Текст книги "«Дядя Ваня». Сцены из непрожитой жизни"

Лишь в «Вишневом саде», пьесе, где гений места уже оставил вишневый сад и его обитателей, все суждения вынесены и все драматические узлы развязаны, нет героя-медика.

* * *

Доктор Астров единственный герой «Дяди Вани», который не связан родственными или давними связями с семьей Войницких. Его знакомство с обитателями поместья было случайным, он приехал в «эти края» больше десяти лет назад, и купил небольшое «именьишко». Войницкие оказались его соседями, и он стал бывать у них. Астров – беззаконная комета в размеренном течении жизни Войницких, человек, пребывающий в вечном движении.

Обитателей имения, Марию Васильевну, Ивана Петровича, Соню, Телегина можно назвать людьми, жизнь которых замерла, безо всякого развития, в некоей мертвой точке. Это случилось много лет назад, безо всяких на то внешних причин, и продлится ровно столько, сколько будет длиться жизнь Войницких. В этом смысле Войницкие и Телегин – люди без собственной истории и биографии, без прошлого и будущего, живущие отраженным светом чужих судеб и чужих историй.

У Астрова же есть прошлое, пусть и скрытое автором. Более того, Астров пытается отстоять свое настоящее, не быть поглощенным как личность тяжелым, каждодневным трудом земского врача. От Войницких Астрова отличает то, что он не живет миражом и не обожествляет свое предназначение и свои возможности. Деятельность Астрова приносит пользу множеству людей, в отличие от проникнутых ложным призванием Ивана Петровича, Телегина и Сони.

Астров отчетливо осознает опасность потерять себя в невыносимой тяжести буден: «В десять лет другим человеком стал. А какая причина? Заработался, нянька. От утра до ночи всё на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили. За время, пока мы с тобою знакомы, у меня ни одного дня не было свободного. Как не постареть? Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна… Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь».

Доктор признается няньке, что он не поглупел, но чувства его притупились. Окружение земского врача, его каждодневные хлопоты, крестьяне, которых надо лечить – в такой жизни не было места для красоты или радости, и Чехов хорошо знал это. «В Великом посту на третьей неделе поехал я в Малицкое на эпидемию… Сыпной тиф… В избах народ вповалку… Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе… Поросята тут же… Возился я целый день, не присел, маковой росинки во рту не было, а приехал домой, не дают отдохнуть – привезли с железной дороги стрелочника; положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня под хлороформом…», – говорит Астров.

В образе Астрова Чехов не только отразил черты многих, хорошо знакомых ему земских и городских врачей и свой личный и профессиональный опыт. В нем он дал свой ответ на вопрос, который мучал многих его современников. В 1898 году Чехову прислал письмо его знакомый по Мелихову земский врач Иван Иванович Орлов. Кажется, что это письмо мог написать доктор Астров: «Не повезло что-то мне в моей медицинской (работе): две родильницы погибли от родильной горячки и, конечно, главной виною этому – наш недосмотр <…>.

Просто, кажется, завязал бы глаза и бежал сломя голову от этой деятельности, якобы на пользу человека, если бы наряду с этими неудачами не были и отрадные результаты <…>. Наши столичные товарищи, работающие в клиниках и огромных больницах-дворцах, где больной по преимуществу из наших деревень мужик – служит более или менее интересным больничным материалом – даже подчас еще более после смерти – я говорю, эти наши товарищи понятия не имеют, какие терзания должен испытывать земский врач, теряя больного, особенно родильницу, когда он знает, что после нее остаются 5, 6, 9 детей мал-мала меньше, с несчастным больным отцом, который и сам давно на ладан дышит от какого-нибудь хронического недуга… Не везет мне, не везет! <…>

Вот наша печальная деятельность, стоящая народу так много материальных средств и представляющая для него подобные описанному результаты <…>. Уж извините, милый Антон Павлович, что я делаю Вас участником ни с того ни с сего своих терзаний душевных, – у каждого из нас и своих терзаний довольно, чтобы еще принимать участие в терзаниях другого. Да что же делать? Будто вот немного и полегчает, когда поделишься с другим, таков уж человек-эгоист!»

Орлов писал о непролазной грязи, по которой приходится добираться до больных, «так что нигде ни прохода, ни проезда», «ноги по щиколотку» и «колеса по ступицу вязнут в глине, прилипающей огромными массами к этим органам движения, до полной невозможности передвигать их».

Активный деятель земства, Орлов всячески пытался «вздуть огонек и развести местную общественную жизнь», правда, оговаривался, что «гасительные средства велики».

Ежемесячно Орлов собирал у себя товарищей-врачей, с «целью обмена литературными и жизненными впечатлениями нашей профессиональной деятельности». Кроме того, доктор Орлов составил учредительное собрание и передал через гувернера «самому министру государеву» на утверждение принятый собранием (из дворян, духовенства, разночинцев, купцов, мещан и крестьян) проект «Устава Солнечногорского общества попечения о санитарных и экономических нуждах населения участка».

В проекте были предложения по борьбе с пьянством, и всякие культурные усовершенствования, и организация мелкого крестьянского кредита с потребительными и другими обществами, и широко поставленные задачи санитарии и общественного призрения.

Орлов уповал как на отклик «сверху», от правительства, так и на живительные силы просветителей «на местах»: «А много таланта, хотя и под толстым слоем пепла тепловой энергии в нашей сырой деревенской жизни. Только бы чуточку живительного дыхания чистого свободного воздуха – и вспыхнула бы искорка, и потекла бы теплым живительным огоньком, согревая и возбуждая всех нас, интеллигентных работников к отрадной деятельности на пользу родной мужицкой деревни, на просветление ее мрака всяческой нищеты и убожества».

Источник будущей «тепловой энергии» земский доктор видел в прогрессивной молодежи. У него самого была дочь – курсистка, бестужевка. В то время, вместе со своими товарищами, она принимала участие в студенческой забастовке, и отец беспокоился, что дочь исключат, как исключили всех студентов петербургского и московского университетов. «Есть более важные явления – в нашей действительно общественной жизни, каковою проявилась действительно сверх всякого чаяния жизнь наших студентов: ведь это целая Волга, против которой оказываются бессильными все фараонские запреты Угрюм-Бурчеевых».

Обращение солнечногорского общества к правительству успеха не имело. «А тут копошатся учительницы и учителя наших земских школ, жаждущие живой воды в виде взаимного общения, учительских съездов. Ух, как много бы можно было сделать в области общественной деревенской жизни, если бы… если бы хоть немножечко у нас было свободы!» – сокрушался Орлов.

На упования и надежды доброго и деятельного человека, верившего, несмотря ни на что, в солидарность тружеников во благо народа, в думающую студенческую молодежь, которой предстояло учить, лечить и строить будущее, Чехов ответил резкими, нелицеприятными словами, в которых выразил свое отношение к самому понятию «интеллигенция» как общественному и историческому явлению:

«На Ваше сетование относительно гувернера и всяких неудач я отвечу тоже текстом: не надейся на князи и сыны человеческие… И напомню еще одно выражение, касающееся сынов человеческих, тех самых, которые так мешают жить Вам: сыны века. Не гувернер, а вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой. Пока это еще студенты и курсистки – это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры. Вспомните, что Катков, Победоносцев, Вышнеградский – это питомцы университетов, это наши профессора, отнюдь не бурбоны, а профессора, светила…

Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр.

Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, – в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука всё подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д., и т. д. – всё это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что».

* * *

В образе доктора Астрова был дан портрет отдельного человека, так, как понимал это Чехов. Поэтому окружение Астрова, его товарищи и коллеги, не выписано в этой пьесе. Астров не земский или общественный деятель, у него нет задачи просвещать народ или искать в таком труде оправдание своего существования. В пьесе «Леший» Соня упоминала об окружении Хрущова – «земских докторах и женщинах-врачах», о том, что тот «народник», хотя сам Хрущов возражал ей: «Демократ, народник… Софья Александровна, да неужели об этом можно говорить серьезно и даже с дрожью в голосе?»

В «Дяде Ване» Астров предстает одиноким и отдельным человеком во всех смыслах этого слова. И даже медицина, которой Астров занимается профессионально и честно, не является для него средоточием интересов и жизненных устремлений.

Доктор Астров не зря кажется обывателям странным человеком, даже чудаком. Главной и, пожалуй, единственной его отрадой является забота о лесах. Многотрудная работа земского врача вызывает у Астрова усталость и очень часто горечь от невозможности совершить невозможное – облегчить невыносимую жизнь мужиков, отменить эпидемии и смерть от болезней.

Астров, рассказывая няньке о смерти пациента во время операции, признается: «И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно это я умышленно убил его… Сел я, закрыл глаза – вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?»

Астров не то что бы разочарован в своей работе, которую он честно исполняет много лет, не поддаваясь лени или корысти, как тот же доктор Старцев из рассказа «Ионыч». Сам труд не приносит ему радости и не оправдывает для него все неизбежные тяготы профессии врача. У героев Чехова, которые не смогли угадать себя или занимаются нелюбимым трудом, часто есть своеобразное оправдание. Им кажется, что сложись обстоятельства иначе, они могли бы занимать особенное положение и сделать необыкновенную карьеру. Андрей Прозоров в «Трех сестрах» убежден, что мог бы быть профессором в университете.

Иван Петрович Войницкий уверяет себя, что из него мог бы выйти великий писатель или великий философ.

Магистр Коврин в «Черном монахе» не сомневается, что был рожден великим человеком и лишь Песоцкие помешали его необыкновенной миссии.

У Астрова нет подобных амбиций. «У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями… Так это я», – аттестует он себя без кокетства. Профессия врача, скорее всего, не была для него призванием, хотя и стала делом жизни.

Быть может, он выбрал врачебное дело по настоянию родителей, как это произошло с доктором Рагиным в рассказе «Палата № 6». «Доктор Андрей Ефимыч Рагин – замечательный человек в своем роде. Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя к духовной карьере, и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревался поступить в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет считать его своим сыном, если он пойдет в попы. Насколько это верно – не знаю, но сам Андрей Ефимыч не раз признавался, что он никогда не чувствовал призвания к медицине и вообще к специальным наукам», – говорится о Рагине.

Или же – как это было у Чехова – причиной выбора профессии стали трудные жизненных обстоятельства, Известно, что будущий писатель выбирал профессию, которая могла обеспечить будущее разорившегося семейства Чеховых, под настойчивым давлением отца и матери.

Неизвестно, где работал Астров до знакомства с Войницкими, был ли он городским или сельским врачом, учился ли в ординатуре. Очевидно лишь, что Астров служит своему делу честно, в дождь и снег едет к больному, вне зависимости от его чина и звания, проводит операции.

Вспомним, что доктор Рагин поначалу работал очень усердно. Он принимал больных ежедневно с утра до обеда, делал операции и даже занимался акушерской практикой.

«Но с течением времени дело заметно прискучило ему своим однообразием и очевидною бесполезностью. Сегодня примешь 30 больных, а завтра, глядишь, привалило их 35, послезавтра 40, и так изо дня в день, из года в год, а смертность в городе не уменьшается, и больные не перестают ходить», – говорится в «Палате № 6». И постепенно Рагин приходит к мысли: «Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?» Подавляемый такими рассуждениями, Андрей Ефимыч опустил руки и стал ходить в больницу не каждый день.

Рутина и однообразие превратили для Рагина нелюбимую профессию в угнетающую обязанность. Он перестал оперировать, а принимать больных поручает фельдшеру. Равнодушие к своему делу, которое овладело Рагиным, переросло в равнодушие к самому себе.

Чехов исследует превращение, которое происходит с таким врачом. Достижения современной медицины, о которых Рагин читает в журналах, операции, которые отваживаются производить обыкновенные земские врачи, рождают в нем чувства, похожие на зависть.

Однако Рагин утешает себя размышлениями, в которых его собственная ошибка и обман себя становится лишь частью большой лжи: «Я служу вредному делу и получаю жалованье от людей, которых обманываю; я не честен. Но ведь сам по себе я ничто, я только частица необходимого социального зла: все уездные чиновники вредны и даром получают жалованье… Значит, в своей нечестности виноват не я, а время… Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».

В начале первого действия, когда он рассказывает о смерти больного под хлороформом, Астров тоже спрашивает себя, как «будут жить через сто-двести лет после нас». Но, в отличие от сломленного и несчастного Рагина, Астров осознает, что «пробивает дорогу тем, кто будет жить после» и что он должен делать свое дело сегодня, не взирая на время и обстоятельства.

Доктор Старцев, Ионыч, примиряется с обстоятельствами и даже начинает извлекать из них материальную выгоду.

Доктор Рагин уклоняется от обстоятельств, чтобы потом уклониться от жизни.

Астров находит для себя прибежище и отдых в заботе о лесах.

* * *

Астров говорит о лесах и природе как поэт. Для заботы о сохранении лесов он не жалеет ни времени, ни сил. Масштаб личности этого странного доктора проявляется лишь тогда, когда он занят тем, что действительно имеет для него смысл и цель. Астров каждый год сажает новые леса, и, как с гордостью рассказывает Соня, «ему уже прислали бронзовую медаль и диплом». Астров верит, что «леса украшают землю, что они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение».

Его волнует то, что человек безжалостно истребляет природу, что под топором гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи.

Когда Астров произносит свой монолог о лесах в первом действии: «…я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью…», то открывается не только его деятельная натура и неленивая душа. Не только страх за будущее и осознание опасности для всей планеты и всех живущих на ней, способность Астрова подняться над буднями и настоящим днем. Но, пожалуй, главное, что роднит этого героя с самим Чеховым – непреходящая тяга к красоте, необходимость видеть и умножать красоту, насколько это возможно.

Для Астрова леса, посадка молодого леса, спасение деревьев – своего рода творчество. Область, где он художник, способный творить и исправлять действительность. Беда лишь в том, что забота о лесах стали для него заповедником, который он выгородил внутри своей повседневной жизни.

Кажется, что эти две сферы жизни Астрова не соприкасаются между собой. Леса, деревья, звери и птицы – всё это радует Астрова. Но в «заповеднике» Астрова нет места ни для одного человека.

Быть может, леса и природа потому так близки Астрову, что здесь он отдыхает от людей. Природа, не испорченная человеком, совершенна, и Астров восхищается ею, боится за нее, хочет оберегать ее.

В этом случае человек, которому свойственно вырубать леса, использовать деревья как дрова для топки печей, убивать птиц и животных, предстает в сознании Астрова лишь разрушителем красоты. Характерна фраза доктора: «Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарен разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал».

Он честно признается Соне, что в его личной жизни нет решительно ничего хорошего: «…когда идешь темною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»

Соня винит свою внешность в том, что Астров к ней равнодушен. Хотя доктор говорит, что для себя он ничего уже ничего не ждет и не любит людей. «Давно уже никого не люблю», – признается Астров.

Слова о нелюбви к людям повторяются Астровым в этой пьесе несколько раз. «Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю…», – говорит Астров няньке Марине и потом почти дословно то же самое Соне, но уже во втором действии.

Очевидно, что было время, когда Астров любил, желал жить и быть нужным, если в настоящем он постоянно говорит о тех переменах, что произошли с ним за эти годы. Любовь Астрова к лесам, быть может, зиждется еще и на том, что природа, в отличие от людей, не изменяется и не изменяет.

* * *

Увлеченность Еленой Андреевной Астров объясняет своей тягой к красоте: «Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней». Под красотой в этом признании следует понимать не просто женскую привлекательность Елены Андреевны. Как человек она занимает Астрова совсем мало, скорее она для него предстает неким притягательным природным воплощением красоты. «Но ведь это не любовь, не привязанность…», – сразу оговаривается Астров.

Сцена Астрова и Елены Андреевны в третьем действии проходит под знаком взаимного заблуждения, хотя обоих тянет друг к другу.

Елена Андреевна воображает в Астрове особенного, необыкновенного человека, хотя и с некоторыми особенностями, странностями.

Астров же не видит в прелестной и очаровательной Елене Андреевне человека вовсе, тем более с присущими любому человеку особенностями и интересами. Хотя и пытается объяснить ей, что для него значимо и важно.

Он рассказывает своей собеседнице о флоре и фауне уезда, о том, что здесь водились лоси и козы, на озере жили лебеди, гуси, утки, рогатого скота было много, паслись табуны лошадей. И о том, как всё это подверглось вырождению и разрушению.

Заметив, что Елене Андреевне это неинтересно, и узнав, что приглашен для «невинного допроса», Астров как будто отбрасывает условности и действует даже не как опытный дон-жуан, а скорее как опытный натуралист, хорошо изучивший повадки зверей.

Характерен зоологический эпитет Астрова, который он употребляет почти как комплимент. От полноты чувства и охотничьего азарта Астров называет Елену Андреевну хищницей и «красивым, пушистым хорьком», невольно выдавая этим свое пренебрежение. Елена Андреевна отзывается на это простодушно и вполне искренно: «О, я лучше и выше, чем вы думаете! Клянусь вам!»

Сравнение с хищницей и хорьком в устах уездного доктора довольно характерно еще и потому, что почти все обитатели имения, тесно связаны с природой и тоже не избегают зооморфных эпитетов.

Войницкий величает свою мать «старой галкой», профессора Серебрякова – «ученой воблой», про себя говорит, что работал «как вол». Астров называет себя «старым воробьем», а нянька Марина в сердцах говорит про Серебрякова и Войницкого: «Погогочут гусаки – и перестанут…»

Природа, животные и птицы, не только окружает обитателей имения, но и является частью пейзажа пьесы. Сторож зовет дворовых собак, Жучку и Мальчика, нянька ходит около дома и кличет кур, в кабинете Войницкого в клетке томится скворец.

В последнем действии, при прощании Астрова и Елены Андреевны, они снова говорят на разных языках. Елена Андреевна просит думать о ней с уважением, а Астров говорит, что рано или поздно она всё равно поддастся чувству, потому что делать ей на этом свете нечего и цели жизни у нее нет никакой. Оба они правы в своих словах – и одновременно каждый из них не особенно стремится понять своего собеседника.

И опять Астров обращает к Елене Андреевне знаменательную реплику, будто бы он говорит не со слабой, никчемной с его точки зрения женщиной, но с неким существом, частью природы или стихии: «…Как будто бы вы и хороший, душевный человек, как будто бы и что-то странное во всем вашем существе <…> куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение… Я шучу, конечно, но всё же… странно, и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное. И я бы погиб, да и вам бы… не сдобровать».

Астров так много толковал об опустошении и разрушении человеком природы, что вольно или невольно уподобляет себя и Елену Андреевну стихии, схожей с наводнением или пожаром.

* * *

Доктор Астров понимает, какие пугающие превращения случились с ним за прошедшие годы, как он переменился, и потому ищет для себя отраду и отдых в той деятельности, которая ему приносит единственную радость – заботе о лесах. Кажется, что в обыденном существовании Астров нет ничего, что служило бы для него оправданием жизни. Нелюбимая и многотрудная работа постепенно искажает его цельную и сильную натуру.

«Тогда ты молодой был, красивый, а теперь постарел. И красота уже не та. Тоже сказать – и водочку пьешь», – отвечает нянька Марина на вопрос Астрова о том, сильно ли он изменился. Астров и сам говорит про себя, что стал чудаком: «Поглупеть-то я еще не поглупел, бог милостив, мозги на своем месте, но чувства как-то притупились».

Астров чувствует, что становится чудаком и пошляком, и имеет привычку напиваться раз в месяц. «Чудачество» и «пошлячество» Астрова, равно как и привычка к алкоголю дают ему иллюзию свободы и на время высвобождают нерастраченные чувства и истинные желания.

«Когда я бываю в таком состоянии, то становлюсь нахальным и наглым до крайности. Мне тогда всё нипочем! Я берусь за самые трудные операции и делаю их прекрасно; я рисую самые широкие планы будущего; в это время я уже не кажусь себе чудаком и верю, что приношу человечеству пользу… громадную! И в это время у меня своя собственная философская система, и все вы, братцы, представляетесь мне такими букашками… микробами», – признается он Войницкому.

Астрову необходимо оправдание своей многотрудной жизни, вера в то, что он не «чудак» и в то, что он приносит «громадную» пользу. Самолюбивый и умный человек, Астров, бьется, как река, зажатая в берега, и иногда «выходит из берегов». В отличие от Войницкого, Сони, Елены Андреевны, Вафли и Марии Васильевны, Астров не боится жизни и знает жизнь.

Вопрос лишь в том, проживает ли Астров свою настоящую жизнь? Медик, время от времени делающий операции в состоянии алкогольного опьянения, должен постепенно терять как чувство опасности, так и уважение к себе, как к врачу.

Очевидно, что разрушение Астровым себя будет продолжаться и через несколько лет цинизм по отношению к себе и пошлячество в отношении к другим могут окончательно одолеть его. И тогда его уже не спасут ни леса, о которых он так заботится, ни образцовый питомник. Так же, как не спасает от распада доктора Чебутыкина чувство привязанности к дочерям некогда любимой им женщины.

* * *

Соня, дочь профессора и племянница Войницкого, влюблена в доктора Астрова. Он признается, что любит его уже шесть лет, любит больше, чем свою мать. Для Сони, сироты при живом отце, живущей в уединенном поместье в обществе бобыля-дяди и равнодушной к ней бабушки, Астров стал средоточием всех ее мыслей и чувств.

Удивительно, но на протяжении всей пьесы Соня ни разу не говорит о своей матери, хотя о Вере Петровне постоянно вспоминает ее брат, Войницкий, и нянька Марина.

Обитательница дома, где «неблагополучно» и где все, кроме няньки и безобидного Вафли, обижены друг на друга, ненавидят, презирают и боятся друг друга, она никогда не предъявляет свои мысли и желания открыто и прямо.

Мачеха признается, что «с самой свадьбы» Соня не переставала казнить ее своими умными, подозрительными глазами. Она же говорит: «Соня злится на отца, злится на меня и не говорит со мною вот уже две недели…» С отцом и об отце Соня говорит без обиняков и не склонна его оправдывать.

В момент ссоры и скандала, когда Войницкий и Серебряков начинают оскорблять друг друга, Соня лишь взывает к милосердию отца, прося вспомнить о том, что что она и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и всё посылали профессору.

Владелица огромного имения живет в нем как экономка и чувствует себя глубоко несчастливым существом.

Если допустить, что волю и свободу чувств Войницкого сковала в детстве и юности Марии Васильевна с ее вечным присловьем, что надо слушаться старших, надо признать, что унылым существованием, основанном на идее непонятного долга, Соня обязана своему дядюшке.

Очевидно, что он был самым близким человеком для сироты Сони, воспитывал ее с детства, значил много для нее. Неизвестно, какое образование получила богатая наследница дворянского рода и дочь знаменитого профессора, и получила ли она его вообще.

Мать Сони приехала в уездное имение более десяти лет назад, именно в то время, когда ее дочери надо было поступать в учебное заведение, гимназию или институт. Взяла ли она дочь с собой или та осталась жить в городе и приезжала к матери только на лето, непонятно.

Если Соня с детства живет в имении, то ей могли дать лишь домашнее образование. По крайней мере, у молодой героини «Дяди Вани» нет никаких амбиций в отношении себя или планов на будущее.

В «Чайке» Нина Заречная мечтает об актерской славе и решается навсегда покинуть родительский дом. Ольга и Ирина Прозоровы пытаются найти себя в работе. Одна служит в гимназии, другая – на телеграфе. В конце пьесы Ирина отправляется учить детей на кирпичный завод, чтобы отдать свою жизнь тем, кому она «быть может» нужна.

В «Вишневом саде» семнадцатилетняя Аня, дочь разорившейся помещицы, верит, что выдержит экзамен в гимназии и потом будет работать.

Соня, которой не надо бороться за существование и которая едва ли выезжала дальше губернского города, кажется, лишена любопытства к миру и внутренней силы, которая заставляет хотя бы мечтать о перемене участи. Так же, как в свое время ее дядя, Соня добровольно ограничила свой мир лишь заботой о хозяйстве. Молодая девушка изо дня в день занимается счетами, заботой о покосе и молотьбе, ездит торговать с дядей на рынок, не знает ни дня отдыха.

Идея долга и обязательств перед отцом удивительна тем, что Соня вполне трезво судит о нём. Она понимает, что отец эгоистичен и избалован. С ним она обращается вежливо, но без тепла и особой любви.

Вряд ли, в отличие от Войницкого, она могла быть очарована его трудами и его известностью. Неизвестно, что говорила Соне об отце ее кроткая мать, которая не смогла жить с мужем, и вынуждена была вернуться в имение.

Однако характерна деталь – имение, которое было куплено в приданое Вере Петровне ее отцом, было завещано матерью не мужу, но дочери.

В пьесе «Чайка» тема наследницы, лишенной наследства, приобретает драматическую окраску. Покойная мать Нины Заречной завещала всё свое состояние мужу, по выражению доктора Дорна, «скотине порядочной». Тот в свою очередь переписал все средства на вторую жену, мачеху Нины. Таким образом, молодая девушка, сирота при живом отце, оказалась не только никому не нужной, но и бесправной. Нина вынуждена тяжело и трудно зарабатывать себе на хлеб.

Мать Сони, любившая Серебрякова, как говорит Войницкий, так, «как могут любить одни только чистые ангелы», тем не менее, не захотела оставить ему свое имение. Или же дед Сони, купивший имение в качестве приданого для своей дочери (вспомним, что дядя Ваня отказался от своей доли в пользу сестры) поставил в завещании условие, что оно должно всегда оставаться в собственности семьи Войницких.

В любом случае, не питающая иллюзий на счет своего отца и его новой жены, Соня живет в своем имении, ни мало не осознавая его своей собственностью, так же, как себя хозяйкой своей судьбы.

* * *

Кажется, что, кроме любви к Астрову, Соню ничто не может пробудить для ее настоящей жизни. Но, видимо, именно это, а даже не Сонина некрасивость, не позволяет Астрову увидеть в ней женщину. Соня как будто сливается для него с другими обитателями имения – Войницким, Телегиным, нянькой Мариной. Все они заняты одним рутинным делом – заботой о хозяйстве и заботой о благе профессора, все связаны друг с другом каждодневными делами и хлопотами.

Если допустить, что Астров всё же уговорил бы себя жениться на Соне, то, скорее всего, та была бы еще более несчастлива, чем прежде. Очевидно, что Астров, таким, каким он стал, живя в провинции, среди обывателей, уже перестал сдерживать себя, свое недовольство окружающими и собой. Его раздражение жизнью и людьми, равно как и его привычка к алкоголю, с годами бы лишь прогрессировали. Поэтому кроткая, заботливая Соня, умеющая лишь терпеть и страдать, была бы постоянно мишенью его острот и насмешек, вечным укором и напоминанием о несбывшемся.

В юношеской пьесе Чехова «Безотцовщина» любимец женщин, уездный Гамлет Платонов говорит о своей жене Саше: «Мы с ней сошлись, как нельзя лучше… Она глупа, а я никуда не годен…» Благополучие семьи и самого Платонова не могут спасти ни слепая вера и преданность Саши, ни благодарная привязанность мужа к своей, как он говорит, «Авдотье, Матрене, Пелагее».