Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

17. Кельн, 1849

Революция умерла! Да здравствует революция!

Карл Маркс {1}

История газеты «Neue Rheinische Zeitung» свидетельствует, что, когда ее издание возобновилось, контрреволюция в Европе была уже близка к полной победе. Отвратительные события 6 октября 1848 года изменили расстановку сил. Венские рабочие, студенты и национальная гвардия, возмущенные месяцами бездействия и потери всего, что они так праздновали в марте, пришли в еще большее негодование, когда австрийский военный министр Теодор Латур попытался заручиться поддержкой гвардии, чтобы помочь имперским властям подавить движение за независимость Венгрии. Рабочие захватили Латура, забили его молотками и обрезками железных труб, а затем повесили изуродованное тело на фонарном столбе. Император немедленно покинул Вену, предварительно сделав несколько заявлений, полных пустых обещаний, чтобы обеспечить безопасность своего отъезда. Однако большинству буржуа ехать было некуда. Люди заперлись в своих домах и в ужасе ждали разгула анархии; первые романтические месяцы «революции студентов» превратились в царство террора. Имперские силы были отозваны из Венгрии. Тысячи военных отправились в Вену, чтобы вернуть город королю и правящему классу. В самой же Вене 50 тысяч рабочих, студентов и национальных гвардейцев готовились к бою, распределяя оружие и строя баррикады {2}.

По некоторым оценкам, у стен Вены разбила лагерь 70-тысячная армия, ожидающая приказа главнокомандующего. Приказ поступил 28 октября, и Вену начала обстреливать артиллерия. Битва закончилась через 4 дня. Погибло 3 тысячи жителей города и 1300 солдат. 2400 человек было арестовано, 25 казнено. Этим сражением завершилось австрийское восстание, и весть об этом передавалась из уст в уста по всей Европе, ошеломленной не менее, чем несколько месяцев назад, когда здесь же, в Вене, ушел в отставку непотопляемый и всемогущий Меттерних {3}.

Маркс был в ярости от той жестокости, с которой европейские правительства ответили на революционные выступления; он буквально кипел, клеймя позором трусливый средний класс, смирившийся с этой жестокостью. Статья в газете написана с нехарактерным для него красноречием: «Безрезультатная резня после июньских и октябрьских дней, бесконечные жертвоприношения после февраля и марта – уж один этот каннибализм контрреволюции убедит народы в том, что существует лишь одно средство сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества, только одно средство – революционный терроризм» {4} [40]40
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 6.


[Закрыть].

Но, даже используя это провокационное слово, сам Маркс прекрасно понимал, что насилие не является решением. Если что и стало понятно из событий последних месяцев, так это то, что люди на баррикадах бессильны против солдат и пушек короля. Рабочие не могли противостоять хорошо вооруженной и обученной армии, которую поддерживали государство и владельцы собственности и капиталов. Оставив риторику в стороне, реалист Маркс начинает искать новое оружие. И находит – налоги. Изучая взаимоотношения людей с государством, он отмечает наличие взаимозависимости, однако толкует эти связи иначе, ставя под вопрос прежние точки зрения. Короли всегда утверждали, что граждане полностью зависят от правительства, – на взгляд Маркса, все обстояло ровно наоборот. Правители – вот кто нуждается в людях: чтобы работали фермы и фабрики, чтобы магазины снабжались товарами, чтобы корабли и железные дороги постоянно перевозили грузы. Они нуждаются в людях, чтобы те работали на них. Однако, кроме этого, они нуждаются в народе, чтобы передавать правительству вырученные деньги. Налоги – вот чем финансируются дворцы, парламенты, армия. Короче говоря – налоги финансируют само существование государства. Получается, что в государстве с репрессивным правительством люди сами платят своим тюремщикам за то, что те держат их в цепях. Маркс утверждал, что монархи чудесным образом становятся зависимы от конституционного строя, когда люди начинают понимать их «экономический секрет»; если они прекратят платить налоги, монархия попросту рухнет.

Все это он изложил в статье, вышедшей 20 октября в «Neue Rheinische Zeitung» {5}, причем удивительно, что тему подхватило Национальное собрание, даже в том выхолощенном составе, который своей властью продиктовал король после ухода в отставку третьего по счету (с 18 марта) правительства.

Новый премьер-министр граф Бранденбург был консерватором и внебрачным сыном Фридриха Вильгельма II. 9 ноября он перевел Национальное собрание Пруссии против его воли в Бранденбург, маленький городок в 35 милях от столицы. Для того чтобы обезопасить власть от народных выступлений, в Берлине были размещены войска, 40 тысяч штыков, после чего было объявлено осадное положение {6}. Видя, что сами они с ситуацией справиться не могут, члены Национального собрания обратились к народу, своим избирателям, призвав их не платить налоги до тех пор, пока Национальному собранию не будет разрешено вернуться в Берлин.

С 17 ноября Маркс с энтузиазмом повторял: «Нет больше налогов!!!» – на баннере, размещенном в шапке газеты. Кроме того, он повторил призыв вступать в Рейнский демократический комитет {8}. Через несколько дней трое мужчин, подписавших это обращение, – Маркс, юрист и президент Кельнского демократического общества Карл Шнайдер II и Шапр – были вызваны в магистрат, где их обвинили в публичном подстрекательстве к мятежу {9}. Было предъявлено доказательство этого: от Бонна до Дюссельдорфа повстанцы повторяли антиналоговый лозунг, нападали и жгли конторы налоговых сборщиков (хотя эти усилия так и не получили широкого применения, достаточного для того, чтобы всерьез навредить или угрожать правительству) {10}.

Давление властей на Маркса усилилось по всем фронтам. В начале ноября во всех офисах газеты прошли обыски, а сам Маркс был обвинен в государственной измене за опубликованное им в газете письмо {11}. В начале декабря он снова был вызван в магистрат, на этот раз по обвинению его газеты {12} – министры назвали ее худшей из всей «плохой прессы» {13} – в клевете. Ходили слухи, что Маркса должны арестовать. Тем не менее он писал Энгельсу, который все еще оставался в Швейцарии, что не прекратит публикацию статей, оскорбительных для правительства. «Эту крепость надо удержать, не сдав своих политических убеждений» {14}.

Пока Маркс сражался в бесконечных тяжбах с правительством, Фридрих Вильгельм IV с успехом угробил правительство, в таких муках рожденное 9 месяцев назад, распустив 5 декабря Национальное собрание и провозгласив «конституцию», которая дала ему возможность урезать все с таким трудом завоеванные права народа и право объявлять войну. Он великодушно назначил новые выборы (не потому, что его так уж волновало соблюдение выборного права, просто он считал хорошим жестом сообщить об этом людям, которые через многое прошли за эти месяцы). Маркс назвал эти действия короля не чем иным, как государственным переворотом {15}.

Удивительно, но этот «переворот» оказал на Пруссию благотворное, хотя и краткое влияние. Король восстановил свои законные, как ему казалось, права. Теперь вопрос заключался лишь в том, как быстро и грамотно он сможет устранить с политической арены оппозицию или то, что от нее осталось.

К середине января 1849 года сложилась благоприятная обстановка для возвращения Энгельса в Кельн, чтобы он помог Марксу пережить «крайне тяжелые времена» {16}. Вернулась и бо2льшая часть их коллег по редакции, покинувших Пруссию в предыдущие месяцы под угрозой ареста. В некоторых случаях все обвинения с людей были сняты на месте, других оправдали заочно, пока они находились в изгнании. Энгельс принял решение предстать перед судом вместе с Марксом.

7 февраля Маркс, Энгельс и издатель газеты появились в суде по обвинению в клевете на полицию в статье, посвященной прошлогоднему аресту Аннеке, а также в оскорблении главного прокурора Цвайфеля. Маркс и Энгельс оба обратились к суду с речью. Маркс возражал на обвинение в оскорблении прокурора, говоря, что газета оскорбила бы Цвайфеля, назвав его предателем народа, – однако газета просто передала собственные слова прокурора о том, что он намерен отменить все свободы, завоеванные в марте, а потому никаких оскорблений или клеветы не было {17}.

Маркс сослался на Кодекс Наполеона, а также на обязанности свободной прессы: «Эта профессия – страж общественных интересов, неутомимый обличитель власть имущих, вездесущее око, вездесущий рупор народного духа, ревниво охраняющего свою свободу». Он отметил, что газета просто выполнила свою профессиональную обязанность – освещать жизнь страны, а закончил свое выступление кратким обзором прошедших бурных месяцев, призвав суд рассматривать дело в более широком историческом контексте {18}.

«В чем причина крушения мартовской революции? Она преобразовала только политическую верхушку, оставив нетронутыми все ее основы – старую бюрократию, старую армию, старую прокуратуру, старых, родившихся, выросших и поседевших на службе абсолютизма судей. Первая обязанность печати состоит теперь в том, чтобы подорвать все основы существующего политического строя»[41]41
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 6.


[Закрыть].

В зале суда раздались аплодисменты. Маркс сел на место {19}. Настала очередь Энгельса. Он оспаривал обвинения в клевете против полиции – якобы газета оклеветала сотрудника, сказав, что он был пьян во время ареста Аннеке. Но ни один полицейский не был оклеветан, сказал Энгельс, потому что ни один не был назван по имени. Кроме того, показания свидетелей записаны в полицейском отчете. Если прессе будет запрещено сообщать о том, что происходит у нее на глазах, если в каждом сложном случае придется ждать судебного вердикта и если пресса будет вынуждена интересоваться у чиновников, от министра до полицейского, не затронут ли его честь и деликатность некоторые сомнения в обстоятельствах дела, – тогда пресса столкнется с необходимостью либо молчать, либо фальсифицировать факты. «Тогда, джентльмены, свободе прессы наступит конец, и если это именно то, чего вы добиваетесь, – то пусть вердикт будет «виновны»!»

Суд этого не хотел. Все трое обвиняемых были оправданы по всем пунктам обвинения {20}. На следующий день Маркс снова стоял перед судом – на этот раз отвечая за лозунг «Нет больше налогов!!!», за который он был обвинен в государственной измене. Рядом с ним стояли Шаппер и адвокат Шнайдер. Маркс снова обратился к суду, и теперь его речь длилась почти час. Поскольку его и его соратников обвиняли в том, что они используют налоги в качестве средства давления на правительство, Маркс напомнил суду историю прошедшего года. Абсолютная монархия, аристократические привилегии, гильдии, порабощенные крестьяне… Маркс говорил о том, что избранное Национальное собрание добивалось ликвидации этой системы, чтобы дать дорогу экономическому прогрессу и основным свободам современного общества {21}. Король, армия и силы, стоящие за ними, были испуганы влиянием Национального собрания – и совершили государственный переворот. «Если корона совершает контрреволюцию – народ имеет право ответить революцией!» – говорит Маркс и приводит исторические прецеденты использования налогов в качестве революционного инструмента, отмечая, что Декларация независимости США родилась из восстания против налоговой системы Англии. «Национальное собрание как таковое не имеет никаких прав, это люди возлагают на него право защищать их. Если Собрание не действует в соответствии с мандатом – он аннулируется. Тогда люди начинают действовать сами, взяв на себя эти полномочия» {22}. Присяжные согласились, все трое обвиняемых были оправданы, а старшина присяжных лично поблагодарил Маркса за содержательное выступление {23}.

Несмотря на все попытки властей вывести Маркса из игры, суд Рейнланда регулярно разочаровывал их, снимая обвинения или полностью оправдывая обвиняемого. Однако в запасе у правительства оставалась еще одна неразыгранная карта. Комендант Кельна написал президенту провинции Эйхману о том, что Маркс «совершенно осмелел после оправдательных приговоров, и мне кажется, настало время, чтобы этот человек был депортирован». Он обвинял Маркса в том, что тот «отравляет и искажает все своим ядовитым языком». Официальный запрос о депортации был направлен суперинтенданту полиции утром 17 февраля – в нем говорилось, что поведение Маркса после прибытия в Кельн в апреле прошлого года стало опасным и невыносимым: «Он берет на себя смелость оскорблять нашу конституцию, нашего короля и всю высшую государственную власть в своей газете, ставшей возмутительно популярной. Эта газета постоянно подпитывает недовольство людей и косвенно призывает народ к восстанию» {24}.

Через несколько дней отчет о Марксе, пройдя по инстанциям, попал на стол министра внутренних дел Мантейфеля. В нем говорилось, что хотя Маркс действительно высмеивает «все, что для нормальных людей уважаемо и свято», но депортация этого человека может спровоцировать беспорядки. Мантейфель в целом одобрил высылку Марка, но оставил принятие окончательного решения на усмотрение местных властей, а они в свою очередь решили ждать, пока Маркс не даст им «непосредственного повода для изгнания» {25}.

По сравнению с теми, кто уже был изгнан из Пруссии, Маркс явно считался более опасным разжигателем антиправительственных настроений. Но вместе с тем к нему явно испытывали уважение, что, возможно, было связано с влиянием его жены на своего брата Фердинанда, который в тот момент возглавлял местное правительство в силезском городе Лигниц и всю жизнь особенно пристально следил за теми, кто мог иметь влияние на судьбу его зятя, а значит, и его сестры. За последние, особенно критичные месяцы Фердинанд общался с королем, графом Бранденбургом, наследным принцем Вильгельмом, Эйхманом и Мантейфелем {26}. Но независимо от тех причин, по которым Марксу было разрешено остаться в Кельне, жизнь его легче не стала. В редакцию приходили гневные письма, случались и личные угрозы {27}. Так, в квартире Маркса и Женни появились два вооруженных унтер-офицера, требуя компенсации за статью о том, что офицер продавал военную технику. Парочка сообщила Марксу, что расквартированные в Кельне прусские войска чувствуют себя униженными этой статьей. Они требовали назвать имя автора и предупреждали, что, если имя им не назовут, они «больше не смогут удерживать своих людей». Маркс отвечал совершенно хладнокровно, предложив им обратиться в суд и предупредив, что угрозами они ничего не добьются. При этом он ненавязчиво продемонстрировал им рукоять револьвера, торчавшую из кармана халата. Встреча закончилась мирно, ни одна из сторон не стала прибегать к насилию {28}.

Стрелять Маркс научился еще мальчишкой, в лесах вокруг Трира, где охота была самым распространенным занятием, однако нет никаких сведений, чтобы он когда-нибудь поднял оружие на человека.

В последующие годы разочарования и личные проблемы побуждали его вызывать своих врагов на дуэль, однако неизвестно в точности, выполнял ли он свои намерения. Он слишком высоко ценил свою жизнь (вернее, свою работу), чтобы так запросто потерять ее на каком-нибудь туманном пустыре, стреляясь с 20 шагов. Выступая за революцию, Маркс считал личное насилие непродуктивной мерой. После того, как напряженность в Кельне несколько спала и Маркс мог больше не опасаться за безопасность своей семьи, он подал официальную жалобу, назвав некоторых должностных лиц «группой разбойников» и интересуясь, почему новые власти распространяют свою юрисдикцию уже и на порог домов граждан {29}.

После нескольких месяцев оживленных дебатов в конце марта 1849 года ассамблея Национального собрания во Франкфурте приняла наконец конституцию, которая должна была превратить Германский союз в единую нацию и единую страну. В начале апреля прусский король отверг ее, но не потому, что она была слишком либеральной, а потому – по его словам, – что не был уверен, согласятся ли другие немецкие правители считать его императором всех немцев. Это очередное и окончательное предательство короля было встречено с презрением даже в самых либеральных кругах Германии, и даже средний класс теперь вполне реально рассматривал возможность революции {30}. 30 апреля, когда ропот всего Бунда дошел до Кельна, Маркс выехал в тур по Германии, чтобы лично оценить ситуацию, собрать денег для газеты и вступить в контакт с рабочими группами {31}. Безопасность семьи он доверил Энгельсу {32}.

За день до своего отъезда Маркс сделал важный шаг для истории всего коммунистического движения, окончательно порвав все связи с буржуазными демократическими организациями. Раньше его критиковали как раз за поиски компромисса с либералами и демократами, но по прошествии года, на протяжении которого эти самые либералы и демократы неоднократно предавали рабочий класс, чтобы обезопасить себя и свои капиталы, Маркс решил, что с него довольно, и вышел из Рейнского демократического союза {33}. Биографы Маркса Борис Николаевский и Отто Менхен-Хельфен определяют это решение как тот момент, когда Маркс окончательно и полностью примкнул к пролетариату. Никогда больше он не искал политического компромисса с буржуазией {34}.

Маркс отсутствовал в Кельне три недели. За время своей поездки этот адвокат рабочего человека, только что объявивший о своем разрыве со средним классом, две недели провел в первоклассном отеле Гамбурга {35}. Часто во время свих поездок он словно брал отпуск от бедности и проводил время (как правило, за чужой счет) в лучших гостиницах и на курортах. Это была своеобразная слабость, Маркс, вероятно, в душе любил роскошь и достаток. Это давало лишний козырь в руки его противникам – они всю жизнь (и даже после его смерти) обвиняли его в том, что он публично защищал угнетенных, а сам втихаря жил на широкую ногу. Эти критики не понимали Маркса: он не завидовал чужому комфорту, он просто настаивал на том, что право на него нужно заработать, не эксплуатируя при этом других.

Судя по его письмам, Маркс также любил – с некоторым озорством – изобразить из себя этакого дьявола во плоти, неожиданно появившись среди добропорядочных и обеспеченных буржуа. Он следил за их реакцией и за тем, как мало-помалу они начинали испытывать удовольствие от общения с ним – а так чаще всего и случалось. Впрочем, в Гамбурге, возможно, была и другая причина для подобного озорства. Он хорошо разбирался в психологии и знал: когда нужно немного денег – достаточно протянутой руки, но если денег нужно много – надо сделать вид, что ты вообще в них не нуждаешься. На самом же деле Маркс был нищим. Маркс и Женни истратили уже почти все, что у них было, причем почти все средства ушли на газету. Да и в «попрошайничестве» Марксу не везло. Он вернулся в Кельн беднее, чем был, и ему пришлось занимать денег, чтобы оплатить счет в отеле {36}. В Кельне ждали дурные вести – ордер на его выдворение из Пруссии был наконец подписан еще 11 мая, но предъявили его Марксу лишь 16-го. Последние публикации в газете – о конце революции в Германии – видимо, дали властям тот самый предлог, чтобы изгнать Карла Маркса {37}.

После отказа короля признать объединенную Германию волнения по всему Бунду усилились. К югу от Берлина, в столице Саксонии Дрездене, уличные бои продолжались почти неделю. Бакунин, прибывший в Германию в апреле, чтобы послушать, как его друг Рихард Вагнер дирижирует Девятой симфонией Бетховена в Дрезденском оперном театре, остался в городе и вместе с Вагнером строил в мае баррикады – они вырастали в одной части города, а в другой в это время догорал Оперный театр. Бакунин предложил, чтобы он и его товарищи собрали всю имеющуюся у повстанцев взрывчатку, отправились в мэрию и взорвали ее вместе с собой {38}. (Он сам отказался от своей затеи и бежал из города. Три ночи спустя он был арестован; среди его вещей при обыске был найден эротический роман, который он написал за время бегства из Пруссии.) {39}

Как только Маркс вернулся из своего путешествия, Энгельс, который во время отсутствия друга разрабатывал планы восстания в Рейнланде, наблюдая за событиями из кельнского редакционного офиса, забрал оружие и боеприпасы, конфискованные рабочими во время штурма арсенала в Золингене (неподалеку от Кельна), и отправился в Эльберфельд, чтобы присоединиться к повстанцам {40}. Энгельс помогал строить баррикады, а затем руководил восстанием в этом районе. На мосту между Эльберфельдом и Барменом, где Энгельс расставлял стрелков, его заметил отец.

Энгельс носил красный шарф, и не было никаких сомнений в том, что он сражается за революцию. Разговор с отцом закончился ссорой {41}.

Между тем некоторые представители среднего класса Эльберфельда, участвовавшие в восстании, были обеспокоены тем, что пресловутые «красные из Кельна» придают революции более радикальный настрой. Энгельса попросили уехать {42}. Он согласился, но прежде предпринял то, что сам назвал «разведвылазкой». Вооруженные саблями и пистолетами, Энгельс и двое его товарищей верхом доскакали до арсенала в окрестностях Эльберфельда и ограбили его, привезя оружие и патроны повстанцам {43}. Этим Энгельс заработал себе очередной ордер на арест {44}.

Несмотря на неудачи, Энгельс покидал Эльберфельд, нимало не утратив своего энтузиазма. Он надеялся, что разрозненные стычки, вспыхивающие по всему Рейнланду под черно-красно-золотыми флагами немецкого единства, рано или поздно сольются в единую битву против короны, и спрашивал в «Neue Rheinische Zeitung»: «Неужели эти люди остановятся на этот раз все на том же «Шляпу долой!»?» {45}

Энгельс сетовал, что берлинцы не восстают против короля, даже если бы это означало неминуемое поражение, – потому что в этом случае «они оставили бы по себе память и желание оставшихся в живых отомстить – а месть в революционное время является самым высоким стимулом для энергичных и страстных действий» {46}.

Сотрудники газеты работали сверхурочно, чтобы напечатать специальные выпуски, посвященные восстанию. Офисы были переполнены, прессы гремели, мужчины судорожно дописывали последние строки статей, прежде чем отдать их наборщикам, которые кропотливо устанавливали букву за буквой…

Работая до глубокой ночи при тусклом свете масляной лампы, Маркс пренебрегает любыми предупреждениями: он открыто призывает людей выступить против короля {47}, который после года проволочек с мнимыми реформами только что показал свое истинное лицо, сказав, что единственным лекарством от демократии является армия {48}. Отныне Маркс называет Фридриха Вильгельма «господин фон Гогенцоллерн», публично лишив его королевского титула, якобы дарованного Богом {49}. Ордер на высылку Маркса был опубликован двумя днями позже. С этого момента наступает «час Х», и газета готовится выпустить свой последний номер. Он появляется 19 мая 1849 года.

Тон этого номера был вызывающим от первого до последнего слова. Маркс писал: «У нас нет сострадания, мы и от вас не просим сострадания, потому что, когда придет наш черед – мы не будем оправдываться за террор». Колонка редакции прощалась с читателями и призывала их не сопротивляться, потому что они обречены на поражение. Редакция благодарила своих читателей и провозглашала: «Нашим последним словом всегда и везде будет: освобождение рабочего класса!» {50}

Весь номер был напечатан красной краской и стал классикой в истории прессы. Было продано 20 тысяч экземпляров, это втрое превышало число подписчиков, а некоторые экземпляры продавались в десять раз дороже настоящей цены {51}. Энгельс с гордостью вспоминал: «Мы вынуждены были сдать нашу крепость, но мы отошли с честью, под звуки оркестра – и с высоко поднятыми знаменами. С красным флагом последнего – красного! – номера» {52}. Один журналист, не симпатизировавший газете, позднее признавал, что последний номер стал впоследствии лакомым куском для коллекционеров. «Приходится вновь и вновь слышать о том, как дорого встал впоследствии этот листок бумаги» {53}.

Но никакое признание уже не могло помочь Марксу. Он и Женни снова упаковали чемоданы и уехали из города прежде, чем их выдворили через границу насильно. Женни уложила вещи – и единственную оставшуюся у них ценную вещь, серебряное блюдо, – в чужие, взятые взаймы сундуки. 300 книг из библиотеки Маркса доверили Рональду Дэниэлсу, врачу, который помогал им искать квартиру в Кельне; часть мебели и мелких вещей удалось продать, чтобы собрать денег на переезд. Между тем Маркс сворачивал все дела, связанные с газетой. Ему принадлежало все оборудование, и он продал его, чтобы заплатить долги акционерам, а также работникам типографии и сотрудникам. Оставшиеся материалы и оборудование были переданы другой кельнской демократической газете, «Нойе Цайтунг Кёльнише», которая вышла с черной окантовкой в знак траура по закрытой газете-сестре {55}. Большинство сотрудников редакции быстро разъехались. Энгельс говорил, что на них уже заведено 23 реальных дела, так что уезжать следовало, пока еще была такая возможность {56}. Как только последний номер разошелся по рукам читателей, Маркс, Женни, Ленхен, трое детей и Энгельс бежали из Кельна на барже по реке Рейн – сначала в Бинген, а затем во Франкфурт {57}. Там Женни ненадолго остановилась, чтобы заложить свое серебро, или, как она выразилась, «чтобы превратить в реальные деньги серебряную тарелку, которую я только что выкупила у ростовщика в Брюсселе» {58}, а потом ненадолго рассталась с Марксом, чтобы отвезти детей в Трир.

Хотя они снова были в бегах, Женни пишет подруге вполне уверенно: «Все давление, которое мы сейчас испытываем, есть лишь знак и предвестник неминуемой и еще более полной победы наших взглядов» {59}.

Она всего лишь копировала оптимизм Маркса. Несмотря на все неудачи и тяготы, он, по крайней мере внешне, сохранял убежденность в том, что правительство будет свергнуто. Маркс и Энгельс остановились во Франкфурте и оттуда призвали повстанцев всей Германии объединиться под знаменем Национального собрания, чтобы сконцентрировать свои силы и скоординировать грядущее восстание против Берлина. Успеха это воззвание не имело, и они отправились в Баден, чтобы призвать сражающихся там перенести свои действия во Франкфурт. Однако никто не проявлял никакого интереса к Национальному собранию, и два друга вернулись в Бинген.

В тот самый момент, когда Маркс решил окончательно порвать с Германией и уехать, его арестовали. По приезде в Бинген их с Энгельсом взяли под стражу и отправили во Франкфурт, где держали в тюрьме несколько дней, а потом отпустили. Они решили разделиться. Маркс собирался уехать вместе с Красным Волком и ждать Женни в Париже {60}, где уже собралось множество беженцев из мятежных областей Германии, искавших поддержки и признания. Энгельс вернулся в Баден, чтобы примкнуть к восставшим, – артиллерист в нем требовал решительных действий. Кроме того, он считал важным, чтобы в повстанцах видели активных агрессоров. «Оборона – смерть любого вооруженного восстания» {61}.

На самом деле бои практически закончились. Правительственные войска рассеяли вооруженные отряды и подавили очаги сопротивления. Короли и князья Европы вновь чувствовали себя комфортно на своих тронах.

Везде – кроме Франции.