Текст книги "День одиннадцатый"

Глава 8

Чарлиз все просчитала.

Намечался один из вечеров, когда Виктория отпускала фрейлин раньше, оставаясь на закрытом вечернем приеме во главе с королем, его избранным кругом придворных и новыми гостями. Графиня тщательно готовилась и с нетерпением ждала подобных мероприятий, на которых часто ее собеседниками становились высокопоставленные лица мужского пола, имеющие все шансы заинтересовать молодую графиню своим состоянием, обращением или внешней красотой. Кроме того, Виктория постоянно и остро нуждалась в «новой крови» и внимании еще одной «партии» обожателей, дарующих, помимо комплиментов, новые вести, право разглашения и применения которых она всегда оставляла за собой и могла направить против любого лица для собственной выгоды. Когда Виктории приходилось переступать через другого, она делала это уверенно и без оглядки. За эту стойкость духа она себя уважала и чествовала.

Подходящее событие неизменно приближалось, поскольку весь дворец полнился слухами о скором прибытии заграничных кораблей к пристаням столицы, а их адмиралов ко двору.

Когда же это произошло, Виктория, как и было ожидаемо, оставила при себе лишь старших фрейлин Петронеллу и Габриэллу, остальных отпустив до утра, намереваясь до полуночи проиграть в карты с интересными мужчинами, к тому же наивысшего чина.

Итак, путь Чарлиз к фехтовальному оружию был свободен. Ничто и никто не удерживал ее во дворце: ни Виктория, ни отсутствующий кронпринц. По-прежнему находясь в отъезде, он должен был прибыть со дня на день, но большинство придворных называло срок к завтрашнему утру.

В отличие от Памелы и Беллы, которым и целого вечера было мало для разговоров в комнате одной из них, где приятельницы любили уединяться при любой возможности, Чарлиз не терпелось покинуть свою, тайно отправиться в город, найти дом с мастерской кузнеца (о местонахождении которого она выведала у слуг), выбрать клинок и быстро вернуться обратно. Совершить это важное предприятие вместо себя она бы не доверила никому на свете. «Клинок – это как… муж. Нет, даже еще важнее. С мужем, возможно, не придется сражаться против обстоятельств, а в бою только на меч и можно положиться».

Раздобыть мужское платье, только в котором Чарли могла в поздний час беспрепятственно передвигаться по дворцу и за его пределами, труда не составило. Договорившись со слугами, которые через вторые и третьи руки добыли Чарлиз простого кроя брюки и вычурную блузу с воланами, очевидно, принадлежащую одному из причудливых пожилых графов, отказавшемуся от нее, она нуждалась в средствах, чтобы отблагодарить их. Но Чарлиз была не одна в этом мире. У нее оставалась тетушка. По приезде во дворец, повесив в шкаф третье из своих платьев, она оставляла его неприкасаемым, но намедни приготавливая к службе, услышала звук монет, бьющихся друг об друга в одном из карманов одеяния. Тетушка, отправляя племянницу в столицу, безусловно, позаботилась о Чарли, и, зная, что та не возьмет ни гроша, предосудительно спрятала их в карман платья.

Обнаруженных денег оказалось ровно столько, сколько требовалось на парик и накладные усы, помимо изъявления благодарности верным друзьям-слугам. Чарлиз достался необычный парик. Как и усы, он был полностью черным, поэтому для естественности образа ей пришлось углем подкрасить брови и даже глаза, чего она, обладательница светлой кожи, никогда прежде не делала. Проделав все это, юная особа себя не узнала. Из маленького прикроватного зеркала на нее смотрел молодцеватый восточной наружности мужчина, широко улыбаясь ей. Впрочем, через несколько мгновений, растянувшись в смешливой гримасе, он схватился за живот. Чарлиз стало весело, как давно уже не бывало. Но вспомнив слова Оливера, предрекающие последствия бессмысленного веселья, она, посерьезнев, осторожно приоткрыла дверь. Коридор пустовал, потому Чарли, тихо, но быстро ступая по деревянному полу, без препятствий вышла на черную лестницу дворца. А там, смешавшись с разномастной прислугой, первый раз вышла в город.

Было странно и чудно оказаться за столь длительное время плена дворцовых решеток на улице, среди толпы таких же обычных, как Чарлиз, людей. Видеть, как вечер ложится на крыши домов, к которым спешат люди после долгого рабочего дня, закрыв свои лавки или исполнив необходимые дела. Всюду дышала, струилась жизнь, заставляя девушку чувствовать себя от нее оторванной прежде. Ей было невообразимо приятно, останавливая прохожих, разговаривать наравне с ними, уточнять маршрут до адреса дома кузнеца, подсказанного слугами, крайне удивленными расспросами о нем, но теряющими бдительность после уверения о заказе подарка близким.

Расспрашивая дорогу, рассматривая город и горожан, Чарлиз углублялась все дальше по каменистым улочкам столицы на ее окраину, пока не достигла основательного, приземистого каменного дома, расположившегося в тупике одной из улиц.

Она знала, что кузнец работает у себя в доме, на первом этаже которого располагалась кузница, на втором – жилые комнаты его семьи, поэтому разминуться с мастером было не возможно, даже если он работал допоздна, его всегда можно было застать дома.

Девушка постучала тяжелым железным кольцом в деревянную дверь, очевидно, кузницы.

– Приходите завтра, – прокричал с внутренней стороны грозный мужской голос.

– Я не смогу завтра… – расстроенно протянула девушка. – Прошу вас… – жалобно попросила она.

То ли от любопытства, то ли от жалости, мужчина открыл дверь, исподлобья смотря на позднего посетителя, после коротко отрезав:

– Ладно, заходи.

Чарли бросился в глаза очаг кузницы, где ярко горел огонь, жаром обдав замерзшие от вечернего ветра пальцы девушки.

– И? – мужчина поднял брови. Он молча наблюдал за низкорослым и хилым юнцом нелепой внешности, ожидая его речи.

Чарли тоже смотрела не отрываясь на этого мощного и большого великана, возвышающегося перед ней, и боялась произнести что-либо.

– Мне нужна шпага, – наконец подчинив голос, неуверенно вымолвила девушка.

– Тебе? Для чего?

– Для упражнения в фехтовании.

– Это изделие не пользуется спросом сейчас, – не допускающим возражений тоном ответил силач.

– Да, но все же, – не унималась Чарлиз. – Быть может, вы сможете что-нибудь предложить…

– Да, могу. Это ты верно заметил. Но не тренировочную, а самую что ни на есть настоящую боевую шпагу. Если ты никого прикончить не собираешься, помогу подобрать под стать тебе, – он окинул взглядом юношу еще раз. – Тебе подойдет легкая, как пушинка, – в первый раз ухмыльнулся немногословный мужчина.

– Есть у меня одна такая, – он подошел к массивному сундуку, расположенному у стены, достав из него оружие, протянул его Чарли.

Длинный узкий клинок, дугообразно изогнутая гарда и рукоять, окруженная извивающимися полосками металла, свидетельствовали о непревзойденном мастерстве и вкусе ее создателя, гарантируя защиту пальцев и будущие удачи владельцу в сражении. Чарли было сложно оторвать от шпаги взгляд, так же как и пальцы от плавных и точеных линий. Девушка уже была влюблена в это оружие, начиная считать своим, но когда кузнец назвал цену, испугалась, что не сможет за нее рассчитаться, растратив на облачение все деньги, потому надеясь только на обмен.

– Золотое кольцо годно для оплаты? – с надеждой в голосе поинтересовалась она.

– Я не принимаю кольца, – ответил кузнец. Увидев украшение, сверкающее зеленым блеском камней посреди, он добавил:

– Хотя ладно, дай взглянуть.

Виктория не платила своим фрейлинам за их труд, хотя, возможно, и должна была. Чарлиз того не знала и не жаждала знать. Но все же иногда графиня одаривала фрейлин теми золотыми побрякушками, которые, преподнесенные в дар ее особе, не удостаивались чести нравиться ей. Единожды и Чарли была вознаграждена подобным золотым украшением, передаренным ей молодой графиней за недостаточный для той малый камень изумруда и простоту исполнения тонкого изделия. На этот неожиданный дар и уповала Чарли, храня его для крупного приобретения.

Кузнец, рассматривающий кольцо с минуту, сжал его в кулаке и спрятал в нагрудном кармане.

– По рукам, – только и произнес он, протянув своему покупателю грязную тряпицу, в которую тот мог завернуть оружие, заменив ей отсутствующие ножны.

Аккуратно замотав тканью длинный клинок и ничего не замечая на своем пути от радости, Чарлиз выбежала на улицу.

***

Как только девушка вошла во дворец, назвав охране пароль, полученный у нее же в суматохе приготовлений к заморским визитерам, мысли ее занимал лишь поиск потайного места для хранения шпаги. В комнате, принадлежащей ей, она не была ни полновластной хозяйкой, ни единственным посетителем, потому не ручалась за действия всех остальных. Хоть и раз в неделю, но в ней убиралась прислуга, как правило, днем, в отсутствие мешающей уборке обитательницы. Часто заглядывающие Памела и Белла, живущие по соседству, подчинялись не Чарлиз, а именно Виктории, имея возможность в любой момент доложить той о любом найденном «кладе», вызвав недоумение или даже гнев графини, которую Чарли очень не хотела огорчать.

Чарли терялась в догадках, где спрятать оружие. Решение надо было принимать быстро, пока она шла по коридорам и лестницам к своей комнате. Впрочем, когда разум начитает поиски, он замечает все необходимое, потому во время прохождения по последнему этажу здания взгляд Чарлиз замер на одном из окон, словно в галерее, располагающихся друг за другом по всему коридору против комнат, в том числе занятых фрейлинами. Единственное с распахнутой рамой и открывающимся позади себя видом на покатую крышу и небольшую декоративную башенку, за которой можно было бы попытаться отыскать укромное место для хранения оружия, показалось Чарли решением ее затруднения. Действительно, о лучшем тайнике и мечтать было нельзя, ведь девушка могла позволить себе еще и насладиться свежим воздухом, побыв наедине с собой и природой, не выходя из дворца! Как же раньше она не додумалась до этого? Бесспорно, опасность сорваться с крыши останавливала, но она стоила попытки на нее забраться, ведь настроение безграничного праздника в душе от приобретения шпаги, воодушевляя, распаляло в ней бесстрашие.

Оставаясь в мужском костюме, самой удобной одежде для путешествий по крышам, Чарлиз, заткнув шпагу за пояс сзади и крепко держась за оконную раму, перелезла через нее и шагнула на крышу. Шел первый час ночи, и тишина дворца и спящих его обитателей поддерживали девушку, придавая ловкости и сил. Перехватываясь руками за выступы в стене, она уверенно продвигалась к маленькой башне, чтобы, обогнув ее, найти укромное место для шпаги и полюбоваться панорамой спящей столицы.

Завернув за башню, девушка оставила шпагу у ее основания, надежно укрыв от возможного дождя приподнятым дерном, покрывшим некоторые стыки на крыше. Закончив и выпрямившись, она с удивлением обнаружила, что часть крыши продолжает тянуться узкой покатой дорожкой вперед, по краям охраняемая статуями, словно замершими живыми людьми. Чарлиз плохо ориентировалась на местности и в пространстве, поэтому совсем забыла и не учла их. Находящиеся на уровне окон четвертого этажа, они загораживали маленький по сравнению с собой силуэт девушки от просмотра через эти самые окна, поэтому Чарли, оставаясь незамеченной, решила спуститься по наклонному пути, помимо кромки темного неба надеясь насладиться ночным видом прилегающих территорий с верхней точки многоуровневой кровли дворца.

Медленно продвигаясь меж неподвижных нимф и атлантов, девушка подстраховывала каждый шаг, цепко впиваясь пальцами в мраморные изгибы их тел, но неожиданный резкий звук писчей бумаги под ногами заставил ее вздрогнуть. Наклонив голову, она увидела белые листы, даже при лунном свете контрастирующие с темной черепицей, точно островки снега на весенних проталинах. От неожиданности чуть не расцепив руки и не потеряв равновесие, она еще крепче ухватилась пальцами за мрамор.

В десяти шагах от нее, незримый с окон дворца, свесив ноги, прямо на крыше сидел человек, к которому и вела эта дорожка из листов.

Услышав сбоку от себя шорох бумаги, он испуганно поднял глаза.

– Кто здесь? – вскочил он, сделав шаг к Чарли навстречу.

На расстоянии полутора десятка шагов она не видела очертаний его лица. Свет луны, разливающийся позади мужчины, освещал лишь сбоку темные, лежавшие легкими волнами волосы, едва касающиеся плеч, и тонкую кожу правой скулы, обличая ровную, бархатистую ее поверхность, не обезображенную рытвинами оспы, как у многих, напротив, равняя ее с мраморной, как у всех статуй в округе.

Чарли казалось странным встретить здесь, на крыше кого-то еще. И этот кто-то трубочистом или иным слугой точно не был. Луна просвечивала его блузу из тончайшего волокна, очерчивая линию торса, впрочем, не обнажая ни лица, ни очертаний фигуры полностью.

Чарлиз поняла, что поставлена в ужасное положение. Избрав мужское одеяние, она должна придерживаться и соответствующей роли. Даже если девушка видит этого человека в первый и последний раз в жизни, она просто обязана не потерять собственного лица, к какому бы полу оно не принадлежало. Хотя усы, что она чуть было не сняла за ненадобностью, кололи, а голос никогда не подвергался длительным тренировкам мужского тембра, она героически пошла на риск, ободряемая положительным итогом общения с оставшимся в неведении кузнецом.

– Сыроед… оп, сыровед, сэр, – Чарли наклонила голову, боясь расхохотаться. Она так сильно сосредоточилась на тоне голоса и том, как лучше обратиться к собеседнику, по пребыванию на крыше затрудняясь определить уровень сословия того, что на всякий случай решила принизить свою персону до незаметных и малоизвестных, даже друг другу, обслуживающих дворец слуг. К тому же деятельность названного Чарлиз их представителя, если он и существовал, была сосредоточена в лабиринтах подвалов дворца, потому вероятность встретить здесь, на крыше и самой дальней точке от подземелья, человека сведущего в столь тонком сырном деле казалась невелика.

– Никогда не слышал, что для этого дела необходим целый отдельный человек, – удивился незнакомец.

– А здесь ты тогда что делаешь?

Чарли, сделав ход конем, в свою очередь спросила:

– А вы?

Будь она в своем обычном платье пятой фрейлины, она никогда бы не набралась смелости задать вопрос кому бы то ни было. Но, неизвестно откуда, в ней зародился небывалый ранее задор и авантюризм. Как будто примерив маску какого-то другого, беззаботного и уверенного в себе лица, она стала им. Мужчиной, одним словом.

Незнакомец не отвечал. Точнее, еще не успел ответить, как Чарлиз, быстро нагнувшись, подняла лист бумаги, что лежал у ног. Оцепенев на несколько мгновений от ужаса, сковавшего его, мужчина неожиданно резко сорвался с места и подбежал к Чарли, пытаясь отобрать бумагу, но ее взгляд уже гулял по строкам, аккуратно выведенным чьей-то рукой.

Девушка не заметила ни его реакции, ни решительных действий. Мгновения чтения унесли ее в другой мир. Мир поэзии. Лиричной, проникновенной, взывающей к себе. Легкий озноб пробежал по ее коже, словно она ощутила реальное присутствие смерти, одиночества и страданий, пронизывающих каждую строку. Стоило ей дойти лишь до четвертой строфы, как листы с силой вырвались из ее рук, открыв перед ней разгоряченное от прыжка лицо мужчины.

Подняв глаза кверху, она непроизвольно отшатнулась назад.

Она узнала его. И страх овладел ею.

Первым желанием ее было упасть на пол, на колени, спрятаться от него, от его взгляда. Но она сдержала этот порыв, медленно, через силу опустив глаза и склонив голову как можно ниже.

– Кажется, ты уже не нуждаешься в моем представлении? – спросил он с чуть заметной издевкой в голосе.

– Мне следовало быть проворнее и скрыть от тебя это, – собеседник Чарли принялся быстро собирать разлетевшиеся по крыше листы. – Но ты, опередив меня, прочел. Теперь ты один на всей планете знаешь мой секрет, и… я должен убить тебя.

От этих слов внутри у Чарлиз все похолодело. Она уже не чувствовала себя мужчиной, а слабой, слабой женщиной. Ей хотелось исчезнуть отсюда, например провалившись сквозь неожиданно ставшую прогнившей крышу или с дуновением ветра вмиг оказаться в глубоком кладовом подземелье, однако время шло, но с ней ничего подобного не происходило.

Именно в тот момент начинающая успокаиваться от атаки паники девушка услышала голос рациональной и проникновенной Чарлиз, всегда живущей в ней. Бережно собрав свои разбросанные мысли, она произнесла предумышленно мужским тоном:

– Если так, прошу вас, сир, не сообщайте никому о моей смерти. Только время потратите, пока все вспомнят мое имя и жизнь здесь.

Мужчина, не отрываясь, продолжал напряженно смотреть на нее. Но появившаяся легкая улыбка при ее словах во время его пристального изучения подсказала ей, что он не собирался делать ничего подобного с незнакомцем, хотя ничего хорошего его взгляд также не предвещал. Собеседник Чарли оценил глубину и искренность этого ответа в силу собственных переживаний и схожих чувств.

– Все же, рано или поздно, вспомнят, – отпарировал он, то ли с сарказмом, то ли с печалью в голосе.

– Бесспорно, вы правы, милорд. Главное, чтобы помнили, каким человек был в душе, – словно не замечая возможной насмешки, спокойно ответила Чарлиз.

Хотя она находилась на крыше, ее сознание в одно мгновение перенесло девушку в далекие глуши Таундера, остро напомнив об одиночестве и боли, которые, как оказалось, были хорошо знакомы и ее собеседнику. Потому ей не пришлось притворно, искажая лицо гримасой, искать его расположения. Он сам протянул ей руку, раскрыв ладонь.

– Вильгельм.

Он подал ее не для того, чтобы черноволосый подданный поцеловал ее. Протянутая ребром ладони вниз рука с разжатыми пальцами красноречиво предлагала равноправное рукопожатие.

Чарлиз не знала, что делать. Безусловно, она видела, как этот ритуал совершают мужчины, но даже понятия не имела, как должна принять этот жест. Но медлить было нельзя. Хуже дурного тона при его расположении невозможно было представить.

– Чарли, – она быстро протянула свою ладонь, приложив ее к его длинной ладони, рассредоточив свои пальцы меж его, и, согнув только большой, замерла, не зная, какое действие избрать следующим.

Его высочество ничего не предпринимал. Он наблюдал. Это у него всегда выходило отменно. Через несколько неловких для Чарли мгновений, показавшихся ей вечностью, он опустил руку.

– Так что же может делать на крыше сыровед? – повторно задал он вопрос. – Я полагал, что все, кто связан с погребами и провизией, ворчливые старики, сгорбленные временем и откормленные благодаря близ расположенной кухне, достаточно расчетливые и ничем не интересующиеся, кроме работы, еды, запаха земли и темноты погреба…

– Да, но любой человек, состоящий на службе его величества, обязан нести ее отменно, ведая даже наперед о подконтрольных себе областях. Например, сыровед должен делать прогноз погоды на завтра, – отпарировала Чарлиз, представив себя на месте служащего подобного рода. – Что в подземелье совершенно невозможно. Чтобы сохранить сырные запасы, необходимо определять температуру и влажность воздуха, что внизу сильно искажено!

– Для каких же измерений требуется именно крыша? – заинтересованно спросил Вильгельм.

– Для определения цвета неба, например, – спокойно ответила Чарлиз.

– После двенадцати часов ночи, мне кажется, его трудновато определить, – заметил принц.

Чарли, молча согласившись, кивнула. Добавить ей было нечего.

– И как же можно определить погоду по небесам? – нарушил тишину принц.

– Очень легко. Если летом закат весь в розовых, даже красных облаках – быть жаре. Если небо изрезано тонкими желтыми полосами перьевых облаков – на следующий день похолодает, – еще более уверенно, не раздумывая ни секунды, произнесла девушка.

Он поднял вверх брови.

– Я первый раз встречаю такого субъекта, как ты, Чарли, – искренне произнес он, ухмыльнувшись. – Ты недавно живешь во дворце, так ведь?

– Да, ваше высочество.

– И родился не в городе, верно?

Чарлиз кивнула.

– Это сразу бросается в глаза. Как и сомнительность метода. Многие сказали бы, что он ошибочен, другие – что невозможен.

– Наверное, – согласилась Чарли. – Но именно так, провожая каждый летний вечер, много лет подряд мне удавалось встретить следующий день ровно таким, каким он представал передо мной в закате. Несмотря на другие мнения, я буду неукоснительно следовать своему, впрочем, если вы, ваше высочество, не удостоите чести изменить его.

– Не вижу причин вмешиваться. Тем более мне нравится, что ты свободен от предрассудков, сковывающих общество, у тебя есть место чему-то своему, отличному от общепринятого. Правда, в таком случае сложно просчитать, что человек выкинет в следующую секунду, – вслух заметил принц. – Может, спрыгнет с крыши, чтобы узнать давление атмосфер? – предположил он, словно угадав недавнее желание Чарлиз.

Она стояла перед ним, уже не так боясь, как прежде, а с интересом изучая его высочество.

– Прошу простить меня за грубый тон, но с любым, кто увидел бы все это, – принц кивнул на стопку рукописей, собранных небрежно, торопливо, но решительно, – я повел бы себя точно также, стоит признать, неподобающе грубо. И все только потому лишь, что в обществе свят образ бесстрастного, стоического монарха. Впрочем, быть может, принцу простительна меланхолия, ты так не считаешь?

Она посмотрела в его глаза, уверенная в отрицательном ответе на этот вопрос, однако, всеми силами души желая поддержать его, ответила:

– Поскольку небо предвещает отличный день, сегодня простительна, – и в первый раз за все время знакомства она несмело улыбнулась ему, улыбаясь не так, как все окружающие, а глазами, в которых он увидел поддержку, имеющую место быть даже против разумных доводов их обладателя о неизменной серьезности и собранности будущего монарха.

Понимая, что вышло дурно, и она варварски нарушила его покой, даже, ненароком, заглянув в душу, когда без спроса подняла чужие записи, Чарлиз повторила бы каждое свое действие снова, теперь смотря на мужчину перед собой другими глазами. Она забыла все прежние свои умозаключения и наблюдения за ним, точно они были составлены под влиянием искусственной среды, подобной клетке, в которой он находился. А сейчас, свободный от плена золотых прутьев, Вильгельм стоял перед ней совсем близко, такой, каким он был. Настоящий до такой степени, что из волос его, обычно уложенных и смазанных маслами или вовсе скрытых накрахмаленным париком, ветер на свое усмотрение создавал прически, легко укладывая невесомые пряди друг на друга, бесстыдно касаясь босых ног, обнаженных до колена (оставшихся только в кюлотах без привычных чулок), овевая ночной своей прохладой. По правде сказать, Чарли никогда прежде так близко не видела оголенных мужских ног, потому, пребывая в глубоком смущении, старалась его скрыть. Поскольку девушка приняла мужской облик, принц, в свою очередь, крайне спокойно относился к этому недоразумению, проявляя прямо противоположную реакцию перед любой дамой.

Впрочем, далеко не каждое лицо мужского пола внушало ему ту степень доверия, которую он испытывал к новому знакомцу. Узнав, кто перед ним, этот юноша ни секунды не пытался навязать свое внимание принцу или прислужить ему. Он не играл, строя из себя благородство или нуждающегося обездоленного, не улучая случая воспользоваться новым выгодным знакомством. Он вел себя почтительно, но естественно, а большего наследник королевской крови и пожелать не мог.

Хотя Вильгельму казался несуразным этот щупленький брюнет небольшого роста, маленький человечек, затерявшийся посреди двора, в нем он чувствовал притягивающую к себе энергию. Она исходила от его глаз. Лучезарные, абсолютно беззлобные, не циничные или бесцеремонные, они не выражали, в противовес собачьим, страстного желания оказать совершенно любую услугу, не кричали о помощи, стремясь с ног до головы завалить собственными проблемами, как любили это делать просители – придворные. Они лишь согревали пространство рядом, даря тихий, проникновенный свет.

В свою очередь, Чарлиз было непривычно направленное на нее одну все его внимание. Обычно вокруг него роились толпы, требовавшие драгоценного взгляда его высочества, в числе которых находилась и она сама, страстно желая этого. Но теперь он стоял напротив и сам пытался разгадать ее. Во всяком случае, принцу, не лишенному любознательности, хотелось знать больше о человеке, находящемся перед ним.

– Кто твои родители? – задал он предрекаемый вопрос.

Она понимала, что он хочет выяснить, из какой она семьи, кем были ее родные, чем они занимались. Меньше всего ей хотелось затрагивать эту тему, ведь, по правде сказать, она нечасто поднималась в разговоре с тетушкой, потому знания Чарли были туманны. Но не ответить на вопрос его высочества она не могла, и, в первый раз за длительное время, Чарлиз поведала о своей семье:

– Из ближайших родственников у меня осталась только тетя. Она владеет небольшим участком земли в Таундере. Родители, насколько мне известно, посвятили большую часть жизни двору, покинув этот мир и меня в малолетстве…

– Сочувствую, – с тенью печали ответил Вильгельм.

– К сожалению, я не могу рассказать большего, дядюшка и тетушка, воспитывающие меня, не испытывали радости от рассказов про их придворную службу, а мне не хотелось докучать им.

– Как бы то ни было, мне кажется, ты должен знать, кем они были и что делали. Ты должен найти и расспросить тех, кто знал их. Так соединится в одну историю множество небольших повествований, и, сколько бы боли ни возрождало новое знание, это приблизит тебя к родным, – задумчиво заключил Вильгельм.

– Я так и поступлю, – проникшись его словами, согласилась Чарлиз.

Повисло молчание. Девушка нуждалась в передышке от напряжения, вызванного встречей с августейшей особой. Она уже желала завершить это неожиданное знакомство, пройденным путем вернувшись обратно к открытому окну пятого этажа. Но в праве ли она закончить то, о чем долго мечтала? Разве не чудо позволило ей поговорить с тем, кто так тщательно от нее скрывался? За пару минут она смогла осуществить то, что не выходило месяцами, и, возможно, не предвиделось еще десятки лет. Но великое событие свершилось, ее миссия сдвинулась с мертвой точки, она вступила с принцем в диалог, узнав его ближе. Лед тронулся. Он не такой холодный и черствый, как ей представлялось раньше. Он может поддержать беседу, заставляя забыть, что находишься на узкой полосе опоры под ногами, со всех сторон окруженной лишь воздухом. Значит, с ним можно сосуществовать. Виктория точно сможет, правда, ей сложно будет приблизиться к нему без посторонней помощи, однозначно, мужчины-посредника.

«Имею ли я право, заботясь только о собственном покое, покинуть его высочество, тем самым отказавшись от возможности помочь графине? Мои собственные, оторванные от первоисточников и искажающие действительность умозаключения никогда не скрепят их союз».

– Теперь это место не только мое, верно? – поинтересовался Вильгельм, разрезав тишину.

– Оно всегда было и остается вашим, – мягко улыбнулась она. – Но разве вы посетите его после моего вероломного вторжения? Будете ли вы чувствовать вновь себя здесь в безопасности? – Чарли с любопытством взглянула на принца.

– Наверное, нет. Но всегда, когда мы что-то теряем, мы обретаем новое.

– Как верно вы подметили, ваше высочество! Как точно одной фразой описали целую жизнь, мою жизнь, – смелость вновь взыграла в Чарли, и пусть сам принц перед нею. У нее к нему только добрые намерения, которых не стоит стыдиться, как и прятаться под условностями. Преодолевая себя, Чарлиз должна учиться вести себя с ним как с равным, ведь невозможно помочь тому, кого собственноручно создал недосягаемым.

– Вот как? – принц улыбнулся.

– Долгие годы мной руководило единственное стремление – приблизиться к своей звезде, но она была слишком туманна и неподъемна для одного… Но теперь, кажется, мой путь, хоть и претерпев изменения, обрел очертания, – она посмотрела на него, первый раз в жизни искренне веря в свои силы по воссоединению принца с Викторией.

– Действительно? – заинтересованно произнес он. – И что это за путь?

– Жизнь интересами другого. Это сложно, но получается, когда беспрекословно принимаешь истину существования людей и обстоятельств, что значимей тебя. А ты лишь крупица рядом с ними, имеющая возможность охранять их судьбу. Да-да. Главное – присутствие веры в то, что старания не тщетны, а действия верны.

Иносказательно, но уже менее путаясь, чем при знакомстве с Викторией, когда покоренная графиней Чарлиз находилась во власти эмоций, девушка открыла теперь и принцу причину визита в столицу.

Хотя Вильгельм ровным счетом ничего не понял из ее слов, они увлекли его. Нетривиальные и искренние, затрагивая струны его скрытой от всех души, они эхом в ней отдавались. От речи юноши не веяло переменчивым ветром или красноречием. Чарльз говорил так, будто твердо знал, о чем говорит, безоговорочно в это веря. Принца поразило также, что этот молодой человек задумывался над вопросами, казавшимися юности глупыми, приходящими много позднее, но которых сам он, в силу своего положения и склада души, часто касался в думах и размышлениях.

Вильгельм прибыл этим вечером во дворец инкогнито, решив предоставить все милости встречающих гостям короля, прибывшим на пару часов раньше. Пройдя во дворец через лестницу прислуги, он пожелал остаться в одиночестве, заставив охрану и слуг ожидать с наружной стороны дверей. Выждав около получаса, он открыл окно своей спальни, пролез через него и скрылся по ту сторону рамы, направляясь к привычному месту отдыха. Поскольку он не откликался на голос камердинера, намеревавшегося перед сном раздеть своего господина, охрана все-таки решилась открыть двери спальни Вильгельма. Не обнаружив его высочество, служащие вынуждены были раскрыть тайну его прибытия, разыскивая юношу по всему дворцу. Среди придворных поднялась суматоха. Поднятые друг другом с кроватей на ноги, они, кое-как одевшись, сновали по многочисленным коридорам, натыкаясь друг на друга с расспросами: «Где?», «Сколько?», «Зачем?» и «Почему?» принц скрывался.

Фрейлины и слуги Виктории тоже были на ногах. Разбудив свою госпожу вестью о приезде и исчезновении столь важного для нее лица, они забегали из спальни графини в собственные и соседние комнаты, принося и относя свои и чужие булавки, пояса, ленты, нитки жемчуга. Заглядывали и в крайнюю комнату Чарлиз, благо помещения на этаже не запирались, но в ней никого не было. В общем хаосе ее отсутствие легко объяснялось и практически не бросалось в глаза, однако старшие фрейлины взяли его на заметку, четко зная, что отлучение по собственным делам, без личного одобрения графини, днем или ночью было категорически воспрещено.