Текст книги "Аметистовый венец"

Писец в смущении почесал затылок.

– И этот убежавший пленник был его учеником в Париже?

Все это время Констанс почти не прислушивалась к их беседе. Но дважды повторенное слово «пленник» проникло в ее мысли. Ведь они говорят о беглеце-пленнике, который, оказывается, как это ни удивительно, был школяром, и ее новый духовник знает его еще с тех пор.

Она подъехала на своей кобыле поближе к ним и вся обратилась в слух. Ей просто не верилось, что французский священник из монастыря Святого Ботольфа в самом деле знал человека, который вчера овладел ею. Вероятно, она что-то не так поняла. Заговорить с ними она не решалась. Только внимательно слушала.

– Я ничуть не сомневаюсь, что Сенред безумен, – говорил отец Бертран. – А рассудка своего он лишился от любви к Пьеру Абеляру. Мы все его боготворили. В тот вечер, когда его постарались ниспровергнуть, начались беспорядки.

Он перешел на шепот, и Констанс уже не могла его слышать, расслышала только то, что сказал духовный брат.

– Мы все как будто сошли с ума, – продолжал отец Бертран. – Новость распространилась по всему Парижу. Школяры Абеляра, все школяры Нотр-Дама, устроили на улицах настоящий бунт. И предводителем был Сенред. Когда я увидел его тогда, обезумевшего от горя, я заподозрил, что он и в самом деле рехнулся. Он и другие любимцы Пьера Абеляра рыскали по улицам, ища Фулберта и его слугу. Слугу они нашли. Вряд ли ты захочешь знать, что они с ним сделали.

«Боже правый, о чем они говорят?» – подумала Констанс. О Пьере Абеляре она знала немногое, и то смутно, помнила только, что у него была нашумевшая любовная история с какой-то молодой девушкой из монастыря. Об этом она слышала еще в детстве, тогда это преподносилось как парижская сплетня. Бертрада, долго жившая среди монахинь, вероятно, знает об этом гораздо больше. Но то, что его зовут Сенредом и что он учился в Париже, явилось для нее полнейшим откровением.

Руки у нее дрожали. Их тихое невнятное перешептывание доводило ее до бешенства. Если она что-нибудь и слышала, то только изумленные восклицания писца.

Наконец отец Бертран сказал:

– Если Сенред избрал бродячий образ жизни, то это вполне естественно. Говорят, что он покинул Париж в совершенно невменяемом состоянии, с разбитым сердцем, что он проклинал бога за ту участь, которую он ниспослал его кумиру.

Его собеседник что-то произнес в ответ. Монах пожал плечами.

– Кто может сказать? Сенред был и, видимо, остается одаренным поэтом. Абеляр высоко ценил его стихи. И, видит господь, он наделен ярким талантом. Эти двое – из одного теста. Однажды мне довелось видеть, каким буйным темпераментом обладает Сенред. В нем нет и следа истинной христианской кротости. Как и в Абеляре, кстати сказать.

Молодой человек пристально уставился на него.

– Вы испытывали к нему антипатию?

Отец Бертран пожал плечами:

– Можно ли испытывать антипатию к другому богу? Даже поверженному, утратившему рассудок? Я отнюдь не желаю ему зла. Да хранят ангелы душу Сенреда, где бы он ни блуждал.

Констанс откинулась в седле.

Отец Бертран и его юный друг разговорились о философии, религии и вряд ли вернутся снова к интересующему ее человеку. В досаде она прикусила губу. А если попробовать их расспросить, делать это надо очень осторожно, да и навряд ли они скажут все. Ей, женщине, не подобает интересоваться публичными церковными скандалами. Отец Бертран будет только рад возможности осудить ее.

С самого пробуждения у нее болела голова, теперь эта боль еще больше усилилась. До Баксборо оставался всего один день пути. Во всяком случае, они не будут ночевать у дороги или в лесу. Она уже сказала Эверарду, что на ночлег они остановятся на постоялом дворе в деревне Роверли.

На глазах у нее, помимо воли, навернулись горячие слезы. «Должно быть, я сильно переутомилась, – сказала себе Констанс, – пора уже перестать хныкать… Ах, если бы сейчас я могла быть дома!»

К ее кобыле подбежала Ума, схватилась за стремя.

– Миледи! – Няня с трудом переводила дух. – Малышку стошнило, она зовет вас.

И зачем только эти дуры, черт бы их побрал, пичкают детей лепешками на меду! Кончиками пальцев Констанс смахнула с глаз предательскую влагу и повернула кобылу в сторону фургонов, где ехали няни с детьми.

Недалеко от этого места в переплетении света и теней от листьев стояли двое мужчин, рассматривая вереницу конных рыцарей.

– Как они могли потерять его? Мы сказали им, что они найдут его в Кидгроувском лесу, тут они его и нашли. Ничего большего мы сделать не можем. По крайней мере, за ту сумму, что нам уплатили.

Второй мужчина был явно обеспокоен.

Солнце высвечивало сверкающие кольчуги рыцарей и покачивающиеся в неподвижном воздухе пики с белыми флажками.

– Они говорят, что, раз уж мы потеряли его во время грозы, когда он бежал, мы же должны отыскать его снова.

Другой возмущенно прокаркал:

– Должны отыскать его снова? Только потому, что они не смогли его удержать? Послушай, у нас с тобой есть куда более важные дела, чем таскаться за каким-то певцом по лесам. – Он изо всех сил ткнул локтем в бок своего спутника. – Иди, скажи им, что ты можешь говорить на их языке. Если они хотят получить его опять, пусть платят по новой.

Рыцарь в остроконечном шлеме с белыми перьями выслушал их в полном молчании. Затем тронул своего большого коня. За ним последовали его спутники, все в красивых стальных кольчугах и остроконечных шлемах, с надетыми на доспехи простыми белыми туниками.

Второй мужчина хотел было что-то сказать, но могучий предводитель рыцарей поднял свой бронированный кулак.

– Шакалы, – презрительно обронил он на гортанном французском языке.

Сунув руку за пазуху, он вытащил кожаный мешочек с монетами. Долго он смотрел на него своими бледно-голубыми глазами и наконец бросил мешочек к их ногам.

– Найдите его, – сказал он.

Как по безмолвному сигналу, рыцари за его спиной развернулись и поскакали прочь.

Первый мужчина, нагнувшись, подобрал мешочек, открыл его и высыпал монеты на ладонь.

– Достаточно? – спросил его напарник.

– Больше чем достаточно, – последовал ответ. Повернувшись, он проследил взглядом за удаляющимися рыцарями. – Если бы денег было мало, я послал бы куда подальше этих молчунов. Уж больно они задаются.

Его напарник упер руки в бока.

– Ну что ж, – вздохнул он. – Дело сделано. С чего начнем?

Возносит счастье и свергает счастье

Счастливых, а равно и несчастливых,

И рока не откроет нам никто.

Софокл. «Антигона»[4]4
  Перевод С. Шервинского и Н. Познякова.


[Закрыть]

9

В большом зале было холодно. В камине не зажигали огня, но под столом была установлена жаровня с углями, чтобы сидевшие за ним люди: Констанс, брат Эланд, бейлиф и управляющий поместьем Баксборо, бывший рыцарь, лишившийся одной руки во время крестового похода, – могли хоть чуточку согреться. Многие из собравшихся на заседание суда даже не потрудились снять свою верхнюю одежду и так и стояли в тяжелых мехах и овечьих тулупах.

За окнами было сумрачно. Зал освещался охапками дымящего и не слишком-то приятно попахивающего камыша. Все время приходили какие-то люди, что-то шептали на ухо своим родственникам и уходили. Расслышать и без того, кстати сказать, достаточно путанные свидетельские показания в таком шуме было трудно. Большинство свидетелей говорили на местном диалекте, который достаточно хорошо понимали лишь Констанс и брат Эланд. Кое-кто – надсмотрщики и вассалы-рыцари – общались на французском языке. Отец Бертран делал для себя кое-какие заметки на церковном латинском языке. Им надо бы всем говорить по-валлийски, невольно подумала Констанс. К счастью, Баксборо находится слишком далеко на востоке.

Констанс подвинулась поближе к жаровне и запахнула свой меховой плащ на коленях. Для долгого судебного заседания она надела шерстяную тунику, несколько пар нижнего белья, свободный жакет из кроличьего меха и такую же теплую меховую шапочку. Судя по одежде то и дело входящих людей, на улице все еще валил густой снег. В глубине зала кто-то надрывно кашлял, напоминая всем, что до весны им еще придется переболеть разными простудными болезнями.

Слушалось прошение разрешить брак между дочерью кузнеца из деревни Неверсби, входящей во владения Констанс, и молодым егерем из охотничьих угодий рептонского шерифа. Дородный староста Неверсби долго и нудно говорил о том, что англичане не одобряют разделения на классы, которое принесли с собой нормандцы.

Констанс потирала замерзшие пальцы, жалея, что не надела рукавиц. Брат Эланд, когда не писал, зажимал руки между коленями, пытаясь согреть их.

Констанс внимательно рассматривала хорошенькую девушку со свежей гладкой кожей и темно-каштановыми волосами. Одета девушка была в плащ на кроличьем меху, с откинутым назад капюшоном. В открытый ворот можно было видеть домотканое платье и передник. Молодой егерь, рожденный, по словам бейлифа, нормандским крепостным, был привезен Констанс из Нормандии, чтобы охранять охотничьи угодья шерифа. Он был высоким, широкоплечим, красивым парнем с шапкой кудрявых черных волос. И угораздило же его посвататься к дочери свободного человека из чужих владений. «Любопытно, как они повстречались», – подумала Констанс.

Бейлиф как раз говорил, что рептонский шериф так и не дал своему егерю разрешения жениться на девушке из чужих владений.

Пока говорил бейлиф, охотник метнул быстрый взгляд на дочь кузнеца.

«Она в тягости, – промелькнуло в уме у Констанс. – И он, естественно, беспокоится за нее».

Пресвятая Мария, повод для беспокойства, что и говорить, достаточно веский.

Судя по заслушанным показаниям, не было никакой возможности соединить в браке дочь кузнеца с пригожим егерем. Даже будь у нее такое желание, она не могла бы выкупить его.

В ходе заседания уже упоминалось, что, если шериф все же разрешит им жениться и дочь кузнеца сможет покинуть Неверсби, выйдя замуж за виллана, тогда и она сама тоже будет принадлежать шерифу.

Присутствующие подняли негодующий шум. Позволить дочери кузнеца потерять свободу? Да никогда. Судя по толчее, в зале присутствовали все жители деревни, и все они были полны решимости не допустить ничего подобного.

Уже одно то плохо, что жительница их деревни перейдет жить в Ледборо, во владения другого господина, но еще хуже, что при этом она станет нормандской крепостной. Все они с негодованием отвергали нормандский закон, который не позволял вилланам не только владеть каким-либо имуществом, но даже распоряжаться собственными детьми. В глазах сельчан положение вилланов почти не отличалось от рабства. Англичане ненавидели нормандские законы.

Управляющий Банастр наклонился к Констанс и сказал, прикрываясь ладонью:

– Мы не можем взять к себе этого парня, миледи. Наверное, ему придется жениться на той девушке, которую подберет ему шериф.

Констанс опустила глаза на столешницу, размышляя о дочери кузнеца и о том, в самом ли деле она в тягости. Невольно она задумалась о своем собственном положении.

В ноябре у нее не было месячных, шел уже декабрь, а задержка продолжалась. По утрам, когда служанки еще не просыпались, в полном отчаянии Констанс раздевалась и, невзирая на прохладу, начинала обследовать свое тело.

Она не понимала, в чем дело. Такая длительная задержка могла означать только одно, но ее груди не увеличивались в размерах, а живот оставался таким же плоским. Ни разу она не испытала приступа тошноты или головокружения.

Констанс знала, что есть женщины, к которым она может обратиться за советом. Например, ее старая няня, которая ухаживала за ней с самого рождения. Но она не могла заставить себя откровенно рассказать о том, что случилось. Что, когда она возвращалась из Морле, ее изнасиловал беглый пленник, безумный бродячий певец, и что, кажется, она зачала от него.

Все окружающие замечали, что она в последнее время пребывает в плохом настроении, то и дело поднимает шум из-за всяких пустяков. По ночам ей снилось, будто король Генрих заключил ее в темницу под своей Белой башней, мрачное подземелье, наподобие тех, что находятся в замке Морле. Вокруг нее полная темнота, шныряют крысы. И, кажется, все на свете о ней забыли. Тюремщики, не говоря ни слова, просовывают ей еду в окошко в деревянной двери. Ничьих лиц она не видит. Ее терзают полное одиночество, угрызения совести, она остро ощущает свой позор. Просыпалась она каждый раз вся в слезах.

Снилось ей также, будто король приказал заточить ее в монастырь. Во сне она слышала заунывные молитвы, и ее тело пронзала дрожь отчаяния.

Висела над ней и еще худшая угроза – лишиться своих детей. Иногда во сне Констанс садилась с дочерьми на корабль, идущий в Данию. Либо собиралась отплыть на юг, в Испанию или Италию. Но каждый раз, перед самым отплытием, появлялись королевские рыцари и отнимали у нее дочерей.

После таких кошмаров Констанс просыпалась вся в поту. С какой радостью вонзила бы она кинжал в самое сердце виновнику ее горя. И ей все равно, что его окутывает тайна, что он, видимо, много перестрадал в своей жизни. Она только хочет расквитаться с ним за все, что он сделал. И за последствия этого.

Но были и другие сны, признавала она с глубоким чувством вины. Сны о нем. Вспоминая об этом, она густо краснела от стыда.

Однажды Констанс приснилось, будто она танцует перед ним обнаженной.

Он лежал на диване, также совершенно обнаженный. Заложив руки за голову, он не спускал с нее взгляда. На меховом покрывале его могучее тело отливало золотистым цветом, а напряженное мужское естество поражало своим необычайным размером.

Неистово звучала какая-то дикая музыка. В своем танце она вытворяла что-то невероятное, даже перед своими мужьями она не решилась бы повторить такое. Даже перед этим развратным де Эйвилем. Она вся изгибалась, замирая в сладострастных позах, бесстыдно дразня и распаляя его. Держа руки высоко над головой, она медленно поворачивалась и так чувственно покачивала бедрами, что он не мог удержаться от стонов. Затем она приближалась к нему и терлась о его раскрытые губы бутонами своих сосков. А он…

– Миледи!

В зале звучали сердитые голоса. Констанс с трудом вернулась к действительности. Два человека шерифа крепко держали молодого егеря, который рвался к своей возлюбленной.

– Она говорит, что пойдет с ним, – сказал управляющий. В стоявшем вокруг него шуме ему пришлось повысить голос: – Рептонский шериф великодушно разрешит им пожениться, если они отдадут своего первенца ее отцу, кузнецу. – Наклонившись, он вопросительно посмотрел на нее: – Миледи…

Констанс обвела взглядом зал, откуда ее все это время далеко уносили похотливые видения. Впечатление было такое, будто она зачарована.

Эти люди хотят, чтобы дочь кузнеца отдала своего первенца. Пречистая Дева, Констанс никогда не отдала бы ни Оди, ни Беатрис. Такое надругательство над материнским чувством может прийти в голову только мужчинам.

Она подняла руку, призывая к молчанию. Сразу же стало тише. Во всяком случае, крики в глубине зала прекратились.

– Виллан… – Силы небесные, в своих бурных чувственных переживаниях она забыла его имя. – Где он родился? На нормандских землях?

Бейлиф был в явном замешательстве.

– В Кутансе, миледи.

– И стало быть, – продолжала она допрашивать, – он приписан к землям шерифа в Кутансе? Бейлиф кивнул.

– Итак, во Франции он крепостной. – Она остро чувствовала устремленный на себя взгляд егеря. Девушка также не сводила с нее глаз.

– Миледи, – Банастр наклонился вперед, – может быть…

Констанс жестом велела ему замолчать.

– Скажите мне, бейлиф, каково положение егеря здесь, в наших краях.

Тот ответил с некоторым раздражением:

– Он все равно виллан.

– Я что-то не понимаю. Это ведь не Нормандия – Англия. Приписан ли егерь к каким-нибудь английским землям шерифа?

Бейлиф нахмурился:

– Это к делу не относится. Где бы ни находились земли, здесь или в Нормандии, крепостной все равно крепостной.

– У нас здесь нет никаких крепостных, – выкрикнул староста Неверсби. – Английский закон никого не признает крепостным, всецело принадлежащим своему господину, навсегда приписанным к его землям.

Никто из них, включая и саму Констанс, не знал закона во всех его тонкостях. Ясно было только, что английский закон – это английский закон, а не нормандский. В глубине зала, где стояли вилланы, почувствовалось радостное оживление. Расставленные вдоль стены рыцари Эверарда предостерегающе притронулись к своим мечам.

Бейлиф повернулся к людям шерифа и начал с ними советоваться. На консультацию ушло некоторое время. Пока происходил этот разговор, они стояли спиной к Констанс.

Брат Эланд повернулся к управляющему:

– Как они, по-вашему, поступят?

Однорукий рыцарь неопределенно пожал плечами. Констанс провела ногтем вдоль глубокой царапины на столешнице. Любопытно, гадала она, не встретился ли егерь с дочерью кузнеца на ярмарке в Михайлов день? Если так, то он блуждал далеко от владений шерифа.

Бейлиф повернулся в их сторону.

– Виллан, – сказал он, – вернется в Рептон и никогда больше не появится в вашем поместье, графиня. Он поступит так, как велит ему господин, и женится на крепостной девушке, которую ему выберут.

Констанс задумчиво на него посмотрела:

– Но вопрос еще подлежит дальнейшему обсуждению, бейлиф. Является ли нормандский крепостной таковым же на английской земле? Если он приезжает сюда на какое-то время в качестве сопровождающего своего господина, его телохранителя, я думаю, тут нет особых сомнений.

Бейлиф хотел ее прервать, но она не позволила:

– Однако для тех, кто постоянно здесь проживает, я думаю, действующим является английский закон.

Констанс думала, что этот человек – всего лишь бейлиф шерифа, его господин – всего лишь королевский сборщик налогов, но они почему-то воображают, что могут бросать вызов ей, дочери графа, в ее собственном поместье. Ей вдруг пришло в голову, что они хотят поднажить денег и полагают, что, если будут упорно требовать, чтобы парень женился на их крепостной девушке, она внесет за него выкуп. Хитрый ход. Они знали, что она печется о своих людях. «Интересно, долго ли они вырабатывали этот не слишком-то чистоплотный план», – рассерженно подумала она.

– Ральф не может сейчас жениться на вашей девушке, – сказал бейлиф. – Вот наш ответ на вопрос, если таковой будет задан: никакой женитьбы не будет.

Констанс подперла подбородок ладонью. Все в зале молчали в ожидании того, что она скажет.

– Когда в следующий раз я встречусь с нашим славным королем, – спокойно произнесла Констанс, – который является превосходным знатоком закона и любит разбираться в самых запутанных случаях, я задам ему интересный вопрос: «Является ли нормандский крепостной таковым и на английской земле, и если да, то при каких условиях?»

Бейлиф открыл было рот, но она продолжила: – Король Генрих просто обожает вести ученые дебаты по различным пунктам закона. Возможно, наш всемилостивый и всемудрый король соблаговолит обсудить этот вопрос с вашим господином – шерифом.

Бейлиф явно начинал проявлять беспокойство.

– Как вы совершенно справедливо говорите, наш король Генрих в самом деле знаток закона. – Он обвел взглядом собравшихся. – Мы можем разрешить девушке из Неверсби жить с Ральфом до тех пор, пока шериф не вынесет окончательное решение: считать ли ее после замужества свободной женщиной или нет.

Констанс отнюдь не хотела оставлять последнее слово за рептонским шерифом. И бейлиф хорошо знал, что его господин отнюдь не хочет, чтобы английский король самолично решал подобный вопрос. В последние несколько лет, после смерти единственного сына, Генрих стал совершенно непредсказуемым в своих решениях.

Прикрыв рот ладонью, управляющий Банастр кашлянул. Молодой брат Эланд смотрел на нее с таким видом, будто ожидал, что она вот-вот, прямо у него на глазах, обернется гарпией и вылетит в дверь.

– Я думаю, что для короля это будет интересным развлечением – определить, останется ли дочь кузнеца свободной, выйдя замуж за шерифского виллана.

Нахмурившись, бейлиф ответил не сразу:

– Именно этого и хочет мой господин – шериф.

В задних рядах раздались протестующие возгласы.

– Но это, в конце концов, дело второстепенное, – быстро добавил он. – Женитьба какого-то егеря не представляет особого значения для моего господина. У него хватает других, куда более важных, дел.

Он замолчал, а люди шерифа что-то зашептали на ухо бейлифу.

Банастр тихо сказал Констанс:

– Вы сделали неплохой ход, миледи. Они, кажется, собираются изменить свое решение.

Не ответив ему, Констанс сказала:

– Я думаю, в скором времени мы сможем убедить короля высказать, что он думает по этому поводу. А именно: по поводу браков между свободными женщинами и нормандскими крепостными, живущими в Англии. А также, естественно, и по поводу принадлежности их детей. Для меня и шерифа высочайшее мнение будет иметь особую ценность.

Отец Бертран, сидевший в конце стола, сказал:

– Было ли уже зачитано объявление о предстоящей свадьбе?

Констанс откинулась назад. Бейлиф нехотя обещал, что соответствующее объявление будет зачитано. Она заметила, каким ликующим взглядом одарил Ральф свою возлюбленную.

Отец Бертран записал, что Ральф, егерь рептонского шерифа, через неделю после того, как в церкви будет объявлено о предстоящем бракосочетании, будет обвенчан с дочерью кузнеца Эдит, свободной женщиной из Неверсби. Предполагается, что жить новобрачные будут в Рептоне.

Водя пальцем вдоль царапины на столе, Констанс говорила себе, что не сделала ничего особенного, только померилась умом с бейлифом, а через него и с рептонским шерифом по поводу деревенской свадьбы. Об этом-то и предупреждал ее Жюльен. Когда Ральф женится на своей возлюбленной, они окажутся вне ее досягаемости. И нет сомнения, что в один прекрасный день шериф, человек, никогда своего не упускающий, постарается взять реванш. «Так всю жизнь и буду я сидеть в суде», – со вздохом подумала Констанс, убеждаясь, что ни одно дело не решается окончательно. Но рептонский шериф теперь дважды подумает, прежде чем вновь бросить ей вызов.

Жители Неверсби и люди шерифа покинули зал. Следующим слушалось дело о межевом споре. Констанс не присутствовала ни на одном заседании суда, где не разбирались бы межевые споры. Ее мысли рассеянно блуждали где-то далеко. За спиной появился посланец от Пьера де Жервиля, что, впрочем, ее не удивило.

Нагнув голову, она сказала Мэллори Банастру:

– Вот уж не ожидала, что вести из Морле придут так быстро.

Дождавшись своей очереди, посланец передал ей учтивые пожелания ее вассала Пьера де Жервиля и просьбу прислать как можно больше провизии в Морле, ибо тамошние ее запасы уже истощаются.

– Глупец, – вполголоса сказал управляющий, – несколько недель назад, когда уезжали, вы же оставили ему продовольствие.

Констанс заранее знала, что так будет. Она спросила посланца, что стало с закупленным ею скотом и зерном, но он как будто бы ничего не знал об этом.

У нее не было никакого желания ехать в Морле, да еще на Святки, куда приятнее было бы провести рождественские праздники у себя дома, но выбора у нее не было. Констанс плохо себе представляла, каким образом освободить де Жервиля от некоторых из его обязанностей. Она много раздумывала над этим, но ничего дельного ей в голову не приходило.

Она подозвала к себе Эверарда и расспросила посланца о том, каковы потребности замка. Когда посыльный достал список де Жервиля, начальник рыцарей стоял совсем рядом с Констанс.

– Для такого дела им понадобится весь отряд, – приглушенным голосом сказал Эверард. – Чтобы эскортировать подобное количество продовольствия, да еще во время Святок, ста рыцарей, пожалуй, окажется еще и мало.

О том, чтобы отослать весь отряд с обозом, не могло быть и речи. Констанс вручила список брату Эланду, который начал громко зачитывать его вслух. Он не успел огласить и пяти пунктов, когда Констанс его перебила:

– Матерь божия, да где мы возьмем столько продовольствия? Что он себе думает?

Они переглянулись. В сильном гневе Констанс поднялась и направилась к выходу, оставив Эверарда и управляющего в недоумении и растерянности.

Закутанные в теплые плащи рыцари за дверью подняли мечи в знак приветствия. Видно было, что они сильно замерзли.

Местные жители ушли, ушли и вилланы со своим межевым спором, поэтому надобность в охране отпала. Констанс послала рыцарей на кухню согреться и подкрепиться, и они с радостью подчинились. Она стояла, глядя, как хлопья снега падают на поля вокруг усадьбы. К жердям ограды жался скот. По дороге от Неверсби ехала повозка, возница зябко кутался в воловью шкуру.

Констанс положила руку на живот. Мысль о том, что она, возможно, в тягости, все эти дни не покидала ее. Она ни на миг не забывала безумца, который насильно взял ее в шатре в ту грозовую ночь, не забывала его насмешливых слов, сверкающих глаз.

Любопытно, каково это – иметь от него ребенка. Мальчика. У нее еще нет сына… Констанс резко обернулась, посмотрела на дом. Нетрудно представить себе, что с нею будет в таком случае. Полная катастрофа. Позор, падение. Даже предполагать такое – просто невероятная глупость.

Они намеревались отправиться в Морле дня за четыре до Рождества. В короткое время Эверард набрал пятьдесят рыцарей, а Мэллори Банастр частично выполнил заказ де Жервиля. Но тут прибыл гонец от короля.

Констанс встретила его на ступенях главного дома. Она вместе со служанками убирала большой зал, и руки у нее были испачканы. Констанс вытерла их и развернула свиток, чувствуя неясную тревогу.

Его Королевское Величество Генрих, волей Христовой суверенный властитель всей Англии, повелевает Констанс, графине Морле, прибыть в Винчестер для совместного празднования Святок с ним и его семьей.

Констанс смотрела на гонца, не в силах произнести ни слова.

У нее было такое ощущение, будто сбылись ее худшие предчувствия.