Текст книги "Личное дело"

– В четверг, – говорю я ей, протягивая документ. Она энергично кивает, отправляет кому-то электронное письмо и фотографирует паспорт.

– Супер, – говорит она. – Скоро придет подтверждение. – Ее глаза сканируют помещение за моей спиной. – А вот и Ли.

Глава 12

– Привет. – Лицо Ли проясняется, когда она видит меня. Я встаю.

– Привет. – Не знаю, обнять ее или…

– Эй, Кэм, Диланд! – Она беззаботно машет вальяжной парочке, и те тут же оживают. Ребята, которые только что были в коматозе, бросаются к нам.

– Привет, – говорит мужчина, обнимая Ли. Женщина – очевидно, Кэм – снимает очки и трижды ее целует. Ее свитшот – толстовка с вырезом из старой коллекции Гоши Рубчинского.

– Спасибо за все, – говорит Диланд, раскачиваясь на носочках. – Меня просто распирает. Это будет эпичный тур. Как в кино.

– Серьезно, спасибо, – говорит женщина. Я почти ожидаю, что они начнут кланяться – с таким почтением все это высказывается.

– Будет весело, – говорит Ли. Я гадаю, станет ли она представлять меня, но кивок и пауза намекают Кэм с Диландом отойти, и они послушно отступают.

– Ты здесь, – шепчет Ли, застенчиво улыбаясь и притягивая меня за рубашку.

– А ты думала, я не приду?

На ней белый спортивный костюм и голубые Celine Air Force 1s без значка бренда, новые, будто только из коробки. У меня екает сердце. Она опирается на подлокотник моего кресла, от нее приятно пахнет. Опьяняющий фруктовый аромат обволакивает все вокруг.

– Я не хотела сильно себя обнадеживать, – говорит она, пододвигаясь ближе для объятия.

Я чувствую очередной холодный ветерок от открывающихся дверей. Ли напрягается и отодвигается. Входит невысокий мужчина с каштановыми волосами, на вид ему лет тридцать-сорок, в сине-оранжевой шапке с логотипом «Никс».

– Привет. – Он дергает подбородком вверх, глядя на меня. – Это кто? – У него очень загорелая кожа. Широко улыбаясь, он шагает к нам, и я замечаю, что кончики его зубов почти голубые. Это один из тех ребят, кто нахально игнорирует личное пространство других людей. Плюс он говорит так громко, будто у него наушники в ушах.

– Его зовут Пабло. – Ноготь большого пальца Ли оказывается у нее во рту.

Мне он уже не нравится.

– Пабло, – грохочет он и хлопает меня по плечу, как будто я его давно потерянный двоюродный брат. Он на полфута ниже меня, волосы хрустят от лака, вокруг глаз морщинки. На нем до неприличия много серебряных мужских украшений: толстые браслеты и перстни с гербами из «Игры престолов». – Как дела, братан? – Ладони у него красные от мороза. – Лукас-Себастиан. – Он хватает мою руку и притягивает к себе, чтобы приобнять по-мужски.

Самое грустное то, что я знаю этого парня. Я не сразу соотнес его с менеджером Ли по имени Лука Лупс. В моей жизни было время, когда я был бы в восторге от встречи с ним. Лука Лупс – поэт-песенник, завоевавший не одну награду, в шестнадцать лет ставший основателем «Варибаси-рекордз», еще во времена Фаррелла и «Бисти Бойз», когда все увлекались японщиной. Я холодно киваю ему и ничего не отвечаю, потому что он продолжает трещать как заведенный.

– Смотрел вчера, как наши обделались перед Далласом? – дружелюбно спрашивает он. Как будто мое молчание – это своего рода проверка.

Окей, хорошо. Как многострадальный фанат «Никс» я считаю, что, если кто-то хочет поговорить об этом печальном зрелище с дырой в сердце, я не буду препятствовать.

– Сезонный абонемент, – говорит он, качая головой, после того как мы с ним молча друг другу сочувствуем. – Первый ряд. Я жажду расплаты. Надо как-нибудь вместе сходить.

Я уверен, что никогда не пойду на матч с этим человеком.

Лука еще раз хлопает меня по плечу.

Мы садимся в машину для гольфа и едем к частному борту, стоящему в тридцати ярдах, и я знаю, что должен быть впечатлен, но размер крохотного самолетика на горизонте заставляет меня встревожиться. Чем ближе мы подъезжаем, тем меньше он кажется. Когда ты взлетаешь на массивном коммерческом рейсе с сотнями людей на борту, ты хотя бы чувствуешь общий вес пассажиров, багажа и маленьких бутылочек, которые поднимаются в небо вместе с тобой. Это обнадеживает. Ты чувствуешь себя в безопасности, огражденным как минимум психологически, как будто тысячи пакетиков с крендельками способны смягчить падение. Когда мчишься сквозь часовые пояса в металлической трубе, похожей на пассажирский мини-фургон, малогабаритность которого очевидна, отсутствие тайн в системах оборудования внушает ощущение ненадежности. Оказавшись на борту, мы встречаем сиденья, тщеславно обтянутые кремовой кожей, от вида которых меня поражает зловещей молнией ассоциации: канделябры «Титаника» и соотношение числа пассажиров и спасательных шлюпок.

– Ты сегодня до ужаса тихо себя ведешь, – говорит Ли, склоняясь ко мне, чтобы подтолкнуть, когда мы оказываемся на крейсерской высоте. Я понимаю, что не люблю самолеты. Каждый из нас сидит в глубоком мягком кресле размером с диван от «Лей-Зи Бой». Мебель расставлена так, чтобы никто не видел ничьих спин. Джессика сидит с Луко. Диланд и Кэм устроились на двухместном диванчике в задней части самолета.

– Могу я предложить вам напитки? – спрашивает миниатюрная блондинка в оливковой форме.

– Мне только воды, Нина, спасибо, – говорит Ли.

Я заказываю то же самое, но потом мне приходит мысль.

– Нина, подождите.

Она оборачивается.

– Да, Пабло?

Окей, это довольно круто. Она знает мое имя.

– У вас есть непастеризованное кокосовое молоко?

– Да, конечно, – отвечает она.

– Вот это по мне, – раздается голос Луки у нас из-за спины.

– Окей, тогда мне простой воды.

Ли улыбается.

– У меня всегда было такое чувство, будто кокосовое молоко – это издевательство над здравым смыслом, – тихо говорю я.

– То еще издевательство, – соглашается она и тыкает меня в бедро.

Мне хочется поговорить с ней, но тишина повисает, раздуваясь, словно воздушный шар, и заполоняя весь салон. Ли скрещивает ноги. Я проверяю смартфон, но спрашивать пароль от Wi-Fi не хочется, и вместо этого я начинаю пролистывать фотографии в смартфоне, хоть я и точно знаю, что там у меня.

Я добросовестно чищу свою галерею. Сортирую все и переношу на внешний жесткий диск. В названиях папок указываю дату и тему. От определенных воспоминаний лучше отгородиться, если не хочешь полностью от них избавляться. Моя мама придерживается того же мнения. Иногда я гадаю, что это: изъян в характере или своего рода патология.

Я убираю смартфон, чувствуя себя неловко. По крайней мере, на массовых рейсах ощущаешь, что все как бы вместе, но в то же время по отдельности. Теперь и в ресторанах Нью-Йорка ты можешь сидеть чуть ли не на коленях у соседа, но при этом вы будете вежливо игнорировать друг друга. В частных же самолетах странные правила. Ты чувствуешь необходимость вести себя тихо, потому что это продиктовано нормами этичного поведения, но, если бы на борту были Тайс, Вин, Миггс и Дара, мы бы непременно бегали повсюду, как шпана, и выкладывали бы кучу сториз с клевыми подписями.

– Не против, если я включу музыку? – спрашивает Ли, вытаскивая из сумки колонку в форме яйца.

– Конечно.

Интересно, какие у Ли музыкальные вкусы? Они могут быть какими угодно: от рэпа или афробита до, возможно, кантри. Я слышу зловещие звуки, похожие на завывания ветра. Вступление к песне, которую я раньше не слышал. Спустя половину трека я понимаю, что это ее песня.

– Называется «Ненадежность», – без доли смущения говорит она.

Я удивлен, что Ли включила свою музыку после того, как призналась, что она ей не нравится. Я думаю, может, она и не собиралась включать этот трек, он без разрешения вылез у нее в Spotify. Но потом вспоминаю, что автовоспроизведение там работает в алфавитном порядке.

Мы слушаем это не случайно.

Она наблюдает за выражением моего лица, а я неловко улыбаюсь и жду, что будет дальше. И тут я снова слышу шелест. Я искоса смотрю на Ли, которая листает фотографии на «Айпаде» – собственные фото, – и думаю: замечает ли она, что песня пошла по второму кругу? Может, у нее уже притупился слух на свои песни. Как если повторять снова и снова собственное имя, оно превращается в бессмысленный набор звуков. Но когда песня повторяется в третий раз и мы слушаем ее от начала до конца, я начинаю думать, уж не ее ли это образ жизни? Может, с другими людьми она всегда такая. Может, она любит свою музыку и лгала мне из фальшивой скромности.

Меня подмывает отпустить шутку, мол, нет ли у нее случайно под свитшотом футболки с ее собственным лицом, потому что такой уровень эгоцентризма до смешного абсурден, но к четвертому повтору мои внутренности скручиваются в узел. Правда в том, что я не знаю этого человека. Каким бы знакомым ни было ее лицо. Ли смотрит на меня, ласково улыбается и, касаясь моего предплечья, сообщает:

– Это акустика. – Действительно, звучит минусовая фонограмма. – Разве не восхитительно, как она подходит под любое настроение?

– Действительно, универсальная песня, – многозначительно говорю я.

– Знаешь, у меня в ванной висит мой собственный портрет в рамке, и, находясь в любой точке, можно поймать на себе мой взгляд. Некоторые экспонаты вдохновляют на подобный стиль в живописи. Этот неотвратимый магнетизм.

Я киваю. Молча.

Окей. Именно в такие моменты я начинаю кричать тупице на экране, что надо бежать к чертовой матери, потому что он вот-вот вляпается в ловушку или попадет в историю типа «Пилы». Я поглядываю на дверь. Мое внимание переключается на Джессику, которая смотрит в смартфон, а выражения лиц Диланда и Кэм я не могу разобрать – хотя от этих фриков можно ожидать чего угодно. Судя по их виду, они были бы не прочь заняться легким каннибализмом или бросить меня в клетку-ринг ради развлечения.

– Дальше будет инструментальная версия. – Ли берет колонку и пододвигает ближе ко мне. Ставит мне на колени, чтобы музыка играла в моем направлении.

Вот оно. Они срежут с меня лицо и будут носить по очереди, как маску.

– Круто, – говорю я, крепко держа колонку обеими негнущимися руками. – Релиз уже был?

Ли раскачивается на сидении.

– Еще нет, но скоро будет.

Мы слушаем музыку, она опять улыбается, и я отвечаю тем же. Потом уголки ее губ подпрыгивают вверх – слегка изгибаются. Я слышу, как Джесс взрывается хохотом, и тогда Ли тоже не выдерживает.

– Прости, – говорит она, прижимая ладонь к сердцу. – Ты должен был понять, что я прикалываюсь.

Я на мгновение закрываю глаза. Пытаюсь вернуть сердцу нормальный ритм.

– Откуда мне было знать? Я даже не в курсе, куда мы летим.

– О боже. Серьезно?

– Для вопросов было не очень-то много времени, – говорю я.

– В Лос-Анджелес, – отвечает она. И кладет ладонь мне на руку. – Правда, прости. – И снова начинает смеяться, запрокинув голову назад, обнажив изгиб шеи.

– Честно, Пабло, я уже начала за тебя беспокоиться, – раздается сзади голос Джесс.

– Ты что, так и молчал бы дальше? – спрашивает меня Ли.

– Мы слушали гребаную «Ненадежность» двадцать шесть минут, в буквальном смысле, – вставляет Лука.

Ли переключает на Уитни Хьюстон.

– И как долго ты собиралась крутить ее на повторе?

– Я составила пятидесятиминутный плейлист, – говорит она, выкатив глаза. – Если бы испаноязычные версии были готовы, вышли, бы все семьдесят пять. – И тут уже смеюсь я.

Она ухмыляется, довольная собой, и откидывает спинку кресла.

– Фишка в том, – говорю я ей, опуская спинку своего сиденья под тем же углом, – что, если бы ты реально была такой, я бы не стал тебя винить. Оказавшись на твоем месте, я бы вел себя как чудовище. Требовал бы включать мои песни повсюду, куда бы я ни пошел. В супермаркетах. В ресторанах. В залах отдыха.

– Залы отдыха всегда готовы, – говорит Ли.

– Это была бы единственная музыка, которую я бы слушал. Я бы такой: «Вау, поверить не могу, что все так любят мое творчество». Я повсюду. И мой руководитель администрации… нет, мои руководители администрации…

– Что, зашел в тупик?

– Именно. В общем, руководители, во множественном числе, когда я такой: «Все от меня балдеют», – они бы такие: «Да, прики-и-и-инь?»

– Это прямо чересчур.

– Чересчур – это когда группа из двенадцати человек, которая везде следует за мной, играя мою песню, занимает слишком много места в частном самолете.

– И поставил бы на рингтон, да?

– Само собой, – говорю я. – И на будильник, пуш-уведомления – на все.

– Верю, – говорит она, качая головой. – Я такого дерьма насмотрелась… ты бы поседел.

* * *

На обед у нас цыпленок на гриле, лосось и салат из киноа[20]20
  Псевдозерновая культура.


[Закрыть] с бобами. Все это подается в виде шведского стола на низком столике.

Диван сзади раскладывается в полноразмерную кровать, на которой Диланд играет в видеоигры, лежа на животе, не снимая темных очков и кроссовок.

– Лэнди, – звонко кричит Кэм через плечо, зависая над порцией цыпленка. – Я возьму нам белого мяса. У тебя же завтра съемка.

Диланд пожимает плечами, и я наблюдаю, как Кэм следующие пять минут срывает кожицу с куска курятины при помощи миниатюрных салатных щипцов. А потом еще пять минут пытается разделить его на кусочки поменьше.

– Помощь нужна?

Кэм ошеломленно смотрит на меня, она не ожидала, что я обращусь к ней напрямую. Вблизи ее кожа выглядит кремовой под тонким слоем персикового пушка, сияющего на свету, а впадинки под скулами так ярко выражены, что в сочетании с пухлыми губами создают впечатление, будто она кусает щеки изнутри. Кожа натянута так туго, что она похожа на жертву ожогов. Супердорогую жертву ожогов. Зато модную.

– О господи, да, – восклицает она детским голоском и опускает плечи, что говорит о беспомощном смирении. – Может, разрезать пополам? Почему они подают такие большие куски? Но это хотя бы экологично, да?

Именно это я имел в виду, когда говорил, что меня всюду принимают за обслугу.

У нее красивые глаза. Ярко-зеленые. А помада нанесена так, что выходит за пределы губ.

Я хватаю нож с вилкой и принимаюсь за лоснящийся кусок мяса.

– Джесс, – кричит Лука. Я слышу, как он сочно чавкает с набитым ртом. – Займись там Пабло.

– Конечно, – говорит она и вытаскивает из сумочки «Айпад».

– Тебе ведь уже есть восемнадцать, верно? – дружелюбно спрашивает она. – Это просто формальность.

Кэм уходит, даже не потрудившись поблагодарить меня, и я возвращаюсь на место.

Формальностью оказывается подпись. Соглашение о неразглашении. Пролистывая условия договора, я вижу, что там сто двадцать одна страница. Я мигом теряю аппетит и пытаюсь не зацикливаться на том, что Ли намеренно игнорирует меня.

Я киваю.

– Хочешь подумать секунду, почитать? – как бы невзначай спрашивает Джесс.

Секундой тут не обойдешься.

Суть, если кратко, в том, что я не имею права упоминать о Ли в соцсетях, делать фото, писать мемуары или высказывания, порочащие ее честь и честь окружающих ее людей, или каким бы то ни было способом использовать ее образ с любой целью.

Я не имею права покупать ей подарки из-за договорных обязательств перед ее спонсорами.

Не имею права обсуждать ни ее, ни ее работу, ни музыку, ни дочерние проекты и коллаборации.

Не имею права описывать никакие части ее внешности, создавать обзоры на ее невыпущенные работы или комментировать их в любых средствах массовой информации, включая социальные сети.

Технически я даже не могу использовать имя «Лианна Смарт» в любом контексте, где есть хоть малейший намек на продвижение чего-либо, поскольку это имя является торговой маркой и защищено авторским правом.

Аналогично слово «смартики» также является торговой маркой. Тут целый параграф посвящен «смартикам» и подчеркнуто отличие, что по Североамериканскому закону под этим названием зарегистрированы сладкие конфетки-таблетки, а по международному – карамельки в шоколаде. Даже я был не в курсе этого противостояния.

Далее я даю согласие на неразглашение природы своей связи, будь она профессиональной, личной или любой другой (интересно, что еще за «другой»?) с «Лианной Смарт».

Любое нарушение карается штрафом от десяти миллионов долларов и выше. Это заставляет меня невольно улыбнуться. Вспомнил суперзлодеев из «Остина Пауэрса», как они смеялись над названной суммой.

Короче, если я проболтаюсь кому-то из соседей или членов семьи, меня могут затаскать по судам до смерти, и они это сделают.

Плюс вы только вообразите, я вынужден дать согласие на проверку моей биографии и проведение нескольких интервью в качестве части «интимного контракта» на случай, если мы вступим в такие отношения. То есть, если мы с ней будем спать, она получает право на владение мной. Пожизненно. Что, если не обещание пощечины в виде гражданского иска об ущербе, может подтолкнуть к шагу навстречу девушке, которая к тому же воплощает в себе межнациональный конгломерат?

И еще три дополнительные страницы на случай, если наши отношения продлятся более года. Или двух. Трех, четырех, пяти. Следующее повышение – целых семь лет.

Собственно говоря, в этом договоре, на каждой странице которого нужно поставить дату и подпись, предусмотрена любая вероятность развития событий – все, что может произойти в отношениях между мной и Лианной Смарт. На бессрочный период. В любой точке мира. Параграфы призваны ограничить максимумы и обезопасить минимумы. Минимумы, которые очень дорогая юридическая контора с хорошими деньгами делает практически неизбежными.

Список продолжается, и далее говорится, что я не могу разглашать информацию о том, что подписал данное соглашение, и даже намекать на то, что оно существует.

Не могу обсуждать ничего из того, чем мы занимались, о чем говорили, и даже иметь собственное мнение обо всем этом.

Интересно, мыслепреступление[21]21
  Вид преступления, описанный в романе Джорджа Оруэлла «1984», любая неосторожная мысль.


[Закрыть] считается?

Если я подпишу это, между нами будет заключен гражданско-правовой договор, согласно которому нигде в мире я не буду иметь права заявить, что знаком с ней.

– Прости, – тихо говорит Ли. Наконец-то. – Я сама не рада, но это необходимо. За все эти годы я уяснила, что договор делает происходящее более прозрачным.

Кэм позади меня хихикает. Они борются с Диландом и целуются.

– Знаешь, я ведь даже никому не сказал, куда направляюсь сегодня, – шепчу я. – Не сказал ни о чем.

– Я знала, что ты не станешь, – говорит Ли и вздыхает. – Иначе я бы тебя не пригласила. Знаю, это раздражает…

Это не просто раздражает. Это оскорбительно. Этот документ будет висеть у меня над головой, как личное дело в старших классах школы. Как табель из колледжа. Долг по кредитной карте. Существует ли такое место, где за тобой не следят со всех сторон?

– Ерунда, – равнодушно говорю я, ставлю подпись пальцем и протягиваю «Айпад» назад Джесс.

Она проверяет.

– Вопросы? – спрашивает она.

– Не-а, – отвечаю я, и тут она показывает мне еще одну страницу.

– Ты забыл поставить подпись здесь. – Она похлопывает меня по плечу. – Пункт о нравственности. Звучит отвратительно, но на деле ерунда.

Просто следи, чтобы обнаженка не утекла в Сеть.

Глава 13

После приземления Ли низко натягивает шляпу и возвращает солнцезащитные очки на положенное место. Другой черный автомобиль подбирает нас и вывозит на улицы Лос-Анджелеса прямо со взлетно-посадочной полосы. Пальмы подсвечиваются сзади, небо жалобно розовеет. Липкий, будто нарисованный аэрографом пейзаж кажется таким нереальным, что наводит на мысль о зеленом экране.

Мне дико хочется открыть окна, чтобы почувствовать ветер и избавиться от ощущения, будто я попал в видео-игру. Но, видимо, в одном из пунктов подписанной мною памятки был указан запрет на легкий ветерок. Хочется взять Ли за руку для уверенности, хочется убедиться в том, что я действительно здесь. Доказать себе, что мы реальны и действительно делаем это. Но я сдерживаюсь.

На шоссе мы едем точно за серебристым «Приусом». Когда я замечаю справа точно такой же, у меня голова идет кругом. Слегка наклоняю шею, чтобы заглянуть в зеркало заднего вида, убеждаюсь, что позади нас едет еще один «брат-близнец», и задерживаю дыхание. Смотрю влево – слава богу, кроссовер цвета морской волны.

Я натягиваю капюшон, прислоняюсь головой к стеклу и, видимо, проваливаюсь в сон, потому что следующее, что я вижу, – это как мы под пугающе крутым углом въезжаем вверх по холму на частную дорогу, которая будто бы уходит в стену из плюща.

– Приехали, – говорит Ли. – Я забронировала для нас гостиницу.

Гостиницу?

– Там три комнаты, – уточняет она, выходя из машины, и неловко, театрально откашливается.

Я тоже откашливаюсь, поддразнивая ее:

– Три комнаты, кхм-кхм?

– Да, больше двух, – говорит она. – Меньше четырех. Три, кхм-кхм.

Я думаю: интересно, а как бы она повела себя, окажись в моей комнате?

Нас встречает подозрительно симпатичный сикх в черном костюме и пыльно-розовом тюрбане с турецкими огурцами.

После потока любезностей – не хочет ли Ли воды или еще чего-нибудь – дверь надежно запирается.

– Привет. – Наконец, мы наедине. Нервничаю.

– Привет, – говорит она и притягивает меня к себе, чтобы обнять. Мы растворяемся друг в друге, и написанное в соглашении вылетает у меня из головы.

– Мы сделали это. – Я слегка вскидываю кулак в воздух, словно не до конца салютуя. – Ю-ху.

– Сделали.

Я кладу руки ей на талию сзади, ощущаю ладонями тепло. Она смотрит на меня снизу вверх, склонив голову набок. Если и существует подходящее время ее поцеловать, то вот оно.

Я наклоняюсь к ней, сокращая расстояние между нами вдвое…

– Может, ты что-то…

О нет. Я слишком поздно понимаю, что ее губы начинают произносить вопрос.

– Эм, – заикается она, отстраняясь.

– Оу.

Я отпускаю ее, чрезвычайно вежливо засовываю одну руку в карман и машинально запускаю пальцы второй руки в волосы, пока душа покидает мое тело.

– Да, прости, если я…

– Нет, – обеспокоенно говорит она. И добавляет: – Я просто пыталась…

Черт-черт-черт-черт-черт-черт-черт че-е-е-е-ерт. Она думает, что я полный идиот.

– Отстой, – говорит она, нахмурившись и поднеся кулак ко рту. Это универсальная реакция человека, на глазах у которого кто-то только что навернул дерьма.

О боже, ей меня жалко.

Мое сердце сжимается.

– Я не хотел…

Глаза размером с чайные блюдца. Она хватает меня за плечи, поднимается на носочки и так впивается в мои губы, что наши зубы громко соприкасаются.

Теперь моя очередь удивляться.

Она прячет лицо в ладонях.

– Боже, я только что тебя ударила.

– Ладно. – Я делаю глубокий вдох. – Давай-ка сделаем паузу. Я хотел поцеловать тебя с тех пор, как ты вернулась в магазин.

– Я тоже, – говорит она. – Ну, с тех пор, как я вернулась в магазин… Господи, что я несу?

Я смеюсь.

– Знаешь, нам предстоит провести вместе два дня, – говорит она. – Мне нужно выяснить степень нашей совместимости.

– Согласен.

– Так, может, хватит нам уже болтать? – спрашивает она.

Я беззвучно соглашаюсь.

Она кивает. Потом облизывает губы.

Ее руки снова опускаются ко мне на плечи.

Я наклоняюсь к ней, и на мгновение ее губы искривляются в улыбке, но, когда я провожу большим пальцем по ее подбородку, она затихает, и…

Офигеть.

Вам, ребята, это знакомо? Когда первый поцелуй получается таким сказочным, таким губительно хорошим, таким взрывающим мозг, что вы ненадолго отключаетесь?

Мое убеждение не поддается объяснению: я почему-то думал, что Лианна Смарт не умеет целоваться. Да и с чего бы ей уметь? Ей это не нужно. Илону Маску или Марии Кюри, например, необязательно быть хорошими любовниками. Это такая ерунда для них. Не в этом заключается их вклад в цивилизацию. Кроме того, разве найдется хоть один парень, кто мог бы сказать Лианне Смарт, что ей стоит последить за количеством слюны, быть аккуратнее с языком, или указать на любые другие механизмы, о которых нам, всем остальным, приходится беспокоиться?

К моему счастью и блаженству, все вокруг затихает. Я забываю о том, что стоит за Ли. Сейчас в моих руках теплая, мягкая, невероятно пахнущая, веселая девушка, которая позволяет мне броситься головой в тоннель такой темный, что он мог бы поглотить солнце. Шрапнель неуверенности, обычно жужжащая в моей голове, затихает. В эту секунду я не считаю себя ничтожеством. Я на самом деле достиг чего-то стоящего.

Стоит отметить, что степень нашей совместимости оказалась весьма высокой.

– Спасибо, – говорит она таким тоном, что я смеюсь. Я почти ожидаю, что она сейчас даст мне пять.

По мере того как я прихожу в себя, молекулы в комнате, где мы находимся, собираются в предметы, и я наконец обращаю на них должное внимание.

Это просто безумный гостиничный номер.

Справа от входа – яркая бело-серебристая кухня, барная стойка отделяет зону отдыха слева, огромная гостиная с низкими минималистичными диванами, за которыми в отражении стеклянных раздвижных дверей поблескивает камин.

– Неплохая хата, – говорю я Ли. – Я, кстати, никогда не употребляю слово «хата».

– Ха-ха, хата. Ха-ха-хата, – говорит она, берет меня за руку, тянет за собой внутрь, мы проходим мимо огромного белого кофейного столика и падаем на огромный раздвижной светло-серый диван.

Эта гостиница не имеет ничего общего с устланными ковролином бежевыми коробками, в которых я бывал, когда мама ездила на медицинские конференции или когда я искал колледж. Это настоящие апартаменты. Со вторым этажом.

– Ты часто бываешь в гостиницах? – Мне хочется спросить у Ли, где она живет, но наверняка мой уровень доступа это не предусматривает.

– Ага, – говорит она, скидывая кроссовки и подбирая под себя ноги. – Мой дом далеко отсюда, – добавляет она. И больше ничего.

Она вскидывает руки и зевает. Это могла бы быть обычная девчонка, моя однокурсница, и тут мне приходит в голову, что у нее есть собственный дом. А может, и не один.

– Воды хочешь? – спрашивает она.

– Конечно, но я сам возьму. – Я встаю, достаю из рюкзака зарядное устройство и направляюсь на кухню.

Шкафчики заставлены посудой, словно это не номер, а чей-то дом. Бокалы. Рюмки. Банки Мейсона, чтобы и хипстеры не мучились от жажды.

– Возьми бутылку из холодильника, – кричит Ли, когда я открываю полированный кран. – Нефильтрованная лос-анджелесская вода вряд ли пригодна для питья. Совершенно не щелочная.

Никогда раньше меня не заботила щелочность воды, но что-то мне подсказывает, что после сегодняшнего дня моя жизнь изменится до неузнаваемости.

Я открываю холодильник. Не какой-то дерьмовый маленький ящик, какие бывают в гостиничных номерах, а большой серебристый, как у чудаковатых убийц из фильмов. Кто-то явно закупился в «Хол Фудз» к нашему приезду. Там и яйца, и йогурт, и нарезки из свежих фруктов, и сливки для кофе. Я хватаю бутылку «Смартвотер» и постукиваю по ней ногтем. Только прикиньте: стекло.

– Ого. – Я достаю смартфон и снова постукиваю по бутылке ногтем, в этот раз для видео. – Я и не знал, что они выпускаются в стекле.

– О, ты загляни в буфет. Снеков там – завались. Снеки приличные, хоть и неоригинальные: чипсы «Терра», два вида M&M’s и шоколадные батончики размера кинг-сайз по двадцать баксов за штуку, согласно скромной табличке на корзине. Маленькое напоминание о том, что мы в гостинице.

Я всегда считал наполнение мини-баров работой мечты. А сейчас я бы обменял шарики с васаби, острые «Читос», луковые кольца «Фаниянз», «Риттер Спорт», гавайские орешки макадамия в шоколадной глазури от «Хай-чу», мини-леденцы «Алтоидз» на чипсы, тянучки из Санта-Круз, конфеты «Си» и те самые сэндвичи от «Итс ит» из овсяного печенья с мороженым, которые я пытался заказать в магазин, но расходы на доставку оказались неподъемными.

Мистер Ким обычно разрешает мне выбирать товары на поставку, если я сумею согласовать с ним логистику. Я фотографирую снеки, но потом удаляю фото вместе с последним видео. Вдруг эта бутылка каким-то образом нарушает один из пунктов соглашения, всех условий которого я уже не помню.

– Хочешь тоже? – Я показываю Ли бутылку с водой.

– Да, – говорит она. – А знаешь, какая идиотская мысль пришла мне в голову?

– Рассказывай. – Я снова коротко целую ее, в восторге от того, что мы сломали границу. Диван такой огромный, что мы могли бы лежать на нем вдвоем, даже не касаясь друг друга.

– Я скучаю по «Брите»[22]22
  Бренд фильтров для воды.


[Закрыть], – заявляет она. – В моем гастрольном контракте было прописано, что я должна пить воду только из своей многоразовой бутылки, но потом я узнала, что туда просто выливают две-три бутылочки «Фиджи Уотер». Я так устала жить на чемоданах. Да-да, знаю, зажралась, – машинально говорит она. – Но ты бы знал, как мне хочется выпить дерьмовой водопроводной воды, фильтрованной через угольный фильтр, который я купила в «Таргете», из моего собственного стакана. Дерьмовой домашней воды из-под крана, от которой, если верить моему диетологу, у меня раскрошатся зубы.

– Я бы тоже скучал по нью-йоркской воде, – говорю я. Это глупо, но отчего-то мысль о том, что она, как и все мы, закупается в «Таргете», делает меня счастливым. Обожаю бруклинскую воду из-под крана. Как по мне, очень чистая и освежающая.

– Давай посидим снаружи, – говорит Ли, и я иду вслед за ней к шезлонгам. Хоть уже и стемнело, шезлонг еще теплый от вечернего солнца и греет заднюю поверхность моих бедер. Я с удовольствием стягиваю худи, подтягиваю спортивные штаны, обнажая свои куриные лодыжки, и вытягиваюсь.

Она устраивается на соседнем шезлонге. Ее ноги ничем не прикрыты, и я различаю крохотную татуировку на левой щиколотке: «2.22». Она касается своей ногой моей ноги и не отодвигается.

– Спасибо, что пришел.

– И тебе заранее спасибо, что не убила меня, – говорю я. Она смеется. – И за то, что не убила себя, выставив меня виноватым, потому что я смотрел тот сериал от «Нетфликс», где темнокожий парень оказался в подобной ситуации.

Она опять смеется.

– Я тоже не белая, забыл? – напоминает она. – Немножечко.

– Да, еще и валлийка. Чуточку.

– Агашечки, – говорит она, и мы оба тяжело вздыхаем.

Ли откидывается на спинку шезлонга, и ее футболка ползет вверх, обнажая впадинку на животе. Она зевает и снова фыркает, словно ее опять рассмешила собственная шутка. Обожаю смех этой девчонки.

– Чем хочешь заняться вечером?

– А, точно, – говорит она. – Я же как раз хотела спросить. Ты вообще тут раньше бывал?

Я мотаю головой.

– Ого! – восклицает она. – Тогда я полна решимости. По шкале от одного до десяти, насколько ты любишь путешествия?

– Типа хочу ли я посмотреть на надпись «Голливуд» и погулять по «Аллее славы»?

– Ага.

– Я пас, – говорю я. – Если уж на то пошло, я бы тоже не потащил тебя на вершину Эмпайр-стейт-билдинг.

– А если бы я сама захотела?

– Ну, как-нибудь успели бы между экскурсией по Таймс-сквер и автобусом «Секса в большом городе».

– Ха. Вот уж ни за что, – говорит она. – Ладно, а ты бы сильно обиделся, если бы мы просто посмотрели фильм, заказали еду в номер до конца часа пик, а потом повторили бы снова?

– Уровень обиды: ноль процентов.

Она снова зевает.

– Хорошо. Потому что я сегодня не настроена на тусовки.