Текст книги "Сердце беглеца"

– Но я помолвлена с Тайри!

– Знаю, – хрипло откликнулся Клинт. – Но черт возьми, Рэйчел, дорогая! Тайри ищет полиция почти что всей страны. Что за жизнь тебя ждет? Он тебе не подходит, Рэйчел! Он тебе не пара. Рано или поздно он все равно окажется в тюрьме, и его повесят. Что тогда будет с тобой? Я люблю тебя, – заявил он со всей страстью, на какую был способен. – Я знаю, мне следовало сказать об этом раньше, но я считал, что ты и так знаешь о моих чувствах. Ведь все об этом знают. Я буду тебе хорошим мужем, Рэйчел, я буду стараться изо всех сил…

Он внезапно умолк, глаза его смотрели умоляюще. Ему так хотелось услышать, что она принимает его предложение, он ждал ее признания, что он правильно судит о Тайри.

Рэйчел стояла, широко раскрыв глаза, изумленная неожиданной силой чувств Клинта. Она не могла вымолвить ни слова.

– Но, Клинт, – наконец, запинаясь, начала она, – я ведь и раньше говорила, что не люблю тебя. А если и люблю, то не так, как следовало бы. Ты заслуживаешь большего. А я люблю Тайри.

– Тайри! – Уэсли выплюнул это имя, будто яд. – Черт возьми, Рэйчел, этот человек недостоин вытирать пыль с твоих башмаков! Он бродяга, наемный убийца! Он, вероятно, и тебя мог бы убить, если бы предложили сходную цену.

– Когда-то, возможно, так и было, но он изменился.

– Еще бы! – заметил Клинт скептически.

– Но это правда! Он хочет осесть, завести семью…

– И надолго? – перебил Клинт. – Он по природе своей одиночка, перекати-поле. И он никогда не осядет, никогда не поселится в одном месте.

– Клинт, пожалуйста…

– Рэйчел!…

Голос Клинта дрожал от обуревавших его чувств. Впервые он забыл о правилах хорошего тона и отважно заключил ее в объятия. Его поцелуй был исполнен томления и страсти и при всем этом целомудрен – в нем не было огня и обещания, которые делали поцелуи Тайри столь мучительно волнующими.

Со вздохом Клинт уронил руки вдоль тела и отступил на шаг. В глазах его появилось выражение печали и растерянности, а когда он заговорил, в голосе его прозвучала нота отчаяния:

– Он тебе не пара. Неужели ты этого не понимаешь? – Внезапно он горько рассмеялся: – Черт возьми, да мы, собственно, и спорим зря.

– Что ты хочешь сказать?

– Тайри, вероятно, уже направляется к границе вместе с Аннабеллой.

– Нет!

Уэсли пожал плечами.

– Тогда он мертв.

– Мертв? – Рэйчел нахмурилась. – Не понимаю.

– Аннабелла показала мне признание в убийстве Джоба Уэлша, подписанное Тайри. Она не стала мне говорить, где она его раздобыла и как это сделала. Но во время нашей беседы я понял, что она хочет избавиться от Тайри любой ценой, с помощью или без помощи закона. Впрочем, чтобы с ним расправились власти, ее тоже вполне устраивало. Но потом двое ее людей явились и похитили его из камеры. Зачем? То ли она решила простить Тайри, чем бы он там ни прогневал ее, но в этом я сомневаюсь… или… – Клинт развел руками, и жест его был красноречивее слов.

– Или Аннабелла решила свершить свою месть сама?

– Точно.

Рэйчел прикусила губу. То, что сказал Клинт, имело смысл. Аннабелла хотела, чтобы Тайри повесили, а потом вдруг передумала. Но почему?

Уэсли потянулся за шляпой и осторожно водрузил ее на голову. Ночь оказалась не из лучших, но кончилась она не так уж скверно. Наконец-то Тайри устранен с дороги. Возможно, со временем Рэйчел забудет его. Возможно, когда-нибудь Клинт завоюет ее любовь. Но сейчас ему, пожалуй, хотелось остаться одному.

– Отправляйся-ка домой, Рэйчел, – сказал он устало.

– Я не оставлю тебя в таком состоянии.

– Со мной все будет в порядке, – ответил Клинт резко. – Поезжай домой.

С покорным вздохом Рэйчел пробормотала едва слышное «прощай» и вышла из конторы. Она знала, что обидела Клиента, но не могла выйти замуж за человека, которого не любила, просто для того, чтобы пощадить его чувства.

На улице Рэйчел вгляделась во мрак. Где же Тайри? Смущенная, с тяжелым сердцем, она взобралась в экипаж и повернула лошадей к дому.

Глава 20

Когда Тайри проснулся, уже рассвело. Он посмотрел вокруг: никого! Но одиночество его не было полным: у его правого бока лежала, свернувшись кольцами, гремучая змея. Ее уродливая треугольная голова находилась меньше чем в футе от его собственной. На его непроизвольный глубокий вздох потревоженная рептилия ответила угрожающим шипением.

Долго, бесконечно долго змея не мигая смотрела на Тайри, а Тайри на нее. Однажды он видел, как человек умирал от укуса змеи. Зрелище это было не из приятных: укушенная нога распухла и почернела, тело непрестанно тряслось, как в лихорадке, потом последовали судороги…

Еще одна минута неслышно соскользнула в вечность.

Рубашка Тайри взмокла. Пот заливал ему глаза, но он не осмеливался даже моргнуть. Самой страшной была минута, когда змея расправила кольца и не спеша поползла по его груди, водя из стороны в сторону своим раздвоенным язычком.

Когда кончик ее хвоста прощально скользнул по его телу, Тайри медленно поднял голову. Отважившись посмотреть через плечо, он испустил вздох облегчения: змея уползала в тень приземистого кактуса, стоящего от него ярдах в восьми.

Ослабев от пережитого страха и внезапно нахлынувшей радости избавления, Тайри начал ерзать на твердой земле, пытаясь найти более удобное положение. И тогда в его поле зрения попала большая синяя миска, до краев наполненная водой. Вода сверкала и переливалась в свете раннего утреннего солнца. Он уставился на миску, не в силах поверить в ее подлинность и считая, что это мираж, вызванный его жаждой.

Расстояние, отделявшее его от миски, казалось непреодолимым. Раненая рука при каждом движении пульсировала болью, но Тайри упрямо продвигался вперед, не спуская глаз с вожделенной влаги и не забывая об обещании, которое она таила.

О черт! Он выругался со всем разочарованием и яростью, на какие способен человек, который, находясь не более чем в двенадцати дюймах от желанной цели, чувствует стянувшуюся на шее сыромятную петлю. Он бранился до тех пор, пока голос его не превратился в хриплое карканье.

Когда его гнев слегка поутих, Тайри повернулся спиной к солнцу и закрыл глаза. Часы ползли медленно. Воздух, горячий и сухой, накрывал его своим тяжелым одеялом. Рекой струился пот, одежда промокла, щипало глаза. Чтобы еще усугубить его страдания, прилетели мухи и стали ползать по его раненой руке. Губы потрескались и кровоточили, и Тайри слизывал с них соленую влагу, не надеясь, что почувствует когда-нибудь вкус другой жидкости. Язык распух и не помещался во рту, горло будто свело судорогой.

Зная, что все усилия бесполезны, он все равно отчаянно натягивал распроклятые ремни в тщетной попытке добраться до прекрасной вожделенной синей миски с кристально чистой водой, сверкавшей на солнце, как жидкие алмазы.

Но от его бесполезных усилий узел вокруг шеи только затягивался все туже. Не хватило всего нескольких дюймов. Но были ли это дюймы или мили, в данном случае значения не имело. Представляя долгую смерть в пустыне, на которую его обрекли, он скривил рот в мрачной усмешке. Он всегда считал, что конец его наступит мгновенно: он умрет от пули, пущенной стрелком, реакция которого окажется на долю секунды быстрее его собственной. В крайнем случае его могли повесить. Но он никогда не представлял, что ему придется медленно умирать в пустыне под лучами обжигающего солнца лишь из-за того, что он не пошел навстречу домоганиям шлюхи.

Время тянулось, солнце поднималось все выше, обжигая лучами его незащищенную голову и грозя превратить мозг в угли. Он закрыл глаза, стараясь защититься от ослепительного блеска, и в его мозгу заплясали искаженные образы и картины прошлого. Тайри нахмурился, увидев, как из туманных коридоров времени выступили давно забытые им люди. Столько смертей, столько убийств! Его жертвы проходили перед ним непрерывной чередой. В его ушах, словно эхо, зазвучал голос преподобного Дженкинса: «Кто приходит с мечом, от меча и погибает…», – и он громко рассмеялся. Преподобный глубоко заблуждался на этот счет. Он бы обрадовался пуле как другу, если бы она заменила грозившую ему теперь пытку.

Он покачал головой, стараясь обрести спасение от осаждавших его горьких воспоминаний, и внезапно перед ним материализовался образ Рэйчел. Другие тени отступили, и в его памяти теперь осталась одна она.

Рэйчел. Добрая, любящая, заботливая.

Рэйчел. Более прекрасная, чем сама жизнь.

Рэйчел. Возможно, он полюбил ее в тот самый момент, когда впервые увидел. Почему же он так неохотно признал это?

Воспоминания о часах и минутах, проведенных вместе с нею, теперь целиком поглотили его. Она всегда была рядом, если он в ней нуждался. Ее нежная забота спасла ему жизнь. Она нянчила его, перевязывала его раны, она заставила его иначе взглянуть на жизнь. Но, что было гораздо важнее, она исцелила раны, от которых болела его душа, помогла ему осознать, что он нечто большее, чем никчемный бродяга, что он нечто более ценное, чем высокопрофессиональный убийца.

– Рэйчел! – Рыдая, он громко выкрикивал ее имя, скорбя о том, что могло бы быть и чему не суждено было осуществиться.

Очнувшись, Тайри открыл глаза, и первое, что он увидел, была все та же прекрасная синяя миска. И не важно, сколько раз он отводил от нее взгляд, стараясь смотреть в другую сторону, не важно, сколько раз он проклинал Аннабеллу, все равно рано или поздно его глаза останавливались на синей сулящей жизнь миске.

В какой-то момент он изо всей силы рванулся вперед, не обращая внимания на то, что по всему его телу разлилась острая боль, на то, что ремень глубоко врезался в шею и почти лишил его возможности дышать. Он все тянулся вперед, напрягая свои мускулы до такой степени, что мир почернел у него в глазах, а сам он рухнул в бездонную яму беспамятства.

Когда сознание вернулось к нему, закатное солнце превратило небо на западе в живое пламя. Огромные сполохи малинового, золотого и оранжевого огня окрасили бледно-голубое небо постепенно превращая его в сиреневое, а потом и в серое – по мере того как солнце сползало за вершины гор и скрывалось за ними.

Тайри глубоко вздохнул. И тут его внимание привлек нежный негромкий смех и, взглянув туда, откуда доносился звук, он увидел Аннабеллу Уэлш, смотрящую на него сверху вниз. На ней были синяя шелковая рубашка и туго обтягивающие ноги черные штаны, а также черные сапоги из телячьей кожи. Даже сейчас, когда его тело лопалось от боли и содрогалось от невыносимой жажды, он не мог не отметить, что она самая вызывающе-красивая женщина, какую он только видел в жизни. Самая красивая и самая злобная.

– Хочешь пить, Тайри? – промурлыкала Аннабелла. – Голоден? Твои руки и ноги болят? Тебе неудобно?

Ее смех был низким и жестким.

– Никогда не следует бить леди, теперь ты это знаешь?

– Но я никогда и не бил леди, – хрипло возразил Тайри и испытал мгновение слабого удовлетворения, видя, как зеленые глаза Аннабеллы потемнели от гнева.

– Все еще не утратил запала, – задумчиво произнесла Аннабелла. Она провела рукой по густой гриве своих рыжих волос. – Но к завтрашнему дню ты его утратишь. До исхода дня стервятники будут драться из-за твоего трупа.

– А ты останешься и будешь наблюдать?

– Может быть.

Аннабелла неторопливо оглядела тело Тайри – рельефно выступающие на руках мускулы, широкую грудь, длинные сильные ноги… Гнев, сверкнувший в ее глазах, сменился печалью. Еще никогда в жизни она не желала мужчину так сильно, как желала Логана Тайри. Почему же из всех мужчин на свете он один не поддался ее чарам и попросту бросил ее? Никто другой не мог устоять перед ее очарованием. Она всегда брала верх, подавляла их волю. Всю свою жизнь. Но так и не сумела подавить волю Тайри и подчинить его себе. Он всегда оставался хозяином положения и был сам себе господин. Она почти жалела о том, что приняла решение его уничтожить. Она уже была готова протянуть руки и освободить его от этих ужасных ремней.

Но тут она вспомнила его руку, поднимающуюся и наносящую удар. И это воспоминание заставило ее забыть обо всем прочем. Уголки ее губ приподнялись в недоброй улыбке при виде судороги, пробежавшей по телу Тайри. Приятно видеть его страдания! Его боль проливалась бальзамом на ее уязвленное тщеславие. Теперь хозяйкой положения стала она.

Аннабелла выбрала удобный плоский камень и расположилась на нем, решив, что останется и будет наблюдать за его агонией. Это давало ей ощущение силы и могущества. Она знала: в ее руках его жизнь. Она могла убить его быстро или подвергнуть медленной мучительной пытке. Она смотрела, как жизнь по капле вытекает из его тела, и гадала, разобьется ли в конце концов его твердый, как кремень, характер. Было бы чрезвычайно приятно, думала она, увидеть, что он сломался, услышать его стоны и мольбу о милосердии.

Подчеркнуто неторопливым движением она откупорила фляжку, которую привезла с собой, и сделала из нее большой глоток. Она заметила, что взгляд Тайри не отрывается от ее руки. Она встряхнула фляжку перед носом Тайри. Вода заплескалась, и звук этот напомнил ему о восхитительной свежести, о чем-то необычайно прохладном, влажном и освежающем. Аннабелла наблюдала и ждала, когда же Тайри попросит пить. Было бы так забавно услышать из его уст просьбу! Она даже, пожалуй, дала бы ему крошечный глоточек.

Но Тайри не попросил. Видя, как Аннабелла делает очередной большой глоток из фляжки, Тайри лишь облизнул пересохшие губы. И промолчал.

Видя, что это не подействовало, Аннабелла налила немного воды себе на руки и плеснула на лицо и шею. Вздох удовлетворения, который она при этом испустила, не оставил бы равнодушной и мумию.

– Ты хотел бы напиться, Тайри? – спросила она, снова встряхивая фляжку у него перед носом. – Ведь так жарко! Я же знаю, что ты умираешь от жажды.

Ему хотелось сказать «да», попросить у нее хотя бы один глоток, но он слишком хорошо ее знал, он знал, что она только рассмеется ему в лицо.

– Будь ты проклята, – проскрипел Тайри, ненавидя ее в этот момент так, как никогда в жизни никого не ненавидел. – Надеюсь, ты будешь так же поджариваться в аду.

Ответа Аннабеллы он не услышал: ее голос заглушил стук копыт приближающегося коня. Аннабелла встала и вгляделась вдаль.

Посмотрев туда же, Тайри различил силуэты шестерых верховых, приближавшихся к ним. Тайри почувствовал, как тело его обдало холодом: в одном из всадников он узнал Хоакина Монтойа, который возглавлял этот небольшой отряд. Монтойа, торговец человеческим мясом. Работорговец.

Всадник остановился рядом с Аннабеллой. Он галантно приподнял сомбреро и поклонился ей.

– Ах, сеньорита Уэлш, – сказал Хоакин весело, – вы наконец решили расправиться с этим неуживчивым стрелком?

– Монтойа! – нежно проворковала Аннабелла. – Как приятно увидеть вас снова!

Глаза ее блеснули. Тайри заметил в них волнение. Монтойа и вправду был красивым мужчиной с искрящимися смехом черными глазами и густыми черными волосами. «Мы с ним так похожи, – подумала Аннабелла. – Возможно, потому так хорошо и ладим между собой!»

– Это мне приятно, дорогая, – ответил Монтойа и сделал жест в сторону Тайри. – Похоже, с ним уже все кончено?

– Ну, жизнь еще теплится в нем, – заметила Аннабелла. – Прежде чем наступит смерть, он много раз успеет пожелать ее скорейшего прихода.

Монтойа с минуту пристально разглядывал Тайри. Потом, спешившись, он присел возле него на корточки, провел загорелой рукой по рукам Тайри, потом одобрительно хмыкнул.

– Почему бы не продать его мне? – спросил бандит, поднимаясь и глядя на Аннабеллу.

– Зачем он вам?

– Я могу продать его в рудники. Они хорошо платят за крупных мужчин с крепкими спинами. А этот, думаю, мог бы работать за двоих.

– Нет, – ответила Аннабелла, качая головой. – Он должен умереть. Медленно.

– Как пожелаете, – согласился Монтойа, пожимая плечами. – Но ведь вы можете убить его только раз. А на рудниках он будет умирать постепенно, понемногу каждый день.

Аннабелла задумчиво оглядела Тайри. Пожалуй, Монтойа прав. Человека можно убить только раз. А для Тайри смерть – желанное избавление от боли, жажды и страданий. Но рудники… быть постоянно под землей, в цепях, как вьючное животное, которое погоняют ударами бича… это и впрямь хуже смерти. Рудники навсегда усмирят его и сделают покорным. И тогда он пожалеет о том дне, когда покинул ее.

– Вы позаботитесь о том, чтобы его труд был нелегким? – спросила Аннабелла, нежно глядя на Монтойа.

– Да, очень нелегким.

– А когда он больше не сможет работать? Монтойа пожал плечами.

– Его прогонят в пустыню умирать. Видите, в известном смысле его конец будет таким, как вы задумали.

– Очень хорошо, – решительно сказала Аннабелла. Она порылась в кармане брюк и извлекла ключ от наручников Тайри.

– Он ваш, – сказала она, передавая ключ Монтойа.

Логан Тайри не сводил глаз с лица Аннабеллы: ни когда один из людей Монтойа срезал ременную петлю с его шеи, ни когда они посадили его на лошадь, и даже когда привязали его ноги к стременам.

От взгляда Тайри Аннабелле стало не по себе, в нем было что-то жутковатое: глаза его были желтыми и немигающими, как глаза змеи. На душу ей легло тяжелое предчувствие, и она, вздрогнув, отвернулась.

– Аннабелла!

Голос Тайри, хриплый и тихий, едва донесся до нее. Медленно, как под гипнозом, она повернулась к нему лицом.

– Я убью тебя за это, – поклялся Тайри. – Однажды ночью ты проснешься оттого, что мои руки будут сжимать твое горло.

– И ты смеешь угрожать мне? – изумилась Аннабелла. – Даже теперь, когда ты в моей власти?

– Будь ты проклята! – плюнул Тайри ей в лицо. – Если тебе нужна моя жизнь, возьми ее и покончим с этим.

Аннабелла, хмурясь, смотрела на Тайри. В его глазах она заметила страх. Он не боялся смерти. Это было ей известно. Так чего же он в таком случае испугался?

– Он боится, что потеряет свободу, – объяснил Монтойа, правильно поняв ее невысказанный вопрос.

– Для человека, продающего свое ружье тому, кто даст больше, жизнь недорога. Но свобода, ах, свобода такими людьми ценится высоко.

Склонив голову набок, Аннабелла посмотрела на Тайри и увидела, что Монтойа прав. Она прочла это в желтых глазах. И когда она обратилась к нему, улыбка ее была жестокой и неумолимой.

– Сегодня ночью ты не умрешь, Тайри, тебе предстоит еще прожить много дней и ночей. Ты будешь слышать только звон оков на своих ногах и свист бича, занесенного над твоей спиной. И каждый раз, когда будешь молить о смерти, вспоминай обо мне. Монтойа, забирайте его!

Потребовалось шесть дней, чтобы добраться до серебряных рудников, расположенных в зеленой мексиканской долине. Большую часть пути Тайри дремал, трясясь на спине своей лошади, руки его были скованы за спиной, ноги привязаны ремнями к стременам. Ночью, когда устраивался привал, его привязывали к стволу дерева или приковывали к одному из бандитов.

Монтойа и его люди проводили ночи возле уютно потрескивающего костра. Они ели, пили и смеялись. Вслух мечтали о времени, когда доведут до места Тайри и вернутся домой к своим женщинам.

Тайри надеялся, что ему все-таки удастся найти способ сбежать еще до того, как они окажутся в Мексике. Но Монтойа был не новичок в своем деле и знал, как обращаться с пленниками. Он никогда не совершал ошибок, и не было никакой возможности ускользнуть от него.

Тайри только чуть оправился от пережитого в пустыне, когда Монтойа передал его Педро Диасу, владельцу рудников.

Диас был невероятно тучен, уродлив, с лысиной на макушке, широко посаженными черными глазами и ртом, полным гнилых зубов. Он внимательно оглядел Тайри.

– Неплох, – пробормотал Диас. – Неплох. Я дам тебе за него две сотни.

Монтойа казался оскорбленным таким предложением.

– Две сотни? Право же, думаю, и слепому ясно, что он стоит больше.

– Нет. Посмотри, как искалечена его правая рука.

– Двести семьдесят пять, – упорствовал Монтойа. – Уж этого-то он стоит.

– Давай остановимся на двухстах пятидесяти и расстанемся друзьями, – предложил Диас.

– Ты жестко ведешь дела, амиго, – сказал Монтойа с кривой ухмылкой.

Жирный Педро затрясся от смеха, а его бочкообразное брюхо стало похожим на потревоженное желе. Он сунул руку в карман и достал пачку скрученных банкнот.

– Ты же знал заранее, что мы сойдемся на двухстах пятидесяти, – заметил Диас, отсчитывая деньги. – Мы оба это знаем. Пойдем выпьем в честь выгодной для нас обоих сделки!

И с этого дня начался очередной кошмар Тайри. Ему выдали пару поношенных белых хлопчатобумажных штанов, такую же вытертую до основания рубашку и кожаные сандалии. Когда он оделся, надсмотрщик ткнул его в спину дулом винтовки и погнал по грязной тропинке к ряду квадратных клеток, сооруженных из жести и толстой проволочной сетки.

Чтобы запихнуть Тайри в клетку, потребовалась подмога еще двоих крепких мужчин. Он содрогнулся, когда за ним захлопнули дверь и заперли ее на замок.

Как зверь, попавший в неволю, он заметался по тесной клетке. Три коротких шага от одного конца до другого. Ничто не мешало ему шагать: в клетке не было ни постели, ни стула, ни даже параши. Взад и вперед, взад и вперед метался Тайри по клетке, чувствуя, как в нем нарастает напряжение. Солнце нещадно нагревало жестяную крышу, и по лицу и спине Тайри ручьями стекал пот. Но он продолжал биться о прутья, как дикое животное, беспокойно шагать по ней туда и сюда, гонимый гневом и жгучей ненавистью к Аннабелле Уэлш, которая разрасталась в нем как злокачественная опухоль.

После захода солнца из темных недр рудников стали появляться другие заключенные. Они шли, тяжело ступая и опустив глаза. Их лица были лишены какого бы то ни было выражения. Длинная шеренга остановилась, и каждый из узников занял свою клетку. Двери за ними закрылись. Замки замкнулись. Рабочий день был окончен.

В ту ночь Тайри не мог уснуть. Клетка была слишком тесной, и ему казалось, что ее железные стены душат его.

Но на следующий день он понял, что бывает еще хуже. С руками и ногами, закованными в цепи, его вместе с дюжинами других рабов погнали к одной из шахт. Шахта была узкой, длинной и освещалась тусклыми фонарями, свисавшими с прогнивших балок. Один из надсмотрщиков указал ему тонкую серебряную жилу и велел долбить, пока серебро не иссякнет. Это была изматывающая работа. Застоявшийся воздух пах плесенью. На руках образовались водяные мозоли. И с каждым ударом кирки ненависть Тайри к Аннабелле росла.

Через неделю его жизнь, уже вошедшая в свою кошмарную колею, начала казаться ему страшнее всех самых страшных ожиданий. Он поднимался с рассветом. Съедал миску кукурузной каши. Удовлетворял естественные потребности. После этого рабов отправляли в шахты. Четырьмя часами позже тощий мальчишка-индеец приносил ему ломоть черного хлеба и миску теплой воды. С наступлением темноты его снова загоняли в клетку. Часом позже толстая мексиканка приносила ему ужин. И это было главным событием дня, единственной приемлемой трапезой за весь день. На рассвете все начиналось сначала.

Раньше Тайри считал, что жизнь в мрачных стенах юмской тюрьмы была самым худшим испытанием, которое может выпасть на долю человека, но он заблуждался. Его тюремная камера по сравнению с тесной клеткой из проволочной сетки казалась дворцом. Пыльный тюремный двор вспоминался ему теперь, как сады Эдема. А охранники в тюрьме Юмы были просто святыми по сравнению с надсмотрщиками.

Тайри уже прожил такой адской жизнью две недели, когда надсмотрщик по имени Лобо остановился возле его клетки.

– Гринго, – позвал надсмотрщик негромко. – Ты не спишь?

– Не сплю.

– Луис сказал мне, что ты знаменитый стрелок. Эс вердад?[12]12
  Это правда? (исп.)


[Закрыть]

– Эс вердад.

– Я тоже хочу стать бандитом и хорошим стрелком. – Лобо гордо выпятил грудь.

– Мои поздравления по этому поводу, – пробормотал Тайри не без сарказма.

– Завтра ты меня поучишь.

– Ничего не выйдет.

– Ты меня поучишь, свинья, – сказал Лобо, – потому что для тебя это единственный шанс не работать на руднике. Завтра ты будешь работать в амбаре. И там я тебя встречу.

– Как скажешь, – заметил Тайри, не проявив к данной перспективе ни малейшего интереса. Но в сердце его затрепетала надежда. Что угодно, только не рудник!

Лобо сдержал слово, и на следующее утро Тайри разгребал лошадиный навоз. Это была тяжелая работа, и пахло там омерзительно, но все же это было лучше, чем добывать серебро в темных недрах земли. Иногда его ноздри заполнял запах сена, кожи и лошадиного пота. И амбар напомнил ему о ранчо Хэллоранов, на мгновение у него мелькнула мысль о Рэйчел.

Что она сейчас делает и как объясняет себе его исчезновение из тюрьмы? Но тут раздался голос Лобо.

– А теперь, гринго, – скомандовал надсмотрщик, – поучи меня.

– Можно воспользоваться этой пушкой? – спросил Тайри, указывая на «кольт» у правого бедра охранника.

Вместо ответа Лобо выхватил «кольт» из кобуры и выстрелил в бутылку, которую раньше установил на столбе изгороди.

Тайри с отвращением покачал головой:

– И это все, на что ты способен?

– Но ведь я попал. Разве нет? – похвастался Лобо, выпячивая грудь.

– Попал, но, пока ты вытаскивал свою пушку, я мог раз шесть продырявить тебе грудь или живот. Ты должен научиться выхватывать оружие одним махом, одним движением. Нельзя сначала вытаскивать из кобуры «кольт», взводить курок, поднимать револьвер, целиться, потом нажимать на спусковой крючок. Все эти действия должны заключаться в одном-единственном движении.

Лобо скептически взирал на него.

– Покажи мне, – потребовал он, вручая Тайри незаряженный пистолет и кобуру.

Тайри пристегнул кобуру и поднял скованные запястья.

– Тебе придется освободить меня от этого. Лобо с минуту колебался, потом снял ручные кандалы с Тайри.

– Показывай, – сказал надсмотрщик. – Но если ты задумал какую-нибудь глупость, помни: я попал в эту бутылку, а уж в такую крупную мишень, как ты, попаду и подавно.

Тайри, улыбнувшись, уложил пистолет в кобуру.

– Смотри, – сказал он. – Ты должен поставить большой палец позади спускового крючка, когда выхватываешь «кольт» из кобуры. К тому времени ты уже должен знать, куда полетит твоя пуля, понимаешь? Ты это должен знать еще до того, как прицелишься.

Лобо внимательно наблюдал за тем, как Тайри выхватил оружие из кобуры, взвел курок, и отмечал, насколько быстры и ровны его движения. Он видел, как дуло направилось прямо на птичку, сидящую на ветке в десяти ярдах от них. Послышался тихий щелчок.

Кивнув, Лобо засунул револьвер в кобуру, потом выхватил его и выстрелил. Во второй раз он действовал стремительнее, но зато не попал в цель.

Прошел добрый час, прежде чем Лобо сказал, что обучение на сегодня окончено.

– До завтра, гринго, – бросил он через плечо. – Здесь, в то же время.

– Как скажешь, – лаконично ответил Тайри и вернулся в конюшню.

Проводить время в компании одних только лошадей казалось ему сейчас довольно приятно. Иногда, правда, появлялся Лобо, но все остальное время Тайри был предоставлен самому себе. Он убирал конюшни, чистил скребницей лошадей и думал о побеге.

Так пролетела неделя. Для Тайри эта неделя означала семь дней относительно легкой работы. По мере того как ловкость и скорость Лобо возрастали, он наглел на глазах. Тайри догадывался, что тот часами практиковался: с каждым днем он все лучше и лучше управлялся с оружием.

– Я слышал, что ты самый меткий, – заметил Лобо как-то. – Слухи о тебе даже сюда докатились.

– И это правда, – признал Тайри. – Дай-ка мне заряженный револьвер, и я тебе это докажу.

– Ты подал мне мысль! – воскликнул Лобо, ударяя ладонью по лбу. – У нашего босса есть телохранитель, которого считают самым лучшим и быстрым стрелком во всей Мексике. Думаю, хозяина позабавит, если устроить состязание в стрельбе между Пауло и тобой.

– Ты, похоже, не в своем уме!

– Нет-нет, это потрясающая мысль! Я даже дам тебе неделю попрактиковаться.

– А если я откажусь?

– Тогда, возможно, в руднике тебя постигнет небольшая неприятность. Какой-нибудь несчастный случай. Это может случиться в любой момент, даже завтра. Ты понял?

– Да, – процедил Тайри. – Я понял.

Мысль о состязании между Паула и Тайри получила всеобщее одобрение. Из этого события решили устроить настоящий праздник. «Эль Патрон», его надсмотрщики и телохранители лезли из кожи вон, чтобы ободрить Пауло. Заключали пари, пили текилу, смеялись и шутили, пока двое противников стояли друг перед другом, лицом к лицу, на выжженной солнцем до белизны земле, на расстоянии шести футов друг от друга.

Пауло был худощавым молодым человеком с темно-оливкового цвета кожей, прямыми черными волосами и холодными немигающими глазами прирожденного убийцы. Одежду его составляли плотно облегающие черные штаны и белая полотняная рубашка. Его пояс и кобура ручной выделки были затейливо украшены. В кобуре торчал новый «кольт» 45-го калибра с рукоятью из слоновой кости.

Тайри по сравнению с мексиканцем выглядел бродягой. Штаны и рубаха из грубого полотна сидели на нем кое-как. Его кобура была вся в царапинах, а оружие поношенным и видавшим виды.

Оружие было не заряжено: состязались всего лишь на скорость.

И тем не менее между противниками повисло ощутимое напряжение. Казалось: кровь не прольется, ничьей жизни опасность не угрожает… Но гордость мужчины ценится не меньше, чем жизнь.

Тайри в предвкушении состязания сохранял, несмотря на палящее солнце, непринужденную позу, и на его губах играла легкая усмешка. Револьвер на левом бедре привычно оттягивал пояс, и тяжесть эта была приятна. Руки, на время освобожденные от оков, казались легкими, как воздух, почти невесомыми.

Когда все было готово, зрители умолкли, и Лобо выступил вперед, готовясь подать сигнал. Мускулы Тайри напряглись, хотя ни в выражении его лица, ни в позе не было заметно никакой перемены.

Прозвучал сигнал к началу, и Пауло сделал едва заметное движение. Оно было стремительным и плавным, как у змеи. Но Тайри оказался еще более быстрым и более плавным. А главное, он был более уверен в себе. Он уже выхватил револьвер из кобуры и щелкнул спусковым крючком, а Пауло успел только достать свое оружие.

Хозяин испустил едва слышный вздох, в котором слышалось разочарование, а из горстки охранников послышались тихие и не слишком восторженные хлопки тех, кто ставил на стрелка-гринго.

Как только состязание было окончено, руки Тайри вновь заковали в кандалы, а его самого снова заперли в тесную клетку. Короткие каникулы закончились. На следующее утро он опять оказался в руднике, в недрах земли, и трудился там от рассвета до заката. Он видел измученных людей, видел, как их морили голодом и забивали плетьми, и так мучили и издевались, что то, что делали со своими пленниками индейцы, могло показаться любительскими забавами.

Иногда ночью до него доносились отчаянные крики несчастных, которым довелось по глупости разгневать какого-нибудь надсмотрщика или нарушить правила. Но Тайри не чувствовал к ним сострадания. Они разделяли его участь и его боль. Они разделяли его неволю и его тоску. Но все равно он был один. И не испытывал желания присоединиться к прочим в тех редких случаях, когда заключенным дозволялось поболтать друг с другом, не делал попыток познакомиться с пленником, живущим в соседней клетке. Он всегда был одиночкой и не испытывал потребности кому бы то ни было жаловаться на судьбу.