Текст книги "Поцелуй на бис"

Глава 10

Несправедливо было бы сказать, что Ванда грубо вмешалась в жизнь Августы. Просто она прекрасно чувствовала себя в этой жизни. Гораздо лучше дочери. Но, в конце концов, так было всегда. Ванда руководила жизнью Августы, ведя ее от репетиции к репетиции, от прослушивания к прослушиванию, к следующему концерту, к следующей неудаче…

– Ни о чем не беспокойся, родная, – сказала она в то утро. – Когда вы трое вернетесь с генеральной репетиции, обед будет на столе. Потом я отведу малышку Хлою домой, выкупаю, уложу и прочитаю ей пару сказок перед сном. Я могу посмотреть телевизор там не хуже, чем здесь, а вы двое сможете побыть наедине… да хоть несколько часов, если хотите. Я не такая старая – я еще помню, что такое любовь.

Августа раздраженно подумала, что лучше бы мать этого не помнила. Иногда забывчивость бывает настоящим благословением. Ванда выглядела куда моложе своих пятидесяти шести лет, несмотря на многие годы фанатичного поклонения разной ерунде. Она казалась молодой и полной жизни.

– Мама, – торопливо одеваясь, сказала Августа. – Пожалуйста, не надо. Скотти придется уйти из школы пораньше, чтобы забрать Хлою, затем гнать, как сумасшедшему, чтобы успеть на генеральную репетицию. Во-первых, вечером он будет как выжатый лимон. Во-вторых, тебе совсем не обязательно к нему подлизываться. Он хорошо к тебе относится. И Хло тоже. – Августа повернулась спиной к матери и подняла волосы, ожидая, пока Ванда застегнет ей «молнию». – А в-третьих, не кажется ли тебе, что это выглядело бы так, словно все подстроено.

Ванда застегнула «молнию».

– Во-первых, не говори глупости. Во-вторых, я вовсе не подлизываюсь к Скотти – просто чувствую себя немного обязанной ему.

Августе потребовалось несколько секунд, чтобы переварить сказанное.

– Почему это ты чувствуешь себя обязанной? – с подозрением спросила она.

– Он помог в рассылке моих памфлетов о тропических лесах. Забрал их все и сказал, что знает в этом городе место, где они разойдутся лучше всего.

– Мама! Не смей этого делать! Только не сейчас, когда Скотти так занят! Хлоя. Пьеса. Высшая школа. Дом…

Ванда хмуро посмотрела на дочь:

– Я знаю, что на уме у этого молодого человека, и распространение нескольких сотен памфлетов не охладит его пыл, можешь мне поверить.

– Мама!

– Августа!

– Я серьезно.

– И я тоже. Кстати, у него это тоже серьезно. Никогда не видела более влюбленного мужчины.

– Ты так думаешь? – после долгой паузы переспросила Августа.

– Я это знаю.

Августа только покачала головой и, вздохнув, вышла из комнаты. Как бы ей хотелось иметь хотя бы десятую долю такой уверенности. Верить, что настоящая любовь способна победить неудачи и разочарования… Но зачем обманывать себя. Она знала, что все это неизбежно кончится. Вот только лучше бы это испытание чувств закончилось до того, как придется прибегнуть к лекарственной терапии.

– Что происходит с нашими детьми? – прервала ход ее мыслей усевшаяся рядом Кэрри Матракс. – Только посмотри на них. Жевуны и мигуны словно не в себе. Дороти забыла половину своих реплик. Железный Дровосек постоянно спотыкается. А Лев – не трус, а просто идиот какой-то. Никак не может попасть в такт.

– А ведь вчера мы прошли всю пьесу без единой заминки. Может, они наглотались таблеток? Или мы видели бы их другими, если бы сами наглотались таблеток? – Обе женщины рассмеялись. – Остается поверить, что генеральная репетиция всегда проходит черт-те как, а завтра все будет идеально.

Скотти и три его ассистента ходили в толпе на сцене, разговаривая то с одним, то с другим актером, поправляя реквизит и выкрикивая команды осветителям.

– Судя по тому, как идут дела сегодня, завтра просто не может быть хуже, – сказала Кэрри, погрозив пальцем своему маленькому мигуну. Детишки сидели прямо перед ними на двух рядах. – Что это с вами сегодня? – спросила Кэрри серьезного маленького первоклассника – точную копию своего старшего брата Стиви, – поправив желто-розовую шляпу у него на голове. – Вы устали сидеть? Проголодались? Я думаю, мы почти закончили, осталось совсем немного посидеть тихонько.

– Я сижу тихонько, тетя, – ответил мальчик, переглядываясь с одноклассниками.

– Дорогой, ты все время пересаживаешься с места на место. Я ведь слежу за тобой.

– Эта девчонка, мам. Она испачкает мой костюм. Или заразит меня. Что? Какая девчонка?

– Хлоя. Подружка мисс Миллер из другой школы. Она вся красная и говорит, что, кажется, заболела. Я не хочу заразиться.

Хмуро переглянувшись, обе женщины встали со своих мест и направились к тому месту, где сидела Хлоя. Вокруг нее образовалось пустое место, другие дети предусмотрительно отсели подальше. Лицо девочки действительно было красным, глаза – полузакрыты.

– Хлоя? – Августа подошла к девочке, переступив через несколько пар коротких ножек. – Хлоя, дорогая. Тебе нехорошо?

Влажные карие глаза с несчастным видом смотрели прямо на нее. Сердце Августы больно сжалось. Присев рядом, она обняла несчастного ребенка.

– Да ты вся горишь, дорогая. Почему ты ничего не сказала?

– Я хочу участвовать в пьесе.

– Знаю, милая. Но это невозможно, если ты больна. Пойдем. Пойдем со мной, Хлоя. Скажем твоему папе, а потом один из нас отвезет тебя домой.

– Но я хочу участвовать в спектакле. Мне станет лучше завтра?

– Не знаю. Надо подождать и посмотреть. А сейчас пойдем. Э, да тебе совсем плохо!

Низко опустив голову, Хлоя последовала за Августой. Кэрри, которая сразу поняла, что ребенок болен, пошла сообщить об этом Скотти, который уже приближался к ним уверенными шагами.

– Что здесь такое? Больной житель страны Оз, не так ли? – Скотти опустился на одно колено рядом с дочерью. – Что с тобой, Хло?

Девочка снова покачала головой, затем уткнулась личиком в плечо отца. Скотти подхватил ее на руки и стал мерно покачивать.

– Я отвезу Хлою домой, – сказал он, бегло окидывая взглядом сцену, словно желая убедиться перед отъездом, что вверенная ему территория в порядке.

– О, я могу отвезти ее сама, – предложила обеспокоенная Августа. – Или, может быть, в больницу? Хлоя вся горит и выглядит такой… Вообще-то лучше я прослежу здесь за всем, а ты отвези ее в больницу. Я приеду к вам, как только освобожусь.

– Нет, нет. Пока что я отвезу ее домой. Но буду очень признателен, если ты останешься здесь последить за моими режиссерами. Они знают, что делать, но им может потребоваться помощь.

– Да, конечно. Поезжай. Если надо будет, позвони маме. Она незаменима в критических ситуациях. И позвони мне… хотя нет, не надо. Я скоро сама буду дома. Не волнуйся. Генеральные репетиции всегда ужасны. Завтра все будет хорошо. Сейчас главное – Хлоя.

К всеобщему восторгу, Скотти вдруг наклонился к Августе и накрыл ее рот поцелуем.

– Все будет нормально, – сказал он. – Дети часто болеют, но быстро выздоравливают. Позвони мне, если что не так. Увидимся позже.

– Хорошо, – сказала она. Хлоя на прощанье погладила Августу по руке, а та послала ей воздушный поцелуй.

Августа смотрела вслед удаляющимся Скотти и Хлое, вдруг осознав, что они уносят с собой частичку ее сердца. Ей открылась неожиданная истина – без этих, самых дорогих ей людей ее жизнь будет пуста и никчемна.

– Пойдем, – тронула ее за рукав Кэрри. – Чем скорее мы приведем в порядок эту комедию ошибок, тем скорее попадем домой.

– Как ты думаешь, с ней все будет в порядке? Я ведь почти ничего не знаю о детях. Я чувствую себя такой…

– Беспомощной? Что ж, добро пожаловать в стан матерей, мисс Миллер. Скоро привыкнешь. Пока они маленькие, ты можешь склеить суперклеем любую их сломанную игрушку. Залепить их раны пластырем и вылечить шишку поцелуем. Они видят в тебе героиню. Но чем старше становятся дети, тем более беспомощной ты себя чувствуешь. И не только когда они больны. Ты ведь не можешь помирить их с друзьями, защитить от жестоких слов, от неудач и разочарований и поэтому часто чувствуешь себя беспомощной. С Хлоей все будет в порядке. Надо сварить ей вкусное желе, обнять покрепче и читать сказки, пока она не почувствует себя лучше. Это легко. Но ты ничем не сможешь помочь ее горю, когда малышка поймет, что не будет участвовать в завтрашней премьере. Вот это очень неприятно.

С этими словами Кэрри отправилась наводить порядок в Изумрудном городе.

А Августа со вздохом подумала о том, что ее идея взять Хлою участвовать в спектакле обернулась неприятностями для близких ей людей. И это была полностью ее вина. Если бы она держала тогда рот на замке, ничего подобного не случилось бы. Хлоя была бы сегодня с матерью. Может, она даже не заболела бы и… О! Ведь мать Хлои отправилась со своим бойфрендом в романтический отпуск в честь Дня благодарения, думая, что с Хлоей все будет в порядке, что она примет участие в постановке, а потом отпразднует это вместе со своим отцом. Что, если Хлоя действительно серьезно больна? Смогут ли они вовремя связаться с Дженис? Или… но даже если это обыкновенная простуда, девочка все равно не сможет участвовать в представлении. Достаточно ли будет их сочувствия, чтобы утешить ее? И не покажется ли малышке, что она подвела и разочаровала отца и Августу тем, что не может играть в пьесе? Важно дать ей понять, что ее болезнь невозможно было предотвратить. Что Августа предложила ей участвовать в спектакле ради ее же удовольствия, хотела видеть ее счастливой. А Скотти… Он так радовался возможности сделать Хлою участницей своей повседневной жизни. Очень важно, чтобы он дал ей понять, что расстроен вовсе не из-за того, что она не будет участвовать в постановке. Просто ему обидно за нее. Девочке всегда так важно было угодить ему, произвести хорошее впечатление.

Выражение горя и грусти на лицах любимых людей всегда больно ранило Августу. Ей казалось, что это лишь отражение их отношения к ней. Августа помнила выражение разочарования в глазах своей матери. Раз за разом, неудача за неудачей. Сердце ее больно сжалось от одной мысли, что Хлоя может разглядеть то же самое на лице Скотти.

Всю дорогу до дома Августа думала об этом. О чувстве собственного бессилия. О том, как несправедлива бывает иногда судьба, несмотря на все приложенные тобою усилия. Так в чем же тогда дело? Зачем беспокоиться? Какая разница? Это ведь так же бесполезно, как пытаться поймать луну в ведре с водой или строить песочный замок на берегу моря во время отлива.

Она вспоминала, как неудачи одна за другой валили ее с ног. Но Августа вставала, отряхивалась и отправлялась за новой мечтой – только лишь для того, чтобы снова набить себе шишек. Все эти нечеловеческие усилия приносили одну только боль. Для чего все это? Только для того, чтобы позволить провидению окончательно выбить ее из седла, загнать в угол, оставить истекать кровью в Тайлервилле?

Но странное дело, Августа больше не чувствовала себя несчастной и потерянной. Она подумала о Скотти, Хлое, о детишках в школе. Вспомнила, с каким удовольствием играла произведения, которые хотелось играть, и только тогда, когда было настроение, – просто для самой себя. А чего стоят те редкие счастливые моменты, когда лица ее учеников озарялись радостным сознанием того, что они могут извлекать из скрипки такие красивые звуки! Августа улыбнулась. И снова, уже в который раз за последние дни почувствовала с изумлением, что она счастлива.

Значит… возможно, провидение было не так уж сурово к ней. Возможно, самой ей было назначено обрести счастье в Тайлервилле. Просто провидение знало, что нужно Августе, куда лучше, чем она сама.

А как же свобода воли? Как же ее мечты, потраченные силы и те результаты, которых все же удалось добиться? Интересно было думать о том, чему она научилась у разных учителей. Приятно вспоминать, как ее считали уникальным ребенком. Наверное, существует некий баланс между свободой воли человека и его судьбой. Наверное, подлинного величия достигают лишь те, кто способен переломить свою судьбу. Или те, кто с самого начала послушен ей и понимает, что судьба предназначила его для какой-то совершенно определенной цели в жизни.

Наверное, она достигла вершины своего таланта в детстве и всегда знала, что ей уже не добиться большего. А потом Августа потеряла все, потому что судьба предназначила ей совсем иное. И, может быть, она никогда не смогла бы оценить своего настоящего счастья, если бы ей не пришлось так долго двигаться совсем в ином направлении.

Да, наверное, Тайлервилл, Скотти, Хлоя с самого начала были ее судьбой. Но Августа не поняла бы, как счастлива здесь, рядом с ними, если бы не знала, какой несчастной можно быть без них.

– Как она? – спросила Августа, быстро пройдя прямо в дом Скотти. – Ты звонил врачу? Температура спала?

Прежде чем Скотти успел что-то ответить, она уже склонилась над девочкой, гладя ладонью ее щеку.

– Я дал ей немного тайленола, потом зашла твоя мама. Она говорит, что это ветрянка.

– Ветрянка?! Скотти кивнул.

– Пока я звонил Дженис и выяснял, были ли у Хло контакты с больными детьми, твоя мама смазала лосьоном сыпь. Она говорит, завтра пятнышек будет еще больше.

– О, бедняжка! – Глаза девочки приоткрылись. – Как ты себя чувствуешь, малышка?

– У тебя такая прохладная рука, – пробормотала Хлоя. Она по-прежнему была в полузабытьи и выглядела очень несчастной!

Августа положила вторую руку девочке на лоб.

– Знаешь, что я сейчас сделаю? Схожу домой, переоденусь, а потом вернусь и сделаю для тебя что-то особенное. Моя мама всегда делала это для меня, когда я болела. Хочешь?

Хлоя пожала плечами. Ей было слишком плохо, чтобы отвечать. Но поскольку это было одно из самых приятных детских воспоминаний Августы о матери, она решила, что обязательно протрет лицо девочки розовой водой.

– Ее мама приедет? – спросила Августа, взглянув на Скотти полными слез глазами. – Должно быть, это так ужасно для нее.

Скотти ухмыльнулся в ответ:

– Вовсе нет. Кажется, она даже испытала что-то вроде облегчения. Конечно, извинилась за то, что прислала девочку сюда, зная о ее контакте с больным ребенком, но инкубационный период кончился два дня назад, и Хлоя чувствовала себя нормально. Так что Дженис решила, что на этот раз пронесло. Она предложила приехать ухаживать за Хлоей, но я сказал, что вполне способен справиться с детской болезнью – наверное, на этот раз моя очередь. Мы договорились, что Джен останется пока на месте и мы подождем, как будут развиваться события. Хлоя совсем не расстроена ее отсутствием, так что, может быть, ей и вовсе не стоит приезжать.

– Вы так спокойно к этому относитесь! – удивилась Августа.

– Потому что мы уже проходили через это раньше. Конечно, это была не ветрянка, но нам хорошо знакомы отиты, простуды и грипп. Дети гораздо выносливее, чем кажутся. Если знаешь, что с ними, все можно вылечить довольно быстро.

– Но это просто ужасно! Она выглядит такой слабой, такой несчастной. Больно смотреть! Уж лучше бы лазила по деревьям, чем лежать вот так…

Скотти только усмехнулся в ответ:

– Вот подожди, пока у нее спадет температура. Придется сидеть рядом, чтобы она не вскакивала с кровати, и завязывать ей руки, чтобы не чесалась. И тогда Хлоя сразу перестанет казаться тебе несчастной и беспомощной.

Это было еще впереди, но пока им предстояло столкнуться совсем с другими проблемами.

– Она говорила что-нибудь о том, что пропустит спектакль?

– Хлоя считает, что завтра ей станет лучше. Хочешь кофе? – Скотти направился к лестнице.

– Когда назавтра Хлое не станет лучше, ты ни за что не должен показать ей, что разочарован тем, что она не сможет играть.

– Что-что? – переспросил Скотти, даже не оглядываясь на идущую за ним следом Августу. – Почему Хло должна решить, что я разочарован этим больше, чем она сама? Я позволил ей участвовать в спектакле, только чтобы доставить малышке удовольствие.

– Я знаю это. И ты знаешь. Но понимает ли это Хлоя?

– Конечно. Почему нет? Может быть, ты предпочитаешь чай?

Скотти явно не понимал, о чем идет речь.

– Я ничего не хочу. Может быть, когда вернусь. Я просто думаю, мы должны позаботиться о том, чтобы Хлоя не приняла наше сочувствие за разочарование по поводу того, что она заболела и не сможет играть в спектакле.

– Она и не примет, – почти рассеянно ответил Скотти, делая себе кофе. Затем он вдруг застыл неподвижно и лишь спустя несколько секунд повернулся к Августе.

В глазах его появилось какое-то странное выражение, которого она никогда не видела раньше. Что-то похожее на холодное предупреждение. У нее даже мурашки побежали по коже.

– Кажется, я понимаю, о чем ты, – тон его был спокойным, но таким же суровым и холодным, как выражение лица. – И я бы не хотел, чтобы ты забивала головку Хлои такими понятиями, как неудача и разочарование. Пока эти слова еще не стали частью ее словаря. Чувство вины, мысли о том, что ты разочаровала всех и вся – это твоя проблема, а не ее.

Каждое слово Скотти словно кинжалом пронзало ее сердце. К глазам подступили слезы. Горло предательски сжалось. Августа попыталась оправдаться, но голос у нее задрожал.

– Я… – она невольно отвела взгляд. – Я не хотела…

– Я знаю, – Скотти тепло улыбнулся, и в его глазах засветилось понимание. – Я знаю, что ты никогда не причинишь ей боль намеренно. – Подойдя к Августе, он взял ее за плечи. – Но я же вижу, как ты обвиняешь себя во всем, что бы ни происходило вокруг, и… я не хочу этого для своей дочери. И для тебя я тоже этого не хочу.

Хлоя была его дочерью. Конечно, он не сказал этого вслух, но Августа поняла и без слов – нечего вмешиваться в чужую жизнь.

И Скотти увидел это. Он сразу догадался, почему Августа ушла в себя и избегает его взгляда. Он обидел ее, оттолкнул, а ведь она просто пыталась предупредить его, что надо быть осторожнее.

– Не забудь поблагодарить свою маму за обед, хорошо? – Он поднял за подбородок голову Августы, чтобы взглянуть ей в лицо. В его тоне ей послышалась мольба о прощении, и в его глазах Августа прочитала ту же мольбу. – Она принесла мне его прямо сюда. Извини, что не подождал тебя, но миссис Миллер сказала, что тогда все остынет, а я был так голоден…

– Ну что ты, – быстро произнесла Августа, радуясь возможности сменить тему и скрыть от его проницательного взгляда, насколько она расстроена. – Я рада, что ты поел. Ведь я могла не вернуться с репетиции еще очень долго.

– Господи, я и забыл о репетиции, – рассмеялся Скотти. – Удалось что-нибудь исправить?

– Мы пытались. Но вскоре родители стали приходить за детьми, и все вообще пошло кувырком.

Августа задержалась на несколько минут, чтобы предупредить Скотти о подводных камнях, которые могут ожидать их завтра, а затем отправилась домой. Чтобы переодеться, поесть и взять розовой воды у матери, которая предавалась воспоминаниям о том, как болели ветрянкой ее девочки.

– Ну как, Хлоя? Тебе нравится? – спрашивала Августа полчаса спустя, промокая лицо девочки холодной, ароматно пахнущей салфеткой. Пока она ходила домой, у девочки снова подскочила температура, и Скотти опять пришлось дать ей жаропонижающего.

Когда пришла Августа, он спустился вниз сделать кое-какие телефонные звонки.

– Если тебе не нравится, я больше не буду.

Хлоя замотала головой по подушке.

– Так хорошо пахнет.

– Да, розами. Может быть, на следующий год мы посадим у меня в саду несколько розовых кустов и сможем нюхать их все лето. Хочешь?

Девочка равнодушно кивнула. Ее апатия просто убивала Августу. Она не могла понять, почему Хлоя не говорит – потому ли, что у нее нету сил, или из-за того, что очень расстроена по поводу спектакля.

– Знаешь, Хлоя, – начала она. – Вполне может случиться, что ты не поправишься завтра настолько, чтобы участвовать в пьесе. – Больше всего ей хотелось убедиться в том, что Скотти прав. – Если так случится, я хочу, чтобы ты знала – никто не обвинит тебя в том, что ты заболела. В этом нет твоей вины. Мы все очень расстроены, что с тобой случилось такое.

– Я знаю, – угрюмо произнесла девочка. – Все дети иногда болеют.

– Вот именно, – Августа была поражена неожиданной мудростью ребенка. – И почти никогда ничего нельзя сделать, чтобы это предотвратить. Просто так случилось. И это никак не меняет нашего отношения к тебе.

– Я знаю. Сделай мне снова холодно, Августа, пожалуйста.

Быстро намочив и отжав салфетку, Августа снова приложила ее к щекам девочки.

– Твои папа и мама очень-очень сильно тебя любят. И я тоже.

– Несмотря ни на что, – произнесла девочка без малейшего намека на вопросительную интонацию.

– Вот именно, – глаза Августы невольно наполнились слезами. – Несмотря ни на что.

Она не смогла удержаться, чтобы не позавидовать Хлое. Девочка так уверена в любви близких, так безгранично верит в эту любовь. Неужели так бывает у всех детей? И лишь вырастая, они теряют эту уверенность? Или это результат особых отношений между ребенком и его родителями?

– Мои мама с папой развелись, – удрученно сообщила девочка, – не потому что они плохие. В этом никто не виноват. Просто так случилось. Но мы все равно любим друг друга. Несмотря ни на что.

– Правильно. – До Августы не сразу дошел смысл сказанного. Оказывается, Хлою научили этой самой вере в любовь. Родители медленно и упорно воспитывали в ней это. И девочка жила с этим чувством с самого рождения, не считая его чем-то необычным. Августа закрыла глаза, снова подавляя в себе желание заплакать. Мать любила ее. И отец тоже по-своему любил. Она всегда знала это. Так что же случилось? Или неудачи ее оказались слишком велики? Она отчаянно пыталась вспомнить хоть один случай, когда мать открыто выразила бы свое разочарование, негодование… хоть какие-то негативные эмоции в ее адрес. Нет. Никогда. Только это выражение бесконечной грусти в глазах матери. А потом она начинала суетиться, организовывать новые прослушивания, нанимать новых учителей, заявлять дочь на участие в новых конкурсах.

– Августа, – жалобно позвала Хлоя. Снова обмакнув салфетку в розовую воду, Августа продолжила протирать девочке лицо.

– А знаешь, ты очень счастливая маленькая девочка, Хлоя.

Прошло несколько секунд, прежде чем Хлоя пробормотала:

– Да, почти всегда, но только не с ветрянкой.

Лицо и руки Ванды покрывали красные точки, нарисованные губной помадой.

– Мы с Хлоей страдали весь день вместе, – сообщила она, разрезая пополам сандвич, который приготовила для Августы. – Девочка немного волновалась по поводу этих пятнышек, но как только такие же появились у меня, сразу перестала обращать внимание.

– И ты планируешь ходить так, пока не пройдут пятна у Хлои? – Августа присела у кухонного стола.

– Конечно, нет! Она уже пережила первый шок, и температура наконец упала. Но как раз теперь все будет ужасно чесаться. Никогда не видела столько пятен на одном ребенке. Нам всем придется тяжело. – Августа невольно улыбнулась тому, как Ванда, не задумываясь, включила себя в решение общих проблем. – Я обещала ей, что, как только болячки подсохнут, мы соединим точки волшебным фломастером.

– Ты всегда умела шуткой сгладить тяжелые моменты, мама.

– А ты всегда была такой серьезной, – рассмеявшись, Ванда обняла Августу за плечи, прежде чем поставить перед ней тарелку супа.

– Очень мило с твоей стороны остаться сегодня с девочкой, чтобы Скотти мог пойти на работу. – Августа вдруг почувствовала неловкость.

Она весь день размышляла о матери и пришла к печальному выводу, что, оказывается, знает ее совсем не так хорошо, как ей казалось.

– А ведь сегодня ты пропускаешь спектакль, чтобы остаться с ней. Эрик расстроится, что тебя нет.

– Эрик даже не заметит, есть я там или нет. Он будет очень взволнован. Я увижу его в завтрашнем спектакле. Что такое? – спросила она, поймав на себе пристальный взгляд Августы. – Нет, не говори мне. Я знаю, что выгляжу по-идиотски с этими точечками, но мне все равно. Я…

– Конечно. Я помню, как ты сделала то же самое для нас с Лидди, когда у нас была ветрянка.

– И у меня был такой же дурацкий вид?

Августа кивнула, продолжая изучать мать, словно видела ее впервые.

– Не злись на меня, дорогая. Я уверена, что это тут же отойдет, если протереть холодными сливками. Я использовала бы смываемые фломастеры, но у тебя их нет. Или кетчуп, если бы была уверена, что он будет держаться. А в косметике теперь применяют более легкие красители. Мне не придется ходить в пятнах несколько дней, как было в прошлый раз…

– Мама! Я вовсе не сержусь. Мне даже нравятся твои точечки.

– Правда?

Августа кивнула:

– Я много думала в последнее время…

– О нет! – воскликнула Ванда, опускаясь на стул напротив дочери. – Только не это!

– О чем ты?

– Каждый раз, когда ты говоришь, что много думала в последнее время и у тебя на лице появляется это выражение, я понимаю, что быть беде. Я думала, ты здесь счастлива.

– Я действительно здесь счастлива. Ты дашь мне сказать? Никогда не даешь сказать!

– Ты обычно не хочешь ничего говорить, – вставила Ванда. – Но продолжай, я слушаю.

– Я думала в последнее время, – снова начала Августа, – что, наверное, недостаточно часто говорила и показывала тебе, что я очень люблю тебя и…

– Ну, я тоже очень люблю тебя, дорогая. Я…

– Мама!

– Извини.

– Я хочу извиниться за то, что столько раз подводила тебя. Я знаю, сколько времени и энергии ты посвятила мне и моей карьере. А я ни разу не сказала тебе спасибо. Мне очень жаль, что я не смогла стать тем, чем ты хотела меня видеть… Хотелось бы, чтобы все было по-другому. С другой стороны, я даже рада, что карьера не получилась, что я приехала сюда, в Тайлервилл, что встретила Скотти… Но я знаю, что разочаровала тебя, и мне очень жаль…

Ванда, нахмурившись, смотрела на дочь. Затем смущенно отвела глаза.

– Не понимаю, о чем это ты говоришь, дорогая. – Она замялась. – Ты права в одном – мы редко показываем друг другу свои чувства. Но так бывает во многих семьях. Люди так долго живут вместе, так хорошо знают друг друга, что чувства не упоминаются, а просто подразумеваются сами собой. Это вовсе не значит…

– Но так не должно быть! Не надо ничего подразумевать! Ты должна знать наверняка, что я люблю тебя, и ты должна знать, что Эрику будет не хватать тебя сегодня. Ванда смущенно улыбнулась.

– Я рада все это слышать. Кстати, может быть, тебе интересно узнать, что я тоже тебя люблю.

– Я знаю. Но, наверное, не понимала до последнего времени, насколько сильно.

Ванда улыбнулась, предаваясь воспоминаниям:

– Вы с Лидди всегда удивляли меня. Вы были совсем другими, ничего общего со мной. – Рассмеявшись, Ванда поднесла ко рту ложку супа. – Даже одевались по-разному. Ты всегда носила строгие платья, Лидия – элегантные брюки и блузки. А я… вечно джинсы и рубашки, серьги до плеч, перекрашивала раз в полгода волосы. Все так удивлялись, когда видели нас рядом. – Она посмотрела прямо на дочь. – И я жила в постоянном страхе. Лидди была такой деловой, организованной, практичной. А ты – такой талантливой и умной, всегда стремилась к совершенству. Не тихой, отстраненной от жизни, как твой отец, не громкой и напористой, как я с моим желанием изменить мир. Мы с отцом никак не могли понять, каким образом смогли произвести на свет двух таких разных девочек, совершенно не похожих на нас самих.

– И отец был настолько разочарован, что предпочел нас оставить.

В глазах Ванды появилась тревога.

– Ты второй раз произносишь это ужасное слово – разочарован. Я же говорила тебе, Августа, он просто искал спокойной жизни. И ушел потому, что знал – он никогда не получит ее рядом со мной. Я просто сводила его с ума, – Ванда рассмеялась. – Участвовала то в уличных беспорядках, то в маршах протеста. Если это происходило в городе, где мы жили, я и вас брала с собой, но обычно это бывало далеко. Отец постоянно вносил за меня залоги, вызволяя из тюрьмы. Это были шестидесятые годы. И семидесятые тоже. Он просто наелся всего этого больше, чем смог переварить. Но отец ни в ком не разочаровывался. Даже во мне. Он говорил, что гордится моей работой, моим отношением к жизни. Просто он хотел совсем другого – и поэтому ушел.

– Отец знал… обо мне? Об операции?

– Понятия не имею. Я давно потеряла с ним связь. И это грустно. Иногда я жалею, потому что знаю – он очень гордился бы тобой. Так же, как горжусь я.

Горжусь? Так Ванда гордится ею до сих пор?! Августа недоверчиво покачала головой, водя ложкой по тарелке.

– Не знаю, как это получилось, – Ванда говорила, продолжая есть суп. – Но когда он ушел, ты уже играла на скрипке лучше, чем это когда-либо получалось у него. И это очень нравилось отцу.

И снова они ходили вокруг да около темы ее неудач. Говорили о жизни до и жизни после, но не о самом провале ее карьеры.

– Мама, – оставив в покое ложку, Августа положила руки на стол. – Я ведь провалилась с позором. Свела на нет всю твою работу. Все эти стипендии, которые ты для меня добывала, прослушивания, учителя… переезд в Нью-Йорк, время, деньги, твои надежды и мечты. Я все это растратила зря. Я подвела тебя. – Августа сглотнула подступившие слезы. Ей было очень больно, но в то же время она испытывала облегчение, впервые высказав все это вслух. – Прости меня за это. Мне действительно очень жаль.

Ванда отложила сандвич и энергично замотала головой:

– Ты ни разу не разочаровала меня, юная леди. Наоборот, ты всегда была источником вдохновения. – Теперь настал черед смутиться Августе. – Ведь это не я выбивала тебе стипендии, дорогая. Ты зарабатывала их. Все, что я сделала для тебя, – это дала возможность развивать свои способности. Остальное твоя заслуга. Это ты репетировала по многу часов, совершенствуя свой талант. Ты поражала своими способностями учителей. Вовсе не я. Ты так красиво играла на скрипке и так переживала, когда что-нибудь шло не так. А я могла только стоять рядом и наблюдать, чувствуя собственную беспомощность.

– Беспомощность? – Снова это слово. Теперь Августа знала, что такое чувствовать себя беспомощной, когда близкий тебе человек испытывает боль. Кэрри Матракс тоже знала это. И Скотти.

Ванда снова принялась за суп.

– Поверь мне, нет ничего ужаснее, чем чувствовать, что ты бессильна помочь тем, кого любишь, – сказала она. – Я смотрела, как рушатся твои мечты, и так за тебя переживала. Но тебе всегда было тяжелее всех, потому что ты была очень к себе строга. – Лицо Ванды вдруг словно осветилось изнутри. – Но потом в один прекрасный день ты говорила: «Мама, я тут подумала…» – и устремлялась ловить следующую мечту. Это качество всегда поражало меня. Я никогда больше не встречала такой сильной и целеустремленной особы, как ты. Даже в последний раз, после операции. – Она посмотрела на дочь влажными глазами. – И потом, хотя все знали, что ты никогда не сможешь играть, как раньше, ты продолжала упражняться. Я думала, что умру, наблюдая за тобой. Ты так усердно работала. И так надеялась на лучшее, – Ванда смахнула слезы. – А теперь – надо же. Совершенно новая жизнь. Никогда еще не видела тебя такой счастливой и довольной. И я очень этому рада!