Текст книги "Моя безумная история: автобиография бас-гитариста RHCP (Acid for the children)"

Лучшее побережье

За шесть месяцев до этого, четырнадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят второго года нашей эры, мы покинули Нью-Йорк и переехали в Лос-Анджелес. Мы въехали в мотель «Нутель». Это была захудалая гостиница на Темпл-стрит – грязной городской дороге, которая вела в центр Лос-Анджелеса и пролегала в милях от пляжей и апельсиновых рощ, о которых я мечтал. Мотель «Нутель» был не местом для искушенного путешественника. Его заполняли неудачники, мелкие дельцы, наркоманы и проститутки. Из-за каждой двери доносился запах гнусных деяний. Но меня это не беспокоило. Я был заворожен новым миром. В наше первое утро я отправился на прогулку, и, хотя мне не попались ни красивые дома с бассейнами, ни девушки в бикини, меня поразили пальмы и далекие холмы. В бакалейной лавке я увидел кокосы и ананасы. До этого я видел только консервированные ананасы дольками. Это была настоящая экзотика, все вокруг было таким удивительным, меня наполняло ощущение неразгаданной тайны.

В тот день я навсегда полюбил процесс знакомства с новой культурой. Мне интересны обычные вещи: видеть, как кто-то идет по улице со странной прической и в плохо скроенных брюках, или наблюдать за работой продавца, который пробивает мне банку газировки. Я люблю это. Люблю то, насколько одинаково мы едим, срем, трахаемся и спим. Люблю то, насколько по-разному мы чувствуем и поступаем. Моя цель – определить различия в наших мотивах, чтобы взломать код. Я поражаюсь, когда вижу людей, жизнь которых протекает в других ритмах. Они еще не успели предать моего доверия, и мне не терпится поближе с ними познакомиться. Кажется, что в новом месте все возможно. Как будто ты – новорожденный ребенок, и перед тобой открыт весь мир.

Разъезжая с семьей в поисках квартиры, мы случайно наткнулись на съемки телесериала «Адам-12»[57]57
  «Адам-12» – история о буднях двух офицеров патрульной службы департамента полиции Лос-Анджелеса, ветерана Пита Маллоя и его молодого партнера Джима Рида.


[Закрыть]. Там же были настоящие актеры! Я знал этих парней! Это было шоу, которое я смотрел в Нью-Йорке, и я не мог в это поверить. Я был в центре Голливуда, в святилище, где все это происходило на самом деле.

Мы оставались в мотеле «Нутель» несколько недель, а потом переехали в двухкомнатную квартиру в районе под названием Миракл Майл на Орендж Гроув-авеню, недалеко от бульвара Олимпик. Мои родители спали в гостиной под роскошным одеялом из искусственного меха на нелепой огромной водяной кровати. А мы с Кэрин заняли спальни. Нам это место показалось очень даже неплохим: пальмы на улице и солнце в декабре. Я был полностью открыт для всего нового и готов к приключениям.

Новые друзья

Я сразу же принялся гулять. Я должен был пойти в школу только после Нового года, поэтому с утра до вечера просто бродил по округе, витая в облаках, пытаясь понять, как далеко я могу погрузиться в свои мечты.

Во время моей первой прогулки по бульвару Уилшир (о котором я услышал в комедии «Деревенщина из Беверли-Хиллз») у меня в кармане было немного мелочи, и я зашел в винный магазин, чтобы купить газировку, которую никогда раньше не видел – с клубничным вкусом в невероятной розовой банке. Она выглядела такой свежей и яркой, у нее был потрясающий насыщенный вкус. И я стоял, наслаждаясь ею, перед заведением «Стейк-хаус Джонни», купаясь в неоновом великолепии его массивной вывески. Ко мне подошли двое ребят, может быть, на год или около того старше. Подбадриваемый волшебством розовой газировки, я был готов завести друзей и уже собирался пошутить с ними или обсудить Доджерс. Но их лица не выражали дружелюбия, и один из них сказал: «Дай пять центов». Я был ошеломлен и сбит с толку. У меня было около пятнадцати центов, с которыми я не планировал расставаться. Я немного замялся. Они придвинулись ближе, и все тот же парень сказал уже более настойчиво: «С тобой говорит Дог Даг, сопляк! Ты хочешь, чтобы я тебя отделал?» И вот тогда я был уже официально напуган. Я нашарил в кармане пять центов и отдал ему. Они ухмыльнулись и ушли. И тогда я подумал, что попал в более серьезную передрягу, чем ожидал, и, кстати, все еще не увидел ни одного пляжа.

Я подружился с двумя рыжеволосыми веснушчатыми братьями Браунами одного со мной возраста, которые жили этажом выше. Том и его младший брат Тим были забавными ребятами. Мы стали играть в догонялки на подъездной дорожке и бегать вокруг квартала в поисках приключений. Через несколько дней после нашего знакомства они сказали, что мы можем пойти за угол к человеку, который даст нам пять долларов, если мы потрем его член. Это займет всего минуту. Я был в шоке, это звучало, как ужасный и мерзкий план. Они начали спорить, стоит ли нам это делать. У меня сложилось впечатление, что они уже делали это раньше, но до сих пор не пришли к единому мнению относительно того, хорошо это или плохо. Их спор быстро разгорелся, и они уже начали драться, выбивая друг из друга дерьмо и разбивая друг другу лица о тротуар. Кровь лилась рекой. Никогда раньше я не видел такого насилия между детьми, и меня это напугало.

Меня напугало их животное поведение, и уж точно я был против встречи с мужчиной с пятидолларовым пенисом. Но я все же был рад, что у меня появилась пара друзей, какими бы они ни были. Каждый день в нашем квартале мы встречали чересчур худого и тихого мальчика помладше. Почему-то Брауны смотрели на него свысока, но он всегда старался снискать их расположение. Он приносил им конфеты и молча протягивал с видом преданного пса. Как-то я взял конфету и почувствовал себя как в дурдоме: набор этих странных персонажей вызывал какой-то новый вид психоза, который был мне незнаком. Сумасшествие Западного побережья отличается от сумасшествия Восточного побережья. Здесь все были взволнованы сильным землетрясением, которое потрясло их мир за несколько месяцев до нашего приезда. Я чувствовал себя неуютно, мне было не по себе, и меня так и подмывало во что-то ввязаться.

Писающий мальчик

«Черт возьми! – кричала с утра мама Браун. – Чертов ребенок спит здесь и писает на кровать? Да что с ним не так? С этим маленьким засранцем? Кто-нибудь, уберите эту мерзость!» Прошлой ночью я спал в доме Браунов и обмочил постель. Я был в ужасе. Посреди ночи я тайком выбрался из детской комнаты, чтобы положить свои описанные простыни в корзину для белья и заново застелить кровать, но из-за того, что я не знал, где что находится, я не смог перестелить постель. Утром их мать обнаружила, что я натворил, и пришла в ярость. Я хотел провалиться сквозь землю.

Я забыл упомянуть, что писался в кровать… может быть, из-за желания привлечь к себе внимание? Но это происходило постоянно. Все это время я писался как безумный. Это был ужасный день сурка: неловкий и вонючий. Вечером я ложился спать, молясь, чтобы желание пописать разбудило меня, но каждый раз просыпался посреди ночи в море мочи. Мне постоянно снился сон, в котором я вставал, чтобы пойти в туалет, и был безмерно горд собой, что мне удалось разобраться с этой проблемой, а потом я опять просыпался на мокрых простынях. Я часто ничего не пил с обеда и до самого ужина и страдал от обезвоживания – черт, это все очень давило на меня. Я постоянно боялся, что мои друзья узнают об этом. И иногда они узнавали, и это было очень унизительно. Одно дело, когда ты – маленький мальчик и делаешь небольшую лужу, а когда тебе уже около десяти и по утрам ты просыпаешься в озере Гурон, – это действительно гребаный облом. Но по большей части люди были понимающими. Вскоре после того, как мне исполнилось двенадцать, я просто начал просыпаться по ночам, когда мне нужно, и этот кошмар закончился. Фух!

После нескольких недель общения с Тимом и Томом мы попались на краже в магазине или что-то типа того, и Брауны обезумели. Я до сих пор слышу мучительные крики, доносящиеся сверху, когда родители выбивали из них дерьмо. Весь день до нас доносились вопли, полные страдания. Определенно, это было самое страшное наказание, которое я когда-либо слышал. Мои родители смотрели на меня, подняв брови, и на их лицах было написано: видишь, мы не так уж плохи. Мама и Уолт были странными, невнимательными и часто витали в облаках, но Брауны казались больными людьми, которые вряд ли могут дать детям что-то хорошее.

Мне все еще казалось, что меня ждет что-то хорошее. Черт, я даже не могу объяснить это, но, несмотря на странное дерьмо, которое происходило, я все еще верил в свет, который я чувствовал внутри себя, и был невозмутим. Внутри было что-то приятное, будто я мог взмыть вверх и полететь, куда захочу.

По кругу

После Нового года я начал ходить в Центральную начальную школу Картея в районе Миракл Майл в Лос-Анджелесе. В школе в Ларчмонте не было заборов, там были большие открытые территории и бейсбольные площадки. И почти все ученики были белыми. А вот в школе Картея учились дети разных этносов, и даже ходили разговоры о «Калеках»[58]58
  «Калеки» – название уличных банд, состоящих в основном из афроамериканцев.


[Закрыть], которые могут взгреть кого угодно. Школьная площадка представляла собой огороженный кусок асфальта. Я привык к открытому пространству, и это ограждение казалось воинственным и чуждым.

Я был не на своем месте и не понимал, что происходит, постоянно наблюдая за всем со стороны. В мой самый первый день в школе мальчик из моего класса по имени Джек Айронс[59]59
  Джек Айронс – бывший барабанщик Red Hot Chili Peppers, принимавший участие в записи третьего альбома «The Uplift Mofo Party Plan».


[Закрыть] нарисовал картинку и передал ее парню, сидящему рядом с ним. Мальчик захихикал и передал ее следующему, следующему и так далее, пока ее не посмотрели все. Каждый получил удовольствие от картинки. Когда она дошла до меня, я увидел изображение уродливого искаженного лица, покрытого фурункулами и шрамами, с носа которого капали сопли. Надпись в мультяшном пузыре выше гласила: «Привет! Я Майкл Бэлзари!» Я не собирался в первый же день показывать свои чувства, поэтому решил посмотреть на это с юмором. Джек Айронс был драчуном, после школы все собирались вокруг него и смотрели, как он дерется с самыми крутыми ребятами. Джеки производил на меня впечатление, но драка меня пугала, я не мог представить себе, как с кем-то дерусь.

И до сих пор я ни разу не дрался. Я имею в виду не мелкие потасовки, а серьезный кулачный бой. Отчасти потому, что я боюсь получить травму, а отчасти потому, что это очень глупо. Сколько раз я видел, как люди начинают драться на концертах, в барах и на спортивных мероприятиях. Они всегда кажутся полными идиотами, которые просто хотят доказать свою мужественность. Мир и любовь, чувак. Мир и так достаточно жесток. Все, что не есть любовь, – есть трусость.

Вскоре после того, как я пошел в школу Картея, я прослушивался на главную роль в постановке «Оливер»[60]60
  «Оливер» – британский мюзикл Лайонела Барта по книге Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста».


[Закрыть]! После прохождения проб я начал проникаться идеей взаимодействовать с миром через актерскую игру. Я думал, что они совершили большую ошибку, выбрав на роль Джеффри Найтингейла этого маленького ублюдка. Я воображал себя хорошим актером и идеальным Оливером.

Я почему-то решил, что черные дети были самыми крутыми и на них можно равняться. Я тоже хотел носить красные, черные и зеленые гольфы и хотел, чтобы они меня приняли. Я решил, что баскетбол будет моим единственным способом завести друзей, поэтому начал играть каждый день.

Через пару месяцев я завел в Картее друзей. Джей Ди Купер и Джордж Робертс были хорошими ребятами, хотя иногда они посмеивались надо мной за то, что я белый. Джордж говорил: «Чувак, когда я был в животе у мамы, там было два варианта: шоколадное молоко или белое. Конечно, я выбрал шоколадное молоко, которое было очень вкусным! Что с тобой-то не так, дурень?!»

Это был бы отличный анимационный короткометражный фильм о том, как маленький Джордж задумчиво выбирает между двумя видами молока.

Джей Ди был выходцем с Ямайки, а его мать работала ночной сиделкой Граучо Маркса[61]61
  Граучо Маркс – американский актер, комик, участник комик-труппы, известной как Братья Маркс.


[Закрыть]. Я видел в доме Джей Ди записку, адресованную ей Граучо. Она гласила: «Дорогая [мама Джей Ди], ты такая темная, но ты делаешь мои ночи такими светлыми!» Был ли это расизм? Не знаю, но я любил Граучо и его гениальных братьев Маркс.

Как-то раз мы с Джей Ди устроили отличный концерт. Мы пошли на Голливудский бульвар, стучали руками по крышкам мусорных баков и дули в казу[62]62
  Казу – американский народный музыкальный инструмент. Казу представляет собой небольшой металлический, пластмассовый или деревянный цилиндр, сужающийся к концу. В середину цилиндра сверху вставлена металлическая пробка с мембраной из папиросной бумаги. Чтобы исполнять музыку на казу, нужно в него петь, при этом бумажная мембрана значительно меняет голос.


[Закрыть]. Положили шляпу на тротуар. И сыграли Stompin’ at the Savoy Бенни Гудмена, Chattanooga Choo Choo Гленна Миллера и Black and White группы Three Dog Night’s. Мы, должно быть, были чертовски милы. Два одиннадцатилетних мальчика: темный ямаец и голубоглазый блондинчик, весело шумящие, как маленькие негодяи. Тогда мы заработали вполне достаточно, чтобы сходить в кино или пообедать пиццей.

Мы были двумя мелкими парнями – самыми низкорослыми, но год или два спустя, уже в средней школе, мы участвовали в баскетбольном турнире два на два. И так ловко прыгали, что переиграли всех наших гораздо более высоких противников и победили. Вот именно. Да. Мы стали чемпионами.

В церкви

Я ходил в церковь с Джей Ди и его семьей. Служба показалась мне утомительной, но вечеринка с угощениями после службы была просто потрясающей. Жареная курица, картофельный салат и восхитительные пироги. После нас осталась целая гора использованных одноразовых тарелок.

До этого я лишь однажды пытался приобщиться к церкви. Мне было шесть лет, и, хотя мои родители никогда раньше не говорили о религии, я был вынужден ходить в воскресную школу. Суровая учительница рассаживала нас по кругу и начинала размахивать зловещей черной книгой, говоря: «Это лучшее, что было когда-либо написано!» Я очень любил слушать разные истории и мифы, что уж говорить о лучших из них. Да, истории были интересными, но каждый раз она останавливалась во время чтения и начинала нам все разжевывать, как будто мы были кучкой идиотов, пыталась доказать, что все это происходило на самом деле и что это было очень важно. Скука.

Пребывая в замешательстве после одного из таких уроков, я стоял в одиночестве в ярко освещенном коридоре, находя утешение в потрясающей коробке крекеров в виде животных, которую дала мне мама. Как раз в тот момент, когда я отгрызал восхитительно вкусную голову льва, по коридору прошла девочка в ярко-розовом платье и гольфах. Она была старше. Она остановилась, некоторое время смотрела на меня сверху вниз, а потом резко выбила коробку из моих рук, и печенье рассыпалось по полу. Она усмехнулась и ушла. А я подумал: «К черту церковь».

Перенесемся на минутку во времена жесткого панк-рока начала восьмидесятых, когда одна моя подруга пригласила меня в церковь в южном Лос-Анджелесе. Она знала, когда там будут выступать религиозные группы, путешествующие с туром, и, хотя я совсем не интересовался концепцией Бога, а религию открыто презирал, я пошел туда ради музыки. Группа была в ударе, их пение заставляло меня трепетать от переполнявших эмоций, а толпа сходила с ума от восторга. Это выступление было более насыщенным, чем любой панк-рок-концерт. Пожилые женщины как дикие дрыгали своими телами, кто-то что-то выкрикивал, музыканты играли как сумасшедшие, и все в комнате просто растворялись в своей вере. Как же мне это нравилось. Во время одного из воскресных мероприятий, когда я разговорился с одним из прихожан, я сказал ему, что не верю в Бога, а прихожу сюда только ради музыки, он отреагировал совершенно спокойно и сказал, что будет рад видеть меня на следующей неделе, хотя я был бедно одет и был единственным белым человеком в этом месте. Тогда я впервые подумал, что церковь может дать и что-то хорошее.

Когда я заканчивал шестой класс и пробыл в школе Картея уже полгода, мои родители купили дом в Голливуде на Лорел-авеню. Это был прекрасный дом в испанском стиле, с тремя спальнями и задним двором. Типичное жилье для Лос-Анджелеса. Вот тогда-то я и начал жить жизнью беспризорника. Не бездомного, не необразованного, а просто беспризорного.

Мама и Уолтер просто не обращали внимания на то, что я делал. Время от времени они заглядывали ко мне из какого-то забытого чувства долга, и я притворялся таким, каким хотел. Я не ночевал дома, ходил куда хотел и делал что хотел. Я был сам по себе.

Одиннадцать лет = огромные перемены. Меня волновало все, что со мной происходило, в моей жизни отсутствовало сдерживающее моральное суждение, у меня не было никаких предубеждений, и я стоял на пороге полномасштабного полового созревания. Девушки меня очаровывали, и я с нетерпением ждал, когда же раскроется эта прекрасная тайна. Каждый день я просыпался, готовый рисковать, чувствуя, что могу предложить нечто прекрасное. Я не знал, что это было, но знал, что это было что-то, полностью защищенное от внешнего мира. Полный эмоций, романтичный ребенок, меня волновало все, что происходило вокруг, у меня была богатая фантазия, я много читал и много бегал по улице. А в Голливуде было на что посмотреть. У меня было развито чувство собственного достоинства, но я часто без причины грустил, искал любви, поддержки и понимания. Я был готов на безумства, лишь бы доказать, что я живой. Что-то типа «я боюсь всего обычного, а значит, я существую».

Проделки пересмотрены

Я бродил по Голливудскому бульвару поздними вечерами, шатался до трех утра, искал скопления людей, наталкивался на что-то интересное. Часто подолгу гулял в одиночестве, возвращаясь домой поздно вечером. Как в джунглях: затаиться, держаться в тени, перемещаться быстро. Если я ходил по главным улицам, то часто получал предложения от мужчин. Это пугало меня до смерти, и я сразу же разворачивался и убегал со всех ног. Я возвращался домой ближе к рассвету, но мама и Уолтер не говорили мне ни слова.

Мы с друзьями крали все, что не было прибито гвоздями. Мы научились извлекать деньги из автоматов для игры в теннис и старых автоматов-видеоигр, которые находили в торговых центрах. Мы воровали в магазинах все, что могли. Маленькие уличные крысы.

Однажды я попытался ограбить старушку, подбежав к ней сзади и схватив ее сумочку, но она держала ее железной хваткой и как начала кричать во все горло: «Помогите!» Я рванул прочь, охваченный чувством вины. Хотя я постоянно воровал, у меня все же был свой кодекс – я воровал в магазинах и кафе, у которых, как мне казалось, было много денег. Так что нападение на беззащитную старушку нарушило мою не до конца продуманную этику воровства. Меня глубоко тронуло, что я заставил кого-то страдать. И хотя я потерпел неудачу, мне было ужасно стыдно.

* * *

Как-то я сидел один на автобусной остановке в Голливуде. Откуда ни возьмись появился пожилой сгорбленный старичок, который неспешно ковылял с помощью ходунков в мою сторону. Он приостановился. Его лицо было изрезано глубокими морщинами, глаза пожелтели и покрылись мутной пленкой. Посмотрел прямо в мои детские глаза и совершенно серьезно сказал: «Послушай меня. Сейчас самое время следить за своим здоровьем. Береги свое тело и душу. Ты не понимаешь, какой вред причиняешь себе сейчас, но, когда состаришься, будешь страдать. Делай все, чтобы сохранить здоровье. Будь честным и добрым человеком. Это все, что у тебя есть». Я сказал ему, что все в порядке, и он пошел дальше по Фэрфакс-авеню. Ангел-хранитель предупредил меня, но, увы, я не обратил внимания на его слова и позже заплатил соответствующую цену. Это было предзнаменование.

* * *

Я был влюблен в Кейт Трухильо – пацанку-чикано[63]63
  Чикано – латиноамериканское население Юго-Запада США.


[Закрыть], которая бегала с нами по улицам. Когда за одним из нас устроили погоню из-за какой-то мелочи и мы все побежали, как обезумевшие антилопы ото льва, она не стала изображать из себя невинную овечку и побежала вместе с нами. Мне нравилось, как она проявляла солидарность, нравились ее длинные черные волосы, ее проявляющаяся грудь и хриплый голос. Я знал ее всего несколько месяцев, когда она переехала в Саут-Гейт в Восточном Лос-Анджелесе, и мне скручивало желудок от страха, что я больше никогда ее не увижу. Чувство тоскливого одиночества ускоряло мое сердцебиение, и я видел ее прекрасное лицо в темноте моей спальни. Я должен был действовать. На следующие выходные она приехала навестить меня, и мне удалось провести с ней время наедине, на горячем асфальте начальной школы Лорела. Я спросил ее, не хочет ли она «встречаться» со мной, стать моей девушкой. Один из моих друзей уже предупредил ее о моих намерениях, и она была готова к моему вопросу. Она деловито ответила, что ей нужна ровно неделя, чтобы все обдумать. Целую неделю я почти не спал, мечтая о настоящем французском поцелуе и возможности взять ее за руку на людях. Я пытался, но не смог придумать способ повлиять на процесс принятия решения в мою пользу.

Неделю спустя я сидел на спортивной площадке в задумчивом ожидании, прямо как маленький политик в день выборов. Она появилась на площадке в обществе других ребят, а затем подошла ко мне со своим вердиктом. Она сказала, что однажды я сказал что-то, что показалось ей оскорбительным, а так как сказанного назад не воротишь, то она никогда не сможет стать моей девушкой. А потом начала хвастаться, что знает парней в Саут-Гейте, у которых плечи вдвое шире моих, стала показывать руками размеры тех самых плеч и называть прозвища этих парней. (Я никогда и не думал, что человека можно оценивать по размерам плеч!) Мои мечты разбились вдребезги.

* * *

Мы с Шадидом и братьями Сервантес устраивали состязания по лазанию и прыжкам и проходили целые кварталы, не касаясь ногами земли, перепрыгивая с одного дома на другой, иногда используя ветви деревьев, пожарные лестницы или балконы жилых квартир. Мы стояли у истоков паркура. Это было так круто… разбегаться, перепрыгивать через пропасть, иногда цепляясь за край следующей крыши одними только руками. Это такие чувства! Такие острые ощущения!

Наши игры не всегда удачно заканчивались. «Выход дракона» был великим фильмом, и мы боготворили Брюса Ли, подражали ему, устраивая драки друг с другом. Иногда мы заходили слишком далеко. Однажды Азиз треснул мне нунчаками по лицу и рассек лоб.

Из всей этой команды с Лорел-авеню я больше всего любил и уважал Хавьера – старшего из братьев Сервантес. Его семья переехала в Лос-Анджелес из Гвадалахары, Мексика. Хавьер и Пабло жили в маленькой квартире в Восточном Голливуде с матерью, еще одним старшим братом и двумя сестрами. Их мать работала дома швеей, а ее рабочий стол находился в шкафу. Чувствовалось, что у них прекрасные семейные отношения. Там мы всегда могли отведать что-нибудь вкусное, например кукурузные лепешки, поджаренные на огне, приправленные солью и скрученные в рулеты. А когда они могли позволить себе цыпленка, их мама готовила его космически вкусно.

Хавьер был сентиментальным и умным ребенком, похожим на старшего брата. Однажды, уходя от них, я без спроса сунул себе под мышку кусок цыпленка. Когда я вышел, он спросил, что я прячу. «Ничего», – ответил я. «А как насчет куска цыпленка у тебя под мышкой?» – спросил он. Я смутился и покраснел. Он спустил мне это с рук, уточнив, что я – член семьи, и все, что мне нужно было сделать, это попросить. «Повзрослей, – сказал он. – Включи мозги и перестань думать, как ребенок». Он говорил, что я достаточно умен, но попаду в беду, если не возьму свою жизнь под контроль. Он был внимательным и заботливым и давал мне лучшие советы, которые я от кого-либо получал, включая родителей. В тот день я шел домой по улицам Голливуда, жевал вкусную куриную ножку и чувствовал огромную любовь к Хавьеру.

Мы пробирались в театр Фэрфакса – сначала приходили на проходившую там субботнюю синагогальную службу, потом поднимались наверх, чтобы спрятаться в ванной комнате в ожидании начала утренних сеансов. Мы смотрели такие фильмы, как «Жизнь и времена судьи Роя Бина», «Афера», «Бумажная луна», «Иеремия Джонсон», «Приключения „Посейдона“». Мне нравилось коротать дни в кино, теряясь в альтернативных мирах.

Как-то, когда мы сидели на ортодоксальной еврейской службе, нам сказали, что нужно покрыть головы, так как у нас не было ермолок[64]64
  Ермолка – в иудаизме – круглая шапочка, плотно прилегающая к голове.


[Закрыть], и нам на головы положили бумажные салфетки. Я от души расхохотался, увидев Пабло, младшего брата Хавьера, с салфеткой на голове. Он нарочно проделал дырку в центре салфетки, так что большая прядь волос торчала вверх, как будто из его головы росло растение. Затем он сказал со своим мексиканским акцентом: «Я еврей, я еврей!» Это было очень смешно. Пабло был милым, забавным ребенком, и эти два брата были для меня большим подарком судьбы. Всякий раз я с особым трепетом отношусь к концертам в Гвадалахаре, вспоминая своих дорогих друзей Сервантес.

* * *

Миллион лет спустя я связался с Хавьером, у которого уже была своя автомобильная мастерская и много преданных клиентов, которые любили его за честность и надежность. Он рассказал мне, что Пабло ехал на своем мотоцикле в Гриффит-парке по запрещенной зоне. Его заметили полицейские и по громкоговорителю велели остановиться. Он не хотел получить штраф и поэтому не послушал их. Они застрелили его прямо там, в парке. Об этом даже не упомянули в газете. Мое сердце разбилось. Я люблю тебя, Пабло.