Текст книги "Король воронов"

13

Адам думал, что ему что-то попало в глаз. Неприятное ощущение возникло, когда он стоял в невероятно душном театре. Не столько раздражение, сколько усталость, как будто он слишком долго смотрел на экран. Адам мог бы дотерпеть до конца дня, если бы ощущение не усиливалось, но постепенно перед глазами всё слегка поплыло. Само по себе это было не страшно, но в сочетании с тем, что он буквально чувствовал свой глаз, Адам решил, что надо на него взгля– нуть.

Вместо того чтобы зайти в один из учебных корпусов, он спустился по лестнице к боковому выходу из театра. Там, в помещении под сценой, находились уборные; Адам шагал туда, минуя вереницы старых стульев, похожие на многоногих животных, странные силуэты картонных деревьев и бездонные океаны черной ткани, которая висела повсюду. Коридор был темный и тесный, с кошмарными стенами, покрытыми облупившейся зеленой краской; Адаму, который шел, прикрыв один глаз рукой, он казался искаженным и жутковатым. Он снова припомнил свои бегающие пальцы.

Он подумал: нужно пообщаться с Кабесуотером и выяснить, что произошло с тем деревом.

Свет в душевой был выключен. Вроде бы пустяки – выключатель находился прямо за дверью, – но тем не менее Адаму не хотелось совать руку в темноту. Он стоял в коридоре, и его сердце билось слегка учащенно. Он оглянулся.

Коридор был темный, тесный, пустой, залитый болезненным флуоресцентным светом. Тени сливались с занавесом. Широкие черные полосы соединяли между собой все предметы.

«Включи свет», – подумал Адам.

Свободной рукой – той, что не закрывала глаз, – он потянулся за порог.

Он сделал это быстро – пальцы пронзили холод и тьму, что-то нащупали…

Нет, это была лоза Кабесуотера, и всего лишь у него в голове. Адам протянул руку мимо нее и включил свет.

В душевой было пусто.

Конечно, пусто. Конечно, пусто. Конечно, пусто.

Две старые кабинки, с перегородками из зеленой фанеры (никакого кода доступа, никаких представлений о нормальной гигиене). Писсуар. Раковина с желтым кольцом вокруг слива. Зеркало.

Адам встал перед зеркалом, прикрывая глаз рукой, и посмотрел на свое худое лицо. Почти бесцветная бровь была тревожно вздернута. Опустив руку, Адам взглянул на себя еще раз. Никакого покраснения он не заметил. Глаз не слезился. Он…

Адам прищурился. Он слегка косил? Или как это называется, когда глаза у человека не смотрят в одном направлении?

Адам моргнул.

Нет, всё нормально. Это холодный зеленый свет сыграл с ним шутку. Он придвинулся ближе, чтобы посмотреть, нет ли красноты в уголке.

Глаз определенно косил.

Адам моргнул – косоглазие исчезло. Моргнул – и оно появилось. Оно напоминало скверный сон – не кошмар, а просто неприятный сон, когда собираешься надеть носки и вдруг понимаешь, что они не налезают тебе на ноги.

Пока он рассматривал себя в зеркало, левый глаз вдруг, независимо от своего соседа, медленно обратился к полу.

Картинка поплыла и вновь прояснилась, когда правый глаз взял управление на себя. Адам дышал неровно. Он и так уже оглох на одно ухо. Он не мог лишиться еще и зрения на один глаз. В этом тоже был виноват отец? Какое-то отсроченное последствие удара по голове?

Глаз медленно закачался, как стеклянный шарик в банке с водой. В животе у Адама возникло ощущение ужаса.

Ему показалось, что тень одной из кабинок изменилась.

Он обернулся. Ничего. Ничего.

«Кабесуотер, ты со мной?»

Адам снова повернулся к зеркалу. Теперь левый глаз медленно двигался кругами, назад и вперед, вверх и вниз.

У Адама всё сжалось в груди.

Глаз смотрел на него.

Адам, спотыкаясь, отступил от зеркала и захлопнул глаз рукой. Спиной он врезался в противоположную стену и застыл, хватая воздух ртом, напуганный, бесконечно напуганный. В какой помощи он нуждался и к кому мог обратиться?

Тень над кабинкой действительно менялась. Из квадратной она становилась треугольной, потому что… о боже… дверь кабинки открывалась.

Длинный коридор, ведущий наружу, казался галереей ужасов. Из кабинки лилась тьма.

Адам сказал:

– Кабесуотер, ты мне нужен.

Тьма растекалась по полу.

Адам думал только о том, что нельзя позволить ей коснуться его. Представлять ее на своей коже было страшнее, чем видеть в зеркале собственный бесполезный глаз.

– Кабесуотер. Защити меня. Кабесуотер!

Послышался звук, похожий на выстрел – Адам метнулся в сторону, – и зеркало раскололось. По другую сторону стекла зажглось неизвестно откуда взявшееся солнце. К стеклу прижимались листья, словно к окну. Лес шептал и шипел в глухом ухе Адама, вынуждая его искать проход для Кабесуотера.

В нем вспыхнула благодарность, которую было так же трудно вынести, как и страх. Если сейчас с ним что-нибудь случится, по крайней мере, он будет не один.

«Вода, – сказал Кабесуотер. – Вода, вода, вода».

Добравшись до раковины, Адам открыл кран. Оттуда хлынула вода, пахнущая дождем и камнями. Он протянул руку и сунул в сливное отверстие затычку. Похожая на чернила тьма текла к нему, она уже почти достигла ботинок.

«Не давай ей коснуться тебя…»

Он вскарабкался на раковину в ту секунду, когда тьма достигла подножия стены. Адам знал, что она полезет за ним. Но тут наконец вода наполнила раковину до краев и хлынула на пол. Беззвучная, бесцветная, она смыла черноту и понесла ее к сливному отверстию в полу. Остался только обычный светлый бетон.

Даже после того как тьма исчезла, Адам ждал еще целую минуту. Вода лилась, и у него промокли ботинки. Потом он слез с раковины, набрал пахнувшую землей воду в ладони и плеснул себе в лицо, на левый глаз. Снова и снова, еще и еще, еще и еще, пока не прошла усталость. Пока он не перестал ощущать собственный глаз. Когда Адам посмотрел в зеркало, это был всего лишь глаз. Всего лишь его лицо. Не было ни второго солнца, ни жутко катающегося зрачка. Капли рек Кабесуотера висели на ресницах Адама. Кабесуотер бормотал и стонал, внутри Адама разворачивались лозы, в глазах пятнами вспыхивал свет, камни прижимались к ладоням…

Кабесуотеру понадобилось слишком много времени, чтобы прийти на помощь. Всего лишь пару недель назад с крыши на голову Адаму свалилась груда шифера, и Кабесуотер мгновенно бросился на выручку. Случись это сегодня, Адам бы погиб.

Лес шептал ему что-то на языке, который представлял собой смесь образов и слов, и Адам понял, почему Кабесуотер так медлил.

Что-то напало на них обоих.

14

Как верно заметила Мора, временное исключение – это не каникулы, поэтому вечером Блу, как обычно, отправилась в «Нино». Хотя солнце на улице жарило изо всех сил, в ресторане царил странный полумрак – из-за грозовых туч, висящих на западе. Под столиками с металлическими ножками лежали серые бесформенные тени; трудно было понять, пора включать лампы, висевшие над каждым столиком, или еще нет. Впрочем, решение могло и подождать: в ресторане не было ни души.

Поскольку ничто не занимало мыслей девушки, кроме выметания пармезана из углов, Блу думала про Ганси, который пригласил ее на сегодняшнюю вечеринку в тогах. Как ни странно, Мора настоятельно посоветовала ей пойти. Блу сказала, что вечеринка в Агленби противоречит всем ее убеждениям. Мора уточнила: «Ученики частной школы, которые используют случайные куски ткани, чтобы смастерить себе костюм? По-моему, твоим нынешним убеждениям это вполне соответствует».

Шух, шух. Блу агрессивно мела пол. Она чувствовала, что склоняется к самоанализу, и ей это не нравилось.

На кухне засмеялся менеджер. Со звуком электрогитары в зале мешалась негармоничная громыхающая музыка: он вместе с поварами смотрел видео на телефоне. Послышался громкий звон колокольчика – дверь ресторана открылась. К удивлению Блу, вошел Адам. Он подозрительно взглянул на пустые столы. Как ни странно, выглядел он настоящим замарашкой: брюки мятые и заляпанные грязью, белая рубашка в пятнах и местами мокрая.

– Кажется, мы хотели созвониться попозже, – напомнила Блу.

Она окинула его взглядом. В норме Адам был одет безупречно.

– Ты в порядке?

Адам сел на стул и осторожно потрогал левое веко.

– Я вспомнил, что после школы у меня еще веса и открытия. Я не хотел заставлять тебя ждать. Э… дополнительные физкультура и естествознание.

Блу вместе со шваброй подошла к нему.

– Ты не ответил, всё ли в порядке.

Он раздраженно провел пальцами по сырому пятну на рукаве.

– Кабесуотер. С ним что-то происходит. Не знаю. Я должен что-то сделать. И, видимо, мне нужен кто-то, чтобы присмотрел за мной. Что ты делаешь сегодня вечером?

– Мама говорит, что я иду на вечеринку в тогах. А ты?

Голос Адама источал презрение.

– Я не пойду на вечеринку к Генри Ченю. Нет.

Генри Чень. Во всей этой истории появилось чуть больше смысла. На диаграмме Венна, где один кружок содержал слова «вечеринка в тогах», а другой – «Генри Чень», Ганси, скорее всего, оказался бы в зоне пересечения. На Блу вновь нахлынули смешанные чувства.

– Что у вас такое с Генри Ченем? И – ты хочешь пиццу? Кто-то ошибся при заказе, и мы получили угощение.

– Ты же его видела. У меня на это просто нет времени. И – да, хочу.

Блу принесла пиццу. Она сидела напротив Адама, пока тот уплетал ее как можно вежливее. По правде говоря, только когда Адам пришел в «Нино», Блу вспомнила, что они условились созвониться, чтобы поговорить про Ганси и Кабесуотер. После семейного обсуждения в ванной у нее определенно закончились идеи. Девушка признала:

– Честно, я понятия не имею, что делать с Ганси, кроме как найти Глендауэра. И я не знаю, каким должен быть следующий шаг.

Адам сказал:

– Мне сегодня тоже некогда было много думать об этом, потому что… – Он снова указал на свою мятую форму, хотя Блу не поняла, что он имел в виду – Кабесуотер или школу. – Поэтому идей у меня нет. Есть только вопрос. Как ты думаешь, Ганси может приказать Глендауэру появиться?

И от этого вопроса у Блу всё перевернулось в животе. Не то чтобы она не задумывалась о силе приказа Ганси, но его сверхъестественно властный голос находился так близко к его обычному командному тону, что иногда было трудно убедить себя, что это не глюк. И даже когда девушка признавала, что ситуация и правда необычная – например, когда Ганси несомненно волшебным образом расточил мнимых Блу во время последней поездки в Кабесуотер, – тем не менее всё равно было трудно думать об этом в магическом ключе. Знание о способностях Ганси ускользало, притворялось чем-то нормальным. Впрочем, теперь, если Блу задумывалась об этом всерьез, то понимала, что это во многом походило на исчезновения и появления Ноя, ну, или на магическую логику существования Авроры, проходившей сквозь камень. Сознание с радостью позволило Блу поверить, что в этом нет ничего волшебного, кое-как убедить себя, что это просто типичное поведение Ганси.

– Не знаю, – сказала Блу. – Если так, разве он уже не попытался бы вызвать Глендауэра?

– Честно говоря… – начал Адам и замолчал. У него изменилось лицо. – Ты пойдешь на вечеринку?

– Наверное, да… – И тут Блу с опозданием поняла, что этот вопрос значил нечто большее, чем слова, которые она услышала. – Я же говорю – мама сказала мне, что я должна, ну и…

– С Ганси.

– Да. И с Ронаном, если он пойдет.

– Ронан не пойдет к Генри.

Блу осторожно произнесла:

– В таком случае – да, очевидно, с Ганси.

Адам нахмурился, глядя на собственную руку. Он не торопился, взвешивал слова, испытывал их, прежде чем сказать:

– Знаешь, когда я впервые познакомился с Ганси, я не мог понять, почему он дружит с таким человеком, как Ронан. Ганси всегда посещал уроки, выполнял задания, был любимчиком учителей. А Ронан… он же как непрекращающийся сердечный приступ. Я понимал: глупо жаловаться только потому, что я не успел первым. А Ронан успел. Но однажды он выкинул что-то совершенно идиотское, даже не помню что, и я просто не смог с этим смириться. Я спросил у Ганси, почему он с ним дружит, если Ронан всё время ведет себя как полный кретин. И Ганси сказал, что Ронан никогда не врет, а правда – это самое важное.

Блу без труда представила Ганси, говорящего эти слова.

Адам посмотрел на Блу и буквально приковал ее к месту взглядом. Ветер бросал листья о стекло.

– И я хочу знать, почему вы не желаете сказать мне правду… о том, что между вами происходит.

И тут в животе у нее всё перевернулось в другую сторону. «Между вами». Между ней и Ганси. Ганси и ней. Блу десятки раз представляла себе этот разговор. Бесконечные вариации на тему того, как она заговорит с Адамом, как он отреагирует, чем всё кончится.

Она могла это сделать. Она была готова.

Нет, не была.

– Между нами? – неуклюже переспросила Блу.

Выражение лица Адама – если только это было возможно – сделалось еще презрительнее, чем в ту секунду, когда речь зашла о Генри Чене.

– Знаешь, что больнее всего? Что я вижу, какого мнения ты обо мне. Ты даже не дала мне шанса с этим примириться. Ты была заранее уверена, что меня сожрет ревность. Значит, по-твоему, я такой?

И он не то чтобы ошибался. Но когда они с Ганси впервые приняли решение ничего не говорить ему, Адам был гораздо более хрупким, чем теперь. Впрочем, сказать это вслух казалось непорядочным, поэтому Блу выговорила:

– Ты… то есть ситуация… раньше была другой.

– Раньше? И сколько это уже продолжается?

– «Продолжается» – не вполне правильное слово, – сказала Блу.

Роман, который вмещался в украденные обмены взглядами и тайные телефонные звонки, настолько не дотягивал до того, чего ей хотелось, что Блу отказывалась называть это свиданиями.

– И это ведь не то же самое, что прийти на новую работу, например. Дата начала – икс. Я не могу в точности сказать, сколько это продолжается.

– Ты сама сказала «продолжается», – заметил Адам.

Мысленно Блу перевалила через гребень волны, отделявший сочувствие от досады.

– Ты просто невозможен. Послушай, мне правда жаль. Я вовсе не думала, что между нами что-то будет, но это случилось, а я не знала, как тебе сказать. Я не хотела рисковать нашей дружбой.

– Поэтому, хотя я на самом деле мог отреагировать вполне прилично, ты предположила, что я буду постоянно и злобно соперничать с Ганси? И решила просто соврать?

– Я не врала.

– Конечно, Ронан. Умолчание – тоже ложь, – сказал Адам.

Он слегка улыбался, но так, как обычно улыбаются люди, когда им досадно, а не когда весело.

Какая-то парочка остановилась у двери ресторана, чтобы прочитать висевшее на ней меню. Блу и Адам застыли в напряженном молчании. Парочка не стала заходить в ресторан и двинулась дальше. Адам раскрыл ладони, словно ожидая, что Блу положит в них удовлетворительное объяснение.

Отчасти Блу, будучи справедливой, прекрасно сознавала, что она неправа, а значит, ее задача – умерить его вполне понятную боль. Но гордость по-прежнему напоминала, как трудно было иметь дело с Адамом в те времена, когда они с Ганси впервые осознали свои чувства друг к другу. С некоторым усилием Блу нашла золотую середину.

– Ты зря предполагаешь здесь какой-то расчет.

Но Адам не желал золотой середины.

– Но я видел, как вы пытались это скрыть. Самое странное… ну, я же здесь. Я с вами каждый день. Думаешь, я ничего не замечал? Ганси мой лучший друг. Думаешь, я его не знаю?

– Тогда почему ты сейчас разговариваешь не с ним? Как ты понимаешь, он тоже в этом поучаствовал.

Адам обвел руками пустой ресторан, как будто его тоже удивил тот поворот, который приняла их беседа.

– Потому что я пришел поговорить с тобой о том, как спасти Ганси от смерти. И выяснил, что вы вместе собираетесь на вечеринку. Просто не верится, что ты настолько безответственна.

Блу тоже расставила руки. Получилось не так элегантно, как у Адама. Больше похоже на сжатые кулаки, только наоборот.

– Я безответственная?!

– Он знает про проклятие?

Блу почувствовала, что ей стало жарко.

– Только не начинай.

– Тебе не кажется, что это как-то связано – что парень, который должен умереть в пределах года, встречается с девушкой, которая, предположительно, должна убить своего возлюбленного поцелуем?

Блу была слишком зла, чтобы сделать хоть что-то, кроме как покачать головой. Адам в ответ просто приподнял бровь, и от этого температура крови у Блу повысилась на один градус.

Она огрызнулась:

– Я в состоянии себя контролировать.

– При любых обстоятельствах? Ты не столкнешься с ним случайно, тебя не принудят хитростью, магия Кабесуотера не сыграет с вами злую шутку… гарантируешь? Сомневаюсь.

Теперь Блу уж точно перевалила через гребень волны и оказалась там, где царил кипящий гнев.

– Знаешь что? Я прожила с этим гораздо дольше, черт возьми, чем ты, и вряд ли тебе стоит приходить сюда и объяснять мне, как себя вести…

– Стоит, если речь о моем лучшем друге.

– Он и мой друг!

– В таком случае ты не вела бы себя как полная эгоистка.

– Будь он твоим другом, ты был бы рад, что у него появилась девушка.

– Как я мог быть рад, если я даже про это не знал?

Блу встала.

– Просто удивительно, но мы опять заговорили о тебе, а не о нем.

Адам тоже встал.

– Забавно. Я собирался сказать то же самое.

Они смотрели друг на друга – оба в ярости. Блу чувствовала, что ядовитые слова выстраиваются в очередь и бурлят, как сок на том дереве. Она ничего не собиралась говорить. Не собиралась. У Адама губы сделались совсем тонкими, словно он хотел выплюнуть язвительную реплику, но в конце концов он просто схватил ключи со стола и вышел из ресторана.

На улице прогрохотал гром. Солнца не было; ветер затянул всё небо облаками. Ночь предстояла безумная.

15

За много лет до этого дня одна гадалка сказала Море Сарджент, что она «слишком категоричная, но одаренная ясновидящая с явной склонностью к принятию неверных решений». Они обе тогда стояли на обочине автомагистрали I-64, примерно в двадцати милях от Чарльстона, в Западной Вирджинии. Обе были с рюкзаками и выставляли большой палец, пытаясь поймать машину. Мора ехала автостопом с запада. Та, другая ехала с юга. Они были незнакомы. Пока что.

– Я приму это как комплимент, – сказала Мора.

– Потрясающе, – буркнула вторая гадалка, но таким тоном, что это тоже прозвучало как комплимент.

Она была злее и прочнее Моры – непрощающая, уже закаленная кровью. Она немедленно понравилась Море.

– Куда направляешься? – спросила Мора.

Приблизилась машина, и обе выставили большие пальцы. Автомобиль исчез, свернув на шоссе. Они опустили пальцы. Неудача их не обескуражила. Зеленое колышущееся лето всё на свете заставляло казаться возможным.

– На восток, наверно. А ты?

– Тоже. Ноги сами туда идут.

– А мои бегут, – сказала гадалка, поморщившись. – На восток – как далеко?

– Наверное, пойму, когда доберусь, – задумчиво ответила Мора. – Можем путешествовать вместе. Откроем лавочку, когда доедем.

Вторая гадалка понимающе подняла бровь.

– Займемся проституцией?

– Продолжим образование.

Обе рассмеялись и поняли, что поладят. Показалась еще одна машина; они выставили пальцы; машина проехала мимо.

День продолжался.

– А это что? – спросила вторая гадалка.

На съезде с магистрали показался мираж, но когда они вгляделись повнимательнее, оказалось, что это обыкновенный человек, ведущий себя как-то необыкновенно. Он – она – шагала в их сторону прямо посреди шоссе, держа в одной руке до отказа набитую сумку в форме бабочки. На ней были старомодные высокие сапоги на шнуровке, которые заканчивались выше того места, где начинался подол причудливого платья. Ее волосы представляли собой светлое пенное облако, а кожа была белой, как мел. Не считая черных глаз, эта женщина была такой же бледной, насколько стоявшая рядом с Морой ясновидящая была темной.

Мора и вторая ясновидящая наблюдали, как третья женщина поднимается по шоссе, явно не беспокоясь о возможном появлении автомобилей.

Когда бледная молодая особа почти поравнялась с ними, из-за поворота выехал старенький «Кадиллак». У женщины было много времени, чтобы отпрыгнуть с дороги, но она этого не сделала. Она остановилась и подтянула молнию на сумке-бабочке. Тормоза «Кадиллака» оглушительно завизжали. Машина затормозила в нескольких сантиметрах от незнакомки.

Персефона взглянула на Мору и Каллу.

– Полагаю, – сказала она, – сейчас мы узнаем, что эта дама готова нас подвезти.

Прошло двадцать лет со дня той встречи в Западной Вирджинии. Мора по-прежнему оставалась категоричной, но одаренной ясновидящей с явной склонностью принимать неверные решения. Но за минувшие годы она постепенно привыкла быть частью нераздельной трехголовой сущности, которая принимала решения сообща. Они позволили себе надеяться, что так будет всегда.

Было намного труднее вникать в суть вещей без Персефоны.

– Что-нибудь нашла? – спросил мистер Грей.

– Сделай еще кружок, – ответила Мора.

Они ехали обратно через Генриетту, а огни магазинов мигали в такт незримой силовой линии. Дождь прекратился, но настали сумерки, и мистер Грей включил фары, прежде чем вновь переплестись пальцами с Морой. Он сидел за рулем, пока Мора пыталась кристаллизовать какое-то предчувствие, всё отчетливее напоминающее о себе. Оно появилось утром, когда она проснулась – зловещее ощущение, какое бывает у человека, очнувшегося после дурного сна. И вместо того чтобы угаснуть с течением времени, оно лишь усиливалось и указывало на Блу, на Фокс-Вэй, на подползающую тьму, которая напоминала обморок.

А еще у Моры болел глаз.

Она занималась своим делом достаточно долго и знала, что это нормально. Просто у какого-то другого человека на каком-то отрезке времени болел глаз, а Мора просто поймала ту же волну. Это раздражало ее, но не требовало действий. А вот предчувствие – требовало. Проблема с разгадыванием дурных ощущений заключается в том, что всегда трудно понять, стремишься ли ты в направлении проблемы, чтобы разрешить ее или чтобы создать. Было бы гораздо проще, будь их по-прежнему трое. Обычно Мора начинала проект, Калла придавала ему осязаемую форму, а Персефона запускала в эфир. Когда остались только двое, всё шло не так, как раньше.

– Еще круг, – велела Мора мистеру Грею.

Она чувствовала, как он раздумывал, сидя за рулем. Поэзия и герои, романтика и смерть. Какие-то стихи про феникса. Мистер Грей был худшим решением в ее жизни, но Мора упорно принимала его раз за разом.

– Ты не возражаешь, если я поговорю? – спросил он. – Тебе это не помешает?

– Мне всё равно не везет. Так что валяй. О чем ты думаешь? О птицах, восстающих из пепла?

Он посмотрел на нее и оценивающе кивнул. Мора хитро улыбнулась. Это был всего-навсего салонный трюк, самое легкое из того, что она умела – выхватить случайную мысль из незащищенного сочувствующего ума. Но всё равно было приятно, что ее оценили.

– Я много думал об Адаме Пэррише и его веселых молодцах, – признал мистер Грей. – И об опасном мире, в который они вступают.

– Странная формулировка. Я бы сказала – Ричард Ганси и его веселые молодцы.

Мистер Грей слегка наклонил голову, как бы желая взглянуть на это с чужой точки зрения, пусть даже он ее и не разделял.

– Я думал о том, сколько опасностей досталось им в наследство. Когда Колин Гринмантл уехал из Генриетты, здесь не стало спокойнее. Здесь стало опаснее.

– Потому что до сих пор он удерживал на расстоянии остальных.

– Именно.

– И теперь ты думаешь, что остальные приедут, пусть даже в Генриетте никто ничего не продает? Но что же их в таком случае привлечет?

Мистер Грей указал на гудящий светофор возле здания суда. Над ним скользнули три тени; Мора не видела, чтó их отбрасывало.

– Генриетта – такое место, которое даже на расстоянии кажется сверхъестественным. Она вечно будет притягивать людей, которые занимаются этими делами, ищут разные вещи, которые могут быть причиной или следствием…

– И для веселых молодцов это опасно, поскольку приезжая публика может действительно найти что-нибудь? Кабесуотер?

Мистер Грей вновь наклонил голову.

– Угу. И ферму Линчей. Я и своего участия не забываю.

Мора тоже.

– Ты не можешь его отменить.

– Да. Но… – возникшая в разговоре пауза свидетельствовала о том, что Серый Человек заново отрастил себе сердце. Как жаль, что ростку приходилось пробиваться в той самой выжженной земле, которая его некогда погубила. Последствия, как выражалась Калла, были херовыми.

– Какое будущее ты видишь для меня? Я останусь здесь?

Мора не ответила, и Серый Человек спросил:

– Я умру?

Она убрала руку.

– Ты действительно желаешь знать?

– Simle þreora sum þinga gehwylce, ær his tid aga, to tweon weorþeð; adloþþeyldo oþþe ecghete fægum fromweardum feorh oðþringeð… – Он вздохнул, и это сказало Море о его душевном состоянии больше, чем непереведенные строки древнеанглийской поэзии. – Проще отличить героя от негодяя, когда на кону стоят только жизнь и смерть. Если речь о том, что в промежутке становится сложнее.

– Так живет другая половина человечества, – заметила Мора.

И, охваченная внезапной ясностью, начертила в воздухе состоящий из нескольких петель символ.

– У какой компании такой логотип?

– Дисней?

– Ха.

– «Тревон-Басс». Это неподалеку.

– И рядом, кажется, молочная ферма?

– Да, – ответил Серый Человек.

Он ловко, хотя и незаконно развернулся. Через несколько минут они миновали вылинявший бетонный монолит фабрики «Тревон-Басс», затем свернули на проселок и наконец покатили по дороге, огороженной дощатым забором. Мора чувствовала, что всё делает правильно. Как будто она нащупала приятное воспоминание и убедилась, что оно осталось прежним.

Мора сказала:

– Как ты узнал, что оно здесь?

– Я уже был тут, – слегка зловещим тоном произнес мистер Грей.

– Надеюсь, ты никого не убил.

– Нет. Но я приставил кое к чьей голове пистолет, полностью разоблачив себя.

Еле видимый указатель приглашал их провести отпуск в приятном месте. Дорожка заканчивалась гравиевой парковкой; фары осветили амбар, который был превращен в стильное жилое пространство.

– Тут поселился Гринмантл, когда приехал в Генриетту. Молочная ферма – вон там.

Мора уже открывала дверцу машины.

– Думаешь, мы сможем попасть внутрь?

– Давай будем лаконичны.

Боковая дверь оказалась не заперта. Когда они шагнули за порог, напряженные и внимательные, ясновидение Моры и ее сердце подсказывали, что мистер Грей следует за ней шаг в шаг. Где-то рядом сопели и мычали коровы, отчего-то казавшиеся больше, чем на самом деле.

В доме было темно – сплошные тени, без углов. Мора закрыла глаза, позволяя им привыкнуть к абсолютной темноте. Она не боялась мрака и вещей, которые в нем таились. Страх не стоил ее преданности делу, а справедливость стоила.

И теперь Мора ухватилась за нее.

Открыв глаза, она обошла ком, который, очевидно, был кушеткой. Уверенность еще громче зазвучала в ней, когда она нашла лестницу и начала подниматься. Наверху оказалась кухня, тускло освещенная сине-зеленым огоньком микроволновки и фиолетово-серым светом, который падал сквозь большие новые окна.

Тут было неприятно. Мора не могла сказать, в чем заключалась проблема – в самой комнате или в том, что воспоминания мистера Грея смешивались с ее собственными. Она двинулась дальше.

Непроглядно-черный коридор. Ни окон, ни света.

Он был не просто темный.

Когда Мора осторожно ступила в него, темнота перестала быть темнотой и сделалась отсутствием света. Два эти состояния отчасти похожи, но их невозможно спутать, когда оказываешься в одном вместо другого.

Что-то шепнуло Море на ухо: «Блу».

Все ее органы чувств обрели предельную остроту; Мора не понимала, надо ей двигаться вперед или нет.

Мистер Грей коснулся ее спины.

Но это был не он. Море достаточно было слегка повернуть голову направо, чтобы увидеть мистера Грея, который по-прежнему стоял на границе жидкой тьмы. Мора поспешно представила вокруг себя защитную оболочку. И тогда она увидела в конце коридора дверь. Хотя в коридор, по обе его стороны, выходили и другие двери, источником беспокойства, несомненно, была та, дальняя.

Мора бросила взгляд на выключатель рядом с мистером Греем. Тот щелкнул кнопкой.

Это было всё равно что проиграть спор, имея правильный ответ. Свет должен был включиться. И он включился. Глядя на лампочки, Мора совершенно объективно могла утверждать, что они горят.

Но коридор по-прежнему оставался неосвещенным.

Мора встретила взгляд прищуренных глаз мистера Грея.

Они прошли последние несколько шагов, без звука, толкая впереди себя отсутствие света, а затем Мора потянулась к дверной ручке. Она казалась вполне обыкновенной – именно так и выглядят самые опасные вещи. Она не отбрасывала тени на дверь, поскольку свет ее не касался.

Мора поискала в себе ощущения справедливости и обнаружила ужас. Тогда она потянулась глубже и нашла ответ.

Повернув ручку, она толкнула дверь.

Свет из коридора мрачно просочился мимо, озарив огромную ванную. Рядом с ванной лежала гадальная миска. Три бесцветные свечки закапали воском раковину. «ПАЙПЕР ПАЙПЕР ПАЙПЕР» было написано задом наперед на зеркале, каким-то веществом, сильно смахивавшим на розовую губную помаду.

На полу лежало что-то большое. Оно двигалось и скребло кафель.

Мора велела своей руке найти выключатель, и та повиновалась.

Лежавшее на полу нечто оказалось телом… или нет. Это был человек. Он, впрочем, корчился так, как человеку не положено, выгнув плечи и царапая пальцами пол. Ноги елозили по кафелю, словно пытались бежать. Изо рта вырвался нечеловеческий звук, и тогда до Моры дошло.

Он умирал.

Мора дождалась конца, а затем сказала:

– Ты, наверное, Ной.