Текст книги "День одиннадцатый"

Глава 3

Он с сожалением и грустью смотрел на нее.

Ни одно из ее предыдущих действий не было слаженно и четко. Словно попав в плен паники и хаоса и в первый раз взяв оружие в руки, она превратилась в одну из тех, к кому он всегда слегка пренебрежительно обращался «мадам». Она ни разу не попала в цель, к которой стремилась ее рука, не отбила ни одного его удара, заставляя юношу всерьез задуматься над причиной столь необычного поведения. Он не знал ее наверняка, но чувствовал, что она существует и масштабы ее значительны.

Не выдержав и получасового испытания, Оливер демонстративным резким движением откинул шпагу в солому, покоящуюся в углу амбара, и сел на деревянный неструганный пол.

– Я не могу. Не могу фехтовать сегодня. Такое ощущение, что сражаюсь с тем, кого сейчас нет рядом. Словно ты далеко отсюда, а тело осталось здесь.

– Прости… Я здесь. Я стараюсь быть здесь, – тихо пролепетала она, еще больше опустив голову вниз.

– Я заметил, – съязвил он. – Ты пытаешься делать вид, что ничего не произошло. Но у тебя не выходит. Точно кто-то вырвал почву из-под ног. Кто-то опередил меня!

Она с недоумевающим видом посмотрела на него.

– Я думал, это я сегодня проиграю тебе. Потому что есть нечто, что выбивает меня из привычного спокойствия. А получилось наоборот. Видимо, мое нечто несравнимо с твоим.

– Что случилось, Оли? Скажи, – она напряженно вглядывалась в его лицо. В первый раз за этот день. Словно взгляд ее, блуждающий по помещению, но не бывший в нем, наконец различил черты юноши перед собою. Она всматривалась в них, пытаясь узнать все до его слов. Только сейчас пред ней ясно предстала печаль в его глазах, но вместе с ней необъяснимая решительная готовность, которую она прежде не видела. Вчерашние события, до того полностью занимавшие ее, поблекли перед этим новым для нее выражением его лица.

– Сначала ты, – отрезал он.

– Мне нечего сказать, – Чарли слабо улыбнулась и сделала шаг навстречу. Она нервно терла руку об руку, словно стараясь смягчить то, что скажет. Словно сама была не готова к тому. – Некоторые обстоятельства… – начала она, – поставили меня в тупик, и теперь даже не знаю, как жить дальше. С восходом солнца я смогла уйти из дома и прийти к тебе, но возвращаться к полудню мне некуда, – она, будто виновная или прокаженная, отвела глаза.

– Миссис Хамвилл, да? – более ничего не уточняя, спросил он, устремив на нее проницательный тяжелый взор.

Чарлиз слегка кивнула головой, по-прежнему боясь посмотреть на него и не понимая, от кого он узнал о ее позоре.

– Я предвидел это. Рано или поздно это должно было случиться, Чарли. То, что копится внутри, когда-нибудь вырвется наружу. И вот это случилось. Она никогда не была настроена к тебе, я понимал это по твоим разговорам слепой любви и поклонения ее особе. Люди не достойны этого. Я очень хотел бы защитить тебя и прийти к вам сегодня, но… – настал его черед опускать голову.

– Отец вернулся из столицы, помнишь, я говорил? Так вот, меня определили… И уже послезавтра надо лично предстать перед моим будущим полком…

– Лично? – только и смогла переспросить она, хотя было понятно и без слов.

Она рассеянно посмотрела вокруг, не имея сил собраться с духом. Привычный мир вокруг нее прямо на глазах раскалывался и таял, точно лед весной на озере. Она хотела бы спастись, зацепившись за что-то нерушимое, постоянное, решив сосредоточиться только на положительном, всегда дарящем ощущение радости и счастья. И именно этим спасением являлось фехтование. Как раз сегодня Чарлиз собиралась обсудить с Оливером их планы относительно организации соревнования среди умельцев в фехтовании, которое друзья хотели устроить на ежегодном празднике, посвященном дню рождения Томплинсона. Они много говорили и мечтали об этом, ожидая осени, когда это должно было произойти, но теперь потерпели крах и эти мечты…

Ему нужно было уезжать. Вопреки рациональнейшим и трезвым стремлениям его родителей, все мечты молодых людей, взятые вместе, обломками больно впились в ее сердце.

Чарлиз молчала.

И Оливер не отвечал. В какой-то мере он чувствовал себя предателем в эту минуту. Он оставлял друга в такое тяжелое для него время, он оставлял дом, родные места, разрывая тем самым их совместные планы и прошлую жизнь на части. Оливер осознавал, когда он уедет, она останется абсолютно одна. Но иного выхода не существовало. Семья была безусловно дороже. И именно она хлопотала над его продвижением. К тому же он не видел своего будущего в деревне. Даже найти достойную по положению и состоянию жену можно было только в крупном городе, как и иметь больше шансов, служа, вкусить плоды привилегированной жизни.

Он понимал, что извинения перед Чарлиз бессмысленны. Они не принесут никому облегчений. Слова не могли остановить их разлуку. Все, что он нашел уместным сделать – предостеречь ее от ошибок, что могли грозить будущему девушки. Умозаключения и наблюдения, которые раньше он озвучивать не решался или обойденные удобным случаем, сейчас казались необходимыми для той, с которой он прошел через всю прекрасную пору детства, а сейчас покидает в тяжелое время для нее.

– Чарлиз, пойми, не то чтобы я осуждаю… Или считаю странным, как остальные… – остановился он. – Ты дерешься лучше любой женщины и многих мужчин, это бесспорно, но нужно ли тебе это? Быть может, вслед за остальными тебе пора задуматься о другом укладе жизни, более привычном для женщины? – предложил он свой совет, подобный тем, что даются при расставании на неопределенный, близкий к бесконечности срок. Тот смелый совет, что никогда бы не дал, постоянно живя бок о бок с небезразличным для себя человеком.

– Ты туда же? Все о браке? – ответила она резким, недовольным тоном. – Ты говоришь то же, что и все вокруг! Вы только вторите друг другу!

– Я знаю тебя с малолетства, мы лучшие друзья, мы росли вместе, в конце концов! Но это не значит, что тебе нужно продолжать жить так, как мне или как тебе позволено было жить до совершеннолетия. Ты девушка, – он еще раз неосознанно окинул взглядом одежды, обволакивающие ее фигуру, – и нужно многое менять. Пора менять. А то останешься старой девой, Чарли. И все. И это будет самый реальный финал твоей «счастливой» жизни.

– То, чем я живу сейчас, и есть моя жизнь, – она посмотрела на него словно загнанный зверь. – То, что согревает мое сердце. Это все, что у меня осталось. И меня сильно огорчает, что ты, вслед за обществом, отворачиваешься от меня, не веря в исполнение моих идей! Ты предлагаешь следовать по проторенному и единственному пути. Будь по-твоему, давай на него посмотрим.

Не успевает девушка родиться, а ей уже прочат жениха. Не успевает вырасти и понять, что представляет из себя жизнь, как должна обязательно помолвиться, иначе ее ждут неудачи и осуждение общества! И тут для меня, как и для большинства бесприданниц, начинается беготня и сутолока за женихами, их родословными, фамилиями и, безусловно, деньгами.

– Почему же ты не можешь наравне с остальными начать охоту на них?

– Благо, мы живем вдали от скопления людей. И, в частности, женихов. Это меня спасает, – тихо произнесла она. – Мое состояние, которого совсем нет, также не благоприятствует их расположению.

– А внешность? Ты забыла, она тоже играет роль. Но ты пренебрегаешь ею!

– Потому что не грежу о замужестве. Впрочем, у меня нет шансов и по этому пункту! Оли, посмотри на меня! Чем я могу привлечь внешне? И кого? У меня средний рост, обычные русые волосы, тусклые, ничем не примечательные глаза. Есть много девушек, привлекающих внимание еще издали своей яркостью. Или такие же, как я, но опять же, обладающие большими ресурсами притягательности для женихов, чем я могу себе позволить. Содержать в чистоте голову и лицо, умываясь родниковой водой – вот и все мои привилегии! Заграничное душистое мыло, пудра, бальзамы и помады – и вот обеспеченные невесты, с пылающим, будто от фосфора в ночи, лицом, выгодно выделяются на моем блеклом фоне. Против них у меня нет ни шансов, ни желания их затмить, – повторила Чарлиз.

– Я знаю, ты думаешь, что мои мысли не верны, хочешь переубедить, исправить их. На самом же деле ты пытаешься изменить мою жизнь. Мою жизнь. А это все, что у меня есть. А я – все, что есть у тетушки.

– Ты берешь слишком близко к сердцу ее одиночество. Уверен, она будет рада, когда ты объявишь о своей помолвке с тем, кто сможет оберегать и заботиться о тебе, – не сдавался Оливер.

– Раньше я возлагала большие надежды на турнир в Томплинсоне, что мог дать старт развитию наших с тобой судеб по пути фехтования, впрочем, в случае неудачи я намеревалась остаться в деревне и скрасить тетушкину старость, ничем не меняя ни ее, ни своего быта. Теперь я не знаю, где буду жить и чем заниматься. Мне кажется возможным без препятствий устроиться в чей-то дом, ухаживая за детьми, и когда-нибудь я смогу заработать и на собственный угол. Как бы там ни было, надеюсь, ты иногда будешь навешать мою скромную обитель со своей женой и детишками, правда? – она изучающе-серьезно, но в то же время с нежной улыбкой посмотрела в его глаза. В них она прочла некое замешательство относительно планов юноши на собственную жизнь. Стоя на пороге будущего, окруженного туманом грез и размышлений, он не хотел так далеко загадывать, уже предвкушая погружение в новую, светскую и необязывающую жизнь. Ему хотелось движения вперед, как и внимания дам и света. А все, что хотела осуществить Чарли, хоть он ее и бесконечно любил, Оливер считал по большей части мечтами, которым, впрочем, раньше он был подвержен и сам.

– Прошу тебя, подумай еще раз над моими словами. Мы не дети уже, и никогда не будет того, что было раньше. Нашей прежней жизни не будет. Ей пришел конец. Я отправляюсь на службу. И тебе пора двигаться дальше, Чарли. По известным реальным тропам… Я только лучшего желаю тебе, – и, подойдя к ней, он поцеловал девушку в макушку, прощаясь и благословляя друга.

Глава 4

Все дальше Чарлиз отдалялась от старого амбара и окружавших его владений семьи Оливера, где она провела самые радостные моменты детства и отрочества. С каждым шагом девушка уходила от своей прежней размеренной жизни, осознавая, что та уже никогда не повторится вновь. Рассекая воздушные потоки, больше не взорвется громким заливистым смехом голос Оли, с возбуждением делящегося с Чарлиз своими детскими мечтами. Ни одного его и ее волоса не запутается больше на верхних ветвях деревьев, окаймляющих этот луг, когда, взбираясь на них, дети пытались осмотреть безграничные владения самой природы. Звук металлических клинков, что раньше слышал только пронизывающий ветер, перестанет быть слышим даже ему. Он стихнет, стихнет навсегда…

Чарлиз направлялась к дому, чтобы успеть забрать необходимые вещи до приезда миссис Хамвилл из Томплинсона, дабы не встревожить ее спокойствия. Она шла, обдумывая нелегкую дилемму своего будущего жизненного пути, обуреваемая вечными вопросами жизни и сыплющегося, словно песок сквозь пальцы, времени, а не зависящая от ее размышлений природа тем временем продолжала жить собственной полной жизнью. Легкий ветер колыхал подол ее свободного, сшитого из грубой ткани серого платья простого кроя. Волосы растрепались из косы и выбились из-под косынки, прикрывавшей голову от палящего солнца, но Чарли не замечала всего этого, как и нежных прикосновений к голеням стеблей трав и соцветий, гордо возвышающихся над землей и танцующих под дирижирование ветра. Чарли шла привычной тропой к дому. Той тропой, по которой целых шесть лет направлялась по, казалось, безграничным владениям семьи Оливера все к тому же, пусть старому и покосившемуся, но ставшему родным амбару, возведенному для пасущегося вдали от дома домашнего скота как укрытие от внезапного дождя или палящего светила.

Она могла бы идти зажмурившись по этой тропе. Ноги сами бы вывели ее к дому. Шесть лет – огромный срок, и так просто вычеркнуть его из головы представлялось неразрешимой задачей, к тому же слишком болезненной. Впрочем, вдобавок к тому Чарлиз пора было отказаться от будущего, напрямую связанного с надеждами, питавшими ее все эти годы. Ей предстояло отсечь свою мечту о фехтовании и турнире в Томплинсоне, как первую ступень в этом направлении. Оли прав. Ему действительно нужно двигаться вперед. Известными тропами и реальными целями. А все дебри мечтаний и стремлений, что она хотела свершить и не могла в одиночестве, – только ей и останутся, обваливаясь лишь на нее и погребая в своих обломках.

Ее сердце болезненно сжималось, а порывы ветра, казалось, стрелами пронизывали все существо. Чарли физически ощущала острую боль, но источником ее оставались лишь размышления. В попытке освободить от них разум девушка вскинула голову вверх, всматриваясь в глубокое голубое небо, в ветви деревьев на его фоне над головой. Чарлиз захотелось стать одним из этих зеленых великанов, свободных от обязанности оправдания ожиданий окружающих, независящих от власти монет, человеческого осуждения и презрения из-за их отсутствия, и времени. У них, кажется, так много времени, а у нее оно сыпется из рук, и именно этого ресурса ей не хватит в осуществлении главной цели жизни, даже если она приложит все мыслимые и немыслимые старания и связи. В настоящий момент она лишена положения, средств и крова, а юность осталась позади. Где-то в далеком прошлом, о чем свидетельствовали стоящее на пороге восемнадцатилетие и более молодые девушки, что встречались Чарлиз, бегающие и веселящиеся друг с другом, с такими же смеющимися, беззаботными, как и у нее прежде, лицами, но уже не она. И это время для нее никогда больше не вернется. Чарли отчетливо понимала это. Ей в пору уже гулять со своими девочками, что она и делала бы, если бы не посвящала мысли и дела иному устремлению. Безусловно, причиной тому нельзя считать отвращение к детям, напротив, Чарли любила их, меж тем не обладая страстным желанием в скорейшие сроки стать матерью, как и супругой первого попавшегося жениха.

По-прежнему не смотря по сторонам, Чарли следовала по тропе к дому. Одно поле, пройденное ею, сменялось другим, оставаясь далеко позади, пока в какой-то момент у Чарли не зародилось ощущение преследования кем-то. Словно некто шел вослед. Ей никогда подобного не чудилось. Она не страдала навязчивыми состояниями, но сейчас, быть может, ей хотелось, чтобы кто-то шел следом? Кто-то, чья судьба, близкая ее судьбе, как-то связана с нею. Или сможет повлиять на нее, кардинальным образом изменив жизнь. Вопреки неожиданным ощущения, кроме мухи, летающей вокруг лица, больше у Чарлиз преследователей не было. Девушка неохотно отмахнулась от нее и, вспомнив известную ассоциацию, загрустила еще больше. «Даже мухи не считают меня чем-то стоящим…» Глаза одномоментно увлажнились, и Чарли вновь обратила лицо к небу, вытирая влагу с уголков глаз. «Есть нечто, большее того, к чему меня склоняют обстоятельства. Оно значительнее и опаснее, потому что предназначено лишь для меня одной, точно путь по нехоженым тропам, но именно этим оно мое. И решать мне: выбирать ли собственный, пусть даже тернистый путь, либо блуждать в потемках, что для других привычная жизнь, а для меня умерщвление…»

Придерживаясь привычного маршрута, Чарли минула поляну, где еще вчера лежала на траве, наслаждаясь жизнью природы и ее энергией, прошла тот самый пруд, со склоненными над ним деревьями, и ступила под тень аллеи из нескольких дубов, одиноко возвышающихся над лугом. Когда-то, давным-давно, они сами, вероятно, проросли здесь из нескольких желудей, став защитой случайного путника от безжалостного солнца. Будто выштудированные солдаты, стояли они ровным рядом, будучи уже необъятными исполинами. Проходя меж ними, Чарли наслаждалась прохладным ветерком, касающимся разгоряченной кожи рук, вдыхала запах молодой листвы, пока чуть не напоролась на острые обломанные бычьи рога, неожиданно оказавшиеся под грудью. Вмиг распахнувшимися от удивления глазами девушка принялась изумленно рассматривать возникшее перед собой животное.

Это был молодой, но очень хилый и изнеможденный бык. Ноги еле держали его, и он, опираясь на дерево, не мог сделать от него и шага. Казалось, даже веревка, опутывающая его шею, была не нужна. От природы сильный и выносливый, он стоял, безучастно склонив ставшую тяжелой для него голову. Внимательно осмотрев его острую спину с выпирающим хребтом и торчащими по бокам ребрами, покатую шею, Чарли поймала на себе взгляд животного. В бездонно черной звериной глубине его она прочла бесконечную мольбу и скорбь. Безучастное к окружающему животное находилось в полной уверенности в безрезультатности крика, даже напротив, усугублении им своего положения, потому не произносило ни звука. Говорящими оставались только глаза и облик быка, свидетельствующие о медленном, но верном прощании животного с жизнью. Да и что в ней было для него хорошего? Бесконечная работа с зари до зари, горсть плесневелого зерна и несвежего пойла.

Решительно обойдя дерево с другой стороны, девушка увидела мальчика. Так же, как и бык, спиной прислонившись к дубовому стволу, он сидел, закрыв глаза от полуденного солнца. Невозможно было различить, спал ли он или просто отдыхал от дороги. Когда Чарлиз подходила к нему, упавшая ветка треснула под ее ногами, и отрок нехотя открыл глаза, смотря перед собой. Увидев девушку в деревенском платье, он вновь прикрыл их.

– Твой бык… – начала Чарли, подбирая слова. – Очень слаб. Ему нужен отдых, а вовсе не краткий привал.

– Я веду его на скотобойню. Там и отдохнет, – последовал ровный ответ.

– Зачем же так жестоко? – в душе Чарли будто что-то оборвалось, а мурашки покрыли руки.

– Все вы, барышни, слишком чувствительны, – произнес мальчик. – Вам бы только попричитать на время.

– Что с ним случилось? Почему он такой? Чем болен?

– Он здоров.

Невозмутимый голос продолжил:

– Просто, в свое время, по молодости, он позвонил себя приручить. Вспахивая землю, отдал молодые годы и лучшие силы юности, что обратно уже не вернутся. Он быстро выдохся и теперь не нужен в хозяйстве. Одним словом, пожимает плоды своей жизни. Остается только продать его, ведь только от его смерти будет польза. Я получу денег. А люди – мясо и шкуру.

– Не надо так грубо с ним… о нем… – чуть слышно прошептала Чарлиз, не имея сил сказать громче от перехватившего у нее дыхания.

– Жалость – не лучшее средство спасти кого-то, не так ли? – не открывая глаз, спросил он, как показалось Чарлиз, совсем равнодушным и не детским тоном.

Она нерешительно, вопрошая, посмотрела на него.

Он нарушил тишину, видимо, решая дать пояснения:

– Для чего он сдался тебе? Его жизнь стоит не больше чьей-либо другой жизни. Я каждый день прохожу мимо ему подобных, и все они, подобно ему, так же на меня смотрят. Так почему я должен освободить его? Чем он лучше остальных? Или я должен освободить все стадо, чтобы каждый из них потерял контроль над собственной жизнью и кончил ее еще бесполезнее?

Чарлиз со вниманием и страхом слушала мальчика.

Ободранные коротенькие штанишки, чуть доходившие до колен, старая курточка с крупными заплатами… Он был очень скромно и бедно одет, совсем как сын фермера. Не поняв смысла его последних слов, поддавшись своим размышлениям, Чарли спросила:

– Обязательно нужно вести его туда?

– Обязательно. Его мать кончила так, отец. У него такая судьба. Как у всех.

Девушке было странно слышать эти слова. Они казались ей много глубже разговора о быке, являя собою недавние размышления Чарлиз о собственной судьбе и жизни, так мучившие ее. Размышления отдельно взятого, но каждого человека.

– Мальчик, – она подошла к нему ближе, – сколько монет ты возьмешь за него? Продай его мне, прошу.

– Неужели ты думаешь, что как-то отложишь его участь, откупившись от нее? Нет. Ты ошибаешься. Впрочем, знаешь это. Он все равно подохнет. Его ждет одно. А ты потеряешь свои деньги, силы и время. Так он хоть накормит и оденет людей. В противном случае время не пощадит его, кожа станет толста, а мясо жестко и горько… Чем он станет тогда? Обузой.

– Но… – Чарли ужаснулась. Этот ребенок говорил о жизни и ее конце беспристрастно, но ей казались жестокими и слишком строгими его слова. Ему, скорее всего, не больше одиннадцати, но его рассуждения… Они даже не такие, как у взрослого или старика, они как у… того, кто много старше, кто многое пережил, и нет, не стал циничнее, но слишком реально смотрит на мир, зная его слабости и ход жизни. Ей даже казалось, что он не сидит у дерева, закрыв глаза, а ходит вокруг нее и заглядывает в самое сердце и потаенные мысли.

– Ты думаешь, ты нашла выход, но он – лишь пропасть. Он обрекает на вечные муки одиночества и ненужности. Ты правда считаешь, что окажешься умнее всех, придумав уникальный план жизни для себя? Полагаешь, этого достаточно для счастья? Или для того, чтобы считать свою жизнь не такой никчемной, как у остальных? Надеюсь, ты понимаешь – если проживешь лишь для себя и собственных амбиций, никто и гроша ломаного не даст и не захочет спасти тебя, Чарлиз, как ты этого быка?

Она смотрела на него все с больше округляющимися глазами.

– Я и рад втолковать ему его участь, – мальчик кивнул на животное, – но он не в силах меня понять…

– Откуда ты знаешь меня? – недоуменно спросила Чарлиз. Она никогда не видела этого мальчика прежде, хоть знала детей с соседних ферм, играя с ними и угощая сладостями.

– Кто… – она в оцепенении открыла рот и не могла ничего сказать больше. Какая-то часть ее существа немела перед ним. Перед каждым его словом. Словом, подобно мечу, перерезавшим жизнь и представления о ней Чарли.

Не удивленный, не обозленный, не осерчавший, мальчик в первый раз обратил на нее свой взор. Но она не видела черт его лица. Ни сейчас, ни потом не могла бы вспомнить. Весь облик его мерк и был ничтожен перед созидающим и проникновенным взглядом его и словами. И хотя каждое из них с болью принимало ее сердце, душе они дарили наслаждение и успокоение тем, что наконец-то она нашла ответы на вопросы, терзающие изнутри.

– Вокруг происходят события, которые не должны происходить, Чарлиз. Пострашнее смертей. И никто не приходит на помощь. Они кажутся абсолютно не разрешимыми, но если бы только нашелся кто-нибудь, кто захотел бы помочь… Предложил руку помощи, вместо того чтобы горевать над своей беспечной жизнью или грезами вселенского масштаба… Все пошло бы совсем не так. Иначе. И жизнь помогающих обрела бы смысл. Ты задумываешься не над теми вещами, о которых стоило бы. У тебя слишком много времени и так мало по-настоящему важных и необходимых дел…

– Чем я могу помочь? – спросила она, забыв о судьбе животного и обо всем на свете, включая собственное имя, продолжая теряться в догадках о персоне перед собою. Сама от себя не ожидая этого вопроса и того нетерпения, с которым она задала его, Чарлиз чувствовала, что это не она, а ее душа, разбуженная после долгого сна, интересовалась ответом.

В это мгновение ей стала совершенно безразлична прежняя своя жизнь до встречи с ним. Тем, кто не просто говорил. Тем, кто знал. Все, что сходило с уст этого отрока, было больше, чем просто слова. Каждое из них, что она должна была уловить, было отгадкой смысла ее жизни. Той помощью, что она уже и не надеялась получить.

– Все серьезные вопросы обязуют слишком усердно и неимоверно долго работать над их решением и поиском ответов. Ты готова на это? – как ей показалось, он сжалился над ней.

– Я хочу помочь, – она смотрела на него с мольбой во взгляде.

– И даже если эта помощь вынудит тебя отдать самое ценное, что у тебя есть?

– Все, что потребуется… Все, – наклонившаяся к нему всем корпусом, она готова была встать перед ним на колени, но речь его не давала ей этого сделать, так как она сосредоточенно ловила каждое слово из его уст.

– Что отдашь за быка? У тебя наверняка нет с собою денег? – этим вопросом он обескуражил ее, вернув к реальности, ее собственным словам и началу беседы.

– Нет… – призналась Чарли, понимая, что у нее действительно нет денег ни с собой, ни в тетушкином доме. У нее их вообще не было. У тетушки она никогда не просила, а когда та с любовью во взоре протягивала ей монеты, влажные от вспотевшей ладони, – немедленно возвращала обратно. Она слишком любила тетю и не могла брать у нее то, чего у той не было.

Тут Чарли вспомнила о том, что все же у нее, у Чарлиз Горн, кое-что было. И оставалось самой ценной вещью для нее, подаренной отцом.

– Есть… шпага, – произнесла девушка, а у самой на глазах налились слезы от мощной волны смешения эмоций любви и горечи, утраты и светлой памяти, боли и счастья одновременно. – Подойдет?

– И она стоит целого быка?

– Конечно, – слезы, заволокшие глаза, сразу прошли, уступив место лучезарному оживлению. – Боевая, в отличном состоянии, словно новая, впрочем, испытанная храброй рукою. Ее клинок выкован самым лучшим кузнецом столицы во времена ее расцвета.

– Где она? Пожалуй, я отдам тебе быка взамен на нее.

– Хранится подле амбара, что на той стороне, во владениях графа Эсми. В месте, где старые вилы облокочены на постройку, нужно раскинуть копну соломы под ними. Она там, завернутая в ткань…

– Хорошо, – прервал ее мальчик, вставая. – Я верю тебе. Бык твой.

Он замолчал, словно обдумывая что-то. Чарли, затаив дыхание, ждала. Ей казалось, что он уплывал от нее, хотя находился рядом. Нет, он не мог этого сделать, хотя она и боялась сейчас этого больше всего на свете. Не мог, вот так, зародив надежду и заставив пойти за собой, раствориться в воздухе.

– А если бы нужно было покинуть пределы владений Таундера или Томплинсона, ты смогла бы это сделать?

Она молча, но с усердием кивнула головой.

Она видела в нем шанс. Единственный на всю свою жизнь и один на десятки тысяч, что выпал ей. И даже если этот ребенок, право, негоже так думать, бредит или смеется над ней, она все исполнит, как он велит. Потому что каждое его слово идет в унисон с сокровенными мыслями, что пульсируют в ней.

– Так часто человеку приходят вести, а он реагирует на них не должным образом либо совсем отрицает, когда многие из них – шанс для него. Тот шанс, что может повести жизнь в правильном направлении, не оставив даже тени сомнения. Сколько раз можно было использовать возможности, но ты, к примеру, всегда игнорировала их, если они были связаны с отдалением от родного дома. Ты забыла, что иногда, для движения вперед, необходимо отойти от привычного и начать сначала. Ты боишься оставить близких людей. Ты боишься движения. Но только оно способно помочь достичь прогресса, не дав завязнуть в стоячей воде… – он замолк. – Будет весть. О том, кто нуждается в твоей помощи, а в какой, ты поймешь, если услышишь. Если дашь возможность услышать самой себе. И участие в этом посильно тебе. Во всяком случае, я надеюсь на это.

– Конечно, я… – поспешила заверить его Чарлиз.

Он перебил ее.

– Но помни – только праведные твои действия и помыслы смогут помочь и самой себе открыть знание собственной жизни, ее счастье и истинное назначение. Оставайся до конца нравственно чиста и непредвзята. Обратное сбивает с пути, утягивая в омут с головой. И помни – главную роль в твоей жизни будут играть новые лица, потому нужно научиться жертвовать собственной персоной для счастья других людей. Сможешь ли?

– О… – лишь протянула Чарли, хотя хотелось дополнить: «Ты просишь слишком многого, а я не уверена, что смогу, я не такая, я слабая…» Но Чарли промолчала, опасаясь, что поклонение своим слабостям лишь скорее поставит крест на ее жизни.

– Не сомневайся, – только и успел произнести отрок, как неожиданный и протяжный стон быка, стоящего позади нее, испугал девушку.

Лишь на мгновение обернувшись на него и убедившись, что он по-прежнему на своем месте, привязанный, живой, только замученный жаждой, развернув голову обратно, к собеседнику, Чарлиз обнаружила, что стоит под дубами посреди поля совершенно одна.

Ничего не происходило вокруг, кроме того, что солнце вкрапляло в ее волосы золотые нити, а ветер играл ими. Вокруг, на расстоянии нескольких сот метров не было ни души, кроме пасущегося чахлого животного.

«Что это было… Кто это был? Был ли? Что я говорила?» – мысли хаотично путались в ее голове, но одна преследовала ее непреклонно. Повиновение и страх перед незримым, но великим и спасающим, первый раз в жизни завладели ей.

«Будет весть…»