Текст книги "Рыбалка в море демонов"

С этими словами Гильдмирт положил меч на дно, скинул с себя одежду и сиганул за борт. Вода вокруг лодки тут же вскипела, и через секунду из тучи пузырей высунулись громадные серебристые лапы. Мы быстренько натянули шлемы и обвешались всем оружием, которое было у нас при себе, исключая гарпуны. Голова гигантского ящера поднялась над волнами и легла на корму нашей лодки. Вслед за ней возникла когтистая перепончатая лапа и протянулась к мечу, который наконец-то пришел в соответствие с размерами своего владельца, ибо ящер был не менее тридцати футов длиной. Когда он заговорил, мы увидели огромный красный язык, трудно ворочавшийся промеж двух стальных пил, в которые превратились зубы Гильдмирта. Выплевывая сиплые, полураздавленные слова, искалеченные малоподвижным языком, он прошипел:

– Хватайтесь за мой ремень, ссславные воришшшки. Копья держите наизготовку. Посспешим! Ззза дело!

Мы обрушились в воду. Подплыть к гиганту оказалось очень страшно, хотя мы и знали, кто он такой. Еще страшнее стало, когда, просунув ладони под ремень, опоясывавший середину его тела, я почувствовал, как костяшки моих пальцев уперлись в чешую, крупную и твердую, точно булыжная мостовая. Но совсем невыносимо сделалось, когда ящер, точно ударом хлыста вспенив воду, начал уходить в глубину так стремительно, будто не плыл, а камнем падал с огромной высоты. Тут же перед нами распахнулся совсем другой мир, и я, против воли погружаясь в безудержное кипение его жизни, стал весь внимание и благоговейный ужас.

XIII

Каждый раз, бывая в Кархман-Ра, я выхожу с наступлением ночи на холмы, окружающие город. По ним бродят волки, а иногда прокрадывается и вампир, но открывающийся с высоты вид вполне оправдывает риск. Великий город, раскинувшийся в ночи, – он будит желания, разжигает честолюбие, заставляет мечтать о славе, которая может принадлежать всякому, в том числе и тебе, ибо труд и отвага способны наделить человека совершенствами, сияющими так же ярко, как миллионы городских огней, чей свет бросает вызов звездному небу.

Но здесь, в глубочайшей точке этого мира, который и сам находится глубоко под нашим миром, меня ослепил умопомрачительный блеск, необъятный, как тысячи городов. Затонувшее пламя яркими искрами и штрихами покрывало склоны подводных гор, огненными муравьями разбегалось по рифам, буграм и впадинам морского дна, устремляясь к краю непроницаемо-черной бездны, окруженной стеной огня.

Титаническое пламя развевалось, подобно знамени на ветру, только гораздо медленнее, словно придавленное толщей океана. Окаймляя весь периметр Черной Щели, оно изрыгало столбы жирного дыма, которые, как чернила из мешка огромной каракатицы, маскировали раскол, не позволяя оценить его истинную глубину. Морское дно на многие мили вокруг озарялось болезненным свечением; сонмы расцвечивающих глубины фосфоресцирующих огней мерцали сквозь его красноватую мглу.

Наиболее впечатляющие скопления этих огоньков можно было видеть поблизости от стены пламени, посреди их бивуаков частенько возвышались разнообразные механизмы для осады или нападения. Тут и там команды уродцев пытались сокрушить неподатливое огненное заграждение стенобитными орудиями или хотя бы перебросить через его вершину железную лапу подъемного крана.

Один из лагерей был настолько огромен, что по сравнению с ним остальные казались воистину карликовыми, – во всяком случае, так оно было, когда я спускался вниз. Правда, есть все основания полагать, что с тех пор многое переменилось. Но в то время, повторяю, он был настолько велик, что я без труда различил его очертания издалека, тогда как ближние укрепления, хотя и довольно крупные сами по себе, все еще оставались скоплением размытых расстоянием огней: у самой стены лежали два потрясающих воображение яйца, опутанные сетью лесов и окруженные циклопическими подъемными кранами.

Гильдмирт, обшаривая взглядом пространство, неумолимо увлекал нас за собой. Наподобие ястреба, парящего над грядой холмов, неслись мы над морским дном, в точности повторяя каждый его изгиб. Поначалу само движение было столь же ужасным, как и те отвратительные подробности морской жизни, которые оно открывало нашему взору. Скорость ящера потрясала, даже чудовищная плотность воды не способна была его задержать, но дух мой вопреки всему пребывал в угнетенном состоянии, как в кошмарном сне, когда леденящее незримое присутствие парализует волю, превращая ее в доносящийся издалека голос, который тщетно заклинает тело двигаться быстрее.

Первое, что мы смогли разглядеть в подробностях, когда снижение закончилось и траектория нашего движения начала повторять очертания морского дна, было целое поле восковых камер, напоминавшее гигантские соты. Сквозь стенки каждой такой камеры виднелись неясные расплывчатые силуэты мужчин и женщин. Они сидели, подтянув колени к груди, обхватив их руками, широко разинув глаза и рты. Трудившиеся в поле существа напоминали огромных грациозных ос. Двигаясь с подчеркнутым изяществом, точно танцоры, они то и дело останавливались, запускали в камеру жало и, содрогаясь всем телом, впрыскивали в нее черный многогранник. Только тут начал я замечать, что в камерах, помимо людей, находились и другие существа. Черные жирные членистоногие твари постепенно вгрызались в тела своих соседей, становясь все больше по мере того, как те хирели и увядали.

Мерцающие ручейки лавы окружали инфернальные ясли со всех сторон. Конус вулкана, поднимавшийся к поверхности по левую руку от нас, постоянно грозил уничтожением всему, что лежало между вершинами гор и черным провалом. На территории лавового лабиринта начиналась вторая зона демонической активности. Ее обитатели, паукообразные чудовища наподобие того, с которым еще совсем недавно схватился Гильдмирт, ловко орудуя мастерками, складывали стену из свежей курящейся лавы. Эти демоны пользуются людьми в целях скорее художественных, нежели гастрономических. Дымящийся крепостной вал еще не успевшей затвердеть лавы служил матрицей для барельефа из человеческих тел: живой материал в разных стадиях ампутации был зацементирован в беспрестанно шевелящуюся стену. Во внутренности страдальцев вживлялись трубки, соединявшие их через раскаленную кладку друг с другом таким образом, что они могли жить только благодаря общей сосудистой системе, питавшей их кипящей кровью. К счастью, наш проводник, безразличный ко всему, кроме конечной цели нашего путешествия, вскоре избавил нас от лицезрения этих мучений.

Но вдруг, когда последняя зона демонической активности уже осталась позади, он резко развернулся и устремился назад. Нам показалось, что впереди замаячило что-то очень похожее на боншаду, но как раз в это время наш ящер начал камнем падать вниз, явно нацелившись на громадный коралл, который рос прямо под нами. Тот угрожающе поднял ему навстречу свои мощные ветви, каждая с половину нынешнего Гильдмирта толщиной. Пират выхватил клинок – его движение было столь стремительным, что сталь, казалось, задымилась тысячей воздушных пузырьков, – и одним взмахом отсек два ближайших шершавых выроста. Один из них, конвульсивно корчась и извиваясь, пролетел мимо, вскользь задев мое плечо: мне показалось, будто меня на всем скаку толкнул боевой конь. Еще два могучих удара, и Гильдмирт обрил полип наголо. Среди окровавленных обрубков его ветвей обнаружились массивные пятислойные челюсти, сделанные из чистого золота и богато инкрустированные рубинами с яблоко величиной. Гильдмирт вогнал свой клинок в горло полипа, заставив его бессильно щелкать угрожающими клювами. Наконец челюсти распялились во всю ширь и застыли. Ящер броском вернул меч в ножны, налетел на полип и разорвал его на части.

Рубины он грыз с жадностью, торопливо кроша их своими железными челюстями, как карамель. Золотом он наслаждался дольше, всем телом трепеща от постыдного аппетита. Его стальные клыки терзали медово-желтый металл, чешуйчатая глотка пульсировала, проталкивая пищу. Покончив с трапезой, он снова выхватил меч, уперся задними лапами в дно, сильно оттолкнулся и пружиной перелетел через каменистый взлобок, на котором рос коралл. За ним мы увидели боншаду.

Громадная, она зависла над стадом обнаженных людей, которые, точно марионетки ниточками, были соединены с ней собственными кровеносными сосудами и нервами. Те выходили из их спинных хребтов и соединялись в один клубок, который косматый демон держал в обрамленной крючками пасти, расположенной в нижней части живота.

Стадо паслось – если это можно так назвать, – ползая под строгим надзором боншады по неровному дну, усеянному гигантскими анемонами, которые щетинились отростками, короткими и толстыми, как человеческие языки, и другими, длинными и тонкими, как усики вьющихся растений. Бледные, точно восковые куклы, люди с округлившимися от ужаса глазами ползали среди непрестанно щиплющих, колющих и хватающих их за разные части тела растений по полям, не способным породить ничего, кроме насилия и гнева, а боншада парила над ними, питаясь болью и стыдом, от которых вибрировали их нервы.

В стаде было человек тридцать. В свое время мы рассматривали миниатюрный портрет Уимфорта, пока не заболели глаза, поэтому теперь мы быстро убедились, что среди этой жалкой горстки дрожащих от гнусного унижения людей его нет. Гильдмирт скосил на меня правый глаз, а на Барнара – левый. Мы оба покачали головами. Его когтистые лапы тут же в клочья разорвали воду вокруг, набирая скорость, и мы понеслись дальше, навстречу новому отрезку морского дна, забирая вправо, где ковер из анемонов был всего гуще. Над ним, на равном расстоянии друг от друга, висели омерзительные волосатые пузыри – так выглядели боншады на расстоянии, – посасывая каждая свой клубок нервов.

Новый курс привел нас ближе к краю Черной Щели, чем прежний, и по пути к лугам боншад мы успели в подробностях разглядеть некоторые осадные механизмы, в особенности огромные краны, напоминавшие виселицы, которые стояли, перебросив свои горизонтальные стрелы через иззубренную вершину стены пламени. С их стальных рук свисали толстые цепи, снабженные мощными крючьями. Непомерной величины лебедки приводили в движение стрелы и регулировали длину цепей, то забрасывая их в преисподнюю, то возвращая назад. Огромные толпы людей, спотыкаясь от натуги, крутили вороты подъемных механизмов. Другие перевозили с места на место демонов-надсмотрщиков, здоровенных жаб, величиною с дом каждая. Они восседали, лениво развались, в обросших ракушками и сильно испорченных водой остовах галеонов, добыче разбушевавшегося моря. Сотни рабов волокли эти обломки того, что когда-то было кораблями, по морскому дну. Безглазые, с отросшими, как у мертвецов в гробу, волосами, с кожей, складками свисающей с костей, они шатались, точно пьяные, на каждом шагу зарывая ноги в песок.

Но скоро мы перестали обращать внимание на что бы то ни было, кроме самого крупного из всех сооружений, которое подходило вплотную к Щели немного дальше по ее периметру. Хотя до него оставалось не меньше мили, подробности уже можно было рассмотреть. Каждое из покрытых микроскопическими розоватыми гранями чудовищных яиц было размером с гору. По обе стороны от них росли холмы металлических решеток, которые, рассыпая фонтаны искр, сливались в некое подобие клетки, достаточно большой, чтобы вместить в себя гору. Тем временем под лесами, покрывавшими ближайшее из двух яиц, в его оказавшейся сравнительно тонкой скорлупе пробили дыру. Мы проносились достаточно близко, чтобы разглядеть часть его содержимого. Это была трехпалая когтистая лапа такой величины, что под ней запросто мог бы укрыться небольшой город. Тут Гильдмирт повернул в сторону и начал забирать вверх, чтобы обогнуть пастбища боншад.

Мы нашли мальчика в четвертом из встреченных нами стад. В первую же секунду жертва, на которую упал мой внимательный взгляд, вскинула голову в превосходящей всякое терпение муке, и я увидел лицо Уимфорта. Я потянул Гильдмирта за пояс и указал вниз. Он взглянул на Бар-нара, который подтвердил мое безмолвное сообщение кивком. Пират перевернулся в воде, прижал лапы к телу и рванулся наверх.

Каждая секунда этого молниеносного подъема запечатлелась в моей памяти мгновением совершенно самостоятельной, ни с чем не сравнимой радости. Вынырнув, мы обнаружили, что за время нашего подводного путешествия лодка успела продрейфовать половину пути вокруг островов. Теперь мы находились неподалеку от вершины вулкана, чью активность наблюдали на дне моря. Вокруг его невысокого дымного конуса кипела бурная деятельность. Гильдмирт снова положил голову на корму, и мы перебрались по его спине в лодку, где торопливо скинули шлемы, радуясь не столько воздуху – хотя после длительного погружения даже в этой спертой могильной атмосфере он казался сладким, – сколько вновь обретенной способности дышать.

– Тренируйссся ссс яликом! – напомнила мне гигантская ящерица, сверкнула чешуей и скрылась в глубине. Лодка заплясала на поднятых ею волнах.

Взяв оба гарпуна, я ступил в костяной ялик и мысленно приказал ему отнести меня на двадцать футов от правого борта лодки. Не успел я додумать приказание до конца, как суденышко так прытко сорвалось с места, что я полетел вверх тормашками и, лишь вцепившись в его борта руками и ногами, сумел-таки не свалиться в воду. Ржание Барнара сопровождало все мои последующие маневры, пока я не обнаружил, что для сохранения равновесия необходимо, чуть согнув колени, двигать задом, попеременно перенося центр тяжести вперед и назад.

– Смейся-смейся, – обратился я к нему, с нарастающей уверенностью проносясь мимо. – А между тем посмотри, что нам удалось сделать. Никто и надеяться не мог, что такое вообще возможно. Мы ведь нашли этого юного идиота, разнюхали его след в этом адском вареве и отыскали место, куда его занесло!

Но Барнар только закашлялся и замахал руками от смеха, а я почувствовал, что от такого непрекращающегося везения у меня голова идет кругом. Я совершил короткую прогулку к кратеру вулкана, посмотреть, как там идет осада. Целая уйма похожих на жаб демонов, явно родственников тех более крупных особей, которых команды ослепленных людей тянули по морскому дну, расположилась на склонах вулкана, ожесточенно вгрызаясь в породу заступами или загоняя в нее железные клинья тяжелыми молотами. Их натиск наталкивался на не менее отчаянное сопротивление обитателей котла кипящей магмы, который нападавшие явно хотели затопить и тем самым подчинить себе. Эти существа, чья дымящаяся огненная плоть постоянно меняла форму, обрушивали на осаждающих лавины жидкого пламени, стреляя им из катапульт. После каждого такого выстрела их противники дюжинами плюхались в воду тушить тлеющие шкуры. Пользуясь моментом, огненные демоны заливали лавой бреши, проделанные орудиями врага.

Тут я услышал крик Барнара и поспешил назад, к лодке. Неподалеку от нее по воде расплывалось молочно-белое пятно, точно бельмо на глазу у старого пса. Я метнулся туда, и меня тут же с головы до ног окатили брызги, поднятые Гильдмиртом и боншадой, которые вынырнули сцепившись, как две дерущиеся кошки.

Точнее, мне следовало сказать, Гильдмирт вынырнул, вися на боншаде, поскольку он, вцепившись всеми четырьмя лапами в ее спину и сомкнув челюсти на ее загривке, ударами мощного хвоста лишь задавал направление их совместному движению, тогда как она буквально волокла его на себе. На ее брюхе, обычно скрытом от глаз, но теперь бесцеремонно выставленном наружу ящером, который мертвой хваткой держал ее конечности, зияла обрамленная крючковатыми клыками пасть. Тело демона представляло собой такой упругий комок мускулов, что совсем нетрудно было вообразить, как, высвободив всего одну ногу, чудовище молниеносно сжимается, подобно тугой пружине, и стряхивает с себя отчаянно сопротивляющуюся рептилию. Освободившись, боншада первым делом вцепится ящеру в бок, и тут уж ему не поздоровится, – ее яростные толчки, заставлявшие их обоих кувыркаться по волнам, не оставляли в этом никакого сомнения.

Я начал набирать скорость, раскачивая ялик, подобно маятнику, между полем битвы и лодкой, с каждым разом сокращая расстояние между собой и сражающимися. Подобравшись к Пирату поближе, я понял, что он держится из последних сил: сухожилия на его лапах выпирали, как корни дуба из каменистой почвы, змеиная шея так напряглась, что чешуя на ней торчала во все стороны, точно вздыбленная ураганным ветром черепица. Я в последний раз отослал ялик как можно дальше назад, а затем резко кинул его вперед, разгоняясь для броска.

Могучим усилием ящер развернул боншаду брюхом ко мне. Я поднял гарпун и прицелился, согнув колени, чтобы смягчить толчки ялика, который то повисал между гребнями волн, то шмякался дном о воду. И тут я ясно увидел бросок, который мне предстояло совершить: точку, откуда я метну мое копье, и мгновение, когда я, оказавшись вместе с яликом на гребне очередной волны, пошлю его вперед, чтобы оно летело с ускорением, точно выброшенное из пращи. Моему внутреннему взору открылось даже, где должна находиться зубастая пасть, чтобы траектория полета копья оборвалась как раз в ее распяленном зеве. Душа моя воспарила на крыльях той интуитивной уверенности, которая обычно предшествует самым выдающимся свершениям.

Я отвел руку с копьем как можно дальше назад и тут же выбросил ее вперед, всем корпусом подавшись за ней. Разинутая пасть послушно скользнула на предугаданное мной место, и копье плавно погрузилось в нее, не задев ни одного из обрамляющих ее кривых клыков. Мощь броска, помноженная на ускорение волны, была такова, что древко прошило демона насквозь и оцарапало не успевшему вовремя увернуться Гильдмирту бок. Боншада плюхнулась на спину и еще целую минуту пенила волны, мечась по ним, как ошалевшая шумовка, пока до нее наконец не дошло, что ее убили, и она не опустилась, успокоившись, на дно.

Нам вместе с Пиратом предстояло последовать за ней, и мы принялись спешно натягивать шлемы и нацеплять мечи. Покинутое стадо с минуты на минуту могло стать бесплатным угощением для любого бродячего демона, почуявшего запах добычи. Новое погружение казалось погребением заживо: все мое существо сопротивлялось ему, и я лишь усилием воли не выпускал пояс Гильдмирта.

Мы достигли подводного луга как раз вовремя, чтобы отогнать многоротого звездообразного демона, у которого, несмотря на все его пасти, кишка оказалась тонка противостоять мечу гигантской ящерицы. Комок нервов все еще парил над стадом в том самом месте, где несколько мгновений назад находился демон-рабовладелец, и его бывшая собственность оставалась так же беспомощна, как если бы он все еще был там.

Ящер схватил комок спутанных волокон и принялся трясти и подбрасывать его в лапах, будто развязывал запутавшуюся веревку. Узел стал ослабевать. Мы помогали, высвобождая отделившиеся пряди. Чем ближе к концу, тем тоньше становилась работа. Нам пришлось то и дело описывать над пастбищем широкие круги, раскладывая разобранные волокна, которые мы переносили на поднятых кверху руках. И все время, пока мы трудились, стадо продолжало извиваться и корчиться в похотливых объятиях луга.

И вдруг, в то самое мгновение, когда узел окончательно распался на части, скользкая сеть вен и кровеносных сосудов молниеносно втянулась обратно в человеческие тела сквозь спинные хребты, которые тут же захлопнулись, как капканы. Тут-то и начались настоящие танцы, когда получившие свободу люди осознали, в каком ужасном месте они находятся. Не оглядываясь по сторонам, мы бросились к Уимфорту. Гильдмирт несколько раз рубанул мечом по удерживавшим мальчика штуковинам – рассеченные языки и перебитые щупальца немедленно выпустили добычу. Мы с Барнаром подхватили мальчика под руки, после чего я помог другу понадежнее пристроить его подмышкой, и мы, прижавшись к Пирату, стрелой взмыли наверх.

Когда мы втащили нашего находящегося в беспамятстве подопечного в лодку, Пирату понадобилось некоторое время на то, чтобы перевязать рану, пересекавшую всю левую часть груди: на его человеческом теле шрам казался куда больше, чем на громадном торсе ящера. Улыбнувшись с неожиданной сердечностью, он сказал:

– Отличный был бросок, Ниффт.

В умеренных выражениях я искренне ответил, что это и впрямь был лучший копейный удар из всех, что мне доводилось видеть за свою жизнь.

XIV

Почти всю обратную дорогу парнишка лежал на носу, отрешенно глядя на раскинувшийся сверху полог облаков да безучастно меняя позу, когда лодку подбрасывало на особенно высоком гребне. Мы накрыли его мешком для провизии вместо одеяла, а сами сидели, потягивая вино из последнего меха, который обнаружился на дне. Гильдмирт, вглядевшись в лицо мальчика, задумчиво произнес:

– Красивый парнишка. Есть у него шансы вырасти достойным человеком?

Барнар вздохнул и сплюнул за борт. Я устремил на мальчишку безрадостный взгляд. Мы с другом неоднократно обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что венцом всех наших усилий будет возвращение подлунному миру если не истинного наказания, то, по крайней мере, и не благословения. Черты лица Уимфорта отличались той восхитительной соразмерностью, которой награждает порой молодых мальчиков юность. В более зрелом возрасте симметрия исчезает, уступая место искажениям и огрублениям, подчеркивающим фамильное сходство. Тяжеловатый контур щек уже и сейчас напоминал родителя.

– Боюсь, мой добрый Пират, что порадовать тебя мне нечем, – ответил я. – Прежде всего, он и сюда-то угодил исключительно потому, что жажда славы лишила его последних крох осторожности.

– Неосторожность в сочетании с честолюбием – в них слабость, но и сила юности.

Я кивнул.

– Есть у него воображение и смелость. Однако, как и следует ожидать, высокомерие воспитанного в богатстве юнца отнюдь не умеряется в нем способностью сочувствовать другим. Он сын Повелителя Кнута, я говорил тебе. Но, быть может, это… – я жестом показал на море, – и все, что ему еще предстоит испытать на обратном пути, убедит его в том, что в мире существуют не только его желания.

– Раз уж вам выпало на долю доставить его обратно, так позаботьтесь и о том, чтобы он утвердился в этом убеждении. Честолюбивые маги-дилетанты только усугубляют адский беспорядок, которого и без них достаточно на земле. Конечно, и я тоже был когда-то таким вот чародеем-любителем, покупавшим секреты магического искусства на рынке. Но, по крайней мере, приобретая заклинание, я нанимал еще и учителя, самого сведущего в области его значения и практического применения, и не бежал за новым, пока не овладевал основательно прежним и всем, что имело к нему хоть малейшее отношение. Не случалось мне и опробовать на своих ничего не подозревающих собратьях новое колдовство, до которого я еще не дорос.

Мне хотелось поподробнее расспросить его на эту тему.

– В легендах, которые люди рассказывают о тебе, Пират, часто упоминается, что многие из твоих… незаурядных поступков совершались именно с целью финансирования магических исследований.

Некоторое время Гильдмирт глядел на нас.

– Так, значит, и это тоже вошло в легенду? Тронут, что о моих мошенничествах вообще вспоминают. Передай мех. Спасибо. Да, это было дорогостоящее образование; заметьте, раньше я никогда не был жаден до золота как такового. Б сущности, все мои крупнейшие аферы имели своей причиной и следствием чисто исследовательский интерес.

– Насколько я понимаю, – вмешался в разговор Барнар, – перед самым прибытием сюда ты чрезвычайно прибыльно оставил в дураках жителей родного города?

Гильдмирт обвел безутешным взглядом подернутый тяжелыми облаками каменный свод наверху, прежде чем пуститься в воспоминания, явно служившие предметом его особой гордости. Потом отхлебнул еще вина и с удовлетворенным вздохом передал мне мех.

– На выручку с того предприятия приобретены вот эта лодка и парус. Безупречная работа. Сордон-Хед как раз готовился к очередной торговой войне. Наш главный соперник, Клостермайнская Лига Городов, только что потерял половину своих кораблей во время шторма, тогда как строительство нашего нового флота близилось к своему завершению. Внезапно наш Верховный Совет припомнил случай осквернения одного из окраинных святилищ Сордон-Хеда пьяным матросом из Клостермайна. Если я ничего не путаю, это произошло за несколько месяцев до шторма, имевшего катастрофические последствия для Лиги. Мы начали оказывать на нее дипломатическое давление, требуя снижения торговых пошлин и намекая на возможность войны, если наши притязания не будут удовлетворены. К этому моменту Верховный Совет окончательно дозрел до того, чтобы ухватиться за любую видимость гарантии успешного применения силы в погоне за прибылью.

Вот тут-то я и пришел к ним с предложением построить ударный флот из быстроходных боевых фрегатов, который даст нам непревзойденное тактическое преимущество: с его помощью мы будем проникать в гавани противника и уничтожать вражеские суда в доках, вместо того чтобы вверять себя милости судьбы, встречаясь с ними в открытом море. В городе хорошо знали о моих похождениях на стороне и даже слегка гордились ими, однако все домашние дела я держал в строгом секрете. Меня просто закидали золотом. Мечты об имперском могуществе и разграблении Клостермайна ослепили их настолько, что они прямо-таки навязали мне эти одиннадцать миллионов золотых ликторов.

Уимфорт вскрикнул хриплым чаячьим голосом и начал извиваться, словно по нему ползали муравьи, руки задвигались под импровизированным одеялом, стараясь стереть с кожи какое-то воспоминание. Барнар прижал к его лбу широченную ладонь. Глаза мальчика снова спокойно закрылись, точно мощная длань выдавила в небытие преследовавшие его кошмары.

– Вы только представьте себе, – продолжал Гильдмирт. – Я до сих пор не могу поверить, что и впрямь держал такие деньги в руках, хотя с тех пор мне доводилось видеть и вчетверо большие суммы, разбросанные на каком-нибудь гектаре морского дна. Нечего и говорить, что это колоссальное состояние я потратил ровно через две недели – вот на эту лодку. Это была покупка, к которой я готовился десять лет.

Видели бы вы верфи, которые я соорудил в Сордон-Хеде! Огромные, закрытые со всех сторон сооружения без единого окна: существовала опасность, что шпионы Клостермайна проникнут в тайну своей будущей плачевной судьбы, мы, разумеется, не могли идти на такой риск. В тех огромных пустых доках и в самом деле строился флот. Посредине возвышались корпуса фрегатов из кожи, бумаги и пробкового дерева. Пока моя команда трудилась над ними, я нанял еще одну команду, на этот раз музыкантов. Инструментами им служили молотки, пилы, сверла, заржавленные лебедки. В их партитуры вплетались громкие проклятия и хриплые крики докеров: «Конец ниже держи, вот так! Еще ниже, еще чуток, на волосок с задницы пониже, – стой! Кувалду тащи и гвозди на четверть дюйма, живее!» Советники, проходя мимо моих верфей, упивались этими звуками, которые для них были слаще музыки, и уходили с довольными улыбками на лицах.

Огромная толпа собралась в гавани посмотреть, как наши фрегаты-налетчики – так их к тому времени прозвали – сойдут на воду. Вдоль доков по обе стороны выстроилась живая стена зевак. Денек выдался славный: небо синело в вышине, точно лист шлифованной стали, дул веселый попутный ветерок. Для членов Совета на оконечности самого длинного пирса соорудили многоярусную трибуну. Планировалось, что, как только моя флотилия поравняется с ними, они подожгут огромную деревянную копию городской печати.

Я был на верфи. Суда уже стояли на стапелях, готовые в боевом порядке соскользнуть на воду. Их было шесть, и я с моей лодочкой пристроился между ними, надеясь, что в первые мгновения после спуска они прикроют меня своими корпусами. Я отодвинул засовы. Огромные двери распахнулись, и наша эскадра, точно стая откормленных лебедей, устремилась наружу.

Они и двигались как лебеди, по крайней мере поначалу. О, это были очень гордые господа, мои бумажные фрегаты, в первые минуты своей прогулки по морю. Из толпы послышались восхищенные ахи и охи. Но почти одновременно с ними стали долетать и другие возгласы: «Что это? Гляди, гляди!» Шестерка завертелась, тычась во все стороны, как кучка пьяниц, пришедших потанцевать на карнавале. Налетая друг на друга, они поворачивались кормой вперед и раскачивались, так что их мачты напоминали метрономы. Тут уже зашумели и советники. Печать полыхала вовсю, но оркестр споткнулся на середине такта. Налетевший ветерок согнал кораблики в центр гавани. И вот тут-то они начали набирать воду по-настоящему. То один размокший корпус, то другой расползался, как тесто под дождем. На берегу поднялся крик. Наконец первый из моих бумажных господ явно перебрал. Он затонул так быстро, что мачты ушли под воду стоймя, как морковка, которую снизу утащила крыса.

Я лежал вот здесь, на корме. Мне предстояло оказаться на сцене, если так можно выразиться, как только последний фрегат отправится на дно. Это была самая рискованная часть моего предприятия, ибо за те пять минут, которые потребовались им на то, чтобы затонуть, я едва не погиб от смеха. Так я и предстал перед своими согражданами, все мои попытки справиться с собой ни к чему не привели. Но когда толпу на берегу – как бы это получше выразиться? – накрыла волна понимания, я подполз к мачте и, держась за нее, кое-как поднялся на ноги. Настоящие корабли уже сушили якоря, намереваясь изловить предателя. Задыхаясь от смеха и не выпуская из объятий мачту, я выкрикнул: «Граждане!»

Мысль о них вызвала у меня новый приступ смеха. «Граждане! – каркнул я опять. – Я ничего не понимаю! Я… в ужасе! Я использовал… самую лучшую… бумагу!» Это предложение едва меня не прикончило. Головной корабль нашего флота был в какой-то сотне футов от меня, лучники строились на квартердеке. Я распустил парус. К тому времени я уже не был новичком в изучении демонических течений, а возле Сордон-Хеда они довольно сильны. Покидая гавань родного города, я с удовлетворением отметил, как толпа, которой пришлось заплатить огромные налоги за эту игру в кораблики, покинула доки и растеклась вдоль пирсов и как Совет в полном составе встревоженно повскакал на ноги.

Потребовалось немалое мастерство в управлении лодкой, чтобы идти достаточно медленно и позволить флоту следовать за собой. Полагаю, все дело было в тщеславии, хотя допускаю, что мною руководило и какое-то другое, менее субъективное побуждение. Во всяком случае, я хотел, чтобы люди знали, куда я направился, и были свидетелями моего спуска. Негоже уходить из мира себе подобных не попрощавшись, не дав никому знать, что вот ты, такой же, как они, отбываешь в другой мир. Я спустился через Водоворот Таарга, что у Желтых Рифов. Я не ожидал, что кто-нибудь из моих преследователей зайдет так далеко, но капитан головного судна оказался ревностным служакой и не сбавил вовремя ход. Их затянуло за мной следом. Моряков я, насколько то было возможно в ревущем урагане воды, перебил стрелами, но многие попали к демонам в плен, и я ничего не мог для них сделать. Бешено кружась, понеслись они вместе со мной через Черную Стремнину вниз, туда, где водоворот питает безымянную подземную реку, впадающую в море в нескольких тысячах лиг отсюда.