Текст книги "День одиннадцатый"

Глава 5

Оставив быка на скотном дворе, среди остальных домашних животных: десятка кур, общипанного петуха и одной старой коровы, Чарлиз помчалась со всех ног к знакомой высокой ограде дома, на лету скинув грузные башмаки, чтобы добежать быстрее. Не раздумывая девушка смело вбежала в гостиную, не боясь потревожить душевный покой миссис Хамвилл, по воскресеньям уезжавшей с Георгом в Томплинсон на службу. Тетушка всегда сопровождала мать с сыном, помогая ей с ним.

Чарлиз знала, что дома оставалась только Элиза, единственная служанка в доме, у которой она жаждала узнать хоть какие-то новости, что могли появиться в ее отсутствие и пролить свет на загадочные слова недавнего собеседника.

Забежав в гостиную и увидев тетю, сидящую в кресле у окна, вместо прибирающейся горничной, Чарли, резко остановившись и побледнев, спросила:

– Тетушка, что случилось?

– Что? – недоуменно переспросила та.

– Почему вы не на службе? Что-то со здоровьем? Вас отвезти к лекарю? Говорите куда!

– Что с тобой, Чарли? Долгие прогулки в одиночестве, коими ты увлечена по выходным, имеют на тебя слишком дурное влияние, – тетя радостно-обеспокоенно вглядывалась в дышащее здоровьем и легким загаром лицо любимой племянницы.

– Я совершенно здорова и не поехала с Энн лишь потому, что хочу побыть с тобой, милая, – она склонила голову набок. – А еще нам нужно ее дождаться и поговорить всем вместе. Ее предложение определить тебя на летнее проживание в садовый домик, что не ближний свет, меня смущает, – она покачала головой.

– Что? – теперь пришла очередь удивляться Чарлиз, со вчерашнего вечера не знающей о прогрессирующих планах дальней родственницы. Лицо ее выразило недоумение, а сердце с ноющей болью потянуло вниз.

«Может быть, весть эта и есть переезд? – подумала она, – «…иногда, для движения вперед, необходимо отойти от привычного и начать сначала…», «…оставить близких людей», «…научиться жертвовать собственной персоной для счастья других…» – все сходится».

– Не стоит затевать разговор, дорогая тетушка, – девушка присела рядом со старушкой, опустившись в кресло. – Зная вашу натуру, которой, я полагаю, чуждо возвышение собственных интересов и мнений над другими и много ближе спокойствие в доме и на душе – перемены решения миссис Хамвилл мы вряд ли добьемся. Если вы избрали молчание вчера, значит, это было лучшим из возможных действий, даже на нынешний момент. А мне остается только полностью покориться ее решению. Мне, уже собравшейся искать приюта в домах Томплинсона, можно счесть за удачу разрешение прожить лето в садовом домике, потому не беспокойтесь за меня, – произнесла Чарли всепрощающим тоном.

«Выходит, миссис Хамвилл глаголит то, что считает Господь», – заключила она и удивилась сама этой мысли. То, что вчера Чарли считала несправедливым гонением, теперь оказалось истиной, которую она готова была безропотно принять и покориться.

– Я пойду собирать вещи и скажу Элизе поставить чай для нас, – она улыбнулась и пошла из комнаты.

Тетушке было больно смотреть на девушку. Сердце ее разрывалось между миссис Хамвилл и племянницей, но она в самом деле не могла сделать выбор. Неотапливаемый деревянный сарайчик на краю ее земель сильно смущал тетушку, особенно при стоящих майских прохладных ночах. И хотя она любила их обеих, так же как и Чарли, в глубине души была полностью зависима от влияния миссис Хамвилл, считая более молодую женщину значимей себя и безропотно подчиняясь ее советам, что та давала по любому поводу и без. Из-за этого неосознанного влияния и родственных связей она никогда не смогла бы высказаться против ее слов или дурно о ней подумать, лишь подтверждая курьезное правило жизни: слова безусловных, непонятно как ставших авторитетными персон, лишь вторящих тому, что говорят вокруг, или вовсе противоречащих истине, всегда принимаемы, слышимы и возвышены до фанатизма.

Тетушка Чарли, ничем не отличаясь от большинства, не могла судить, а тем более осуждать поступки своего идола, хотя, возможно, в каком-то самом дальнем уголке души ей казалось несправедливым решение Энн Хамвилл, но с ним она ничего не могла поделать. Не могла же она выставить из дома ее и маленького «внучка», как назвала тетушка полусиротку Георга?

Поэтому она молча смотрела на удаляющуюся, ссутулившуюся, будто от непосильного гнета или прибавления десятка лет, Чарлиз и захотела хоть чем-то порадовать ее за последнее время.

– Ах, да, Чарли, совсем забыла! Тебе письмо. Из дворца, моя милая. Хоть и очень хочется, я не вскрыла его, храня до твоего появления как зеницу ока!

– Тетушка, как это неважно сейчас, вы даже не представляете! – в сердцах ответила Чарли, находясь и желая находиться на пороге очищения, новой страницы своей жизни. Ее уже ничего не волновало, за исключением желания насладиться ощущением смирения, пусть горького и незаурядного, но уже принесшего с собой умиротворение, соединившегося с еще не затянувшейся болью.

– Оно именное, для тебя лично, Чарлиз!

– Тетушка, я не успею сказать о чае, если буду отвлекаться на письма. Вы знаете, я писем не получаю. Никогда. Да и не от кого. Наверняка это ошибка, либо оно для вас или миссис Хамвилл, вот увидите.

– Но оно твое, Чарли! – не выдержав яростного сопротивления племянницы, старушка разорвала конверт и пробежалась глазами по листу бумаги. – Подписано самим принцем, – улыбнулась тетя. – Приглашение предстать перед двором по случаю твоего восемнадцатилетия, – она радостно подняла голову.

– Я же сказала, это ошибка, – небрежно протянула Чарли. – Они хотят показать свету дворянку Чарлиз Горн, но ее не существует более семнадцати лет.

– Ошибка только в твоем нынешнем положении и статусе. В остальном они приглашают именно тебя, потому, я считаю, ты вправе поехать.

– Служащим дворцовой канцелярии следовало бы внимательнее изучать архивные документы, – ответила раздосадованная девушка. – И заранее находить несоответствие в них, потому что это приглашение выглядит издевательством или грубой шуткой.

– Возможно, ты права, и архивариусы уточнили не все детали о твоей кандидатуре. Но я могу их понять! Подготавливая списки дебютанток – именинниц, что должны предстать перед королем и принцем, они были ослеплены датой твоего совершеннолетия, что приходится как раз на день этого торжественного события, и потеряли всякую бдительность, забыв проверить записи, коим без малого почти двадцать лет, – попыталась оправдать действия незнакомых себе людей тетушка, домыслив их причину.

Племянница ничего не отвечала, все еще находясь в дверях.

– Чарли, я знаю, как больно может ранить твою честь и чувства подобное объявление. Но я уверена, никто умышленно не хотел тебя принизить. Попробуй взглянуть на это уведомление с другой стороны. Ты получила неповторимый шанс предстать перед королем и принцем! Только представь, что окажешься в столице и без помех попадешь во дворец! Быть может, ты даже сможешь в нем остаться! Например, фрейлиной при невесте его высочества?!

– Невесте? – Чарлиз была совсем не осведомлена о дворе и его жизни и эту общеизвестную, по всей видимости, данность слышала впервые.

– Безусловно. Графине Виктории. Разве ты не знаешь о ней? Даже если это всего лишь столичные сплетни, о них знает каждый и в наших краях. Впрочем, ты же не любишь ни столицу, ни болтовню, – с укором и улыбкой на устах покачала головой старушка.

– Это так скучно, – пожала плечами Чарли, облокотившись на дверной косяк, она с любовью смотрела на тетю. Она всегда с любопытством наблюдала за тем, как эта сухопарая женщина в пенсне пытается участвовать в ее судьбе и вывести в общество.

– А жаль, любимая моя. На твоих глазах вершится история. Возможно, даже будет заключен брак.

– Почему «возможно, будет заключен», если вы говорите, что она уже невеста? Что может помешать двум влюбленным?

– Помешать?.. Надеюсь, этого не случится, но… Поговаривают, есть свои трудности… А вдруг именно ты можешь помочь их воссоединению? – добродушно-мечтательно спросила тетя.

Улыбаясь тетиной шутке и качая головой, Чарли повернулась к выходу, уже желая приступить к переезду на новое место жительство, как вдруг, резко повернувшись к тете, переспросила:

– Что вы сказали?

– Я имела в виду, – пояснила тетушка, – что никогда не нужно принижать собственную значимость в жизни, Чарли. Надо верить, что ты можешь. А ты можешь, – заключила Анна свою мысль.

Чарлиз изменилась в лице. Словно выйдя из дремы, с посерьезневшим выражением лица и нахмуренным лбом она пристально смотрела на тетушку. Как она могла быть глуха раньше к словам тети?! Неужели она так глуха ко всему?

– Что с тобой, Чарли? Ты побледнела, – встревоженно произнесла тетя, глядя на девушку.

– А, ничего, пройдет, – ответила девушка отрешенным тоном.

В голове Чарлиз, конечно, родилась мысль о том, что тетя, знающая о нежелании Чарлиз отлучаться за пределы округи их селения, подговорила того ребенка… Но… нет, этого не могло быть, потому что старушка не знает всех тех мыслей, что терзают ее племянницу каждый день и вечер. А мальчик знал…

Как только девушка отогнала от себя сомнения, ее уже настигли другие.

«Может, это моя гордыня играет со мной злую шутку? Шепчет, что этому, самому грандиозному браку современности не быть без меня? Неужели и впрямь, значительно оторвавшейся от жизни общества, мне с неосознаваемой разумом, но непреодолимой силой хочется вернуть его? Впрочем, это еще сомнительнее, ведь у меня никогда не наблюдалось тяги к подобным желаниям…»

– …Я …Я ничего не знаю ни о нем, ни о ней… Точнее, слышала об именах, положениях, но не больше. Какой он? Какая она? И разве на пути их возможного брака могут быть препятствия? – спрашивая это, Чарлиз в тайне надеялась, что тетя сейчас рассмеется и успокоит ее, сказав, что это дело решенное и никаких серьезных противоречий в нем нет.

«Принц! Кажется, какие у него могут быть проблемы?» – в сердцах недоумевала Чарлиз, искренне не понимая, как он может нуждаться в помощи от кого бы то ни было вообще на всем белом свете. Лучшей жизни точно ни у кого не может быть. И она была полностью уверена в этом.

– Ты знаешь, друг мой… – начала тетушка. – Весь высший свет, кажется, живет одной Викторией. Она и умна, и красива, величественна и добродетельна, так говорят о ней, по крайней мере. Мне сложно судить, прожив всю сознательную жизнь здесь, я не знаю всей истинной картины. Матушка твоя могла бы знать. А я… Я ни секунды не сомневаюсь, что идеальней супруги для него и пожелать нельзя, но вот принц… – Чарлиз насторожилась. – Из-за особенностей его нрава и слишком строгого воспитания с ним очень сложно даже вступить в разговор… Особенно женщинам… Безусловно, виной тому не дурная натура, а скромность и слишком большие требования к монарху, что чинят разного рода преграды для его личного счастья. А ведь достаточно пары минут и его открытого сердца, и он точно будет без ума от нее. Пока не выходит, но знай, этот союз предрешен на небесах, так считает весь высший свет без исключения!

– На небесах… – точно пребывая в прострации, повторила Чарлиз.

– Когда и куда надо прибыть, в письме сказано? – она так неожиданно задала вопрос, что тетушка даже вздрогнула.

– Я не узнаю тебя, Чарли! И куда подевалась сельская патриотка?

– Если письмо призывает меня ко двору, так тому и быть. Раз сам Господь желает соединить их в браке, то разве кто-то сможет пойти против Него? Только следовать Его воле, – Чарли покорно опустила голову. – Надо ехать и, приобщившись к великому, лично посмотреть, в чем я могу помочь им, не так ли?

– Чарли, – улыбнулась тетя, – боюсь, поначалу тебе будет нелегко это сделать. Тяжело разобраться в отношениях между мужчиной и женщиной, всю сознательную жизнь избегая этого. Живущей в лесах, не имеющей практики общения с людьми, я уже не говорю о светском обществе, придется многому научиться самой, прежде чем храбро вступать в дебри человеческих взаимоотношений. Впрочем, я уже вижу действенный способ осуществления твоих добрых намерений и умений. Ты можешь стать отличной фрейлиной для графини Виктории, в этом я не сомневаюсь. Хозяйственной, услужливой и исполнительной, тебе с легкостью удастся уход за ее светлостью. На этом и довольно, – рационально заключила тетя.

Повисло молчание. Чарлиз не знала что ответить. Но старушка, понимая, что ни в коем случае нельзя упускать решительный запал племянницы, меняя его на одиночество в домике у леса, скороговоркой произнесла:

– Я напишу письмо, а ты передашь его через прислугу графине, когда будешь представлена его высочеству. Напишу ей лично, она знает нашу семью. Ее матушке была знакома фамилия твоей.

– Правда?

– Да, – грустно и нежно смотря на племянницу, ответила старушка.

– Спасибо, тетушка! Спасибо за все, – Чарлиз поднесла к губам руку тети.

– Но, – тетушке не давал покоя один вопрос. – Могу я узнать, что в моем рассказе так разожгло тебя? Мне очень интересно, – она со вниманием устремила на девушку свои добрые близорукие глаза.

– Ваши слова, милая тетушка, затронули струны души, дремавшие во мне. И теперь я не могу не ехать, я обязана, – улыбнулась она. – Лично предстать перед принцем, быть полезной графине Виктории – мой долг. Впрочем, как и сообщить вам о реалиях всех намечающихся дел и событий. Решено. Еду, – и под бесконечно обрадованным взглядом тетушки Чарлиз поцеловала ее.

Глава 6

Письмо с гербовой печатью принца являлось именным приглашением во дворец, рассылаемым каждой девушке из высшего дворянства, достигшей совершеннолетия, с целью представления ее особы королевской семье и всему свету. Сухое и формальное, даже если оно и было подписано принцем, то вовсе не обласкано и долей секунды его внимания. Рука его высочества, механически расчеркиваясь над ним и ему подобными, не мешала самому ему безучастно смотреть за окно «комнаты пыток», как он называл кабинет отца. Он проводил здесь не много времени, не собираясь отнимать это право у своего родителя, так яро любившего правление, что, казалось, даже не замечавшего настроений сына.

Но Чарлиз не знала этого. Вглядываясь в причудливые завитки выведенных им букв, она пыталась разгадать, о чем думал он, подписывая это письмо. Ей стало важно знать, какой он, ведь если письмо от него, значит, именно ему и его невесте нужна помощь. Помощь в их воссоединении. И, если Чарлиз действительно может помочь, она должна отправляться во дворец немедленно, так как до даты, указанной в письме синим по белому, оставалось четыре дня.

Второпях собрав свои немногочисленные вещи в один небольшой узелок, Чарли выехала в столицу в тот же день после трех по полудню, подоспев лишь к часу начала мероприятия. Помимо отдаленности поместья тетушки ее задержала постоянная необходимость, экономя на передвижении, часто менять общие перекладные экипажи, следуя не прямому маршруту, а петляя из одного города в другой. И когда самая последняя и экономная повозка, что развозила рыбаков от причала до центральной площади столицы, остановилась почти у главных ворот дворца, Чарли, даже не замечая красот города, предъявив свое приглашение охране, вступила в дворцовый парк. По-прежнему не смотря по сторонам, потому пренебрегая прекрасными видами дворцового парка с длинными аллеями из близ растущих друг к другу садовых и лесных деревьев, девушка стремилась скорее попасть во дворец. Каждый шаг приближал Чарлиз к огромному строению, все больше открывая его, прячущегося за обильной листвой высоких стволов. Обладая мрачными темно-серыми стенами и внушительными размерами, каких Чарли еще не случалось наблюдать, он внушал невольное подчинение своей древностью и царственным величием. Имея бесчисленные окна, казалось, всех разновидностей, рельефные статуи, толстые колонны, поддерживающие широкий балкон над парадным подъездом, он напоминал собой дворец точь-в-точь из фантазий, окончательно подтверждая это десятками башен и шпилей, которыми он, очевидно, упирался в самое небо.

Покоренная словно нерукотворной красотой, Чарли желала бы вечность в изумлении провести перед ним, изучая каждую деталь сооружения, но непреклонное к опаздывающим время заставило ее без промедлений продолжить путь. Стремительно взлетев по широкой серой лестнице парадного подъезда, она чуть не сбила с ног дворецкого. Озадаченный действиями гостьи слуга был ошарашен ее несмелой просьбой присмотреть за ее личными вещами до окончания мероприятия. Он с недовольством и брезгливостью взглянул на узелок, небрежно взял его из рук девушки, пробурчав, что тот будет ждать ее в чулане близ черной лестницы.

Чарлиз, у которой не было времени и возможности даже сменить закрытое дорожное, темно-зеленого цвета платье, сглотнув, поспешила в приемную залу дворца, откуда доносилась торжественная камерная музыка, разливаясь по всему пространству здания. Точно слепая, Чарлиз шла на звук мелодии, не замечая ни убранств залов, через которые она проходила, ни людей, в потоке которых она двигалась. Она была занята исключительно предстоящим событием знакомства с теми, кому могла стать полезной, теми словами ободрения, что она произнесет и теми взглядами одобрения, которыми ей ответят.

Когда Чарли наконец была представлена его величеству и принцу в числе многих, обезличенных для него, длинной вереницей следовавших друг за другом, он не выделил ее среди других, даже не взглянув на девушку. В те несколько мгновений, пока распорядитель представлял ее, читая по бумаге, он смотрел на подол ее платья и несколько вбок, подсчитывая количество оставшихся молодых леди, выстроившихся в шеренгу позади нее. Лишь взглянув на его безучастное, казалось, дремлющее лицо, каждый день взирающее на милых и богатых, не очень милых и совсем не богатых, но всегда производящих на него одно и то же впечатление ветреных, кокетливых и жеманных особ, прячущих свои истинные лица под улыбками и притворством, Чарлиз поняла – и речи не может быть о том, чтобы поговорить с ним, даже беспрепятственно посмотреть в его глаза, цвет которых со своего положения она не могла увидеть. Даже если она, минуя барьеры приличий и этикета, запятнав чистоту поведения дворянки, первая заговорит с ним, он не заинтересуется и не поддержит беседу, а открестясь от нее шаблонными, но крайне учтивыми фразами, поспешит скорее отделаться от навязчивой дебютантки. Бесспорно, его галантное воспитание не могло позволить ему поступить с ней фамильярно или неуважительно. В том глупо было сомневаться, как и надеяться на большее.

Чарли еще раз посмотрела на него, своим поведением перед молодыми дамами подтверждающего истинность ее доводов, словно она знала его высочество уже лет сто. Впрочем, кронпринца она видела впервые, но ему подобных молодых людей во множественном числе успела повстречать.

Наверное, он был даже красив. Но скука и даже не то что брезгливость и высокомерие, а больше равнодушие застыли на его лице, окаймленном светло-каштановыми волосами, в безразличных синих глазах. Усыпанный камнями камзол его и припудренное лицо делали молодого мужчину еще более похожим на одну из статуй собственного дворца.

«Но я же должна… – не отступала Чарли, вглядываясь в его застывшее лицо, ловя скудные жесты. – Ради благополучия моей страны, моего народа. Будущих потомков, в конце концов. Так мучительно и сладко одновременно осознание собственного вклада, прикосновения к великому – силе любви. И пусть я не знаю, как действовать в ставшем уже моим стремлении скрепления браком двух сердец, созданных друг для друга, но даже эти благие намерения способствуют моему собственному духовному росту, работе сердца и ума. Раньше мой мир заканчивался оградой тетушкиных хозяйств, а теперь он безграничен. Прежде, любя фехтование, я любила, по сути, только себя и лиц воображаемых, а теперь могу свою жизнь посвятить во благо кому-то, кроме себя, совершив реальное дело, перестав жить фантазиями. Как давно я ждала этого! Правда, даже сама не ведая…»

Чарлиз напрасно ждала того момента, когда голос вельможи, представляющего ее имя и уже не существующее положение, стихнет, и принц обратит на нее свое внимание. Чарли удостоилась формальной улыбки короля, очевидно, не внимающего монотонному голосу распорядителя и тут же перебросившего ровный, одобрительный взгляд на стоящую после Чарлиз девушку, тем самым повелевая начинать речь о следующей персоне после уже названной. Чарли ничего не оставалось делать, как, глубоко вздохнув, отойти от королевского трона. Объект ее внимания так и не взглянул на нее.

По правде сказать, ей совсем не так представлялась встреча с принцем. Она ждала от него дружественной, пусть несколько высокомерной, но все-таки толики внимания.

Чарлиз в последний раз обернулась на него. Он что-то говорил королю, веками прикрыв глаза и не смотря на собеседника. Во всем его облике чувствовалось, что он знал себе цену, как и то, что на любой его жест тут же слетится весь дворец. Выполнят любую его просьбу и будут, не отрываясь, смотреть на него, будто карликовые собачки на своего хозяина. Но он ничего не требовал.

Внимание Чарлиз переключилось на то, чтобы среди толпы вновь прибывших гостей и старожил дворца глазами отыскать Викторию и, пока она лично не представлена ей, передать через прислугу письмо тетушки. Она берегла в душе надежду, что хотя бы Виктория окажется именно той принцессой из сказки, что рассказывала ей тетушка. Но никого вокруг, подобного этому образу, она не встречала.

После представления последней дебютантки под легкий мотив играющего соло фортепьяно гости и придворные окончательно перемешались в зале, разбредясь по кружкам, неспешно и вальяжно беседуя друг с другом. Среди колышущегося моря людей, их слов и жестов, Чарли почувствовала нехватку воздуха, ощутив на себе давление окружающей реальности, от появления которой в сновидениях девушка в страхе просыпалась посреди ночи. Словно неожиданное спасение, двери залы широко распахнулись, запуская процессию, состоящую из ярко и по последней моде разодетых дам, во главе с блистательной, вихрем сшибающей с ног горделивой красавицей, что, играя веером и взглядом, казалось, шла прямо на Чарлиз.

Это определенно была Виктория. Это не могла быть не она. Величественная, точно рожденная для трона, подходящая для него даже больше его высочества (это было очевидно даже для Чарли), сверху вниз бросая снисходительные дружественные взгляды, она плыла по зале, в каждом присутствующем рождая ощущение неоспоримой силы и превосходства ее нечеловеческого божества. В первые секунды Чарлиз обомлела, впрочем, вскоре поняв, что уже влюблена в графиню, и никакие силы не смогут разрушить эту любовь к ее особе.

Да и как можно было не полюбить ее? Как тот, кому суждено было быть супругом ее светлости, с горячностью, пусть даже совсем не свойственной ему, еще не припал к ее ногам и с радостью во взгляде не предложил свою фамилию и какое-нибудь герцогство? Как он мог? Чарлиз, вмиг присоединившись к тете и подчиненным короля, живущим при дворе, в городах и провинциях, не могла этого понять.

Осмелясь подойти только к личной прислуге графини, что, проследовав за яркой процессией фрейлин, осталась в зале прислуживать своей госпоже, Чарли передала письмо тетушки, не зная, чем себя занять в ожидании ответа графини. Очевидно, кругом все знали друг друга или уже познакомились, находясь в привычных, милых сердцу дворцовых интерьерах и кружках по интересам, а она, стоя в одиночестве, сомневалась, имеет ли право к кому-нибудь подойти, не будучи никому представленной лично.

Да и сложно было, вот так, из леса и деревенской глуши, оказавшись во дворце, освоиться бедной загнанной девушке, знавшей более о природе и живности, нежели о людях и их словах. Притом Чарлиз не любила сплетен. Но часто становилась предметом их, лишь подтверждая негласный закон человеческих взаимоотношений: «Либо ты говоришь о ком-то, либо слушаешь про себя, иначе быть не может».

– А вы случайно не из рода Эддинов? Я прослушала ваше представление, – неожиданно появившись перед Чарли, поинтересовалась пожилая женщина в тяжелом и цветом и формой бархатном платье.

– Я… Да, по материнской линии, – растерявшись, Чарлиз опустилась в низком реверансе.

– Узнаю их черты в этом лице, – старушка с интересом вглядывалась в лучезарные глаза Чарли, не оставив без внимания ее небольшой тонкий нос, поднятый кверху, и светло-русые, с оттенком меди, вьющиеся легкой волной волосы, касающиеся широких, больше восточных, скул.

– Как давно их нет при дворе, – с неподдельным вздохом сказала она. – Когда они были, здесь царила честность и искренность, а теперь… – не договорив, словно в осуждении, она покачала головой.

«Мне показалось, или эта почтенная женщина осуждает главный дом в государстве? Нет, этого не может быть…» – подумала Чарлиз.

– Двор великолепен! Он сверкает всеми цветами радуги и камнями, – вслух заметила она, стараясь увести разговор от настроений осуждения.

– Да, но свет способен ослеплять, застилая собой реалии пространства, оставляя человека наедине только с обманом собственных иллюзий, – отпарировала ее собеседница.

«Наверное, при дворах всегда находятся те, кто критикует настоящее. Так было всегда и везде. Вот и эта дама не исключение», – объяснила себе Чарли.

Чарлиз слышала о таких людях. Они есть в каждом обществе, будь то дворец или хижина бездомных. Замечая новое лицо, они подходят к нему, как правило, с двумя целями – либо пожаловаться на жизнь, либо для провокации нового человека.

– С какой целью ты здесь? Почему решила вернуться? – она обратилась к Чарли, будто обращалась не к ней, а ко всем поколениям женщин ее рода, связавших когда-то свою жизнь с двором.

– Я… слышала, что графине Виктории требуются фрейлины и…

– Ах да… – перебила ее старушка. – Требуются. И часто. Особенно охотно она принимает на службу обездоленных и благовоспитанных, но не за их достойные качества, а напротив, за терпимость ее оскорбительного отношения к ним. Притом ни один кавалер при дворе не удостоит подобных сироток и взглядом, потому они никогда не составят конкуренцию Виктории в мужском внимании и комплиментах, адресованных ей одной. Слишком много золота тратится ею для поддержания своей внешности и напускной роскоши, чтобы она терпела ровню подле себя. Кичась сделанной красотой и своим богатством, она добивается, чтобы ни у кого не возникло и доли сомнения в соответствии именно ее положения положению супруги будущего короля, а, если этот брак сорвется, желает оставаться лакомым кусочком для других женихов, – заключила женщина.

– Можем ли мы переменить разговор? Прошу, давайте не будем говорить о графине? – взмолилась Чарлиз, защищая свою любовь и своего ангела от осквернений.

– А в услужение принцу, – спросила она, чтобы окончательно уйти от темы о Виктории, – кто-нибудь требуется?

– Нет, – отрезала почтенная старушка. – Принцу нужен друг. Настоящий, верный, душевный. Вот кто ему действительно нужен.

– А разве гармоничный брачный союз не сможет подарить ему друга, а народу счастье?

– Мне нравится глубина и невинность твоих суждений. Нет, определенно, мы должны с тобой поговорить в более спокойной остановке, – произнесла собеседница Чарлиз, увидев, что на ее новую знакомую обратила внимание Виктория, не отрывающая от нее взгляда. – В любом случае… – старушка посмотрела на принца, продолжающего восседать на троне с безучастным лицом, тогда как отец его с интересом и оживлением общался со своими подчиненными.

– …все мы живем только счастьем и благополучием нашего принца – ставленника Господа на земле… – произнесла она с нежным материнским чувством и патриотизмом, заставив Чарлиз вновь впасть в растерянность. Старушка не сквернословила про всех подряд, и была совсем даже не зла, как можно было подумать. По какой-то, ведомой только ей причине она невзлюбила обожаемую Чарлиз Викторию, но с такой же силой любви предана была и молилась за холодного чопорного принца.

Женщина заметила на себе изучающий взгляд Чарлиз, пытающийся понять причину ее слов, и, улыбнувшись, добавила:

– Я знаю, твоей семье многое пришлось пережить, но вижу, что ты смогла остаться милой Шарлоттой Эддин.

– Это моя матушка, не я…

– И что с того? Она была такая же, как ты. Такая же нежная, скромная и открытая душой. Настолько, что даже, как и ты, не быв представленной мне и даже не узнав моего имени, раскрыла свое и начала со мной самую искреннюю беседу – это дорого стоит.

– Деточка, – торопливо произнесла женщина, видя, что Виктория и ее свита уже пересекают зал, направляясь к уголку, где расположилась она и Чарлиз, понимая, что, будучи разведенными в этой зале, не мудрено, они могут больше не встретиться в ней, либо сети Виктории не дадут это сделать.

– Обещай мне, что навестишь бедную старушку. Приходи в гости, а я расскажу тебе все, что помню о матери… Твоей матери, – она ласково посмотрела на нее. Не теряйся, – она взяла Чарлиз за руку. – Дора Кристиан, дом, что напротив шоколатье, приходи, – повторила она.

– Обещаю, – ответила Чарлиз. Она даже не успела поблагодарить миссис Кристиан за приглашение, как услышала позади себя приятный, с резкими нотками, женский голос, полностью накрывающий собой и заставляющий Чарлиз непроизвольно на себя обернуться.

Повернувшись вполоборота, Чарли увидела перед собой высокую молодую женщину с широкими покатыми плечами и холеными белоснежными руками, ту самую, что пленила ее взор.

Ту самую Викторию.

Не любознательные, но хитрые блестящие глаза ее впивались в незащищенное маской кремов и пудры лицо перед собою, замерев на этом лице, словно считывая информацию по любому его движению. Ее темно-каштановые волосы, убранные в высокую прическу, были украшены небольшими, но сильно распушенными экзотическими перьями и нитями драгоценных камней, на переливы и блеск которых нельзя было не обратить внимание.

Но Чарли не могла оценить роскошь облика графини. Не отрываясь она смотрела в бездонные своим карим цветом глаза и не могла различить их склонностей. Они завораживали наивную девушку своей магической привлекательностью, и она с легкостью приписывала их обладательнице легкий нрав, умение радовать и радоваться жизни. Но даже если бы взгляд графини обнажал бесконечную хитрость и желание использовать людей в своих целях, разве могла неопытная душа различить то? Стоило Виктории взглянуть на нее, как Чарлиз, и без того влюбленная в ее, безусловно, сильное женское начало, терялась еще и в гордом, властном взгляде, вблизи еще больше светящемся уверенностью в своей силе.

Викторию невозможно было не уважать и не восхищаться, потому что графиня умела проникнуть в любую душу и, довлея над ней, по необходимости ее забрать. Тех, кому удавалось закрыться от этого влияния, можно было пересчитать по пальцам. Но именно в этой малочисленной остаточной армии находился принц и те, кто в какой-то момент, смея противиться ее решению, наталкивались на сильный волевой характер, тон и необходимые воздействия, в итоге склоняющие к подчинению.