Текст книги "Беседы с Оскаром Уайльдом"

Мерлин Холланд
Беседы с Оскаром Уайльдом

Merlin Holland

CONVERSATIONS WITH OSCAR WILDE

A Fictional Dialogue Based on Biographical Facts

Впервые опубликовано в 2007 году под названием Coffee with Oscar Wilde

Данное издание опубликовано в Великобритании и США в 2019 году издательством Watkins, импринтом Watkins Media Limited www.watkinspublishing.com

© Watkins Media Limited, 2019

© Merlin Holland, text, 2007, 2019

© Simon Callow, foreword, 2007, 2019

© Льоренте К., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2022

КоЛибри^®

Предисловие Саймона Кэллоу

Слава Оскара Уайльда никогда еще не была так велика, как сейчас. Его знают как талантливого драматурга, романиста, эссеиста и поэта, пострадавшего по обвинению в гомосексуализме. История его преследования английским правосудием того времени стала для последующих поколений впечатляющим примером абсурдности подобных разбирательств, а изменение законодательства теперь воспринимается как посмертное искупление этой вины.

И все-таки восхищения литературными достижениями и сожаления о печальной судьбе Оскара Уайльда не так сильны, как чувства, которые вызывает в нас его талант общения. Память о его обаянии блестящего светского собеседника сохраняется до сих пор, что можно сказать лишь об очень немногих знаменитых людях прошлого. В составляемых время от времени списках идеальных гостей и застольных собеседников его имя неизменно остается на первом месте. Есть ли в английской литературе более упоительное чтение, чем томик полного собрания его писем (несмотря на присутствие в нем мрачного письма-исповеди De Profundis, которое он написал в тюрьме)? Увы, у нас нет аудиозаписи его знаменитого голоса, отличавшегося пленительной красотой, но есть достаточно много фрагментарных цитат из бесед с ним, сделанных его современниками, – цитат, которые заставляют нас широко улыбаться от удовольствия, а то и хохотать во весь голос.

Уайльд не был эгоистичным собеседником. Он умел и говорить, и слушать, любил смеяться сам и веселить других (хотя не мог удержаться от смеха, когда шутил, что ему охотно прощали). Его любимыми средствами создания комического эффекта были инверсии, парадоксы, абсурдистские фантазии, которые часто заставляли его слушателей хохотать до изнеможения. Его шутки были живительными, и можно поверить рассказу его первого биографа и друга Роберта Шерарда о том, как Уайльд однажды приехал к Шерарду, где на пороге дома его встретила бледная горничная, которой было строго-настрого приказано не пускать никаких визитеров, потому что у хозяина страшно разболелся зуб. Уайльд тем не менее настоял на том, чтобы войти, и, найдя Шерарда на диване в затемненной комнате стонущим от боли, принялся рассказывать тому, как провел день, причем с такими забавными подробностями, что постепенно зубная боль у того утихла и больше не возвращалась.

Уайльд, несомненно, не мог существовать без игры, но эти представления были бескорыстными, а иногда немало стоили ему. Рассказывают, что однажды вечером он вернулся за забытой шляпой к компании, которую только что приводил в восторг блестящим остроумием и доброжелательными шутками, и хозяин поразился тому, насколько он был вымотан – почти опустошенный и не способный связать двух слов. Тюрьма постепенно притупила его острословие, но, несмотря на физические страдания и финансовое неблагополучие, после освобождения его юмор стал еще более фантастическим и щедрым. Невероятное замечание Уайльда на смертном одре по поводу безобразных обоев в комнате («Одному из нас придется отсюда уйти») стало почти поговоркой; но вершиной веселого озорства стало другое высказывание, которое он произнес в последние дни жизни, почти последние его слова, адресованные самому верному из его друзей, Роберту Россу: «Дорогой Робби, когда вострубит последняя труба, а мы будем лежать в наших порфировых гробах, я повернусь к тебе и прошепчу: “Робби, дорогой мой Робби, давай сделаем вид, что мы ее не слышим”».

Введение

Каким удовольствием было бы встретиться с Оскаром Уайльдом за чашкой кофе дождливым днем в Париже! Но воскресить такую встречу стоило бы большого труда, поскольку попытка воссоздать его разговорный стиль в этой книге потребовала бы почти такой же самонадеянности, какую выказал сам Уайльд, обвинив маркиза Куинсберри в клевете в 1895 году и понадеявшись на успех своего иска просто потому, что его имя говорило само за себя. Как можно позволить себе вложить какие-либо слова в уста одного из величайших собеседников всех времен, не рискуя при этом обрушить на себя гнев богини Немезиды? Самым трусливым решением было бы вырезать ножницами лучшие цитаты из произведений и писем Уайльда и склеить их вместе, придав им некое подобие связного текста, чтобы никто не смог обвинить меня в попытке «переоскарить» Оскара. Но, боюсь, в результате получилась бы одна из тех неудобоваримых книжиц, где вырванные из контекста строчки наскоро сшиты торчащими отовсюду белыми нитками. Это вызвало бы раздражение читателей, знакомых с творчеством Уайльда, которые пытались бы припомнить, откуда взяты эти цитаты, и удивлялись бы, кому и зачем все это надо.

В качестве компромисса я решил действовать иначе, а именно – смешать все ингредиенты, чтобы они имели вкус и запах творчества Оскара Уайльда, но не были бы мгновенно узнаваемы. В некоторых случаях это означало взять цитату, но поменять персонаж, или драматизм сцены, или настроение момента, чтобы максимально приблизить написанные им строки к разговорной речи, сохраняя его стиль. В некоторых случаях я соединял или, наоборот, сокращал цитаты, преобразовывал их или использовал в контексте, к которому они первоначально не имели отношения. Хотя это небольшое оправдание, мы по крайней мере имеем прецедент такой обработки, предпринятой самим Уайльдом. Вскоре после окончания романа «Портрет Дориана Грея» Уайльд начал работать над пьесой «Веер леди Уиндермир» и – не пропадать же добру зря – дал новую жизнь многим эпиграммам, уже использованным в романе, вплетя их в ткань пьесы. Чтобы по возможности избежать неологизмов, не нарушая при этом течения диалога, я проверил лексикон Уайльда, проведя исследование оцифрованных текстов. И обнаружил при этом, не совсем неожиданно, насколько современным был его язык для 1890-х годов.

Я довольно долго колебался, какой принцип выбрать, тематический или биографический, и пришел к выводу, что, раз уж его жизнь и творчество были так неразрывно связаны, будет лучше, если Уайльд поведает нам и о том, и о другом в обычной беседе. Когда он рассказывает о первой половине своей жизни, в которой носил множество масок, мы никогда не можем быть вполне уверены, стоит ли принимать его высказывания за чистую монету, а когда рассуждает о второй ее половине, в которой был лишен всего, даже достоинства, юмор остается его единственной защитой, и мы можем оценить его величайший дар – способность шутить над собственными несчастьями. Как он сам говорил, «боль, в отличие от удовольствия, маску не носит». Помню одну историю, рассказанную мне покойным Шериданом Морли, театральным критиком. Однажды он получил письмо от издателя Джорджа Вайденфельда с просьбой написать биографию Уайльда. Шеридан позвонил ему и спросил, зачем ему это, ведь десять лет назад уже вышла такая книга. «Да, – ответил Вайденфельд, – но это настолько увлекательное чтение, что публике нужно пересказывать ее каждые десять лет». Мне кажется, Оскар Уайльд согласился бы с ним.

Оскар Уайльд (1854–1900)
Краткий очерк жизни

Жизнь Оскара Уайльда имеет все признаки фейерверка: сначала возбужденное ожидание, затем эффектное шоу, потом оглушительный взрыв, падение – и тишина. Каким-то необъяснимым образом он предвидел это в своей сказке о замечательной ракете, которая поднялась как бы ниоткуда в снопе искр, взорвалась, упала на землю и потухла, воскликнув: «Я знала, что произведу сенсацию»[1]1
  Перевод Т. Озерской, 1960 г.


[Закрыть].

Он родился в Дублине, в доме № 21 по улице Уэстленд-роу, 16 октября 1854 года и был крещен под именем Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд. В школьные годы его раздражала эта куча имен, в университете он ею гордился, а впоследствии отказался от них, сказав: «Когда становишься знаменитым, сбрасываешь кое-что лишнее, как воздухоплаватель, поднимаясь вверх, сбрасывает ненужный балласт. За исключением двух, я все остальные отправил за борт. А скоро сброшу еще одно, и меня будут знать просто как Уайльда или Оскара». Столетие спустя это явно неправдоподобное утверждение оказалось верным – что в общем-то произошло с большинством его высказываний.

Младший сын Уильяма и Джейн Франчески (или Сперанцы, как она сама любила романтически называть себя[2]2
  Ит. speranza – «надежда».


[Закрыть]) рос в обстановке, которую мы сейчас назвали бы комфортной и приятной жизнью верхнего слоя среднего класса. Вскоре после рождения Оскара семья переехала на Меррион-сквер в большой дом георгианского стиля, в котором Уильям Уайльд принимал пациентов как один из самых известных хирургов-офтальмологов. Кроме того, он был также признанным авторитетом в области фольклора, естественной истории, этнологии и топографии Ирландии, писал о творчестве Джонатана Свифта и был посвящен в рыцари в 1864 году за деятельное участие в переписях населения Ирландии с 1841 года. Можно сказать, что он был настоящим энциклопедистом Викторианской эпохи. Мать Оскара была активной ирландской националисткой, писала пламенные стихи в газету «Нейшн» (Nation) во время голода в Ирландии и едва избежала тюремного заключения. Она была одаренным лингвистом (переводила с французского и немецкого), разделяла любовь своего мужа ко всему ирландскому и была хозяйкой одного из самых интересных литературных салонов в Дублине. Таким было окружение Оскара Уайльда. Ребенок был буквально вскормлен литературой.

Его ранние годы в Ирландии были отмечены двумя событиями – скандалом и трагедией. В 1864 году его родители оказались замешаны в публичном деле о клевете по поводу противоправного сексуального поведения, возбужденном одной из бывших пациенток сэра Уильяма. А в 1867 году умерла от менингита Изола, младшая сестра Оскара, к которой он был глубоко привязан. Если же говорить о радостных моментах, то он получал большинство наград как в школе, так и в университете за познания в области древних языков и классической литературы. Учась сначала в Тринити-колледже в Дублине, а затем в оксфордском колледже Магдалины, он проводил время как любой современный студент. В Оксфорде Оскар получил награду за лучшую работу года, после чего уехал в Лондон, готовый, как он говорил, поджечь весь мир. Еще в Оксфорде он подружился с Джоном Рёскиным и Уолтером Пейтером и открыто присоединился к новому эпатажному «Эстетическому движению в искусстве и поэзии». Это было скорее позой, призванной привлечь к себе внимание, поскольку к тому времени он напечатал всего несколько стихотворений и обозрение новой галереи Гросвенор, но эта поза помогала ему продолжать свою кампанию саморекламы. В Лондоне он сразу написал свою первую пьесу «Вера», мелодраму о русских анархистах (1880), но ее не удалось поставить, отчасти по политическим причинам. На следующий год он выпустил том стихотворений скромным тиражом в 750 экземпляров, искусственно разделив его на первое, второе и третье издания, чтобы создать видимость большого успеха. Том был раскуплен, но вызвал неоднозначную реакцию у критиков, и, кроме того, самолюбие Уайльда было уязвлено тем, что Оксфордская библиотека сначала запросила экземпляр, а затем вернула его как ненужный.

В конце 1881 года Оскар Уайльд был приглашен читать лекции в Соединенных Штатах в качестве образцово-показательного «эстета», чтобы американская публика лучше поняла сатирический посыл комической оперы Гилберта и Салливана «Пейшенс». Однако Уайльд оказался не таким уж пижонистым денди, какими обычно изображали молодых эстетов. Никакой щеголь не смог бы прочитать 140 лекций за 260 дней, перепить и свалить под стол членов Богемского клуба в Сан-Франциско и хлестать виски наравне с шахтерами Лидвилла в штате Колорадо. Он провел в США целый год, достиг там чего-то среднего между славой и скандальной известностью и вернулся из Америки с суммой, которая на сегодняшний день составила бы 100 000 фунтов (190 000 долларов).

Тем не менее литературные лавры все еще не давались ему. В течение четырех лет после возвращения из Америки Уайльду приходилось зарабатывать на жизнь в качестве литературного обозревателя или театрального критика, а иногда лектора по самым разным вопросам, включая одежду и убранство интерьеров. В 1884 году он женился на Констанс Ллойд, которая родила ему одного за другим двух сыновей – Сирила в 1885 году и Вивиана в 1886 году.

Весной 1887 года издательство «Кассел и компания» предложило Уайльду помочь им реанимировать захиревший журнал «Мир леди» (The Lady’s World). Он согласился, но настоял на том, чтобы переименовать его в «Женский мир» (Woman’s World), сказав: «Сейчас он слишком женственный, но недостаточно женский… Мы должны заниматься не только тем, что женщины носят, но и тем, что они думают и чувствуют». Он изменил название журнала, чтобы поддержать зарождающееся феминистское движение, которое привлекало к себе все больше внимания, отнюдь не всегда благожелательного. Работа на посту редактора журнала «Женский мир» иногда рассматривается биографами как интересный, но незначительный эпизод его писательской биографии. Но дело обстояло иначе: это создало Уайльду репутацию передового писателя, избавило его семью от финансовых проблем и, что важнее всего, дало ему время для чисто литературного творчества. Таким образом, работа в журнале «Женский мир» положила начало самому плодотворному периоду его творческой жизни, а также дала нам редкую возможность увидеть Оскара Уайльда, занятого социальными проблемами.

За последующие восемь лет Уайльд создал почти все свои лучшие произведения. Достаточно перечислить их: рассказы («Счастливый принц», 1888); эссе, диалоги, литературная критика; роман («Портрет Дориана Грея», 1891); стихи (поэма «Сфинкс», 1894); основные пьесы («Веер леди Уиндермир», 1892; «Женщина, не стоящая внимания», 1893; «Идеальный муж» и «Как важно быть серьезным», 1895). Однако в период между 1887 и 1895 годами незаметно меняется нравственный посыл в его творчестве, что, возможно, отражает потрясения в его собственной жизни. От «Кентервильского привидения», в котором христианское милосердие юной Вирджинии позволяет упокоить душу грешника сэра Симона (1887), и глубоко христианских, почти притчевых сказок «Великан-эгоист» и «Счастливый принц» (1888) он постепенно переходит сначала к скептицизму сказки «Соловей и роза» (1888), а потом к тревожным и мрачным мыслям в романе «Портрет Дориана Грея» (1891) и сказке «Рыбак и его душа» (1891), где красота начинает ассоциироваться с искушением, опасностью и смертью. Эти изменения достигают апогея в пьесе «Саломея», которая была запрещена к постановке в Лондоне в 1892 году, когда уже шли репетиции с Сарой Бернар (и запрет не был снят до 1930-х годов). Это был мучительный период в жизни Уайльда, потому что он, женатый человек, осознал свою гомосексуальность и необходимость скрывать ее не только от своей семьи, но и от общества (в 1885 году в Англии был принят закон об уголовной ответственности за мужскую гомосексуальность). Под тонким слоем из блестящих эпиграмм в его пьесах из светской жизни мы обнаруживаем будоражащие темы двойной жизни, разобщенности, незаконных деяний и сокрытия правды.

В 1891 году Оскар Уайльд влюбился в молодого аристократа Альфреда Дугласа, третьего сына маркиза Куинсберри. С этой любовью в его жизнь вошли трагедия, финансовый крах и бесчестье. В начале 1895 года Оскар Уайльд был уже не ищущим известности эстетом, а признанным, успешным драматургом, две пьесы которого одновременно шли в театрах лондонского Вест-Энда, принося автору в пересчете на сегодняшний курс 7000 фунтов (13 000 долларов) в неделю. Лондонское светское общество колебалось: признать поведение Уайльда восхитительным или ужасающим, превозносить его обаяние и шарм или отлучить его за аморальность. В апреле 1895 года Уайльд подал в суд на Куинсберри за клевету, после того как маркиз оставил оскорбительную карточку в клубе Уайльда. Обвинение в клевете рухнуло, когда защита раскрыла факты частной жизни Уайльда в суде, и он тем же вечером был арестован по обвинению в «грубой непристойности». Падение Уайльда было оглушительным. Его пьесы продолжали идти в театрах, но имя автора было замазано на афишах. Потом и пьесы были запрещены. Его книги изъяли из продажи. Его произведения были весьма оперативно изгнаны отовсюду, и буквально на следующий день он остался без гроша. В течение трех недель его кредиторы прислали судебных приставов, которые выставили на распродажу имущество его дома в Челси на Тайт-стрит. Через месяц его семья была вынуждена покинуть страну. В конце мая состоялся суд, и Уайльд был осужден за гомосексуальные действия. В тюрьме он пробыл два года. Освободившись из тюрьмы в 1897 году, он провел последние годы жизни в изгнании, в основном во Франции, под именем Себастьяна Мельмота. Он умер от менингита в Париже 30 ноября 1900 года в возрасте сорока шести лет.

* * *

Как говорил сам Оскар Уайльд, он жил в постоянном страхе, что публика поймет его правильно. «Вовремя позаботься о том, чтобы остаться, как я, непонятым», – писал он художнику Джеймсу Уистлеру в 1885 году. Он говорил, что быть великим – это быть непостижимым, и потратил остаток своей жизни, пытаясь убедить всех, что он именно таков. Мифы, маски и тайны были его фирменным стилем с юности. «В жизни человека истинны не его дела, а окружающие его легенды», – сказал он французскому репортеру Жаку Дорелю в 1891 году. «Никогда не следует разрушать легенд. Сквозь них можно смутно разглядеть подлинное лицо человека». Чтобы пояснить эту мысль, он добавил: «Я никогда не гулял по улицам Лондона с цветком лилии, потому что это мог сделать любой дворник или кучер. Я добился гораздо большего: заставил поверить всех, что я действительно это делал».

Сегодня, через сто лет после смерти, Оскару Уайльду все еще удается быть загадочным – пусть это будет последней данью королю парадоксов. Нас пленяет двойственность этого человека, смущают явные противоречия в его жизни и творчестве, мы хотим знать, какие из них были придуманы для пущего эффекта, а какие были обязаны природному богатству его сложной и многогранной натуры. Что мы можем сказать об этом англичанине и ирландском националисте, который поддерживал движение за самоуправление Ирландии; протестанте, всю жизнь склонявшемся к католичеству; женатом гомосексуалисте с двумя детьми; художнике слова и мастере музыкального языка, который признавался Андре Жиду, что писательство ему скучно; человеке, сочетавшем не две, а три культуры – он был англичанином, франкофилом и кельтом в глубине души; бунтаре-конформисте, который так долго отвечал всем ожиданиям светского общества, что оно начинало смеяться, когда он приставлял палец к носу? Возможно, ответ в том, что явления, которые мы поверхностно считаем противоречиями, на самом деле представляют собой разные, но при этом дополняющие друг друга аспекты одной реальности, и их постоянно меняющееся, как в калейдоскопе, взаимодействие отражает сложную натуру Оскара Уайльда. Попытайтесь насадить его на булавку, расчленить и поименовать все части по отдельности – и убьете дух этого человека. Он сам прекрасно понимал это. Как он писал в конце эссе «Истина о масках»: «В искусстве не существует универсальной правды. Правда в искусстве – это правда, противоположность которой тоже истинна»[3]3
  Перевод М. Кореневой, 1993 г.


[Закрыть].

Его упорное пожизненное стремление создать представление о себе как о светском денди, острослове, несравненном собеседнике и авторе комедий привело к тому, что даже десятилетия после его смерти ему так же твердо отказывали в праве на репутацию ученого и мыслителя. Вместо этого на него смотрели как на первоклассного остряка и забавника, пытавшегося подняться выше второго эшелона в литературной иерархии. Разумеется, заманчиво думать, что это именно то, к чему он стремился, – чтобы его жизнь была важнее его произведений, его гениальности, как он ее понимал, и его таланта. Но, как и все, связанное с Уайльдом, очевидность не есть реальность, это лишь маска, которая ее скрывает.

Был ли Уайльд всего лишь преходящим социокультурным явлением и автором легковесных популярных произведений? Или же он был созвучным своему времени мыслителем, соединившим два столетия, тонким критиком и обозревателем, писателем, противостоящим удушливой атмосфере своего века, чья «чрезмерность в ниспровержении основ», по словам Шеймуса Хини, сначала развлекала, а под конец разъярила его чопорных викторианских современников? Но, как бы ни менялся критический взгляд на Уайльда и его творчество, он, по-видимому, занимает прочное место в сердцах своей публики. Всегда существует тайное восхищение не только мятежником, расширяющим пределы дозволенного и имеющим мужество выдержать последствия своих поступков, но и человеком, чье несравненное остроумие и чувство юмора приносит удовольствие стольким людям.