Текст книги "Детский психоанализ"

Глава 3. Невроз навязчивых состояний у шестилетней девочки[56]56
  Эта глава основана на докладе, прочитанном мной в октябре 1924 года в Вюрцбурге, на Первой конференции Немецкого психоаналитического общества.


[Закрыть]

В предыдущей главе я описала базовые принципы методики детского психоанализа. В настоящей же главе собираюсь сравнить эту методику с той, что применяется в работе с детьми, вступившими в латентную фазу; при этом для иллюстрации будут описаны конкретные случаи, которые также предоставят мне возможность обсудить некоторые теоретические аспекты относительно основных принципов, а также описать методы, используемые в психоанализе неврозов навязчивых состояний у детей, – методику, которую мне пришлось разработать в процессе терапии в нетипично сложных и интересных случаях.

У шестилетней Эрны был ряд серьезных симптомов. Она страдала бессонницей, которая была отчасти вызвана ее тревожностью (в особенности ее страхами перед грабителями и разбойниками), отчасти – следствием нескольких видов повторяющихся навязчивых действий. Например, она, лежа на животе, билась головой о подушку или раскачивалась, сидя или лежа не спине; навязчиво сосала большой палец или навязчиво мастурбировала. Все такие навязчивые действия, затруднявшие ее отход ко сну, имели место также и в дневное время. Из этого ряда особо выделяется мастурбация, которой она занималась даже в присутствии чужих людей – например, почти всегда находясь в детском саду. Она страдала от сильной депрессии, которую описывала словами: «Что-то в жизни мне не нравится». Она была излишне эмоциональна и нежна со своей матерью, но время от времени вдруг начинала относиться к ней весьма враждебно. Она полностью доминировала над матерью, фактически лишив ее свободы передвижения, и изводила ее своими любовью и ненавистью. Ее мать мне говорила: «Она полностью съедает меня». Ребенка можно было также описать достаточно точно словом «необучаемый». Навязчивая задумчивость и необычайно недетская натура отражались в страдальческом виде, который доминировал на лице этой маленькой девочки. Помимо всего, она оставляла странное впечатление о некотором преждевременно начавшемся у нее сексуальном развитии. Очевидным симптомом, первым делом бросавшимся в глаза в самом начале психоанализа Эрны, была ее жесточайшая заторможенность при обучении. Она пошла в школу через несколько месяцев после того, как начался ее психоанализ, и очень скоро стало ясно, что она оказалась неспособна и к учебе, и к тому, чтобы поладить с одноклассниками. Но тот факт, что она сама чувствовала себя больной – в самом начале моей терапии она попросила мне помочь ей, – сослужил огромную службу и облегчил мне ее анализ.

Эрна начала игру с того, что взяла маленькую повозку, стоявшую на столике вместе с другими игрушками, и покатила ее по направлению ко мне. Она заявила, что приехала, чтобы забрать меня. Но вместо этого положила в эту повозку кукольную женщину, а потом – туда же – кукольного человечка. Затем эта пара любила друг друга, целовалась, постоянно ездила туда-сюда. А после другой человечек, сидевший в другой машинке, столкнулся с ними, переехал, убил, а затем поджарил и съел. В другой раз подобное столкновение закончилось по-иному – нападавший был опрокинут, но кукольная женщина помогла ему и утешила. Она развелась со своим первым мужем и вышла замуж за нового. Вот такому третьему лицу в играх Эрны давалось множество различных ролей. Например, первый мужчина и его жена были в доме и защищали его от грабителей; разбойник был третьим лицом, проникшим в дом. В результате дом оказался сожженным, муж и жена – разломанными, остался только этот третий. В еще одной игре третий был братом, пришедшим в гости, но, обнимая женщину, он откусил у нее нос. Этот человечек, третье лицо, был самой Эрной. В целой серии похожих друг на друга игр она ясно выразила свое желание вытеснить своего отца с того положения, которое он занимал рядом с ее матерью. С другой стороны, во многих других играх она прямо выказывала свое связанное с эдиповым комплексом желание избавиться от своей матери и завоевать своего отца. Например, она заставляла учителя учить детей играть на скрипке, ударяя его этой скрипкой по голове[57]57
  А вот еще одна игра, наглядно показывающая, что в бессознательном Эрны голова символизировала пенис: кукольный человечек хочет сесть в машинку и стучится головой в ее окно, после чего машинка говорит ему: «Лучше просто забирайся внутрь!» Машинка обозначала ее мать, приглашающую отца к половому акту с собой. (Сравните это с ее навязчивым желанием биться головой о подушку.)


[Закрыть], или стоять на голове, читая книгу. Затем она делала так, что он отбрасывал книгу или скрипку – в зависимости от конкретной игры – и начинал танцевать со своей игрушечной ученицей. Затем эти двое целовались и обнимались. А вот тут Эрна вдруг ни с того ни с сего спросила меня, разрешила бы я учителю жениться на ученице. В другой раз учитель и учительница – то есть кукольные мужчина и женщина – учат детей хорошим манерам, как кланяться, делать реверансы и т. п. Поначалу дети ведут себя послушно и вежливо (точно так же, как сама Эрна старалась всегда быть хорошей девочкой и вести себя тоже хорошо), а потом внезапно нападают на учителя и учительницу, растаптывают, убивают и зажаривают их. Они превратились в дьяволов, злорадствующих при виде мук, претерпеваемых своими жертвами. Но потом учитель и учительница оказывались на небесах, а бывшие дьяволы оборачивались ангелами, которые, по словам Эрны, ничего не знали о том, что когда-то они были дьяволами – в самом деле «они никогда не были дьяволами». Бог-отец, бывший учитель, начинал страстно обнимать и целовать женщину, ангелы поклонялись им, и все опять становилось очень хорошо, но только на короткое время, потому что вскоре баланс будет тем или иным способом снова нарушен.

Эрна очень часто в игре брала на себя роль матери. Я должна была быть ребенком, при этом одним из самых больших моих проступков было сосание пальцев. Первым предметом, который мне следовало положить себе в рот, был паровозик. Она уже и до этого была в восторге от его позолоченных фонарей, говоря: «Они такие красивые, красные, горящие», а сейчас засунула их себе в рот и принялась сосать. Они для нее изображали грудь ее матери и пенис отца. Эти игры без исключений выливались в приступы гнева, зависти и агрессии, направленные против ее матери, переходившие в раскаяние и попытки помириться с ней. Например, играя со мной в кубики, она делила их между нами так, чтобы ей доставалось больше, чем мне; затем, компенсируя это неравенство, она брала себе меньше, чем давала мне, но при этом у нее все равно, в конце концов, оказывалось их больше. Она просила меня построить что-нибудь из моих кубиков, но только для того, чтобы доказать мне, что построенный ею дом значительно более красив, чем мой, или, вроде как случайно, разрушить мой дом вообще. Иногда она призывала игрушечного человечка сыграть роль арбитра, который должен был вынести вердикт, что ее дом лучше, чем мой. Детали этих игр достаточно ясно показывали, что она в них (в сравнении построенных нами домиков. – Примеч. пер.) давала выход давно возникшему у нее чувству соперничества со своей матерью, которое в дальнейших фазах ее психоанализа находит более прямое выражение.

Помимо описанных игр она также стала вырезать из бумаги различные узоры. Делая это, она сказала мне, что таким образом делает «фарш» и что из бумаги идет кровь, после чего сильно вздрогнула и заявила, что внезапно заболела. Однажды она заговорила о «глазном салате», а в другой раз – о том, что вырезает внутри моего носа «бахрому». Этим она повторяет свое желание откусить мой нос, высказанное в самом начале первого часа моей работы с ней. (И на самом деле она предприняла несколько попыток осуществить это свое желание.) Таким образом она показала, что идентифицирует себя с «третьим лицом», игрушечным человеком, который врывается в дом, поджигает его и откусывает нос у женщины. Из психоанализа Эрны, как и из работы с другими детьми, вытекает, что игра в вырезание из бумаги может означать очень разные вещи. Она дает выход садистическим и каннибалистическим импульсам, но одновременно отражает реактивные тенденции, так как является и креативным действием. Красиво вырезанные узоры, например то, что должно быть скатертью, символизировали гениталии ее родителей или тело ее матери, возрожденные после того, как до этого они в ее воображении были разрушены.

От вырезания из бумаги Эрна перешла к играм с водой. Небольшой кусочек бумаги, плавающий в раковине, был капитаном затонувшего корабля. Ему удалось спастись, так как – по заявлению Эрны – у него было нечто «длинное и золотое», что позволяло ему удерживаться на поверхности воды. Затем она оторвала ему голову и провозгласила: «Он лишился головы; теперь он утонул». Эти игры с водой привели к необходимости глубокого анализа ее садистических фантазий орального, уретрального и анального направлений. Так, например, она играла в прачку и использовала кусочки бумаги, которые означали обкаканное детское постельное белье. Я должна была быть ребенком, который обкакивает свое нижнее белье снова и снова. (Кстати, Эрна явно выразила свои копрофильные и каннибалистические импульсы тем, что жевала кусочки бумаги, которые должны были означать и экскременты, и детей, и обкаканные простыни.) Представляя себя прачкой, Эрна также использовала множество возможностей унизить и наказать ребенка, играя роль суровой матери. Но одновременно идентифицируя себя с ребенком, подвергающимся издевательствам, она в то же время удовлетворяла и свои мазохистские желания. Она часто воображала, что мать заставляет отца наказывать ребенка и шлепать его по попе. Эрна рекомендовала наказывать ребенка таким образом для того, чтобы отучить его от привычки делать в кровать. Однажды вместо отца появляется волшебник. Он бьет ребенка своим посохом по анусу, а затем по голове, после чего из его волшебной палочки выливается желтоватая жидкость. В еще одном случае ребенок – на этот раз совсем маленький – должен принять какой-то порошок, который был чем-то перемешанным «красно-белым». Такое лечение сделало ребенка чистым, он внезапно обрел способность говорить и стал таким же умным, как и его мама[58]58
  В этих фантазиях пенис представляется «хорошим», лечащим объектом. В главах 11 и 12 я буду обсуждать эти моменты более подробно.


[Закрыть]. Волшебник символизировал пенис, а удар посохом – коитус. Жидкость и порошок символизировали мочу, экскременты, сперму и кровь, которые, согласно фантазиям Эрны, ее мать вводила внутрь себя при половом акте через свой рот, анус и гениталии.

В другой раз Эрна внезапно превратилась из прачки в торговку рыбой, которая нахваливает свой товар. В процессе этой игры она открыла водопроводный кран (который она называла «кран для взбитых сливок»), после того как обернула его бумагой. Когда эта бумага полностью намокла и упала в раковину, Эрна разорвала ее на части и стала продавать как рыбу. Та компульсивная жадность, с которой Эрна пила из крана во время этой игры и жевала воображаемую рыбу, очень отчетливо указывала на оральную зависть, которую девочка чувствовала во время первичной сцены и вытекавших из нее фантазий. Эта зависть оказала очень глубокое влияние на формирование ее характера и также была центральным моментом ее невроза[59]59
  Я еще буду обсуждать далее связь между сценами полового акта родителей Эрны, которым она была свидетельницей, и ее неврозом.


[Закрыть]. Приравнивание рыбы к пенису ее отца, а также фекалий – к детям стало очевидным из ее ассоциаций. У Эрны было выставлено на продажу много видов рыбы, в частности «рыба-кокель», или, как она неожиданно ее назвала, «рыба-какель»[60]60
  Примечание английского переводчика: «каки» – это фекалии на языке немецких детских нянь.


[Закрыть]. В то время, когда она резала эту рыбу, она вдруг захотела какать, и это еще раз показало, что рыба для нее была равнозначна фекалиям, а резать рыбу соответствовало акту испражнения. Будучи торговкой рыбой, Эрна разными способами старалась обмануть меня – своего покупателя. Она получала от меня много денег, но не давала взамен рыбы. Я ничего не могла сделать, потому что ей помогал полицейский; вместе они «взбивали»[61]61
  В оригинальном немецком тексте в данном месте стоит непереводимая игра слов, которые по своему звучанию напоминают немецкое слово, означающее «взбитые сливки». – Примеч. пер.


[Закрыть] деньги, обозначавшие также и рыбу и полученные ею от меня. Этот полицейский символизировал ее отца, с которым она совершала коитус и который был ее союзником против матери. Моя роль в игре заключалась в том, что я должна была смотреть, как она «взбивала» рыбу с полицейским, а потом – тайным образом вернуть эту рыбу. Фактически я должна была изображать, как делаю то, что она сама хотела бы сделать по отношению к своей матери, когда была свидетельницей полового акта между родителями. Эти садистские импульсы и фантазии лежали в основе ее сильного страха, который она испытывала по отношению к матери. Она снова и снова выражала свою острую боязнь «грабительницы», которая хочет «вынуть все ее внутренности».

Анализ всех этих театральных представлений Эрны показал, что они символизировали половой акт между ее родителями[62]62
  В моей работе «Early Analysis» (1923) (оригинальное название – «Zur Fr ü hanalyse». – Примеч. пер.) я в деталях рассмотрела универсальную символическую важность театра, спектаклей, постановок и т. п. как действ, выражающих отношения (по большей части половые. – Примеч. пер.) между родителями. Мне также хочется сослаться на работу Ранка «Das Schauspiel im Hamlet» (1919).


[Закрыть]. Многочисленные сцены, в которых Эрна представляла свою мать актрисой или танцовщицей, которой восторгаются зрители, указывали на огромное восхищение – смешанное с завистью, – которое она испытывала по отношению к матери. Кроме того, часто при идентификации себя с матерью она изображала королеву, которой все кланяются. Во всех этих представлениях худшая участь доставалась именно ребенку. Все, что Эрна делала в роли своей матери – нежность, которую она испытывала к своему мужу, то, как она одевалась, как позволяла восхищаться собой, – имело одну цель: вызвать в ребенке чувство зависти и ранить его чувства. Так, например, играя королеву, она праздновала свадьбу с королем, а затем ложилась на диван и требовала, чтобы я, в качестве короля, легла рядом. Поскольку я отказывалась это делать, я должна была сидеть на маленьком стуле сбоку от нее и бить по дивану кулаком. Она называла это «взбиванием», и оно означало половой акт. Сразу же после этого она заявила, что из нее выползает ребенок, и разыгрывала весьма реалистичную сцену, корчась от боли и издавая стоны. Ее воображаемый ребенок впоследствии делил спальню со своими родителями и вынужден был быть свидетелем интимных отношений между ними. Если он мешал им, то они его били, а мать постоянно жаловалась на него отцу. Когда она в роли матери укладывала ребенка в кровать, она делала это только для того, чтобы избавиться от него и поскорее вернуться к отцу. Ребенка все время мучили и плохо обращались с ним. Его заставляли есть манную кашу, которая была настолько противна, что его тошнило от нее, в то время как его отец и мать наслаждались прекрасными кушаньями из взбитых сливок или из какого-то особого молока, приготовленного «доктором Взливом», в имени которого соединялись слова «взбивать» и «наливать»[63]63
  Делается попытка передать по-русски оригинальные «Doktor Schanka» или «Schlanka» – по-детски исковерканные производные от немецких слов «Schlagen» («бить», «взбивать») и «Einschenken» («наливать»). В английских изданиях это передается словами «Dr Whippo» или «Whippour» – от «whipping» и «pouring out». – Примеч. пер.


[Закрыть]. Эта изысканная еда, которую могли есть только отец и мать, повторялась в бесконечных вариациях, обозначая обмен субстанциями при коитусе. Фантазии Эрны на тему того, что во время соития ее мать принимает в себя пенис и семя ее отца, а он – грудь и молоко ее матери, послужили основой возникновения у нее чувств ненависти и зависти по отношению к обоим родителям.

В одной из следующих игр Эрны «представление давал священник», который открывал водопроводный кран, а его партнерша по представлению – танцовщица – пила из этого крана. Ребенку, которого она называет «золушкой», позволяется только смотреть на это, оставаясь в абсолютной тишине и спокойствии. А последовавший в этот момент взрыв сильного гнева со стороны Эрны показал, какими чувствами ненависти сопровождались ее фантазии и насколько плохо она могла справляться с такими чувствами, из-за которых ее отношение к своей матери оказалось полностью искаженным: Эрна воспринимала все шаги, направленные на ее воспитание, на уход и заботу о ней, все неизбежные отказы (удовлетворить детские желания. – Примеч. пер.) и связанные с этим фрустрации как чисто садистические действия со стороны своей матери, направленные на ее уничтожение и жестокое обращение.

Тем не менее в своей игре в дочки-матери Эрна, выступая в роли матери, проявляла любовь к своему воображаемому ребенку, так как он был для нее только младенцем. Она ухаживала за ним, мыла его, была с ним нежна и даже прощала его, когда тот обделывался. Это происходило потому, что в ее воображении она сама удостаивалась подобного к себе отношения только тогда, когда была еще совсем младенцем. К своему уже несколько подросшему «ребенку» она относится предельно жестоко, воображает, что его разнообразнейшими способами истязают дьяволы, и часто в конце концов убивает его[64]64
  В тех случаях, когда гнев и ярость ребенка, направленные на какой-то объект (как в данном случае на свое воображаемое дитя), становятся очевидно чрезмерными, имеет место ситуация, когда супер-эго выступает против ид. Эго выходит из этой непереносимой для него ситуации с помощью проекции. Оно выставляет (внешний. – Примеч. пер.) объект в качестве врага для того, чтобы ид могло бы его уничтожить садистским образом при одобрении супер-эго. Если эго удается добиться подобного «союза» супер-эго и ид, оно может временно перенаправить присущий супер-эго садизм, первоначально нацеленный на ид, на внешний мир. Таким образом, первичные садистические импульсы, направленные на внешний объект, усиливаются ненавистью, ранее имевшей целью ид (см. главу 8, а также мою работу «Персонификация в детской игре», 1929 год (эта работа под названием «Die Rollenbildung im Kinderspiel» была первоначально опубликована в журнале «Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse» Bd. XV, 1929. – Примеч. пер.).


[Закрыть]. О том, что ребенок в этой роли, однако, был еще и матерью, превратившейся в ребенка, ясно свидетельствовала следующая фантазия. Эрна играла в то, что она является обделавшимся ребенком, а я – играя роль матери – должна была отругать ее, после чего она становилась издевательски презрительной и из чувства открытого неповиновения обделывалась все больше и больше. Для того чтобы еще больше досадить матери, она изобразила, что ее стошнило от отвратительной пищи, которую я ранее дала ей. Затем мать позвала отца, но он принял сторону ребенка. Затем мать настигла болезнь под названием «Бог поговорил с ней»[65]65
  В оригиналах эта «болезнь» звучит так: «God has spoken to her» или «Gott hat zu ihr gesprochen». – Примеч. пер.


[Закрыть]; после этого ребенок тоже заболевает болезнью «материнское возбуждение»[66]66
  В оригиналах эта «болезнь» звучит так: «mother's agitation» или «mütterliche Aufregung». – Примеч. пер.


[Закрыть] и умирает от нее, а отец в отместку за это убивает мать. Затем девочка-ребенок воскресает и выходит замуж за отца, который все время хвалит ее, противопоставляя матери. Затем мать тоже воскресает, но, в качестве наказания, взмахом волшебной палочки отца превращается в ребенка; теперь мать, ставшая ребенком, вынуждена терпеть все унижения и дурное обращение с собой – все то, что сам ребенок переносил ранее. В своих многочисленных фантазиях такого рода насчет матери и ребенка Эрна повторяла все то, что она считала своими собственными переживаниями, а с другой стороны, она выражала те садистические желания, то, что она хотела бы делать со своей матерью, если бы роли в паре ребенок – мать поменялись местами.

В психической жизни Эрны доминировали анально-садистские фантазии. На одной из дальнейших стадий ее психоанализа Эрна выказала еще одну фантазию, связанную с ее игрой с водой, в которой фекалии, «запеченные» на одежде, используются в процессе готовки еды. Она снова играла в игру, при которой, сидя в туалете, «ела» то, что таким образом производит, а также в то, что мы обмениваемся этой «едой». Чем дольше продолжались наши аналитические сеансы, тем все более четко и ясно проявлялись ее фантазии о том, что мы постоянно «пачкаем» друг друга мочой и фекалиями. В другой игре она показывала, что ее мать снова и снова обделывалась и что по вине матери все-все в комнате превращается в какашки. За это мать бросают в тюрьму, и она там голодает. А сама Эрна вынуждена заниматься уборкой за матерью, в связи с чем назвала себя фрау «Грязный Парад»[67]67
  Оригинал (Frau «Dreckparadie») можно также перевести как «госпожа „Грязный рай”», так как слово «Paradie» могло происходить и от «Paradis» (рай), и от «Parade» (парад). – Примеч. пер.


[Закрыть], потому что устраивала шествие с грязью. За свою любовь к порядку и опрятности она завоевала восхищение и признание со стороны своего отца, который ставил ее гораздо выше матери и женился на ней. Потом она стряпала для него. Напитки и еда, которые они потом давали друг другу, опять были мочой и фекалиями, но на этот раз «хорошими», «правильными», а не «вредными», как раньше. Я привожу эту фантазию в качестве примера многих других экстравагантных анальных фантазий, которые доминировали в душевной жизни Эрны и были выявлены при анализе.

Воображение Эрны, которая была единственным ребенком в семье, было в очень большой степени занято представлениями о появлении у нее брата или сестры. Ее фантазии в этом контексте заслуживали особого внимания, поскольку, по моим наблюдениям, они также имели более общее значение. Отталкиваясь от них, а также от переживаний других детей, находившихся в похожей ситуации, можно предположить, что ребенок, являющийся единственным (в семье. – Примеч. пер.), в существенно большей степени, чем другие дети, страдает от тревоги, связанной со своими братом и сестрой, появления которых он вечно ждет, и от чувства вины перед ними за свои бессознательные агрессивные по отношению к ним – предположительно живущим в теле его матери – импульсы, потому что не в состоянии выстроить какие-либо позитивные отношения с ними в реальности. Этот момент часто может усложнить социальную адаптацию такого единственного ребенка. В течение долгого времени у Эрны в самых начале и конце наших с ней аналитических сессий случались приступы гнева и тревоги, отчасти вызванные и усиленные тем, что она встречалась с детьми, которые приходили ко мне либо до, либо сразу после нее и символизировали для нее брата или сестру, чье появление она все время ожидала[68]68
  Так как в реальной жизни у Эрны не было ни брата, ни сестры, ее неосознанные (или бессознательные?) страхи перед ними и ревность к ним, которые играли такую важную роль в ее психике, были выявлены и «проиграны» только в процессе анализа. Это является еще одним примером важности (понимания. – Примеч. пер.) ситуации переноса в психоанализе ребенка.


[Закрыть]. С другой стороны, несмотря на то что она, как правило, не ладила с другими детьми, иногда она чувствовала большую потребность в их обществе. Ее эпизодически возникавшие желания иметь брата или сестру, как я выяснила, определялись несколькими мотивами. (1) Братья и сестры, которых она желала, означали для нее ее собственного ребенка. Однако это желание очень скоро и серьезно вошло в противоречие с сильным чувством вины, так как оно означало, что она украла ребенка у своей матери. (2) Их существование должно было уверить ее в том, что ее воображаемые нападения на детей, которые – как она представляла себе – были внутри ее матери, не нанесли никакого вреда ни им, ни ее матери, а значит, и все то, что находится внутри ее собственного тела, остается невредимым. (3) Они должны дать ей сексуальное удовлетворение, в котором ей отказывают ее отец и мать. (4) У Эрны была фантазия о том, что она объединится со своими воображаемыми братом и сестрой в одну команду против своих родителей для того, чтобы убить мать и овладеть пенисом отца. Они должны были стать ее союзниками[69]69
  В моей работе «Ранние стадии эдипова конфликта» (1928 год) я указала на то, что у детей в их сексуальных отношениях друг с другом, особенно если речь идет о брате и сестре, бывают фантазии на тему объединения против родителей, в некоторых случаях уменьшающие остроту имеющихся чувств вины и тревожности.


[Закрыть] в борьбе с ее страшными родителями.

Но эти фантазии быстро сменялись у Эрны чувствами ненависти по отношению к ее воображаемым братьям и сестрам, так как они в конечном счете служили только заменой ее отцу и матери, а потом – и жесточайшим чувством вины за все те зловредные действия против родителей, которые она вместе с ними (с воображаемыми братьями и сестрами. – Примеч. пер.) совершала в своих фантазиях. Обычно все это оканчивалось приступами депрессии.

Все подобные фантазии также вносили вклад в то, что Эрна стала неспособна ладить с другими детьми. Она чуралась их, так как идентифицировала со своими воображаемыми братьями и сестрами, а поэтому, с одной стороны, воспринимала их как своих сообщников в нападках на родителей, а с другой – боялась их как своих врагов, коими они становились из-за ее собственной агрессии, направленной на этих ее «братьев и сестер».

Случай с Эрной проливает свет на еще один фактор, который, как мне кажется, имеет большое и общее значение. В первой части я привлекла внимание к специфике отношения ребенка к реальности. Я указала, что неудачи в правильной адаптации к реальности могут быть распознаны в процессе психоанализа через то, как маленькие дети играют, и что этот анализ должен постепенно приводить к установлению даже у самых маленьких детей полного контакта с реальным миром. В случае с Эрной мне не удалось выудить из нее какую-либо детальную информацию о ее реальной жизни даже после того, как я провела с ней достаточно много времени. У меня скопилось достаточно много материала относительно ее экстравагантных садистических импульсов, направленных против ее матери, но при этом я ни разу не услышала от нее ни малейшей (явной) жалобы или критических замечаний относительно ее реальной матери или о том, что она в реальности делала. Хотя Эрна в конце концов признала, что ее фантазии были направлены на ее реальную мать – факт, который она отрицала на первоначальных стадиях моей работы с ней, – и что становилось все яснее видно то, что она копирует свою мать в преувеличенной и неприязненной манере, все равно оставалось очень трудно уловить связь между ее фантазиями и реальностью. Все мои попытки вовлечь в процесс психоанализа информацию о ее реальной жизни оставались безуспешными до тех пор, пока мне не удалось, пусть не в полной мере, проанализировать самые глубокие причины ее стремления отгородиться от реальности. Оказалось, что отношение Эрны к реальности было в значительной степени притворством – в гораздо большей мере, чем это можно было бы предположить по ее поведению. Правда заключалась в том, что она всеми способами пыталась сохранить существование мира своих фантазий и защитить его от реальности[70]70
  Многие дети только на первый взгляд возвращаются к реальности, когда их игра по каким-то причинам прерывается. На самом деле они остаются во власти своих фантазий.


[Закрыть]. Например, она воображала, что игрушечные повозки с извозчиками находились в ее распоряжении, что они приезжали по ее команде и привозили ей все, чего бы она ни пожелала; что кукольная женщина является ее служанкой и т. п. Часто во время этих фантазий ее охватывали гнев и депрессия. Тогда она отправлялась в туалет и фантазировала вслух во время дефекации. Затем она возвращалась из туалета, падала на диван и начинала остервенело сосать себе палец, мастурбировать и ковырять в носу. Мне удалось выудить из нее содержание тех фантазий, которые сопровождали эти дефекацию, сосание пальцев, мастурбацию и ковыряние в носу. Оказалось, что с помощью таких действий, которые приносили ей удовольствие и удовлетворение, а также связанных с ними фантазий, она пыталась насильно сохранить себя в том мечтательном состоянии, в котором находилась во время игры. Депрессия, гнев и тревога, которые иногда охватывали ее во время игры, проистекали из-за того, что какое-то вторжение реальности прерывало ее фантазии. Она также вспомнила, как сильно ее «выбивало из колеи», если по утрам кто-то слишком близко подходил к ее кровати в то время, как она сосала пальцы или мастурбировала. Это происходило не только из боязни того, что ее «застукают», но и потому, что она стремилась защититься от реальности. Истерическая фантазия, выявленная в ходе ее психоанализа и разросшаяся до фантастических масштабов, служила для того, чтобы «переформатировать» невыносимую реальность в соответствии с ее желаниями. Мне удалось разглядеть одну из причин ее экстраординарно выраженного бегства от реальности, в рамках которого она предавалась необузданным фантазиям, в ее многократно преувеличенном страхе по отношению к своим родителям, особенно к матери. Для того чтобы унять этот страх, Эрна воображала саму себя могущественной и жестокой госпожой своей матери, что в значительной мере усиливал ее садизм.

Фантазии Эрны на тему того, что мать жестоко ее наказывает, стали все четче проявлять свой параноидальный характер. Как я уже говорила, она стала рассматривать любой шаг, направленный на ее обучение и воспитание – вплоть до мельчайших деталей того, во что ее одевают, – как акт наказания со стороны матери. И не только это: вообще, все, что бы ни делала мать: как она вела себя с отцом Эрны, что она делала для собственного развлечения и т. д., – воспринималось Эрной как некое «гонение». Более того, она чувствовала себя так, как будто за ней постоянно следят. Одной из причин ее зацикленности на матери было (внутреннее. – Примеч. пер.) понуждение постоянно присматривать за ней. Анализ показал, что Эрна чувствовала себя ответственной за любую болезнь своей матери и ожидала (в связи с каждой такой болезнью. – Примеч. пер.) соответствующее наказание из-за своих агрессивных фантазий. Жестокая, наказывающая мать и ненавидящий ребенок – роли, между которыми она металась в своих играх и фантазиях, – в деталях показывали чрезмерно жесткое супер-эго в действии. Потребовался очень глубокий анализ, чтобы выявить суть этих фантазий, которые соответствовали тому, что в случаях взрослых параноиков известно как мании. Опыт, накопленный мной с того момента, как я впервые изложила на бумаге историю этой болезни, привел меня к заключению[71]71
  Более полное рассмотрение этого предмета дается во второй части этой книги.


[Закрыть], что особый характер тревожности Эрны, ее фантазий и ее отношения к реальному миру – это все является типичным для случаев пациентов с сильными параноидальными влечениями и чертами характера[72]72
  См. главу 9.


[Закрыть].

А сейчас необходимо обратить внимание на гомосексуальные черты Эрны, которые проявлялись чрезмерно сильно с самого раннего детства. После того как ее ненависть к отцу, проистекавшая из эдипова комплекса, была по большей части проанализирована, эти черты и тенденции, будучи, несомненно, уменьшены, все еще оставались достаточно сильными, и поначалу казалось, что с ними не удастся больше справиться. Только после преодоления серьезного сопротивления на свет божий явились истинный характер и настоящая сила ее фантазий о преследовании и наказаниях, а также их связь с ее гомосексуальностью. Анальные любовные желания теперь гораздо яснее проявлялись в позитивной форме и чередовались с идеями преследования. Эрна снова играла в продавщицу, а на то, что бессознательно она все еще продавала фекалии, среди прочего, указывало ее желание покакать в самом начале игры. Я была ее покупательницей и должна была предпочитать ее остальным продавцам, считая, что именно продаваемый ею товар является особо хорошим. Затем она становилась покупательницей сама и любила меня, таким способом выказывая взаимоотношения «анальной любви» между собой и своей матерью. За этими анальными фантазиями следовали приступы депрессии и ненависти, которую она направляла по большей части на меня, но на самом деле они были нацелены на ее мать. В этой связи у Эрны возникла фантазия о блохе, которая была «вперемешку черно-желтой» и которую она сразу же распознала как кусочек фекалий – опасную и отравленную какашку. Эта блоха, сказала она, вылезла из моего ануса, пробралась в ее задний проход и повредила его[73]73
  В своей работе «Краткое исследование развития либидо» («Short Study of the Development of the Libido» (1924)) Абрахам пишет (с. 489 английского издания. – Примеч. пер.): «ван Опхайзен (van Ophuijsen – в своей статье «О происхождении чувства преследования» – «On the Origin of the Feeling of Persecution», 1920), и Штерке (Stärcke – в своей статье «Изменение знака либидо в маниях преследования» – «The Reversal of the Libido-Sign in Delusions of Persecution», 1919)) в результате своей практики психоанализа обнаружили, что при паранойе природа “преследователя”, “гонителя” может быть отслежена, если отталкиваться от бессознательного образа фекалий в кишечнике пациента, которые ассоциируются у него с пенисом “преследователя”, то есть с человеком одного с ним пола, которого он изначально любил. Таким образом, пациент-параноик представляет себе своего “гонителя” в качестве части собственного тела и считает, что носит этого “гонителя” внутри себя. Он желает избавиться от этого чуждого тела, но не может сделать это».


[Закрыть].

В случае с Эрной я смогла утверждать, что – без всякого сомнения – имело место превращение любви к родителю того же самого пола в ненависть (что считается причиной возникновения мании преследования) вместе с отчетливыми проявлениями механизмов проекции. Однако за гомосексуальными наклонностями Эрны, находившимися на еще более глубоком уровне, скрывалось невероятно сильное чувство ненависти к матери, возникшее по причине ранее имевшей место «эдиповой ситуации» и ее орального садизма. Результатом этой ненависти была чрезмерная тревожность, которая, в свою очередь, являлась определяющим фактором для каждой детали, связанной с ее фантазиями о преследовании. Вот теперь мы подходим к новому набору садистических фантазий, накал садизма в которых превосходит все то, что до этого встречалось мне в процессе психоанализа Эрны. Это была наиболее трудная часть работы с ней, так как сопровождалась крайней степенью тревожности у ребенка и требовала максимальной готовности к «сотрудничеству» с ее стороны. Ее оральная зависть в отношении того генитального и орального удовлетворения, которое – как она полагала – испытывали ее родители во время полового акта, оказалась самой глубинной основой ее ненависти. Она давала выход этой ненависти снова и снова – в бесчисленных фантазиях, действия в которых были направлены против ее родителей, находившихся в процессе совокупления. В этих фантазиях она «нападала» на них, особенно на мать, в частности используя свои экскременты; а что было самой глубинной причиной ее страха перед моими фекалиями (та блоха), которые она воспринимала как насильственно заталкиваемые в ее тело, – это фантазии о том, что она сама изнутри разрушает тело своей матери с помощью своих собственных опасных и ядовитых фекалий[74]74
  Как я позже обнаружила в результате своей аналитической работы, детские страхи по поводу ядовитых и опасных экскрементов повышали степень зацикленности на прегенитальных уровнях, будучи постоянным фактором, заставляющим убеждать себя в том, что эти экскременты – как свои собственные, так и каких-то объектов – являются не опасными, а, наоборот, «хорошими» вещами (см. главу 8 этой книги). Именно поэтому Эрна воображала, что мы обмениваемся друг с другом «хорошими» анальными подарками и любим друг друга. Но состояния депрессии, которые следовали за этими играми в предполагаемую любовь, демонстрировали, что в глубине своего сознания она была в ужасе и по-прежнему убеждена, что мы – а на самом деле она и ее мать – преследовали друг друга и стремились друг друга отравить.


[Закрыть].