…

Я не могу смотреть на эти лица, на эти вопросительные, недоумевающие глаза».

В других местах произведения, воспроизводя фрагменты солдатских диалогов, Некрасов удивительно точно передает всеобщую подавленность:

«Куда нам с немцами воевать… Немцы от самого Берлина до Сталинграда на автомашинах доехали, а мы вот в пиджаках и спецовках в окопах лежим с трехлинейкой образца девяносто первого года».

«Перед Наполеоном мы тоже отступали до самой Москвы. Но тогда мы теряли только территорию, да и то это была узкая полоска. И Наполеон, кроме снегов и сожженных сел, ничего не приобрел. А сейчас? Украины и Кубани нет – нет хлеба. Донбасса нет – нет угля. Баку отрезан, Днепрострой разрушен, тысячи заводов в руках немцев».

«Мы будем воевать до последнего солдата. Русские всегда так воюют. Но шансов у нас все-таки мало. Нас может спасти только чудо» (курсив Майкла Джонса).

В столь безнадежное время из самых глубин сознания русских бойцов прорывалось слово «вера». Некрасов писал в своей повести: «Сейчас это единственное, что у нас есть, – вера».

Разговоры и внешний вид русской и немецкой армий вполне соответствовали состоянию противоборствующих сторон. Мережко отмечает: «Немцы были полны уверенности в себе, и это было объяснимо, ведь они успешно прошли путь от Харькова до Дона. Их лица были уверенными и целеустремленными. В летнюю жару они шли с засученными рукавами, в шортах и распевали свои песни».

Как вспоминает Мережко, отступающая русская армия смотрелась до ужаса контрастно. Казалось, что войска засыпают на ходу. Разрозненные группы бойцов проходили мимо него, в глазах каждого читалась пугающая оторванность от происходящего: «Они были совсем отчаявшимися людьми, истощенные, ошеломленные и неспособные ни на что реагировать. Мы понимали, что в такой ситуации от них не будет никакой пользы, и забирали их оружие».

Однако официальная пропагандистская риторика оставалась бравурной. Настойчиво цитировалось письмо из Красной Армии бойца Боголюбова: «Мы уверены, что враг потерпит жестокое поражение, как в битве под Москвой. Мы готовы умереть в правом бою. Мы не позволим врагу продвинуться больше ни на шаг». Недавно обнародованные отчеты НКВД отражают совсем другие настроения солдатской среды. 20 июля 1942 года полковой писарь Колесников высказался откровенно: «Немецкая армия гораздо хитрее и способнее нашей. Посмотрите на их оснащение. А что есть у нас? Несколько древних самолетов. Газеты говорят, что мы остановим немцев, но это не так. Наша печать врет нам».

Иван Чехов в письме к жене повторял те же мрачные прогнозы: «Мы предпринимаем попытки атаковать, но противник окружает нас. Они забрасывают парашютистов перед нашими позициями и начали бомбардировки, в ходе которых погибло множество солдат. Другие из нас утонули, стараясь перебраться через Дон. Те, кто остался жив, были взяты в плен. Но немцы убеждены, что на Волге нам придется еще тяжелее. Они обещают утопить в Волге нас всех. Моя дорогая Катя, мои дорогие дети, здесь очень сложно выжить. Такое чувство, что мы все приговорены к смерти. И спастись нельзя: мы все или утонем, или будем убиты, или попадем в плен к врагу. В Сталинграде будет страшная бойня».

«Это был период ужасной паники, – вспоминает Тамара Калмыкова. – Каждый был перепуган до безумия».

Сталинградская битва началась 17 июля 1942 года, когда части недавно сформированной 62-й армии встретились с противником на реке Чир, притоке Дона. Новоиспеченная армия была спешно сформирована из резервов несколькими днями ранее и направлена в область Дона на прикрытие центральной части русского фронта. Именно туда пришелся основной удар немецких войск. 62-й армии не хватало людей и вооружения, в ней не было согласованности, большинство солдат не имело боевого опыта. Это было слишком тяжелое крещение огнем.

С самого начала все стало складываться наихудшим образом. Новый командарм генерал-майор Колпакчи перераспределил свои силы и, пока солдаты и техника все еще выгружались из поездов в его тылу, направил пять дивизий в первую линию обороны и только одну – во вторую. Недоставало времени, чтобы вырыть надлежащую систему окопов: земля стала буквально каменной из-за страшной летней жары. Вскоре в небе появилась немецкая авиация. «Их «Юнкерс-87» под вой сирен разбомбил все вдребезги, – вспоминает Мережко. – Затем пошли в атаку немецкие танки и пехота».

Битва на Дону

В начале августа 1942 года немцы отбросили 62-ю армию к ее основной линии обороны на Дону и получили возможность применить классическую немецкую тактику окружения при уничтожении основных сил русских на Дону. Герберт Селле из 6-й армии описывал этот момент так: «Нам наконец представился решительный шанс не только ударить по врагу, рискованно расположившемуся широким полукругом у Калача, но уничтожить его, захватив в «клещи» у Дона». В случае успеха такая операция открывала возможность быстрой атаки Сталинграда.

Александр Фортов, командир артиллерийской части 112-й дивизии, вспоминает те страшные июльские дни, когда они были отброшены к Дону: «Под непрекращающимися немецкими бомбардировками в условиях неразберихи нам не доставляли продовольствия. Мы старались выжить на сниженном рационе. Была ужасная жара: мне постоянно хотелось пить. В основном мы натыкались на обезлюдевшие деревни и пересохшие колодцы, на дне которых порою обнаруживали горькую, солоноватую воду».

Для Фортова и его товарищей напряженность ситуации была осязаемой. Они знали, что до атаки противника осталось совсем немного и она начнется, как только немцы достигнут высоты на западном берегу Дона. Паулюс, командующий 6-й немецкой армией, тщательно подготовился и применил традиционную немецкую тактику фланговой атаки с целью окружения и уничтожения противника. Немцами было создано две группы. Каждая состояла из танкового и двух армейских корпусов. Их задачей было прорваться через линии обороны русских к правому берегу Дона и, обойдя окруженного противника, встретиться на Калаче и уничтожить основные силы 62-й армии. После этого складывались самые благоприятные обстоятельства для нападения на Сталинград.

Утром 24 июля немцы предприняли массированную атаку по правому флангу 62-й армии при мощнейшей поддержке авиации. Вскоре их противник потерпел сокрушительное поражение. Они пробились через линию защиты русских, окружив две пехотные дивизии, и быстро достигли Дона.

Отреагировав на происшедшее самым неожиданным образом, начальник командного пункта 62-й армии полковник Журавлев прорвался в окруженную область, чтобы взять на себя командование войсками. Однако это эмоциональное решение не помогло спасти положение. 25 июля немцы прорвались к югу, разбив левый фланг 62-й армии.

В разгар битвы Колпакчи был смещен, и изменить ситуацию попытался представитель Ставки советского Верховного командования. Генерал-полковник Василевский предпринял танковую контратаку силами 1-й и 4-й танковых армий в надежде предотвратить полное уничтожение новоиспеченной армии. Но немцы уничтожили превосходящие танковые силы противника ударом с воздуха, а затем окружили все шесть дивизий 62-й армии на правом берегу Дона. Это было образцовой битвой окружения и создавало успешные предпосылки для штурма Сталинграда.

Анатолий Козлов служил офицером связи в 1-й танковой армии. Он откровенно рассказывает о происшедшем: «Во время отступлений нам всегда говорили, что мы отыгрываем время, что это сейчас главное. Однако если мы и выиграли время той скоротечной контратакой, то выигрыш достался нам слишком дорогой ценой. Из моей бригады, в которой было 75 танков, только три уцелело, а остальные утонули в Дону. В целом мы потеряли 700 танков. Немецкое воздушное превосходство не оставляло нам шансов. Враг вел себя невероятно самоуверенно: один немецкий самолет пролетел над нами так низко, что мы смогли сбить его из танка!»

Козлов остро критикует план кампании: «Решение остановить фашистов на таком удалении от Сталинграда – около ста километров от города – оказалось ужасной ошибкой. Превосходство врага было подавляющим».

Судьба отдельных дивизий 62-й армии – за рамками комментариев Козлова. Но мы проясним их судьбу. 192-я, прикрывавшая правый фланг армии, была полностью разбита, большая часть бойцов 184-й, в том числе и комдив, погибла. 181-ю в конечном итоге окружили, а 33-я гвардейская дивизия, лучшая в армии, сократилась до временного формирования в несколько сотен человек. 196-я дивизия своими силами пробилась из окружения, но понесла при этом страшные потери.

«Это был критический момент, – заключает Козлов, – для судьбы нашей страны, нашей Родины, которая теперь зависела от судьбы Сталинграда, и каждый из нас осознавал это».

Евгений Куропатков сражался в составе 196-й дивизии. Он вспоминает: «Нашим комдивом был Дмитрий Аверин. Мы уважали его, у него имелся большой боевой опыт: он воевал еще в Гражданскую и участвовал в битве за Киев в сентябре 1941-го. Он был высоким, выглядел довольно серьезно, и у него было достаточно оснований, чтобы так выглядеть. Мы были окружены немцами. К нам подошла часть северной группы Журавлева. 7 августа 1942-го враг начал массированное наступление. Немцы легко прорвали наши линии обороны, и их танковые колонны двинулись на наш КП».

Долгие годы Куропатков не имел представления о том, что произошло дальше: «Я даже перечитывал записи министра обороны по поводу 62-й армии, но там просто говорится, что утром 7 августа 196-я дивизия прекратила существование. Только в 1982 году, на сороковую годовщину битвы, я встретился с нашим дивизионным политработником, и он мне рассказал о трагедии, происшедшей дальше. Вражеские танки прорвали нашу оборону, и их группа пробилась к нашему КП. Аверин как раз находился там. У него было личное оружие, несколько гранат, один пулемет и небольшое подразделение охраны штаба. Конечно, так не повоюешь против танков. Аверин отдал приказ: «Спасите наше знамя!» И его комиссар обмотал знамя вокруг своего тела. Аверин дал ему пять человек в сопровождение и приказал переплыть Дон со знаменем. После этого комдива больше никто не видел. И все было абсолютно безнадежно, наш фронт распадался. Я совершенно не мог понять, что происходит, и чувствовал себя абсолютно беспомощным и потерянным».

«Русские были повержены в битве на уничтожение, – отмечает Герберт Селле с жестоким удовлетворением. – Враг в дополнение к многочисленным жертвам потерял около 1000 танков и 750 орудий. Более 50 000 бойцов оказались захвачены в плен». Селле вспоминает встречу с Паулюсом, командующим 6-й армией, сразу после такого успеха. Сталинград, казалось, был уже у них в руках. «Армия была полна надежд… Я встретился взглядом с Паулюсом. В его глазах застыл немой вопрос: неужели русские, наконец, действительно исчерпали свои силы?»

Драматическое отступление русских наложило свой отпечаток на Сталинградскую битву. Боевой опыт русских и немцев казался полярным. Но требовавшая мобильности, пространства и скорости война в русской степи, которая идеально подходила для немецких моторизированных частей, сменилась ближними боями среди разрушенных войной зданий Сталинграда. Пока немцы были еще убеждены в своей победе. Когда офицер из штаба Вермахта посетил передовые дивизии в городе в сентябре 1942 года, офицеры рассказывали ему, что сражаются с русскими не на жизнь, а на смерть, но верят, что захватят Сталинград в сжатые сроки.

Обе противоборствующие стороны хорошо изучили друг друга за время отступления русских войск по степи этим летом. В руках у немцев было пять козырей в битве за Сталинград. Разберем их по порядку.

Профессионализм

В 1942 году 6-я армия достигла исключительной высоты профессиональной организации. Красная Армия в Сталинграде не могла и мечтать о подобном. Она пошла другим путем. Ее руководители начали разрабатывать тактики боевых действий, приемлемые именно для такой армии, не пытаясь достигнуть уровня немецких войск.

Немцы были хорошо подготовлены и имели около двух лет уверенного боевого опыта. А какими были русские войска? Тамара Калмыкова, офицер связи 64-й армии, так описывает состояние армейского резерва: «Каким был армейский резерв в 1942 году, те самые армии, которые отчаянно бросили против немцев? Регулярная армия значительно истощилась за время предыдущих боев: многие были убиты и взяты в плен. А в армейском резерве находились добровольцы: юные коммунисты и старики, кто не был призван в начале войны. По большому счету, их формирования с натяжкой можно было назвать армиями или дивизиями, они не прошли даже надлежащей подготовки».

Ситуация усугублялась нехваткой вооружения. Калмыкова продолжает: «Долго ли могло служить противотанковое ружье, если к нему прилагалось только шесть коробок с патронами? Это ничто против двух-трех сотен танков. Поэтому многие солдаты бросались под танки с гранатами. Это было жестом отчаяния. У многих наших частей вообще не имелось надлежащего оружия, только лопаты и ножи».

Контраст между противоборствующими сторонами был разительным. «Эффективность действий немецких войск поражала воображение, – добавляет Калмыкова. – Нас просто изумляло, как они разворачивали свои войска. Приходится признать: они учили нас, как сражаться. И мы многое переняли у них: способы взаимодействия между различными частями, их систему связи, их рекогносцировку и картографию. Захваченные трофеи мы немедленно применяли против врага. Мы даже пользовались их картами!»

Военная машина немецкой армии работала как часы, и Анатолий Мережко признает это: «Немцы делали все в соответствии с планом. На рассвете всегда появлялся их самолет-разведчик. После короткого перерыва в дело вступали бомбардировщики, потом подключалась артиллерия, а затем атаковали пехота и танки. Нам не хватало ни силы, ни организованности, чтобы противостоять им. У нас не было ни танков, ни батарей артиллерийского прикрытия, ни каких-либо других дополнительных сил – только бойцы, состоящие в твоем подчинении, и оружие, которое у них в руках. Казалось, что мы совершенно беспомощны против немцев.

Наши контратаки были безнадежными. Нам давали команду атаковать после того, как нас в течение пятидесяти минут обстреливали немецкая артиллерия и авиация. При этом у нас не было никакой артподдержки, и как бы долго мы ни ждали, наша авиация не появлялась. Красной сигнальной ракетой нам отдавали команду к атаке хорошо укрепленных немецких позиций, по которым не проводилось никакой предварительной огневой работы. Мы крепили к винтовкам штыки и успевали пробежать триста метров перед тем, как фашисты открывали по нам столь плотный огонь, что приходилось отступать на первоначальные позиции. Нас охватывали такое отчаяние и злость, мы были до того растерянными… Снова и снова мы задавали себе вопрос, почему наше Верховное командование не помогает нам успешно бороться с противником».

Отчеты НКВД об июльских боях вполне соответствуют рассказу Мережко. После одного из боев в степи в них появилась следующая запись: «Танковые бригады 23-го корпуса начали атаку, не располагая какой-либо информацией о количестве врага, противостоящего им, при этом недоставало эффективного взаимодействия с пехотой, артиллерией и авиацией. Как результат, наши танки попали в засаду и оказались под огнем немецкой тяжелой артиллерии и атак с воздуха. Наши части были полностью разбиты. Враг продолжил продвижение».

С приближением Сталинградской битвы усиливались настроения отчаяния. Александр Воронов, артиллерист 13-й гвардейской дивизии, так описывает немцев: «Когда мы встречались с ними в городских боях, их дисциплина и организация ошеломляли нас. Мы тащили вручную наши артиллерийские снаряды на позиции. Это тяжелая, изнурительная работа. Затем мы складывали снаряды возле орудий, что было действительно опасно: если враг попадал в орудие, снаряды детонировали. У немцев же все было налажено по высшему разряду. Снаряды к орудиям они доставляли на моторизированных транспортных средствах, что значительно облегчало жизнь солдат. Свой боезапас фрицы размещали в стороне от орудия, снаряды лежали, аккуратно рассортированные по калибрам. Я был изумлен и угнетен разницей между нами».

Воронов делает ударение на том, как все это влияло на настроения бойцов: «Обладая такой превосходной системой обеспечения, в сентябре 1942-го немцы были доподлинно уверены в победе. А наша армия боролась только по обязанности. Мы были крайне ограничены в боеприпасах, и, естественно, это подрывало боевой дух наших солдат».

Чтобы спасти ситуацию, от русских требовалось найти способ спровоцировать сбой в отлаженном механизме немецкой военной машины. Мережко вспоминает: «За время столкновений с немцами в степи мы все-таки нащупали ряд их слабых мест. Их пехота боялась рукопашных и нервничала во время ночных боев. И то и другое мы стали применять в Сталинграде, надеясь, что это дезорганизует врага».

Разрабатывая тактику уличных боев, Красная Армия нашла отличную от немецкой систему и с успехом использовала ее. Эта система требовала от бойцов наличия качеств, изначально присущих русскому воину: стойкости и смелости, умения преодолеть невероятные трудности. Конечно, прошло определенное время, прежде чем такая тактика принесла конкретные плоды. Но уже с первыми успехами новый способ борьбы стал источником огромной гордости защитников Сталинграда. Он изменил психологическую атмосферу битвы, к простым русским солдатам вернулись надежда и вера в себя.