Текст книги "Моя безумная история: автобиография бас-гитариста RHCP (Acid for the children)"

Табель успеваемости

 
Как иглой, вглубь под кожу,
Заполняя пустоту…
 

– Джони Митчелл, «Blue»

Во время учебы в Центральной школе бо́льшую часть времени я чувствовал себя одиноким. Я уже свыкся с этим состоянием, и оно не выбивало меня из колеи, но я помню, как моя мать однажды спросила меня, почему в моем табеле успеваемости написано: «Не общается со своими сверстниками». Я спросил маму: «Что такое сверстник?» О чем, черт возьми, они говорят? Я думал, что я нормальный.

1978 год, Средняя школа Фэрфакса. Во время обеденного перерыва я сидел на скамейке на улице и расправлялся со своим неряшливым Джо[37]37
  Неряшливый Джо – сэндвич, состоящий из говяжьего или свиного фарша, лука, томатного соуса или кетчупа, вустерширского соуса и других приправ, подаваемых на булочке для гамбургера.


[Закрыть] и пакетом молока, когда ко мне подошла девушка, которая мне нравилась. Она была умной и скромной и чертовски хорошо играла на флейте в школьном оркестре. С искренней добротой она спросила: «Майк, ты в порядке? Ты выглядишь ооочень грустным, как будто ты совершенно несчастен. Я беспокоюсь о тебе». Я был удивлен ее вопросом. «Да, все хорошо, просто сижу здесь и отдыхаю».

И я на самом деле чувствовал себя совершенно нормально. Но я уже привык к меланхолии: и за время, проведенное с сестрой в подвале родителей Уолтера, и за то время, что я НЕ ОБЩАЛСЯ СО СВЕРСТНИКАМИ в Центральной школе. Я привык к своему одиночеству. Мне оно не казалось странным, хотя другие продолжали на него указывать. В моей жизни было много радостей, но нет дыма без огня, и я думаю, что мне просто нравилось быть грустным и задумчивым. Это то, что я понимал. Дудали ду.

2018 год. Почему каждый раз, когда я читаю о детях, испытывающих трудности, я сразу начинаю плакать? Неужели все эти невыплаканные слезы остались с тех времен, когда я был ребенком? Даже когда я очень счастлив, из меня готовы вырваться потоки слез, вызванные самой наигранной сентиментальной фигней. Я могу разрыдаться над газетной статьей, телевизионной рекламой, всем, что как-то связано с несчастным ребенком.

Удар Стук Свист

Держу руки на поясе, а затем упираю их точно в питчерскую горку, как фриковатый Док Эллис[38]38
  Док Эллис – бывший американский профессиональный игрок в бейсбол.


[Закрыть] под кислотой, из центра моего маленького тела хлещет бесконечная сила, я ощущаю кончиками пальцев швы на мяче и делаю самый сильный бросок вниз по Лорел-авеню, на который только способен. А затем слышу сладчайший звук УДАРА мяча о самый центр вытянутой перчатки Баттальи. Приглушенный голос: «Так, хорошо – доберись до зеленой машины на подъездной дорожке у дома старушки…» Беги, беги по мостовой, беги, прямо в груди отзывается глухой СТУК о перчатку из свиной кожи, свистки, вопли и блеск глаз. Теплый экстатический свет движения. Полная скорость, тело идеально выравнивается, вытягивается в струну, как русский балетмейстер. Я огибаю идеальную дугу и со СВИСТОМ проношусь обратно вниз по двору.

* * *

Я влюбился в спорт: занимался им, смотрел, как занимаются другие, и восхищался его героями. Меня переполняли эмоции после того, как я прочел биографию Лу Герига[39]39
  Лу Гериг – прозванный за выносливость «Железный конь» – защитник первой базы Главной лиги бейсбола.


[Закрыть]. Эрл «Жемчужина» Монро[40]40
  Эрл «Жемчужина» Монро – американский профессиональный баскетболист, выступавший в Национальной баскетбольной ассоциации за «Балтимор Буллетс» и «Нью-Йорк Никс».


[Закрыть] и Микки Мэнтл[41]41
  Микки Мэнтл – американский профессиональный бейсболист, полевой игрок (аутфилдер) и защитник первой базы «Нью-Йорк Янкиз».


[Закрыть] как будто однажды прибыли из космоса и ступили на нашу землю. Спорт был для меня музыкой и опорой. Турнирная таблица – единственное стабильное в нашей безумной культуре, что сохраняет меня в здравом уме. Это началось в Ларчмонте и с каждым годом только усиливалось. Радость. Удовлетворение. Общность и связь.

Через пару лет мама с Уолтером подошли ко мне и попросили называть Уолтера «папой». Это было странно и слишком рано, но я уже давно не видел своего настоящего отца и не думал о нем, и я любил Уолтера, поэтому согласился. Я хотел, чтобы он был счастлив. Желание происходило отчасти из моих добрых намерений, а отчасти из-за того, что несчастный Уолтер был пугающим Уолтером, а грустный Уолтер – непредсказуемым.

Из грязи

Я стал воровать в магазинах.

Да что там говорить, я был самым настоящим вором! Полагаю, это связано с тем, что в семилетнем возрасте у меня поменялся отец и образ жизни. В воровстве я был очень хорош, и меня ни разу не поймали, по крайней мере, пока я был ребенком. Каждый раз, заходя в магазин, я что-нибудь стаскивал – обычно конфетку или какую-нибудь мелочь, которую мог спрятать в карман. Мне просто хотелось обладать чем-то. И я пользовался своей миловидностью и кажущейся невинностью, чтобы это заполучить. Я обзавелся друзьями, которые тоже были не против воровства, и занимался этим до позднего подросткового возраста. Я (мы) воровал(и) у людей, в домах и ресторанах. Я вытаскивал деньги из кошелька своей матери, пробираясь в ее комнату глубокой ночью, когда она уже спала, чтобы взять двадцатку из сумочки. Из сумочки моей мамы, которая была единственной, кто работал полный день, чтобы прокормить семью. В моей жизни не было никакого путеводного света – никакого взрослого, который объяснил бы мне, что все едино и что ограбить кого-то – значит ограбить самого себя. Я был морально неполноценным человеком, и боль от резких перемен сбила меня с пути.

Потоки любви

Я искал любовь в лицах людей, которых встречал на улице. У меня не было близких отношений с родителями, поэтому друзья стали для меня всем. Что-то внутри было сломано, мне нужен был кто-то, кто мог бы меня починить, и на удивление вскоре я встретил других таких же нуждающихся, как я. Моя жажда любви была всепоглощающей, и инстинкт подсказывал мне, что игнорировать ее значило бы навсегда лишиться способности любить. Я должен был оставлять свое сердце открытым, несмотря на боль. Но любовь, которой я жаждал, была так сильна, что я не знал, как ее контролировать. Часто я ловил себя на том, что меня сносит ее диким течением и я в панике борюсь изо всех сил, чтобы оставаться на плаву. Пройдет много времени, прежде чем я научусь плавать, просто оставаться на поверхности или отдыхать на берегу.

Когда у меня появился «лучший друг», он стал моей семьей.

В Ларчмонте я завел нескольких друзей. Вниз по улице жила семья Батталья, в которой было четыре сына – трое из них примерно моего возраста. Они были теми еще оторвами, и мы занимались самыми обычными мальчишескими делами: хулиганили, бегали по лесу, тренировались. Я бы не назвал наши отношения крепкой дружбой, мы просто много дрались, играли и болтали о всякой ерунде. Старший из братьев – Донни Батталья – однажды швырнул меня о стену, и я попал в больницу, где мне наложили швы на голову. Но нам было очень весело. В какой-то момент им запретили со мной играть, потому что я сквернословил, вдобавок их родители считали меня странным ребенком. Я начал влипать в неприятности, был несдержан и безумно ругался. Виртуозно владея нецензурной лексикой, я наслаждался эффектом, который вызывали мои высказывания. Будто я должен был доказать, что я – самый дикий из всех. Мне доставляло удовольствие создавать хаос и подливать масла в огонь. Дурача людей таким образом, я чувствовал радость и свободу, восторг и ликование.

Потом я подружился с Питером Аппельсоном. Невысокого роста, как я, он был необузданным, творческим и энергичным ребенком. Когда я впервые его увидел, около тридцати детей гонялись за ним по двору Центральной школы. Он был как дикое животное, которое невозможно поймать. А его преследователи кричали: «Никто его не догонит! Он как маленький гепард!» Мы придумывали танцы и однажды даже воссоздали поединок на ножах из «Вестсайдской истории», используя вместо ножей ручки. Мы веселились по полной, но я был немного зашуганным. В нашей дружбе Питер всегда занимал ведущее положение, и иногда он делал мне больно, когда мы в шутку боролись: однажды он безжалостно закидал меня яблоками на своем заднем дворе. А еще как-то раз после нашей словесной перепалки его мать отчитала его, сказав: «Питер, ты должен быть добрее к Майклу! Он такой ранимый!» А я тогда подумал: «Что, правда? У меня есть какая-то индивидуальная особенность?» Мне это даже понравилось. Ее слова помогли мне понять свои чувства.

Я всем сердцем полюбил книгу Ивэна Родса «Принц Центрального парка» о маленьком мальчике, который живет в несчастливом доме в Нью-Йорке. Он сбегает из дома и строит себе дом на дереве в Центральном парке. Меня покорили его изобретательность и самостоятельность, то, как он собирал материалы для постройки собственного дома, как со своим щенком наблюдал за миром внизу, как перехитрил злобного наркомана, который его преследовал, и его душевная дружба с пожилой женщиной. Я мечтал о том, чтобы попытаться повторить его приключения.

Самое приятное

Моим последним другом в Ларчмонте был Стивен Пол, живший по соседству. Его отец умер незадолго до того, как мы познакомились, а я потерял своего, когда он вернулся в Австралию. Каким-то образом мы заполнили друг для друга эту образовавшуюся после потери пустоту. Стивен был светловолосым бледным мальчиком с добрым сердцем, на год старше меня. И до, и после этого (до тех пор, пока спустя целую жизнь я не встретил Энтони Кидиса) ни с кем у меня не было такого взаимопонимания. Нас объединяла страстная любовь к книгам.

Все остальные мои друзья были грубыми уличными пацанами. Мы играли в спортивные игры, пердели и орали, но со Стивеном все было совсем по-другому. Бесчисленные часы мы проводили, сидя в его комнате и читая, и это было самое приятное занятие. Нэнси Дрю, тайны Агаты Кристи, «Хоббит». В то время существовала образовательная кампания: по всему Нью-Йорку были развешаны плакаты на стенах и наклейки на бамперах автомобилей с надписью: «Читай! Будь всем, чем хочешь быть». Мы часто звонили друг другу и говорили смешными мультяшными голосами: «Давай будем всем, чем хотим быть!», а потом я со всех ног бежал к нему домой. Мы обожали книги и могли проводить вместе целые дни, просто читая в тишине. В его доме все было прекрасно, и не было того угрожающего непостоянства, которое не покидало мой дом. Мы часто говорили по душам, а иногда безудержно смеялись – это были очень необычные отношения двух маленьких мальчиков.

Мы сидели и слушали альбом The White Album[42]42
  The White Album («Белый альбом») – десятый студийный альбом The Beatles и единственный двойной релиз группы. Альбом, выпущенный в 1968 году, более известен как «Белый альбом» из-за своей белой обложки, на которой нет ничего, кроме названия группы (на ранних изданиях фигурирует еще серийный номер).


[Закрыть], подпевая и листая книгу с иллюстрациями Питера Макса к песням The Beatles. Мы играли на свежем воздухе, а еще рыбачили и катались на коньках на пруду. Но самое лучшее, самое редкое и прекрасное, что было между нами, – это чуткость и доброта. Это дарило столько свободы – быть открытыми.

Мама Стивена занималась политикой и, в соответствии со своими либеральными взглядами, ненавидела президента Ричарда Никсона. Она работала в местном избирательном штабе его оппонента Джорджа Макговерна, куда мы со Стивом часто ходили, чтобы поиграть в дартс с фотографией Никсона в качестве мишени. Когда Никсон проводил предвыборную кампанию, его кортеж проезжал через наш город, и я стоял на обочине дороги в своих расклешенных штанах с божьей коровкой, держа в руках табличку с надписью: «Больше никакого Никсона». Я ничего не знал о политике, только обрывки просочившейся информации об Уотергейте, но мне было приятно протестовать против этого ублюдка.

Панк мертв

Когда нам было по десять лет, мы со Стивеном шли к бассейну и увидели проезжающий мимо фургон с хиппи. Фургон был разрисован радугами и символами мира. Из окон высовывались длинноволосые бородатые парни и девушки с волосатыми подмышками, на всю округу играл Хендрикс. Нам нравились хиппи, и мы закричали: «Эй, ребята! Хиппи! Ура! Юхууууу!» Фургон с визгом остановился, съехал на обочину, и из него выскочили трое парней. Они погнались за нами с криками и угрозами: «Ах вы, мелкие ублюдки! Мы вас на хрен убьем!» Мы знали, как срезать путь через кусты, и в ужасе бросились бежать, спасая свои шкуры. Вот вам и хиппи с их «миром во всем мире».

Возможно, после этого я стал скептически относиться к движению хиппи. Как-то раз в солнечную погоду мы со Стивеном и его братом и сестрой гуляли у пруда, и тут появился подросток-хиппи. Он был старше нас. У него были длинные волосы, ремень с пряжкой в виде знака «мир», расклешенные вельветовые штаны и очки, как у Джона Леннона на носу, как у Икабода Крэйна[43]43
  Икабод Крэйн – вымышленный персонаж и главный герой в рассказе Вашингтона Ирвинга «Легенда о Сонной лощине», впервые опубликованном в 1820 году.


[Закрыть]. Он сел рядом со мной с философским видом, скрестив ноги, как гималайский мудрец, и спросил: «Во что ты веришь?» Я робко пробормотал в ответ, что не знаю, но он продолжал давить на меня и становился все более агрессивным: «Ты веришь в мир и любовь или в войну?!» Кое-как я прошептал: «В мир и любовь», но он поставил меня в неловкое положение, я чувствовал себя как дерьмо. Мне просто хотелось, чтобы он на хрен отвалил и оставил меня в покое.

Когда мне было одиннадцать, я прочитал книгу Винсента Буглиози Helter Skelter[44]44
  В России книга была издана под названием «Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне» издательством «Пальмира» в 2017 году.


[Закрыть], и она напугала меня до усрачки, а когда я стал подростком в середине семидесятых, хиппи уже снимались в рекламе Coca-Cola и учили мир петь. Их одежду продавали в местных универмагах, и ее покупали ребята из моей школы, которые смеялись надо мной и называли меня педиком. Позже, когда я открыл для себя панк-рок с его антикорпоративным настроением и чувством народного единства, я обрел истинную любовь и чувство единения. Это было своего рода сообщество, в котором я чувствовал, что могу быть самим собой и могу внести свой вклад в нечто прекрасное. Каждый концерт – это смесь неистовства и эмоциональных страданий. Все это не ради денег. Оба эти движения были направлены против истеблишмента и использовали прекрасное искусство, чтобы дать голос разочарованной молодежи. Но я думал, что хиппи были просто трепачами. Я люблю рок шестидесятых годов, я знаю, каким великим был Дилан, да черт возьми, у меня на руке набита татуировка с изображением Джими Хендрикса. Но, когда я стал старше, мне показалось, что все хиппи продались этому человеку, спрятавшись в своих маленьких фальшивых пузырях, что они просто не могли справиться с дикостью, сложностью и суровой правдой панк-рока. Раз в сто лет я встречаю настоящего хиппи, и это трогает меня за душу, но это случается чертовски редко. Джордж Клинтон[45]45
  Джордж Клинтон – афроамериканский композитор и вокалист. Считается одним из основателей музыкального направления фанк. В 1997 году включен в Зал славы рок-н-ролла.


[Закрыть] сказал мне, что Вудсток[46]46
  Вудсток – один из знаменитейших рок-фестивалей, прошедший с 15 по 18 августа 1969 года. Событие посетило около 500 тысяч человек, а среди выступавших были такие исполнители, как The Who, Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Creedence Clearwater Revival, Джоан Баэз, Джо Кокер, Джими Хендрикс, Grateful Dead, Рави Шанкар, Карлос Сантана и многие другие. Вудсток стал символом конца «эры хиппи» и начала сексуальной революции.


[Закрыть] был концом настоящих хиппи, после чего все это движение было выставлено на продажу. А еще он сказал, что песней, которая подвела итоги шестидесятых годов, была She’s Leaving Home группы The Beatles.

В то же время, когда я был еще ребенком и жил в Нью-Йорке, все старшие братья моих друзей отправлялись во Вьетнам, а возвращались ранеными, искалеченными или в гробах. Это было ужасно, и в скором времени мне, возможно, предстояло повторить их судьбу, и, как ни парадоксально, я надеялся, что хиппи каким-то образом спасут меня от этого.

Визг и скрежет

Временами я ощущал свет другой музыки, помимо той, которую исполнял Уолтер. The Beatles безгранично разжигали мое воображение, вызывая в моей голове всевозможные кинематографические сюжеты. Я только начинал знакомиться с другим миром музыки, но не отделял одно от другого. Я любил The Beatles, я любил Чарли Паркера[47]47
  Чарли Паркер – американский джазовый саксофонист и композитор, один из основателей стиля бибоп.


[Закрыть]. Хорошая музыка – это хорошая музыка.

Однажды я услышал, как из соседнего дома доносится грохот. Я прошел по подъездной дорожке и с любопытством заглянул в окно гаража. Длинноволосые тощие парни энергично играли на гитарах и барабанах и пели что-то о жвачке. Я был заворожен, но, когда певец с диким взглядом, который плевал между фразами на пол, повернул голову, посмотрел на меня и улыбнулся, я испугался и убежал.

В другой раз – это было ранним вечером, и я собирался пойти в дом по соседству, чтобы потусоваться со Стивеном Полом, – друг Уолтера сказал, что подвезет меня. Я заверил его, что это совсем рядом, но он настоял. Мне нравился этот мужик, и я согласился. Его звали Питер, он был прикольным длинноволосым чуваком, ветераном Вьетнама, который иногда приходил к Уолтеру. Однажды он наполнил ванну обжигающе горячей водой, лег в нее и закурил. Он оставил дверь открытой и стал выкрикивать мне шутки, рассказывать, как прекрасна горячая ванна, и истерически хохотал, пока его тело становилось красным, как свекла. В ту ночь мы сели в его машину, чтобы проехать сто футов[48]48
  100 футов = 30,48 метра.


[Закрыть] до дома Стивена. У него был маслкар[49]49
  Маслкар (musclecar) – класс автомобилей, существовавший в США в середине 1960-х – середине 1970-х годов.


[Закрыть], двигатель начал глубоко рычать, Питер включил свою прокачанную стереосистему и поставил музыку, выкрутив громкость на максимум. Это была какая-то дикая психоделическая рок-музыка, от которой у меня волосы встали дыбом. Мои глаза широко распахнулись, как два блюдца, когда он нажал на газ и выехал на дорогу на безумной скорости. Сила тяжести и музыка пригвоздили меня к сиденью автомобиля. Он доехал до конца квартала, где резко развернулся на сто восемьдесят градусов и покатил обратно вверх по кварталу, с визгом остановившись перед домом Стивена. Музыка гремела так громко, что я не мог разобрать ни слова, когда он что-то крикнул мне и разразился громким смехом. Я вышел из машины в приподнятом настроении. Я подумал: «Вот это да!» Все остальное время, что я жил в Нью-Йорке, всякий раз, когда я доходил до конца улицы, я видел двадцатифутовый[50]50
  20 футов = 6,096 метра.


[Закрыть] след тормозов на дороге. И вспоминал минуту абсолютной свободы! Минуту рок-музыки.

* * *

Пять лет спустя я вошел в столовую, где за столом сидел Уолтер. Он говорил по телефону, его голос был спокойным и мягким. А потом я вздрогнул, когда он вдруг яростно закричал и в отчаянии швырнул телефон о стену, разбив его вдребезги. Питер покончил с собой.

Острые углы

В доме ходили разговоры о том, что мы переедем на Манхэттен, и это меня пугало – мысль о том, что там не будет леса, в котором можно спрятаться, а только сталь, бетон, стекло, безжалостная масса людей, слишком много жестких острых углов, от которых нет спасения. Я понятия не имел, что ждет меня в будущем, но знал, что не хочу носить ботинки. «Это будет похоже на то, как живут герои сериала „Я люблю Люси“?»[51]51
  «Я люблю Люси» – американский комедийный телесериал 1950-х годов. Сериал считается одним из самых популярных и влиятельных за всю историю телевидения, завоевал пять премий Эмми.


[Закрыть] – спросил я. Но мне ответили, что такое бывает только по телевизору.

Но ближе к концу 1972 года мама с Уолтером ошарашили нас, сказав, что мы переезжаем в Лос-Анджелес ради музыкальной карьеры Уолтера. Тогда в нашей жизни настал еще один поворотный момент. Мы отправлялись на запад, где было больше возможностей для студийной работы и для того, чтобы начать все с чистого листа. Правда заключалась в том, что Уолтер никогда не сможет начать все с чистого листа, пока не разберется со своей безудержной наркоманией и алкоголизмом. Но мы поймем это гораздо позже.

Переезд в Лос-Анджелес был выше моего понимания, но я был взволнован и примирился с переменами. Я по-прежнему считал, что идеальный образ жизни – это постоянно бегать полуголым, и мне казалось, что у меня есть для этого все шансы. А еще у них были «Доджерс»[52]52
  «Доджерс» – профессиональный бейсбольный клуб из Лос-Анджелеса.


[Закрыть], «Лейкерс»[53]53
  «Лейкерс» – профессиональный баскетбольный клуб из Лос-Анджелеса.


[Закрыть] и «Рэмс»[54]54
  «Рэмс» – профессиональный клуб по американскому футболу из Лос-Анджелеса.


[Закрыть], и все это звучало круто. Калифорния была другим миром: пальмы, солнце, пляжи, телевизионные актеры, Джерри Уэст[55]55
  Джерри Алан Уэст – американский баскетболист, всю свою профессиональную карьеру выступавший за клуб Национальной баскетбольной ассоциации «Лос-Анджелес Лейкерс».


[Закрыть], Анита Брайант[56]56
  Анита Брайант – популярная американская певица конца 1950-х – начала 1960-х годов.


[Закрыть], Микки-Маус, апельсины, медведи и гигантские секвойи.

А вот Кэрин была потрясена и не скрывала своих чувств. Она не могла поверить, что с нами так поступают. Я наткнулся на нее и ее подругу, сидевших на парковке местной церкви, печально баюкающих бутылку клубничного вина. Она выразила свое глубокое отвращение к решению наших родителей, сказав, что это было бездумно и подло по отношению к нам.

И все же в душе я был счастлив. Единственное, что заставляло меня грустить, – это расставание со Стивеном Полом, которого я любил. Я полагал, что родители приходят и уходят, семьи бывают странные и ненадежные, но настоящий друг – это большая редкость, которую нужно ценить.

Эти пять лет в пригороде Нью-Йорка, с 1967 по 1972 год, бесповоротно меня изменили. Первую половину мы провели в строгости, с установленными правилами и расписаниями. Вторая половина перевернула все с ног на голову, предоставив небывалую свободу. Я предпочитал свободу, хотя был бы не против, если бы обо мне чуть больше заботились. Но, эй, какого хрена.

Часть вторая

Время Робина

Пробиваясь сквозь серый густой смог, жаркое голливудское солнце нещадно припекало мою грязную белокурую голову. Мои перепачканные руки двенадцатилетнего мальчишки с обгрызенными ногтями пытливо шарили по стене, тянулись вверх к туманному небу и искали, за что бы ухватиться. Они вцепились в водосточную трубу, пролегающую вдоль края крыши. «Ай, черт!» – воскликнул я, ободрав кожу с предплечья, одновременно извиваясь всем телом в попытке залезть на крышу с помощью подталкивающих снизу рук. Забравшись наверх, я встал на четвереньки и протянул руки вниз, чтобы помочь Азизу, а потом и Омару Шадиду – двум смуглым кудрявым братьям из Иордании, с которыми я бегал по улицам. Я вытащил из заднего кармана отвертку и принялся работать над вентиляционным отверстием в горячей просмоленной крыше. Я просунул отвертку под металлическую раму и надавил на нее всем своим маленьким жилистым телом. Выдернув шурупы из гниющей древесины, я ослабил всю конструкцию. Мы втроем несколько раз сильно пнули ее, и она опрокинулась, обнажив в крыше большую прямоугольную дыру. «Майк, спускайся вниз и открой заднюю дверь», – сказал Азиз. Я, насколько мог, спустился вниз по вентиляционному отверстию и завис в нескольких футах от пола – мои кеды касались запачканного жиром гриля для бургеров. Я спрыгнул в пустую закусочную – перед стойкой стояли незанятые табуреты, а в воздухе не было слышно ни единого звука. Это было очень необычное ощущение. Было так странно находиться сейчас в этом месте, где всего несколько недель назад я сидел со своей мамой и ел клаб-сэндвич, а милый старичок в грязном белом фартуке обслуживал нас и игриво улыбался маме. Сейчас тут было закрыто и пусто. Как будто я был в городе-призраке или в странном сне.

Через окно я увидел еще одних наших друзей – братьев-гвадалахарцев – Хавьера и Пабло Сервантесов. Они ездили на велосипедах вокруг здания, бдительно наблюдая за периметром. Ранее Хавьер сказал с мудрым видом: «Я туда не пойду», а затем авторитетно посмотрел на своего младшего брата Пабло, сказав: «Ты тоже не пойдешь».

Я впустил Шадида через заднюю дверь. Мы стали ломать голову, как же взломать кассовый аппарат, но никак не могли придумать. Безуспешно попытавшись открыть его отверткой, я занервничал и сдался. Омар нашел банку с мелочью, а мы стали набивать карманы конфетами, которые увидели под прилавком: M&M’s, Snickers, Three Musketeers. Это была настоящая сокровищница, и у меня от предвкушения потекли слюнки. А затем, прежде чем я смог придумать еще одну шутку, чтобы произвести на своих пособников впечатление своим бесстрашием, меня охватил ужас…

ВИЗГ КОЛЕС, СКРЕЖЕТ ТОРМОЗОВ, ВОЙ СИРЕН ВУУ ВУУ ВУУ. КТО-ТО ГОВОРИТ В МЕГАФОН: «ВЫХОДИТЕ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!»

Мы застыли на месте. Шок. Черт. Черт возьми. Накрыли… Потом нам троим заломили руки за спины, крепко, до боли сковали наручниками, посадили на заднее сиденье полицейской машины. И вот мы едем по Мелроуз-авеню. Двенадцатилетний Омар плачет и высоким надтреснутым голосом боязливо спрашивает полицейских, сидящих впереди: «Сэр, нас покажут по телевизору?» Я смотрю на него с презрением и думаю: «Нет, нас не покажут по телевизору, чертов идиот». Устрашающих размеров усатый коп оглядывается на нас, как будто мы – самые жалкие существа, которых он когда-либо видел, и его низкий голос оглушает меня: «Нет, мелкий засранец, но никто из вас не устроится на приличную работу до конца ваших дней».

Это сильно отразилось на моих домашних. Сработала карма. Впервые в жизни меня осенило, и вот мой Урок № 1: то, что ты делаешь сейчас, может серьезно испортить твое будущее.