Текст книги "Рыбалка в море демонов"

Мальчишка, пошатываясь, сел и осторожно попытался протолкнуть воздух в свое изрядно помятое горло. При этом он сипел, как старые кузнечные мехи, у которых сопло наполовину затянуло ржавчиной. Я, хромая, расхаживал взад и вперед, пока кровь не отлила от моих многочисленных синяков и не вернулась обратно в вены. Неловко переступая с ноги на ногу, я только диву давался, как можно было позволить довести собственные голени до такого катастрофического состояния.

Барнар, убедившись, что мы пришли наконец в себя, присел отдохнуть после трудов праведных. Усевшись, он вдруг засмеялся. Стоило ему только начать, и остановить его не было никакой возможности. Он хохотал основательно, методично, через равные промежутки времени оглашая окрестности могучими голосовыми раскатами. Вскоре он до того обессилел, что откинулся на спину и продолжал лежа. Поначалу я не разделял его веселья.

– Ты только погляди на него, – огрызнулся я, – развалился тут, как свинья в навозе, и ржет себе.

Барнар, задыхаясь, произнес:

– Ты бы только… (Еще одна судорожная попытка вдохнуть.) Ты бы только посмотрел на себя!.. (Бульканье, раскат лошадиного гогота.) Вы были похожи на двух марионеток… кукловода которых хватил удар!.. Я вас чуть… не уронил!

Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он закатился снова. Я присоединился к нему, отчасти чтобы позлить мальчишку, который, придя в себя, немедленно придал своему лицу выражение горечи и обиды.

– Вы, грязные, самодовольные ублюдки! – крикнул он нам.

Вообще-то это задумывалось как преамбула, но он вдруг умолк на полуслове, напоровшись на мысль о том, что мы только что избавили его от смертельных последствий очень глупой ошибки. Это, однако, не смягчило его отношения к нам. Как всякий испорченный ребенок, он еще больше возненавидел нас за то, что мы заставили его почувствовать свою вину. Случившееся ровным счетом ничему его не научило, во-первых, потому, что он с самого начала больше делал вид, будто не верит нашим словам насчет амфоры, а во-вторых, наш контроль над ним – что и было страшнее всего – оставался неизменным. Смерив нас долгим взглядом, он горько заметил:

– Вы по-прежнему не хотите признавать значение Эликсира! А между тем он стоит любого риска. Неужели вы не понимаете, что, принеси мы наверх хоть каплю, вы до конца дней своих будете жить в такой роскоши, которая вам в самых бредовых снах не привидится?

Мы с Барнаром обменялись многозначительными взглядами, а потом вместе уставились на мальчишку. Смеяться сразу расхотелось. Как все-таки печально, что юность не учится ничему даже на собственном опыте.

– Уимфорт, – промолвил наконец я, – сейчас я говорю со всей серьезностью, без тени обиды или недоброжелательства. Да предохранят тебя обитатели Черной Трещины, вплоть до самомалейших, от исполнения твоего желания. Клянусь тебе чем хочешь, мы всегда будем прилагать все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать любым шагам, которые ты предпримешь в этом направлении. А теперь нам пора идти. Мы истосковались по солнцу, Барнар и я, по ветру и звездам. Наши души жаждут возобновления прерванного течения той жизни, которую подобает вести людям. И, не будь ты таким идиотом, твоя душа требовала бы того же.

XVII

Главная суть кошмара заключена не столько в самом переживании ужасов, сколько в ожидании их неотвратимого приближения. Вот и мы, повернув от берега моря в глубь континента, знали, что наше испытание вступает в самую страшную фазу.

Мы довольно хорошо представляли, что ждет нас впереди, и, разумеется, заранее разработали стратегию: изгнав из своих сердец все, кроме кровожадного намерения отвечать на каждый удар сторицей и получить оплеух меньше, чем нам досталось на пути к морю, вступили мы на этот путь. Как оказалось, одновременно мы вверглись в целую череду катастроф: каждая заранее продуманная встреча с врагом оборачивалась неожиданностью, в результате которой мы терпели ущерб куда больший, чем при первом нашем столкновении с тем же явлением. По какой же причине? Причина коротко звалась «Уимфорт», потенциальный правитель города Кайн Газер.

Описывать череду всех его безумных выходок у меня просто отказывается рука. Бедствия обрушивались на нас с такой беспощадной регулярностью, что часы, проведенные нами в лихорадочной борьбе, слились в моей памяти в бесконечную цепь Проклятия, которая словно приковала нас к Колесу Плача, вечно перемалывающему одни и те же вариации горя и страданий.

Мальчишка принялся за дело, не теряя времени. Единственными хищными обитателями соляных дюн были похожие на муравьиных львов существа с мощными челюстями. Но они хоронились в таких крупных воронках, что не заметить их было попросту невозможно, а следовательно, и нежелательной встречи можно было с легкостью избежать. Вскоре мы подошли к месту первого серьезного испытания. О приближении к нему рассказал нам черный жирный дым, стлавшийся над вершинами дюн, оставляя на них пятна копоти на много миль до границы порождавшего его пламени. Впрочем, рев огромного пожара мы услышали еще раньше. Пересеченная местность, через которую лежал наш путь, состояла преимущественно из плоти, демонической и человеческой. И ту и другую равно терзал огонь. Обезумевший, поминутно меняющий направление ветер раздувал языки пламени до небес, а потом срезал их под корень и разрывал в клочья вместе с питающим их мясом, так что все эти обрывки и ошметки постоянно носились в воздухе, как раскаленный снег. Живое топливо то и дело распадалось на части, и тогда ветер подхватывал фрагменты и нес их до тех пор, пока они не врезались во что-нибудь на своем пути и не прикипали к препятствию намертво. Гудение пламени пронизывали стоны и вопли миллионов голосов, которые во всей своей изначальной целостности горестным хоралом вздымались над искореженными, наполовину расплавленными телами.

Для преодоления этого отрезка пути нами была избранна следующая тактика: мы с Барнаром должны были бежать впереди, плечом к плечу, разбивая огненный ветер сомкнутыми щитами, а в нашем кильватере, с подветренной стороны, должен был следовать Уимфорт. Ветер крутился волчком, отчего мы то и дело сбивались с шага и спотыкались. Необходимо было все время бежать против ветра, прикрываясь щитами от клочьев горящей плоти. Последняя, когда попадала в нас, вцеплялась, в прямом смысле слова, пальцами, клешнями, а иногда и целыми конечностями в наши щиты, норовя выхватить их у нас из рук, и в тех местах, где она соприкасалась с нашими телами, кожа слезала лохмотьями.

Мы прошли уже значительную часть пути, успешно прикрывая своего подопечного от большей части урагана тлеющего мяса, когда обратной тягой ему в тыл занесло несколько искорок – сущие пустяки, такие поминутно жалили нас с головы до ног. Однако у Уимфорта они вызвали столь жгучее ощущение дискомфорта, что он вырвался из-под нашей защиты и в панике кинулся бежать в обратном направлении. В это время прямо ему навстречу устремился крупный кусок плоти – целый торс, который летел раскинув руки в стороны, точно желая заключить нашего храбреца в пламенные объятия. Мальчишка остановился как вкопанный, и тут Бар-нар повернулся и протянул свободную руку, чтобы одним рывком втащить его назад в укрытие. Но, прежде чем это произошло, Уимфорт резко пригнулся, уклоняясь от летящего трупа, и тот, проплыв над его головой, врезался моему другу прямехонько в грудь. Юнец, помня только свою собственную боль, которая стала куда сильнее, потому что теперь мы уже не могли его прикрывать, вцепился в мой щит и начал тянуть его на себя, пока я пытался отлепить пылающего кочевника от Барнаровой кольчуги, которая уже стала ярко-малиновой от жара. Наша кожа вместе с мясом отваливалась от костей в этой жуткой потасовке, в то время как потерявший голову мальчишка своими приставаниями мешал мне воспользоваться мечом вместо лома, чтобы оторвать от Барнара пламенеющий торс, не проткнув при этом его собственный. Когда боль и отчаяние достигли предела, я кулаком вышиб из Уимфорта дух и только тогда смог помочь другу освободиться. Затем перебросил оглушенного мальчишку через плечо, и мы понеслись.

Огненные поля уступили место плодовому саду приземистых деревьев с кожистыми листьями, на которых, точно вены, выступали прожилки. Ветви их были усыпаны сморщенными синими плодами, издававшими восхитительный аромат. Никакой мази у нас при себе не было, и ожоги под оружием и одеждой причиняли невыносимую боль. Без долгих церемоний мы запретили Уимфорту не только срывать плоды, но даже прикасаться к ним и, сказав только, что нам предстоит марш-бросок через эту местность, велели ему держаться в арьергарде, как и раньше, и не отставать.

Естественно, все пошло совсем не так, как мы планировали. В начале пути мы дали Уимфорту посох, которым он пользовался преимущественно для того, чтобы, выражая свое недовольство положением вещей, тыкать его концом во что попало. Вот и теперь он то и дело поддевал им то один занятный плод, то другой. Мы, правда, узнали об этом позже, когда один из плодов, не удержавшись от толчка, свалился с ветки. Тут и началось то, о чем мы, слишком измученные предыдущим испытанием, поленились предупредить мальчишку заранее. Вслед за первым плодом с того же дерева на землю попадали все остальные, а с ними и листья, ибо они были не чем иным, как крыльями маленьких упитанных чудовищ, тела которых прямо-таки раскололись на две половины, так широко раззявили они свои клыкастые пасти, окружив нас троих хищным прожорливым роем.

Именно на такой случай у нас уже был заготовлен гениальный по своей ясности план, который Барнар, обращаясь к Уимфорту, кратко сформулировал в следующих словах:

– Беги что есть духу!

Мы двое немедленно повернулись к мальчишке спиной и подали ему пример незамедлительного исполнения приказа, не очень, надо сказать, заботясь о том, следует он ему или нет. Впрочем, беспокоиться и нечего было: вскоре он уже обогнал нас, едва не сбив меня с ног при этом.

Клянусь Громом, ну и горазд же он был стрекача давать! Мальчишка – заявляю это без тени насмешки – был наделен всеми данными хорошего бегуна. Насколько хорошего, нам, к прискорбию моему вынужден сообщить, еще только предстояло узнать. Он был длинноног, и, хотя по-юношески хрупок, грудная клетка у него была широкая. Он несся впереди, как воплощение свалившейся на нас беды, пока мы мчались между низкорослых деревьев, чьи ветви прогибались под тяжестью дремлющих роев с клыками острыми, словно бритвенные лезвия. Даже просто пролетая мимо, они умудрялись вонзить в вас свои зубы и выгрызть дыру с астригальский двадцатигельдинговый золотой. Донимали они нас ужасно, хоть мы и отмахивались всю дорогу щитами, которые, отяжелев от налипших на них тел, плющившихся от удара, точно спелые фиги, замедляли наш бег. На близком расстоянии ненавистные твари издавали запах прели, к тому же, пикируя на нас сверху, они успевали ввинтить нам в уши какое-нибудь гнусное ругательство или уничижительную насмешку. Даже после того, как мы проредили их толпу столь основательно, что они перестали являться серьезной угрозой для жизни, каждое раздавленное тельце вызывало в нас радость, если не сказать мстительное удовольствие маньяков. Покинув плодовую рощу, мы скинули с себя оружие, встали спина к спине и продолжали методично лупить увязавшихся за нами упрямых мерзавцев, пока не перебили всех до одного. Так мы стояли – щеки, руки, голени сплошь в красных пятнах укусов, безумный блеск в глазах – и упивались процессом уничтожения. Уимфорт, за которым тоже увязалась стайка кровопийц, подбежал к нам и, подвывая, взмолился, чтобы мы перебили и его паразитов. Мы были настолько поглощены задачей, что исполнили его просьбу без слова возражения.

После этого мы нашли укрытие и пролежали в нем, восстанавливая силы, некоторое время. День или два прошло, прежде чем наши раны наконец подсохли, а самая острая боль притупилась настолько, что можно было продолжать путь. Перед выходом мы серьезно поговорили с Уимфортом. Наше укрытие находилось в лощине меж невысоких холмов, и я, указывая на открывавшуюся перед нами долину, спросил:

– Видишь, Уимфорт, вон там, впереди, почва становится заметно бледнее?

– Ну, вижу.

– Так вот, там начинается болото. Это такая трясина, она кишит мужчинами и женщинами, понятно? Людьми мужского и женского пола. Их там десятки тысяч, и все они… двигаются вместе. – Я умолк, чувствуя, что все это звучит недостаточно убедительно. – Слушай, Уимфорт, – отважился я, – не обижайся, но я должен спросить. Ты знаешь, откуда берутся дети?

Он наградил меня полным безграничного презрения взглядом, потом поднял глаза к светящейся мгле, заменявшей нам небо, точно призывая его в свидетели мучений, которые он претерпевает от рук кретинов. Необходимостью отвечать словами он пренебрег.

Я испытал облегчение. Он не знал. Или, по крайней мере, имел смутное представление. О мальчишке его возраста всегда трудно сказать, прошел он уже через этот опыт или нет, но его я, по-видимому, вычислил правильно: внутренне этот эксцентричный и честолюбивый юноша был настоящим маленьким ханжой – плоть притягивала его, но блудливым котом он не был, скорее, в акте плотской любви ему мерещился ущерб собственному достоинству. Я вручил ему дубинку, вырезанную из корня тернового куста.

– Вот именно этим, – продолжал я, – и заняты женщины, мужчины, юноши и девушки и всякие другие твари, собранные в этой трясине, этим и всевозможными вариантами этого. Опасность невелика, но лишь до тех пор, пока ты не позволишь втянуть себя в эту игру. Каждый, кто по-настоящему к этому стремится, вполне может проложить сквозь них дорогу, правда, в некоторых местах жарковато приходится. И помни, хорошо кажется только сверху, попадешь внутрь – разорвут на куски в считанные минуты. Как и прежде, скорость решает все. Не останавливайся, жми напролом и отбивайся, как сто чертей.

Кажется, вряд ли есть необходимость объяснять, что произошло потом. Не снижая скорости, мы буквально врезались в болото и понеслись, петляя между мшистых кочек и черных, подернутых ряской провалов, где небольшие кучки обнаженных людей мешались со всевозможными демонами в оргиастических комбинациях.

Бег наш не замедлился ни когда оргии сделались многолюднее, превратившись в потные холмы, которые громоздились по обе стороны тропы, ни даже когда жидкая грязь под нашими ногами буквально исчезла из виду под покровом сладострастно сплетенных тел. Стоны и бормотание, непрестанно издаваемые трясиной похоти, сливались в титаническую ораторию желания, которая взмывала над болотами под приглушенный аккомпанемент еще каких-то неразборчивых звуков. Мы углубились в самую сердцевину болота, настала пора браться за дубинки.

Проходя этим путем в первый раз, мы пожалели, что не захватили с собой кнутов, и, за неимением таковых, орудовали древками копий. В общем-то, самым подходящим в данной ситуации оружием послужили бы мечи, но воспользоваться ими было по-человечески невозможно. Даже на мужчин не хотелось поднимать дубинку, не говоря уже о женщинах. Каждый взмах вооруженной руки – а их был не один, а тысяча – давался мне ценой насилия над собственной плотью, которая хотела – нет, требовала – совершенно противоположного. Шлепая по изобилующему скрытыми опасностями мелководью кишащих тел и молотя, точно одержимый, по тянущимся ко мне со всех сторон умоляющим рукам и отчаянным пальцам, я чувствовал, что это, должно быть, и есть самое тяжкое испытание из всех, с которыми нам довелось столкнуться в аду. Терзая собственную душу, раздавал я удары направо и налево, и каждый болезненным эхом отдавался во мне самом.

В первые несколько минут этого мучительного погружения мы не сбавляли темпа. Затем парнишка, который шагал между нами, начал отставать. Расстояние между ним и мною становилось все больше, пока Барнар не подталкивал его в спину, так что тот вынужденно ускорял шаг. Но все же он с животным упорством продолжал переставлять ноги. В какой-то момент я оглянулся и увидел, как его взгляд стекленеет прямо у меня на глазах, впиваясь в груды сплетенных тел. Хлоп! Мальчишка остановился, уронил дубинку и нырнул в извивающуюся массу.

Когда последовавшая за этим очумелая возня достигла критической точки, я вдруг странным образом на мгновение выключился из происходящего и вспомнил, как в юности работал на траулере из Ахнука. Как-то раз мы вошли прямо в середину умопомрачительно богатого косяка рыбы. Наш жадина шкипер с пеной у рта, как припадочный, раз за разом забрасывал сети, торопясь вычерпать как можно больше до наступления темноты, пока вся палуба не оказалась погребена под толстым слоем рыбы. Половине команды пришлось взяться за багры, гарпуны, что под руку попало, и молотить рыбин по головам с такой скоростью, точно сам дьявол поднес каждому из нас пучок горячей пакли к заднице. И неудивительно, ведь нам попался косяк шадфиннов, здоровых, что твои собаки, и сопротивлявшихся, как стая диких кабанов. В тот показавшийся мне вечностью миг, когда я в угасающем свете заката выплясывал по скользкой от рыбьей чешуи и потрохов палубе, то и дело поднимавшейся и опускавшейся на волнах, и колошматил скачущих вокруг рыбин, точно одержимый священным безумием воин, мне довелось загодя пережить то, что я переживал сейчас.

Мальчишка, видно, не заметил того, что творилось под верхним слоем, и отчаянно отбивался от нас ногами, все глубже зарываясь в массу копошащихся тел. Мгновенно у него появились десятки союзников. В какой-то момент я испытал ужасную уверенность, что нам его уже не вытащить. Несмотря на то что все наше внимание было сосредоточено на его спасении, краем глаза мы успевали подмечать, что творилось в недрах скопления людей и демонов. Вот несколькими слоями глубже лобзающие уста вдруг оскаливались в злорадной усмешке и вонзали клыки в недавно ласкаемую плоть. Ладонь с большим пальцем и четырьмя кровоточащими обрубками беспомощно тыкалась в массивное бедро. Ребро трещало под могучим коленом. Оттуда, из глубины, неслась другая оратория, оратория ужаса, погребенная под гимном желания.

Уимфорт продолжал отбрыкиваться изо всех сил, недвусмысленно заявляя о своем нежелании вылезать. Мы, улучив мгновение, давали ему сдачи, стараясь шлепнуть так, чтобы у него онемели ноги. Он уже прошел первый уровень ласкающих рук и благоговейных губ, как вдруг резкая боль исказила его лицо, и он взвыл. Тут же он начал отбиваться, стремясь вырваться на поверхность, но его прежние союзники превратились в тюремщиков.

В отчаянии я схватился за меч. Одному я отсек руку, другому ногу. К счастью, этого хватило: судорога боли прошла по ликующей толпе, руки немедленно отпрянули, торсы отодвинулись. Это пошло на пользу не только Уимфорту, но и Барнару, вокруг шеи которого уже повисла пара пленников этого болота, один из которых ухитрился в последний момент начисто откусить моему другу левое ухо.

Должен заметить, что Уимфорт, встав на ноги и схватив свою дубинку, начал орудовать ею с энергией, которая позволила нам выбраться из опасного места быстрее, чем мы рассчитывали. Когда несколько минут спустя мы пристроились в безопасном местечке передохнуть и перевязать рану Барнара, то так расчувствовались, что готовы были за эту добровольную помощь простить мальчишке все его прежние пакости.

Но талантливый юноша умудрился в минуту растранжирить весь тот капитал нашего расположения, который накопил за последнее время. Он рассеянно глядел на нас, как вдруг его глаза сузились и радость приятного открытия озарила его черты. Он победно расхохотался, откровенно наслаждаясь потерями своих врагов, ибо, как я упоминал, несколькими годами ранее мне довелось при трагических обстоятельствах лишиться левого уха почти целиком.

– Ваши уши! – воскликнул Уимфорт и вновь засмеялся. – Теперь вы пара хоть куда!

XVIII

– Мы дали себе еще одну передышку, на этот раз короче прежней, дождались, пока рана на месте Барнарова уха покроется тоненькой розоватой корочкой и перестанет свербеть, и снова двинулись в путь.

Долго-предолго мы шли. Бесконечно. Мы шли, а Уимфорт ныл.

Мальчик, вне всяких сомнений, был истинным талантом, если не сказать гением, в искусстве жалобы. С неистощимой изобретательностью и абсолютным бесстыдством всякий отказ удовлетворить его любую, самую пустяковую просьбу он превращал в повод для недовольства.

Так мы и шли, а Уимфорт, поспевая за нами, еще и ныл, так что в конце концов самый звук его голоса, ударяющийся в уши неумолимо, как прибой, начал сводить меня с ума, с корнем вырывая жалкие росточки мыслей, которые еще пыталось породить мое поминутно разрушающееся сознание.

– СТОЙ! – заревел я. – Стой смирно, заткнись, сядь и слушай.

Уимфорт соскользнул с гладкого розового бугорка, с которого только что спустился я, и выполнил три из моих команд. Учитывая мерзостную сырость губчатой долины, по которой мы шли, я не стал настаивать на том, чтобы он сел. Я заговорил:

– Ну вот. Закрой рот и слушай, пока я не кончу. Во-первых, ты знаешь, что мы носим в себе Крючки Жизни, привязывающие нас к Чарналу, который, в свою очередь, находится во власти твоего отца. Во-вторых, ты присутствовал – хотя, может быть, и не слышал, поскольку речь шла не о тебе, – при нашем разговоре с Гильдмиртом, когда мы просили его вытащить крючки. Он отказался, ответив, что это примитивное по своей сути заклинание неразрывно связано с талисманом, на который сделан наговор, и поэтому, попытайся он освободить нас от крючков, не имея под рукой контролирующего кольца, пять шансов из десяти за то, что он выдернет их вместе с нашими сердцами. А вот и информация к размышлению. Некоторое время тому назад мы с Барнаром, пока ты не слышал, долго обсуждали один вопрос: а не стоит ли попробовать вернуться к Пирату и попросить его вытащить эти крючки, пусть даже с риском для жизни, чтобы потом вырваться отсюда на свободу без тебя в качестве довеска. Мы долго взвешивали возможности, которые дает нам этот вариант, Уимфорт. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Учти, я говорю вполне серьезно.

Мы продолжили наш путь. Я знал, что угрюмое молчание, в которое повергло мальчишку мое красноречие, долго не продлится. Чувствовал я себя препротивно, враждебность к мальчишке заострилась еще сильнее, в то время как запас терпения значительно поиздержался, хотя я и понимал, что его поведение в последние дни ничем не отличается от обычного. Более того, территория, по которой мы шагали, вызывала мое глубокое неодобрение, несмотря на то что оказалась вполне безопасной и нетрудной для преодоления.

Я никак не мог уразуметь, что в этом месте такого, отчего волосы у меня на загривке все время стояли дыбом. Мы быстро сообразили, что бывали здесь и раньше, только не заходили так далеко вглубь, а теперь, не в силах в точности повторить свой прежний маршрут, забрели в самую сердцевину странной местности. С одной стороны, впереди нас поджидали неизведанные опасности, но с другой – до сих пор равнина, по которой мы брели, была вполне пригодна для выживания. Например, в этих влажных полях упругих розовых волокон легко можно было споткнуться и потерять равновесие, но о здешнюю почву, вздыбленную, сморщенную, взбаламученную, изрезанную бесчисленными канавками и бороздками, практически невозможно было удариться, такая она была мягкая и пузыристая. Видно было далеко, и никакая опасность ниоткуда не грозила. Местами из причудливых бархатистых бугров выступали осколки и целые небольшие площадки белого камня, глаже которого нам отродясь не приходилось видеть. На горизонте почва становилась все более ровной и светлой, кое-где сквозь нее начинала пробиваться чахлая растительность.

Когда мы достигли более светлого участка равнины, то обнаружили, что он резко отличается от розового. Прежде всего, он состоял из совершенно иного материала, жесткого и сухого, слегка пружинящего под ногой. Кроме того, почва здесь была почти совершенно гладкая, если не считать едва заметных бороздок, покрывавших всю поверхность повторяющимися узорами, подобными тем, что ветер рисует на нехоженом песке пустынь.

Что до покрывавших этот участок деревьев – сначала довольно невысоких и редких, – то они были совершенно безвредны, но тем не менее неизъяснимо отвратительны. Их субстанция – мокрые темно-лиловые завитки спутанных волокон – больше всего напоминала сырое мясо; толстые пучки закручивались и сплетались в упругие, точно резиновые, стволы, с которых свисали дряблые ветки. Полупрозрачные серебристые жгуты змеями опутывали древесные стволы, пронизывали их плоть, едва заметно пульсируя в такт ритмическому шевелению деревьев. Несмотря на полное безветрие, вся рощица двигалась, легкие судороги сжатий и расслаблений пробегали по мягким, податливым стволам и ветвям.

Почва начала подниматься. Деревья с каждым шагом становились все гуще и выше. Когда липкие ветви сомкнулись над нашими головами, уныние окончательно овладело мною.

– Слушай, – произнес Барнар. – Слышишь звук?

Я сердито тряхнул головой и ничего не ответил. На самом деле мое внимание давно уже привлек какой-то низкий гул, мощный, но в то же время рассеянный, словно доносившийся издалека. Подъем становился все круче. Петляя, прокладывали мы путь сквозь мясистые джунгли к тому, что снизу больше всего походило на горный хребет.

Как только мы ступили на его вершину, мне все сразу стало ясно, и прежде всего моя собственная непростительная тупость. Перед нами раскинулась глубокая, почти плоская долина, поросшая лесом, но совершенно другим, – то были волосы, черные и густые, как джунгли. У самого горизонта со дна долины вздымалась одинокая горная вершина небывалой высоты. Пик ее терялся в фосфоресцирующем мраке каменного небесного свода подземного мира, но ее ровные, сходящие на нет склоны ни с чем нельзя было перепутать. Всю гору от вершины до подножия пересекала мощная жила, вокруг которой, примерно на середине ее высоты, парили какие-то крылатые создания.

Эту-то гору мы и слышали; теперь ее гром безудержными раскатами заполнял косматую долину, вибрирующими ударами погребального набата отзываясь в мозгу. Звук был такой, будто с тысяч луков одновременно срывались стрелы. Барнар удивленно произнес:

– Мы его нашли – мы вошли в тело гиганта Сазмазма.

Я кивнул, не в силах оторвать глаз от представшего перед нами зрелища. Тут мы подпрыгнули, одновременно пораженные одной и той же мыслью, и обернулись назад. Уимфорта не было.

Хотя напасть на его след нам и не удалось, избранное им направление не вызывало ни малейшего сомнения. До тех пор пока он не достигнет открытой местности у подножия горы, самого, можно сказать, порога своих безумных мечтаний, нечего и надеяться его отыскать. Пытаться перехватить его в гуще покрывавшей грудную клетку великана спутанной шерсти бесполезно, более того, за то время, что мы будем пытаться отловить его там, мальчишка без помех доберется до охраняемой рабами Сазмазма территории, чем подвергнет себя – а заодно и нас – риску полного и немедленного уничтожения.

Так что мы спустились вниз и окунулись в джунгли жестких сальных волос, продираться сквозь которые было так трудно, что мы, учитывая наши совокупные силы, вновь обрели надежду оказаться на опушке этого леса раньше, чем туда доберется Уимфорт. Обильная растительность чрезвычайно ограничивала обзор. Поэтому, только добравшись до открытого пространства, мы обнаружили, что вышли на просеку, оставшуюся в этом лесу после какого-то сражения. Волосы на ней были сожжены, кожа обуглилась, груды обломков вперемешку с мертвыми телами валялись повсюду, а надо всем этим, устрашающая в своей близости, нависала вершина горы.

Некоторое время мы стояли молча, не в силах найти слова. Необходимо было отыскать какую-нибудь возвышенность, чтобы с нее обозреть весь этот хаос и найти в нем дорогу.

– Сдается мне, не мешало бы посмотреть, с чем мы имеем дело, – потухшим голосом начал Барнар. – А потом думать, куда его может понести.

Я кивнул. Снова настала тишина. Я промолвил:

– Если, конечно, у него есть какой-нибудь план и он не пытается просто прорваться наудачу.

Мы оба вздохнули. В настоящий момент скорость решала все, но на нас навалилась какая-то меланхолическая апатия. Неизбывное отчаяние переполняло наши и без того измученные сердца, препятствуя пробуждению в них боевого духа. Сил продолжать борьбу не было, и мы почти смирились с неизбежным поражением.

Угрюмо, не пытаясь скрыть отвращения, Барнар произнес:

– Похоже, более подходящей смотровой площадки нам не сыскать. – И он указал на волосатый труп чего-то вроде гигантского ленивца, лежавший поверх груды останков более мелких демонов, перемешанных с обломками их же колесниц. Неизвестно какими усилиями, но мы все же заставили себя подойти поближе.

– Да, – согласился я, – можно будет залезть вон на ту пику, которую он нацепил себе на лоб.

Похоже было, что животное скончалось среди, или точнее – поверх собственной кавалерии. Безглазые мартышки с изогнутыми, точно серпы, челюстями, служившие мертвому гиганту подстилкой, были погребены под обломками колесниц, увенчанных пиками, которые отличались от той, что красовалась на лбу чудовищными, лишь более скромными размерами. Однако слепые наездники казались небольшими лишь по сравнению со своим чудовищным союзником, ибо их экипажи длиной не уступали галеонам, а сами они, выпрямившись во весь рост, с легкостью могли бы снять своими серповидными челюстями корзину впередсмотрящего с верхушки мачты астригальского парусника.

Плоть гигантского ленивца смердела. Дохлые мухи, с годовалую телку величиной, утопали в этой трясине разложения. Мы полезли наверх, стараясь ступать на торчащие из вонючей шкуры позвонки.

– Трупные черви! – ярился Барнар, когда мы, обогнув ухо, выбрались на лысый бугор черепа. – Этот гнусный капризный идиот превратил нас в трупных червей!

Смерть настигла гиганта в тот самый момент, когда он лишь слегка склонил голову вперед, так что стальная пика у него на лбу вздымалась футов на сто вверх под углом примерно сорок пять градусов. Обхватив сверкающую иглу ногами, мы полезли по ней. Нам уже и так хорошо было видно все необходимое, но мы продолжали машинально карабкаться все дальше и выше, не в силах оторвать глаз от открывшейся картины.

Устрашающее величие чудовищной мышцы, по форме напоминавшей амфору для вина, наполненной крепчайшей выдержки жизненной силой гигантского демона, бесконечно пульсирующей под напором рвущегося на свободу содержимого, – на нее можно было глядеть всю жизнь и не наглядеться. Одна только могучая вена, обвивавшая сердце снаружи, внушала трепет. Объема крови, протекавшего через нее каждую секунду, с лихвой хватило бы на то, чтобы заполнить русло не одной большой реки.