Текст книги "Рыбалка в море демонов"

Голос Гильдмирта в какой-то момент, должно быть, стал частью той паутины сна, которая опутывала мозг Уимфорта, потому что, как только он перестал говорить, мальчик раскрыл глаза. Они были темные и большие, а не поросячьи, как у его отца, и на этот раз было заметно, что он видит проплывающие над ним облака. С помощью Барнара мальчик сел и посмотрел сначала на нас, потом на лодку, потом снова на нас. При виде его изумления все слова вылетели у меня из головы. С фактами его познакомил Барнар.

– Мы люди, Уимфорт, а не демоны. Вот этот человек помог нам выудить тебя из моря, спасти. Твой отец послал Ниффта и меня за тобой. А теперь мы возвращаемся назад, в мир людей.

События последних недель в изложении друга показались мне рассказом о ком-то другом, не о нас. Я взглянул на свои руки. Довольно приятные руки, но ничего особенного. Вспомнив все, что мы с Барнаром сделали до сих пор, даже не считая того, в чем нам помог Гильдмирт, я поразился.

Глаза Уимфорта безучастно темнели, точно два входа в туннель, куда Барнар послал свои слова. Не меньше минуты прошло, прежде чем в них зажглись ответные огоньки. Дыхание его участилось, лицо исказилось от страха, мальчик поднял руки и провел ладонями по щекам, словно желая убедиться, что это не сон. Затем дрожь прошла по его телу, и он оттаял. Слезы набухли в уголках глаз: они долго не приходили, зато теперь капали удивительно часто, как дождь. Барнар потрепал его по плечу.

– Нам предстоит нелегкий путь, Уимфорт, – сказал он, – но есть все шансы полагать, что мы справимся.

Мальчик смотрел то на него, то на меня. Дыхание его стало ровнее. Потом он взглянул на Гильдмирта, чьи багрово-красные глазницы пламенели среди ухмыляющихся развалин лица, подобно двум закатным солнцам.

– Ты и вправду свободен, сынок, – промолвил Пират. – Не буду даже пытаться подсчитать, сколько шансов было за то, что ты когда-нибудь вырвешься отсюда, цифры все равно не помогут тебе осознать, насколько ты оказался везучим. Большинство таких, как ты, остается здесь навсегда.

– Вы двое, – заговорил, точнее каркнул, Уимфорт – голосом это трудно было назвать. Он прокашлялся. – Вы двое. Мой отец послал вас сюда?

Первый взгляд на человека – половина пути к встрече с ним. Первый звук его голоса – вторая. Голос мне понравился: все еще юношески ломкий, но уже с чуть заметной мужской хрипотцой. Голос уверенного в себе человека, беззастенчиво высказывающего все, что думает. Надо полагать, разговаривая со слугами, в выборе выражений он не стеснялся, но зато наверняка был остер на язык и обладал богатым воображением. Он обвел море и небо удивленным взглядом.

– Сколько я пробыл здесь? – последовал вопрос. Барнар пожал плечами.

– Трудно сказать, сколько мы уже в пути. Может быть, два или три месяца.

– Три месяца! – повторил Уимфорт едва слышно. В тоне его звучала горечь – мы понимали, что в эту минуту он перебирает в памяти все пережитое за это время. Наконец он вздрогнул, потом еще раз, сильнее. Взглянул на нас. Нам показалось, что в его глазах мы заметили панику. – Это вы так долго шли сюда?

– Нет, – ответил я. – Дорога заняла около месяца, может, чуть больше, и еще примерно столько же ты пробыл здесь до того, как твой отец… смог заручиться нашей помощью.

– Отец послал вас… – эхом отозвался мальчик. Я забеспокоился: его взгляд становился все более напряженным. – Три месяца здесь! – простонал он. – Три месяца. И отец присылает вас. Сначала он ждет целых два месяца, а потом посылает пару бабуинов, которые еще два месяца топают сюда на своих двоих! – Голос его сорвался на визг столь же безумный, как и его арифметика. – Хороший чародей вытащил бы меня отсюда за день! Ах он, куча дерьма! Жадная, прижимистая куча дерьма! ТРИ МЕСЯЦА!!

XV

Уимфорт быстро приходил в себя. Бог мой, как завидна сопротивляемость юных! Уже через час вступить в полное владение собственным телом и душой после месяцев изощреннейшего насилия, творимого над ними боншадой! Но такова суть юности: твердо и несгибаемо верить в собственную погибель. Вскоре парнишка, которого описывал Чарнал, предстал перед нами во всей красе, со всеми своими амбициями, которые не только не испарились, но как будто даже усилились после столь мрачного поражения.

Мы соорудили ему временную одежку наподобие туники, прорезав дырки в мешке из-под провизии. Он натянул ее на себя в угрюмом молчании после того, как я обругал его идиотом и велел никогда больше не обзывать нас бабуинами. Впрочем, я постарался обойтись с ним помягче, помня, что он еще не совсем выздоровел. Пока он одевался, Гильдмирт, чтобы разрядить атмосферу, начал рассказывать ему о вкравшейся в предание ошибке, которая превратила стольких людей в рабов боншад, и убеждать его в том, что Эликсира Сазмазма нет не только в море, но и нигде поблизости, а также в том, что ни один из обитателей морского дна не может и надеяться на обладание чудодейственным средством, хотя, безусловно, любой демон первичного мира дорожил бы им, как величайшим сокровищем.

Уимфорт, горделиво выпрямив спину, сидел на гребной банке вполоборота к нам. Когда Пират закончил свою речь, паренек нахмурился и с сожалением покачал головой, глядя на волны, потом развернулся и удостоил нас следующим ответом:

– Так, значит, я идиот, да? Как вон тот говорит? Думаете, я настолько глуп, что совсем ничего не знаю об Эликсире? Разумеется, его нет в море. Его добывают при помощи боншад, которые, как всем известно, живут в море.

– Да уж кому об этом и знать, как не тебе, – ввернул я, раздраженный непробиваемостью мальчишки. Он не снизошел до того, чтобы заметить мое присутствие, а продолжал отчитывать Гильдмирта:

– К твоему сведению, дедушка, я прочел все, что только было написано по этому вопросу. Эликсир Сазмазма добывают в первичном мире, где гигант Сазмазм, демон из третичного мира, томится в плену. – Уимфорт усвоил скучающую манеру умного студента, без запинки выпаливающего авторитетный текст, который он выучил наизусть и которым, как ему кажется, овладел в совершенстве. – Если тебя интересуют подробности пленения гиганта, то тут все довольно просто. Сазмазм искал доступа в первичный мир, где он намеревался основать империю и жить, пожирая его изначальных обитателей, более мелких демонов. Он вступил в переговоры с Ванетка, величайшим колдуном Красного Тысячелетия, о котором говорят, что за сходную цену он впустил бы и демона из третичного мира в пространство, населенное людьми. Ванетка взял у Сазмазма задаток, сногсшибательную сумму, и надул демона. Воспользовавшись лазейкой в Заклинании Собирания Заново, оговоренного в их контракте, он перенес демона на два уровня вверх, как и было условлено, но вывернул его при этом наизнанку и перевоссоздал в причудливом и беспорядочном виде. Сазмазм продолжает жить в виде беспомощной груды органов, а его кровь пульсирует в венах, открытых всякому, кто осмелится потягаться с его вассалами из третичного мира, которые капля за каплей переносят его тело в породивший его мир. Работа эта длится многие века, и конца ей не видно.

Что-то шевельнулось в моей памяти. Слова мальчика вызвали к жизни какой-то образ, слишком неопределенный, чтобы понять, что это такое, и он неловким пауком промелькнул в моем мозгу. Пират рассмеялся.

– Великолепно. На две трети Хададд – почти дословный перевод, другая треть – свободный пересказ Спиния Старшего. Стандартный набор еще в мое время. Более того, все, что ты говорил, – абсолютная правда.

– За этот подвиг, – продолжал Уимфорт оскорбленным тоном неучтиво прерванного лектора, – Серая Лига наградила Ванетка почетным званием Великодушного и включила его жизнеописание в Архив Старейшин.

– Да будет тебе известно, внучек, что в лице Ванетка ты избрал для подражания самого неудачного героя прошлых веков. Он, конечно, был человек великий и колдун могущественный, но только седобородые старцы наподобие меня, которые в состоянии провести границу между его истинными победами и глупейшими ошибками, могут воздать ему по заслугам. Ванетка! Если уж говорить о причинах твоего обожания этого героя, то с таким же успехом ты мог бы выбрать какого-нибудь демона из этих глубин и поклоняться ему.

– Я никому не поклоняюсь, – вспылил мальчик, – а ты лучше попридержи язык.

Пират и впрямь замолчал. Сидя на корме, он протянул к юному наглецу руку, но тот за дальностью расстояния не обращал на это особого внимания до тех пор, пока рука Гильдмирта не растянулась до невероятных размеров, а на конце ее не появилась когтистая перепончатая лапа такой величины, что когда он положил ее мальчишке на голову, то половина его головы утонула в ней. Тут уже Уимфорт не смог скрыть охватившей его паники. Гильдмирт произнес:

– Твой отец не посылал меня за тобой, мальчик. Я тут живу и, может статься, буду жить всегда. За ломаный грош я могу взять тебя сейчас в охапку, прыгнуть на дно и сдать первой попавшейся боншаде. Так что не дергай меня за старую седую бороду, сынок. Все мое тело болит такими болями, которые ты никогда не научишься понимать, хоть всю жизнь учись. Я сильно не в духе, внучек, так что смотри, не распускай язык в моем присутствии.

Досада Гильдмирта была вполне понятна и извинительна. Слышать визг, поднятый мальчишкой из-за трехмесячного пребывания в аду, тому, кто без единого слова жалобы перенес приговор в три столетия, должно быть невообразимо тяжело, в особенности учитывая, что скандалист разнылся на пути к свободе. Однако он тут же пожалел о своей вспышке, вернул руке нормальный вид и куда более мягко продолжал:

– Пойми меня правильно, мальчик, я говорю так вовсе не потому, что хочу тебя оскорбить или унизить. Напротив, я восхищен твоей смелостью. И если я заставляю тебя выслушивать неприятные истины, то лишь потому, что хочу обогатить твое понимание жизненно необходимыми фактами, опираясь на которые ты сможешь продолжать путь к магической власти, о которой мечтаешь. Неужели ты думаешь, что я или мои друзья завидуем тому величию, которое ты избрал себе в будущий удел? Да с чего бы? Нам и своих дел хватает. Однако, поскольку случилось так, что я немного сведущ в данном вопросе, – опять же, свою информированность я рассматриваю как простое стечение обстоятельств долгой жизни, а отнюдь не как повод для тщеславия, – хочу тебе сказать, что ни один серьезный волшебник не станет связываться с Эликсиром Сазмазма, если, конечно, он не имеет в виду какую-нибудь узкоспециальную и с трудом представимую цель. Его мощь почти не поддается разумному контролю, с ней трудно совладать, а потому невозможно использовать по назначению. В то же время его привлекательность для всех без исключения демонов этого мира такова, что даже если допустить, что тебе удастся вырвать его у вассалов Сазмазма, то пронести его через преисподнюю в целости и сохранности просто невозможно. Мне говорили, что ты носишь в себе заклятие, которое позволяет впитать Эликсир прямо в собственное тело. Неужели ты не понимаешь, что превратиться в сосуд для транспортировки Эликсира Сазмазма здесь, в аду, есть самый верный и самый мучительный способ самоубийства? Первый же демон, которого ты встретишь на своем пути, насадит тебя на вертел, разведет под тобой костер и вытопит из тебя Эликсир так же просто, как рыбаки вытапливают ворвань из китовой туши.

Ты должен понять: Эликсир – сильнейший наркотик для всех обитателей этого мира. Он обостряет их чувственное и интеллектуальное восприятие до уровня просто-таки экстатического блаженства. Даже от ничтожно малой крупицы этого вещества они испытывают такое расширение духа, по сравнению с которым опьянение человеческой добычей – лишь жалкий отголосок.

Однако оставим это. Предположим, ты все-таки принес Эликсир наверх, в мир людей. Как и полагается, ты строишь вполне заурядные планы его использования – умеренные, милосердные, созидательные, – и все-таки его запах, если можно так выразиться, на тебе. В тот же день, когда ты вернешься домой, все величайшие волшебники мира будут знать, что Эликсир у тебя, а также кто ты такой и как тебя отыскать. Обрати внимание на мою формулировку, пожалуйста: все величайшие волшебники мира. В мое время среди них было немало настоящих хищников, бессовестных и жестоких. Конечно, тех, может быть, и нет уже в живых – а может, и есть, – но за прошедшие столетия подобных типов наверняка народилось немало. Ну а теперь мне остается лишь напомнить тебе о китовой туше.

Мальчик не сказал ничего, но, несомненно, лишь демонстрация силы, которая наглядно показала, что его наставник и сам маг не из последних, заставила его сдержаться. Все время, пока Пират говорил, мальчишка вертелся как на угольях, снедаемый желанием ляпнуть что-нибудь эдакое в ответ. Гильдмирт вздохнул, и мы втроем вернулись к меху с вином, в то время как лодка под незримым управлением хозяина продолжала нести нас к его дому.

Я сидел, глядя на море через арку колоннады. Пират, пристроившись за моей спиной, легко коснулся ладонью моего затылка. Мир исчез, растворившись в белесой пустоте. Но вот арка и морские волны за ней появились вновь. Голова немного кружилась, но и это почти сразу прошло. Я оглянулся и увидел, как проясняется затуманенный взгляд Гильдмирта. Когда он заговорил, челюсть его поначалу ворочалась вяло, как во сне.

– Ты хорошо пожил, Ниффт. Когда я снова останусь один, в моем распоряжении будет целый подаренный тобою мир.

Его глаза на мгновение сделались мечтательными, но он тут же прервал свои размышления короткой усмешкой и чуть слышным ругательством. Я почувствовал, что мое прошлое для него – как глоток свежего воздуха в этом застенке, и обрадовался. Настала очередь Барнара, и я убедился, что прикосновение Гильдмирта длится меньше минуты. И снова Пират откинулся назад, точно пробуя прошлое моего друга на вкус. Когда он наконец посмотрел на нас, мы ответили ему прямым откровенным взглядом, зная, что стесняться нам нечего, да и нет смысла. Гильдмирт улыбнулся и сказал:

– До чего же я устал от всего, что мне известно об этом мире, друзья мои. Как бы мне хотелось вновь погрузиться в изучение более разнообразного и преходящего языка, языка живых людей!

– Послушай, – перебил его Барнар, – мы тут с Ниффтом переговорили. Если есть какой-нибудь способ вытащить тебя отсюда, то мы готовы отложить возвращение и помочь тебе освободиться.

Гильдмирт снова улыбнулся и покачал головой. Тут Уимфорт напомнил нам о своем присутствии громким фырканьем. Прежде чем заняться нами, Пират дал ему кожаные штаны и легкую кольчугу из своих запасов. Одежда слегка висела на его юношески стройном теле, что и вызвало его раздражение, выдававшее привычку к неизменно безукоризненным нарядам, вполне естественную в отпрыске человека, столь гордого своим общественным положением, как знакомый нам Повелитель Кнута.

Фырканье оказалось только прелюдией. Весь обратный путь мальчишка явно разрабатывал новую стратегию и теперь намеревался обратиться к нам с увещеваниями, будто и впрямь считал нас такими же разумными существами, как и он сам, и признавал за нами право иметь собственную точку зрения на происходящее. Он плавно развел руками, точно приглашая нас к цивилизованной дискуссии, – очень дипломатичный жест, который и так неплохо ему давался, хотя еще несколько лет наблюдения за отцом, бесспорно, помогли бы ему довести это движение до совершенства, – и обратился к Пирату.

– Я убежден, что ты просто не отдаешь себе отчета во всех преимуществах экспедиции за Эликсиром. По всей вероятности, ты провел здесь довольно много времени, неплохо знаешь эти места и обладаешь определенными способностями, – так укажи же нам путь к Эликсиру! Ты ведь и сам достаточно откровенно намекал на то, какую ценность могло бы иметь это снадобье даже здесь, в мире демонов. Останется ли что-нибудь невозможное для его обладателя? И потом, каким бы впечатляющим ни было твое здешнее заведение, наверняка и ему чего-то не хватает! Наверняка есть что-то, чего ты жаждешь, но не можешь получить. Да и у кого есть все, что нужно ему для счастья?

Пират побледнел. Узлы смертоубийственных намерений затянулись у него на скулах. Но постепенно я увидел, как воля обуздала слепое бешенство, а кроваво-красные глаза засветились пониманием того, что ирония слов мальчика – чистая случайность, ибо Уимфорт ничего не знает об истинном положении нашего покровителя в подземном мире, да и, честно говоря, проявляет к этому на удивление мало интереса, несмотря на то что Гильдмирт совершенно очевидно обладает каким-то влиянием даже на само море. Пират тяжело перевел дух, словно освобождаясь от последних остатков гнева, посмотрел с минуту, мальчишке прямо в глаза и, хохотнув, заговорил:

– О юный Повелитель Кнута, воистину счастлив ты, имея таких сопровождающих. Если кто-нибудь и способен защитить тебя от пагубных последствий твоих же собственных заблуждений, так это они. Моли богов о том, чтобы ниспослали тебе разумения должным образом ценить их услуги и помогать им всеми доступными способами. Джентльмены, – тут он по очереди пожал нам руки, – я воздаю честь вашим достоинствам, с которыми лишь совсем недавно имел возможность познакомиться в полном объеме. Благодарю за ваше великодушное предложение оказать мне помощь. Да сопутствует вам удача. Надеюсь – ради вашего же блага, – что никогда не увижу вас больше, хотя симпатия к вам обоим заставляет меня желать обратного. За ту мелкую услугу, которую мне посчастливилось вам оказать, – (тут он метнул взгляд на Уимфорта) – я вознагражден сторицей.

Расставаться с Пиратом хотелось, как расставаться с оружием, – если бы мне пришлось снять с себя все имевшиеся в моем распоряжении орудия защиты, сложить их в кучу на песке, повернуться к ним спиной и уйти, я и то не чувствовал бы себя хуже. Вскарабкавшись на соляные утесы, мы обернулись и подняли руки в прощальном салюте. Он смотрел нам вслед, маленькая фигурка далеко внизу, но мне показалось, что я вижу, как он кивает в ответ. Потом он повернулся и скрылся в дверях особняка – думаю, ему не хотелось бередить себе душу, наблюдая, как наши силуэты постепенно растворяются в пространстве по мере того, как мы уходим от него все дальше и дальше вдоль извилистой гряды скал.

XVI

Когда мы впервые достигли морского берега, то приметили в качестве ориентира утес, далеко выдававшийся в воду. К нему мы теперь и направлялись. Мы понимали, что прямая дорога через сушу может сэкономить нам много миль пути, но это сомнительное удобство влекло за собой слишком серьезный риск. Маршрут, по которому мы шли раньше, оказался опасным, но преодолимым, и, насколько мы знали, в этом была его уникальность.

Естественно, Уимфорт немедленно начал заглядываться на всякие побрякушки, буквально устилавшие пляж, и требовать, чтобы мы остановились, спустились вниз и принесли ему ту или иную игрушку. Я говорю «естественно» потому, что, на мой взгляд, в совершенстве постиг суть его характера. Его не интересовали наши ответы, а именно: крайне опасно вновь пересекать границу зоны морского влияния в погоне за сокровищами, которые к тому же представляют собой не что иное, как наживку для охоты на людей и демонов. Ему и безделушки-то как таковые не нужны были; что ему было по-настоящему необходимо, так это беспрестанно погонять нас. Мы его бесили – не потому, что делали что-то не так, а просто по той причине, что мы были заурядными неповоротливыми наемниками, то есть попросту самими собой. Душа его жаждала появления волшебника верхом на золотом грифоне, который вырвал бы его из душных объятий моря незамедлительно (а не через три месяца, благодарю покорно), взял с собой на короткую увеселительную прогулку в поисках Эликсира Сазмазма, а потом так же быстро и безболезненно вернул домой, где молодого хозяина Уимфорта уже ждала бы горячая ванна.

Но, в конце концов, можно ли было требовать от мальчика чего-либо иного? С самого рождения его только тому и учили, как отдавать приказания людям, исполняющим его желания. Другой стороны жизни он попросту никогда не видел. А тут вдруг появляемся мы и заявляем, что ему придется целый месяц тащиться с нами по кишащим смертельными опасностями болотам и что никаких поисков Эликсира в пути не предвидится. Все, что мы могли ему предложить, – это унизительное спасение своей задницы в компании двух негодяев далеко не романтической наружности.

Выражение гнева и уязвленной гордости на юном лице всегда внушает сострадание. Шестнадцать лет вообще трудный возраст. В нем много симпатичных черт: непредвзятость мышления, уверенность в своей правоте. Но есть в нем, кроме того, еще и определенное высокомерие, сопутствующее, вероятно, всякому развитию, и, чтобы его извинить, приходится порой делать над собой усилие. Непредвзятости и предприимчивости Уимфорту было не занимать, но, находясь в его обществе, усилия приходилось над собой делать постоянно, притом титанические. Каждый раз, когда мы отвечали отказом на очередное его требование и понуждали шагать дальше, он принимался хлестать нас уничижительными эпитетами и насмешками.

Словесные взбучки были бессильны обуздать его хулиганские нападки. Наконец мы с Барнаром отошли в сторонку, чтобы посовещаться. У нас были веревки, которые положил в наш дорожный мешок Гильдмирт; ими-то мы и связали мальчишку по рукам и ногам – гуманно, но не слишком свободно, – а потом подвесили на копье, которое положили себе на плечи, и понесли, вроде того как охотники, убив в горах кабана, сносят его вниз, в долину. Через час он убедился, что мы вполне серьезно намерены привести свою угрозу в исполнение: или он перестает поносить нас на каждом шагу, или путешествует таким манером до самого дома. Уловка эта подействовала, но, увы, не надолго, а в перспективе оказалась ошибочной. Когда мы поставили мальчишку на землю, он, строго говоря, прекратил нас оскорблять, но вместо этого принялся, ни к кому не адресуясь, вслух расписывать казни и пытки, которым подвергнет нас по возвращении его отец, августейший Камин, Повелитель Кнута города Кайн Газер. Когда его фантазия истощалась, мальчику стоило лишь бросить взгляд на берег, чтобы увидеть там какую-нибудь золотую побрякушку, которую он немедленно начинал требовать у нас, а мы, разумеется, отказывали, и тогда мстительный монолог возобновлялся с новой силой.

Мало-помалу до него начала доходить вся сказочная уникальность окружающего пейзажа и его собственного в нем положения. Временами он умолкал, устремляя полный изумления взор то на морской горизонт, то на покрытый изобилием чудес пляж внизу. В такие мгновения в нем проглядывала незаурядная сила воли, мощное и безграничное честолюбие, которое приличествовало бы мужчине, но вынуждено было ютиться в сердце и уме совсем еще детском по своим возможностям и интересам. Видя это, мы начинали испытывать серьезное беспокойство.

Когда мы наконец добрались до утеса, Уимфорт, почуяв, что путешествию по берегу приходит конец, стал находить пляж еще более привлекательным, чем обычно. Я прямо-таки чувствовал, как он собирает всю волю в кулак, готовясь безапелляционно предъявить нам очередное требование, отказ выполнять которое даст ему формальный повод выразить открытое неповиновение. Тут-то ему на глаза и попались блестящие амфоры из полированной меди.

В это время мы находились над особенно роскошным отрезком пляжа. Утесы под нами сияли белизной. На гальке, окаймляющей вылощенную до блеска соляную стену, на обглоданных морем черных, словно кипящая смола, камнях лежала, колыхаемая приливом, стайка людей-рабов. Каждый из них был на самом деле двумя – женщиной и мужчиной, чьи тела сливались ниже пояса, образуя двухголовую безрукую и безногую сосиску. Как только накатывала очередная волна, обрубок тела изгибался наподобие подковы, поднимая обе головы, чтобы клочья пены не захлестывали лица. Камни по обе стороны от стада пестрели оставленными прибоем лужицами воды, дно которых густо, как грязь, устилали неслыханные драгоценности, при виде которых самое алчное воображение устыдилось бы своей бескрылой мелкости. Вот в этих-то лужах и лежали амфоры, побитые и помятые, словно побывавшие в кораблекрушении. Каждая из них была плотно закупорена пробкой, на которой отчетливо выделялась руна 5. Уимфорт застыл на месте, рот его начал медленно открываться. Моментально разозлившись, я заорал, не дав ему и слова вымолвить:

– Ну можно ли быть таким олухом, Уимфорт? Ты что думаешь, его тут в бутылки разливают и продают с этикетками, как духи в лавке у парфюмера?

– Да! – завизжал он в ответ. – А может, это добыча какого-нибудь демона! Может, он украл Эликсир и приготовил его для хранения в своем погребе!

Барнар застонал.

– Уимфорт! Неужели они лгали, когда говорили о твоей начитанности? Это может быть что угодно: руна «змея», например, или верхнеархаическая полупечать. Кто на свете может поручиться, что «Сазмазм» именно так передается в каллиграфии де…

– Смотрите! – в ужасе завопил вдруг Уимфорт. Заливаясь краской стыда, вынужден сообщить, что мы с Барнаром, точно два деревенских простофили, впервые попавшие на городскую ярмарку, проглотили нехитрую наживку и как один обернулись. Мальчишка, не теряя времени, тут же кинулся к утесам.

Скалы на этом участке берега были в основном отвесные, но как раз над амфорами стену пересекала глубокая вертикальная трещина. Уимфорт скользнул в нее и покатился вниз, увлекая за собой лавину соли. Он был уже на полпути к цели, когда я наконец сорвался с места и помчался за ним. На бегу я крикнул Барнару:

– Веревку! И тяни что есть мочи! – И я тоже спрыгнул в расщелину и понесся вслед за Уимфортом.

Мальчишка оказался вертким, как лисенок. Несколько раз он терял равновесие, и я, ей-богу, думал, что он сломает себе шею, но всякий раз он в последнее мгновение приземлялся точнехонько на ноги. Мне нечего было и надеяться его догнать, и я уже видел, как мы с ним схватываемся прямо на берегу, где до кромки прилива и всего, что в нем обитает, рукой подать, – именно этого мне больше всего хотелось избежать. Тем временем мальчишка приземлился среди скал и ринулся к амфорам. Я оттолкнулся от утеса и одним прыжком преодолел последние пятнадцать футов. Уимфорт уже тащил амфору из лужи, когда я увидел, как приливная волна вдруг вытянулась, точно кошачья лапа, и игриво обвилась вокруг его лодыжек. Он выволок сосуд на ровное место – кувшин был в половину его роста высотой, – схватил зазубренный камень и принялся сбивать им пробку.

Но я уже навалился на него сзади и схватил за плечи. Он руками и ногами вцепился в свое сокровище. Я, испытывая настоящий ужас перед морем, не стал отрывать мальчишку от амфоры, а поволок к утесам обоих. В нескольких местах неподалеку от берега вода уже пошла острыми складками, которые двигались не в ритме волн, а рывками, точно под ними копошились какие-то существа, беспорядочно, но неуклонно приближавшиеся к пляжу. Я бросил взгляд наверх. Барнар уже затянул на конце веревки свободную петлю и, стоя в самой горловине расщелины, раскручивал ее, готовясь к броску. Я кивнул ему и склонился над Уимфортом. Теперь мне предстояло заняться мальчишкой всерьез. Необходимо было ослабить его хватку и вырвать у него проклятую амфору, для чего надо было изо всей силы ударить его по плечу, чтобы его рука на мгновение онемела. Я уже предвкушал, как тресну его от души наотмашь, как вдруг он, должно быть угадав мое намерение, с неожиданной силой вывернулся из моих рук и повалился на бок, увлекая за собой амфору, из которой от толчка вылетела пробка.

Из нее вытек ручеек черной, остро пахнущей жидкости – но не только. Воздух вокруг немедленно пропитался парами, от которых сердце мое перевернулось, разум помутился и я внезапно ощутил себя кем-то совершенно другим. Даже небо над моей головой, хотя на вид осталось прежним, внутренне изменилось, превратившись во что-то беспредельно знакомое и привычное. Черно-белая галька стала единственным полом, по которому когда-либо ступали мои ноги. Да и ног у меня больше не было, их место заняли когти громадного хищного ящера. С языка моего готовы были сорваться неслыханные в подлунном мире проклятия. Распахнув крючковатый клюв, я обрушил их на своего заклятого врага.

Моим противником было крабоподобное существо, ростом достигавшее мне до пояса. Две капли жидкого пламени на тонких стебельках были его глазами, два опаляющих языка огня – клешнями. Мы сошлись в смертельной схватке, как и всегда, когда нашим дорогам случалось пересечься; так было заведено от сотворения мира и продолжалось вечность за вечностью. Он рвал мои ноги и грудь клешнями, я, вцепившись передними лапами в стебельки его глаз, поднял его в воздух и тряс изо всех сил.

Каждый раз, вспоминая ту битву, я словно вступаю в темный проход, обоими концами уходящий в бесконечность, коридор неистребимой памяти и угрюмой ненависти. В те мгновения все, что составляло прошлое того существа, было моим: его тело и его ощущения, его поступки и стремления – все это принадлежало мне, и я бился за них не на жизнь, а на смерть. Что-то скользнуло по моему торсу, я почувствовал рывок, потом мою шею и одну из передних лап что-то сдавило. Одновременно с этим произошло и кое-что еще. Набежавшая на берег волна изогнулась и оторвалась от камней, точно край ковра, приподнятый рукой ребенка. Какие-то веселые остроглазые создания с горящими как угли зрачками выкатились из-под пенистого одеяла волны на толстых циновках из перепутанных колец слизи и подмигнули нам. Я знал, кто они и чего им нужно, но был бессилен разорвать объятия, в которых сжимал заклятого врага.

И тут что-то оторвало меня от земли. Рывками я начал подниматься вверх, скользя вдоль утеса, и мой враг, которого я, не мог отпустить, поднимался вместе со мной. Остроглазые столпились на пляже. Мои пятки скользнули как раз над их умоляюще воздетыми щупальцами-веревками.

Где-то в процессе подъема я наконец стряхнул с себя ту тварь, которая завладела моим «я», но остервенение драки нас не покинуло. Поэтому, когда Барнар втянул нас на вершину скалы, ему пришлось спешно принимать меры, чтобы спасти мальчишке жизнь. Уимфорт, боровшийся отчаянно, как кошка, которую хотят утопить, самозабвенно лягал мои голени и скреб ногтями мое лицо, в то время как я целенаправленно его душил, пытаясь одновременно коленями прижать его руки к земле. Его лицо большущим фиолетовым баклажаном вздулось над моими кулаками, но он, кажется, даже не замечал, что его душат, ему нужна была моя жизнь, и все тут. Я в припадке безумия начал пытаться сложить его в несколько раз, чтобы затем одним ударом расплющить в лепешку. Синяков на моих ногах было больше, чем камней на целой миле городской мостовой, а руки маленький гаденыш уделал мне так, словно я мылся розовым кустом вместо мочалки. Уж и не знаю, как моему другу удалось нас растащить, но, к счастью, припадок бешенства у нас обоих прошел, едва лишь мы нас разняли.