Текст книги "Запутанная жизнь. Как грибы меняют мир, наше сознание и наше будущее"

Идея о том, что эукариоты возникли в результате «слияния и поглощения», дрейфовала по биологической мысли, то появляясь, то исчезая, с начала XX века, оставаясь при этом на задворках «благовоспитанного биологического сообщества». К 1967 году мало что изменилось, и рукопись Маргулис возвращали 15 раз, прежде чем она была наконец опубликована. После публикации ее идеи столкнулись с сильной оппозицией, как и аналогичные теории прошлого. (В 1970 году канадский микробиолог Роджер Станиер ядовито заметил, что «эволюционную гипотезу Маргулис <…> можно рассматривать как относительно безобидную привычку, как поедание арахиса, если только она не превращается в одержимость; в таком случае она становится грехом». Тем не менее в 1970-х было доказано, что Маргулис права. Новые методы генетических исследований продемонстрировали, что митохондрии и хлоропласты начинали как независимые бактерии. С тех пор были обнаружены другие примеры эндосимбиоза. Клетки некоторых насекомых населены бактериями, внутри которых тоже живут бактерии.

Предположение Маргулис сводилось, по сути, к дуализму ранней жизни эукариотов. А потому неудивительно, что она мобилизовала лишайники на борьбу за ее дело – так же поступали первые сторонники сходной точки зрения на заре XX века. Первые эукариотические клетки можно рассматривать как «вполне аналогичные» лишайникам, так она утверждала. Лишайники все так же занимали важное место в ее работе в последующие десятилетия. «Лишайники – поразительные примеры инноваций, вытекающих из партнерства, – писала она позднее. – Эта связь куда значительнее, чем простая сумма составных частей».

Эндосимбиотическая теория, или теория симбиогенеза, как она стала известна позднее, переписала историю жизни. Это был один из самых драматических сдвигов в биологической картине мира XX века. Ботаник-эволюционист Ричард Докинз пошел дальше и поздравил Маргулис с тем, что она «не оставила теорию и прошла с ней до конца, [проделав путь] от “неприемлемой до общепринятой”». «Это одно из величайших достижений эволюционной биологии XX столетия, – продолжил Докинз, – и я восхищен мужеством Линн Маргулис, ее выдержкой».

Философ Даниэль Деннет отзывался о теории Маргулис как об «одной из самых прекрасных идей, которые он когда-либо встречал». Саму же Линн Маргулис он назвал «героем биологии XX столетия».

Среди самых значительных следствий теории эндосимбиоза является то, что целые наборы характеристик приобретаются в одно мгновение в готовом виде, сформировавшимися от организмов, которые не являются ни родителями, ни представителями того же вида, царства и даже домена. Ледерберг продемонстрировал, что бактерии способны получать гены по горизонтали. Теория эндосимбиоза предположила, что одноклеточные организмы по горизонтали получали целые бактерии. Передача генов по горизонтали трансформировала геномы бактерий в космополитные территории; эндосимбиоз преобразовывал клетки в космополитные территории. Предки всех существующих ныне эукариотов по горизонтали получили по бактерии с уже существующей, врожденной способностью превращать кислород в энергию. Подобным же образом предки существующих сегодня растений приобрели бактерии с развитой способностью к фотосинтезу.

Однако такая формулировка не совсем точна. Предки ныне живущих растений не получали по бактерии со способностью к фотосинтезу; они возникли в результате объединения организмов, использовавших фотосинтез, с организмами, не способными к нему. За 2 миллиарда лет совместной жизни каждый из партнеров становился все более зависимым от другого. А ныне мы наблюдаем, что существовать друг без друга они уже не могут. Внутри эукариотических клеток отдаленные ветви древа жизни переплетаются и сливаются в новую неразделимую генеалогическую линию, в новую родословную; они сливаются, или объединяются, в ходе анастомоза, как грибные гифы.

Лишайники не то чтобы повторяют процесс создания эукариотической клетки; они, как говорит Говард, «рифмуются» с ним. Лишайники – тела космополитные; это области, где встречаются представители живой природы. Сам по себе гриб не способен к фотосинтезу, но объединившись с водорослью или фотосинтезирующей бактерией, он может обзавестись этой способностью по горизонтали. Подобным же образом водоросли или фотосинтезирующие бактерии, не умеющие выращивать жесткие и прочные слои защитных тканей или переваривать камни, заключают союз с грибом и получают доступ к этим умениям – вдруг. Вместе эти таксономически очень далекие друг от друга организмы строят сложносоставные формы жизни, обладающие совершенно новыми возможностями. Но по сравнению с клетками растений, неотделимыми от хлоропластов, отношения лишайников с их партнерами открыты. Это делает их более гибкими.

Иногда лишайники размножаются, не разрывая существующих отношений: фрагменты лишайника, содержащие всех симбионтов, как единое целое транспортируются на новое место и вырастают там в новый лишайник. В других случаях лишайники производят споры, которые отправляются в путь одни. Прибыв на новое место, грибная спора должна встретиться с совместимым фикобионтом (водорослевым компонентом) и заново построить отношения.

В таком тесном союзе грибы стали немного фикобионтами, а фикобионты – немного микобионтами, то есть грибами. И все же лишайники не похожи ни на одного из них. Как водород и кислород, объединяясь, образуют воду – вещество, абсолютно непохожее ни на один из составляющих элементов, так и лишайники – совершенно новые явления, превосходящие по сути простую сумму составляющих. Как подчеркивает Говард, это настолько простая мысль, что ее очень сложно осознать. «Я часто повторяю, что единственные, кто не в состоянии увидеть лишайник, это лихенологи. Все потому, что они рассматривают их по частям, как их и учили. Беда в том, что если вы смотрите только на части, самих лишайников вы не видите».

Именно новые формы лишайников интересны с астробиологической точки зрения. Как было сказано в одной научной работе, «трудно представить себе биологическую систему, которая бы лучше суммировала характеристики живого на Земле». Лишайники – маленькие биосферы, включающие в себя как фотосинтезирующие, так и нефотосинтезирующие организмы, таким образом объединяя главные метаболические процессы планеты. В некотором смысле лишайники – это микропланеты, целые миры, уменьшенные в размерах.

Но чем же занимаются лишайники, вращаясь на орбите вокруг Земли? Чтобы справиться с проблемой наблюдения за образцами в космосе, члены BIOMEX собрали самые выносливые лишайники вида Circinaria gyrosa с засушливых высокогорий в Центральной Испании и отправили их на тренажер, имитирующий марсианские условия. Поместив лишайники в условия, близкие к условиям открытого космоса, они надеялись в режиме реального времени измерить жизненную активность лишайников. Как выяснилось, измерять было особенно нечего. В течение часа после того, как был «включен» марсианский режим, лишайники почти прекратили фотосинтез. Они находились в спящем состоянии все оставшееся время в тренажере и возобновили нормальную жизнедеятельность после регидратации через 30 дней.

Хорошо известно, что способность лишайников выживать в экстремальных условиях связана с тем, что они впадают в «анабиоз». Исследователи обнаружили, что их можно успешно реанимировать после 10 лет пребывания в высушенном состоянии. Если их ткани полностью обезвожены, то замораживание, оттаивание и нагрев не причиняют им никакого особенного вреда. Высушивание также защищает их от наиболее опасного воздействия космических лучей – крайне вредных для структуры ДНК свободных радикалов. Они возникают в результате расщепления молекулы воды на две составляющие под воздействием излучения.

«Анабиоз» – наиболее важная стратегия выживания лишайников, но не единственная. Наиболее выносливые виды лишайников снабжены коровым слоем, который защищает их от вредных лучей. Кроме того, они способны вырабатывать более тысячи химических соединений, которые нельзя найти больше ни в одной форме земной жизни; некоторые соединения действуют как защитные экраны от солнечных лучей. Эти химические соединения – продукт инновационного метаболизма – породили разного рода взаимоотношения с людьми. Мы используем лишайники в медицине (антибиотики), парфюмерии (дубовый мох), как красители (твид, тартан, лакмусовый индикатор pH) и употребляем их в пищу – один из лишайников является основой смеси специй «гарам масала». Многие грибы, которые производят важные для людей соединения, включая пенициллиновые плесневые грибы, были лишайниками на более ранних этапах эволюционной истории, но затем бросили это дело. Некоторые ученые предполагают, что ряд таких соединений, включая пенициллин, могли служить защитой предкам-лишайникам и продолжают существовать по сей день как метаболическое наследие этих отношений.

Лишайники – экстремофилы, то есть способны выживать в совершенно иных, враждебных нам мирах. Их выносливость непостижима. Соберите образцы из вулканических источников, из сверхгорячих геотермальных ручьев, из-под километровой толщи антарктического льда, и вы обнаружите живых микробов, пребывающих там, по всей видимости, в полном здравии. Недавние находки ученых Обсерватории глубинного углерода (Deep Carbon Observatory) говорят о том, что больше половины всех бактерий и архей – инфраземлян, как иногда называют их, – живут на глубине нескольких километров и подвергаются колоссальному давлению и высочайшей температуре. Эти подземные миры так же разнообразны, как тропические леса Амазонки, и содержат миллиарды тон микробов, что в сотни раз превышает суммарный вес живущих на планете людей. Некоторым видам тысячи лет.

Лишайники поражают не меньше. В действительности их способность выживать в разных экстремальных условиях позволяет классифицировать их как полиэкстремофилов. В самых жарких и засушливых пустынях мира вы найдете лишайники, процветающие в виде коросты на обожженной земле. Здесь лишайники играют важнейшую экологическую роль, стабилизируя песчаную поверхность пустыни, уменьшая силу и число песчаных бурь и предотвращая дальнейшее опустынивание земель. Некоторые лишайники растут в трещинах, или кавернах, твердых пород. Авторы одной научной работы сообщали о лишайниках, обнаруженных внутри кусков гранита, и признавались, что не имеют ни малейшего представления о том, как те могли туда попасть. Несколько видов лишайников достигли ошеломительного успеха в выживании в Сухих долинах Мак-Мердо (бесснежных просторах антарктических оазисов) – экосистеме с такими лютыми условиями, что ее используют для имитации условий на Марсе. Длительные периоды отрицательных температур, сильнейшее ультрафиолетовое облучение и почти полное отсутствие воды их, кажется, совершенно не тревожат. Даже после погружения в жидкий азот температурой –195 °C лишайники быстро оживают. Лишайник-рекордсмен живет в шведской провинции Лаппланд уже более 9000 лет.

В мире экстремофилов, удивительном по определению, лишайники выделяются по двум причинам. Во-первых, это сложные многоклеточные организмы. Во-вторых, они возникли благодаря симбиозу. Большинство экстремофилов не создают ни таких мудреных форм, ни длительных устойчивых взаимоотношений. Именно это так привлекает астробиологов. Лишайник, аккуратный набор жизненных форм, движущийся в космосе, – целая экосистема, но и единое целое. Можно ли найти более подходящие для межпланетных путешествий организмы?

Хотя в ряде работ была продемонстрирована способность лишайников выживать в открытом космосе, для транспортировки между планетами им пришлось бы выдержать еще два испытания. Во-первых, катапультирование с планеты на метеорите. Во-вторых, повторное вхождение в атмосферу планеты. И то и другое сулит немалую опасность. Однако покидание планеты и связанный с этим шок вряд ли представляет непреодолимое препятствие для лишайников. В 2007 году исследователи показали, что лишайники способны выдержать ударные волны силой 10–50 гигапаскалей, что в 100–500 раз больше, чем давление на дне Марианской впадины, самого глубокого места на Земле. Это в пределах ударной нагрузки, испытываемой камнями, которые метеориты выбивают с поверхности Марса, задавая им вторую космическую скорость. Повторное вхождение в атмосферу планеты может оказаться более серьезной проблемой.

В 2007 году образцы бактерий и живущих на камнях лишайников были закреплены на теплозащитном щите спускаемого аппарата, который должен был снова войти в атмосферу. Объятая пламенем капсула летела сквозь атмосферу Земли, и образцы 30 секунд подвергались воздействию температур выше 2000 °C. Камни частично оплавились и приняли новую форму. При анализе никаких абсолютно живых клеток найдено не было. Этот результат не сломил астробиологов. Некоторые утверждают, что формы жизни, заключенные внутри метеоритов, защищены от подобных экстремальных воздействий. Другие указывают на то, что большая часть того, что попадает на Землю из космоса, – это микрометеориты, космическая пыль. Эти мелкие частицы испытывают меньшее трение и подвергаются потому более низким температурам, проходя через атмосферу. Стало быть, у них больше шансов благополучно донести до поверхности Земли жизненные формы, чем у капсул космических ракет. Как бодро заявляют многие исследователи, вопрос остается открытым.

Никто не знает, когда лишайники появились. Самые ранние окаменелости относятся к эпохе, предшествующей рубежу в 400 миллионов лет назад, но вполне вероятно, что организмы, подобные лишайникам, существовали и раньше. С того момента лишайники как независимые организмы пережили от 9 до 12 трансформаций. Сегодня один из пяти известных видов грибов образует лишайник. Некоторые грибы (например, пенициллиновые плесневые грибы) образовывали когда-то лишайниковые союзы, но после перестали; они больше не являются частью лишайникового партнерства. Другие грибы переключились на иные типы фотосинтезирующих партнеров, то есть снова вступили в «лишайниковые» отношения, в ходе эволюции. Для третьей группы грибов вступление в симбиотические отношения остается опцией; они могут жить как лишайники в зависимости от обстоятельств.

Как выясняется, грибы и водоросли сходятся при малейшей возможности. Попробуйте вырастить много типов самостоятельных грибов и водорослей вместе, и в течение нескольких дней они объединятся во взаимовыгодном симбиозе. Разные виды грибов, разные виды водорослей – это, кажется, неважно. Совершенно новые симбиотические отношения зарождаются быстрее, чем отходит струп. Эти замечательные изыскания, редкие наблюдения за рождением симбиотических отношений были опубликованы в 2014 году исследователями Гарвардского университета. Когда грибы выращивали вместе с водорослями, они образовывали единства, походящие на мягкие зеленые шары. Это были не те замысловатые формы, которые изображали Эрнст Геккель и Беатрис Поттер. Но, с другой стороны, они и не проводили в обществе друг друга миллионы лет.

Не всякий гриб может вступить в партнерство со всякой водорослью. Чтобы симбиоз состоялся, должно выполняться одно условие: каждый из симбионтов должен уметь делать то, на что не способен другой. «Личность» каждого из партнеров не так важна, как их экологическая совместимость. По словам теоретика эволюции У. Форда Дулитла, «песня, а не певец» оказалась важней. Этот вывод проливает свет на способность лишайников выживать в экстремальных условиях. Как отмечает Говард, лишайники по своей природе – своего рода «брак под дулом пистолета», который заключается в условиях, слишком суровых для выживания любого из партнеров в одиночку. Когда бы лишайники ни возникли, само их существование подразумевало, что жизнь вокруг была невыносимой для каждого из симбионтов и что только вместе они могли составить метаболическую «мелодию», которую в одиночку ни один из них не вытянул бы. Если подходить к вопросу с этого угла, экстремофилия лишайников, их способность жить на грани, так же стара, как сами лишайники, и является прямым следствием их симбиотического образа жизни.

Чтобы наблюдать экстремофилию лишайников в действии, совсем необязательно отправляться в Сухие долины или на Марс. Большая часть береговых линий прекрасно подойдет для этой цели. Именно на скалистом побережье Британской Колумбии, как мне показалось, цепкость и живучесть лишайников больше всего бросаются в глаза. В футе или около того над ракушками – там, куда не доходят самые высокие волны, – тянется черная полоса примерно в два фута шириной. Вблизи она напоминает потрескавшуюся смолу на стенке причала. Эта траурная лента опоясывает береговую линию, и она важна, когда мы отправляемся в плавание вокруг островов. Мы ориентируемся на нее, когда встаем на якорь, она помогает нам бороться с приливом, точно указывая, куда не достает вода. Это маркер суши.

Черный налет – это вид лишайника, хотя и не слишком похоже, что это живой организм. И конечно, он не разрастается в витиеватые структуры. Тем не менее на севере западного побережья Северной Америки этот вид, Hydropunctaria maura (с латинского – «полночь в брызгах воды»), – первый организм, обитающий там, куда не достают волны. Посмотрите на линию прилива в любой точке мира, и вы увидите нечто подобное. Большая часть скалистых побережий опоясана лишайниками. Там, где заканчиваются морские водоросли, начинаются лишайники, а некоторые из них спускаются и в воду. Когда посредине Тихого океана возникает вулканический остров, первое, что начинает развиваться на голых скалах, это лишайники, которые птицы или ветер заносят туда в виде спор или отдельных фрагментов. То же происходит, когда сходит ледник. Рост лишайников на только что открывшейся поверхности камня – это вариация на тему панспермии. Эти голые поверхности – негостеприимные островки, мало приспособленные для развития большинства организмов. Пустынные, подставленные безжалостному солнцу, не защищенные от диких бурь и резких перепадов температур, они вполне могли бы быть другими планетами.

Лишайники – это области, где организм «расплетается», превращаясь в экосистему, и где экосистема «сворачивается» в организм. Они балансируют между «единым целым» и «набором составляющих». Если рассматривать их то с одной, то другой позиции, несложно быть сбитым с толку. Слово «индивид» происходит от латинского «неделимый». Так что же, индивид ли лишайник? Или индивидами считать микобионт и фикобионт? И правильно ли вообще задавать такой вопрос? Лишайники – это не столько сумма слагаемых, сколько продукт взаимодействия между ними. Лишайники – стабильные системы отношений; они не перестают разрастаться; они – не только сушествительное, но и глагол.

Один из тех, кому эти категории не дают покоя, – лихенолог из Монтаны Тони Сприбилл. В 2016 году Сприбилл с коллегами опубликовал статью в журнале Science, которая прямо-таки выбила почву из-под ног дуалистической гипотезы. Сприбилл описал нового грибного участника основных «династий» лишайников, остававшегося совершенно незамеченным, несмотря на полтора столетия пристального наблюдения. Он сделал открытие случайно. Приятель предложил ему измельчить лишайник и выделить ДНК всех участвующих в партнерстве организмов. Он предвидел, что результат будет ясным и ожидаемым. «Во всех учебниках ясно говорится, – сказал он мне, – что партнеров может быть только двое». Однако чем внимательней изучал Сприбилл образец, тем очевидней становилось, что это не так.

Каждый раз, когда он анализировал лишайник такого типа, он находил дополнительные организмы помимо ожидаемых гриба и водоросли. «Я долго разбирался с этими “примесными” организмами, – вспоминал он, – пока не убедился, что не существует лишайника без “примесей”, и мы обнаружили, что все инфильтранты были на удивдение постоянны. Чем глубже мы копали, тем прочнее утверждались во мнении, что это скорее правило, чем исключение».

Исследователи давно выдвинули гипотезу о том, что лишайники, возможно, привлекают дополнительных симбиотических партнеров. В конце концов, лишайники не содержат микробиомов. Они сами микробиомы, заполненные грибами и бактериями помимо двух всем известных игроков. И тем не менее до 2016 года ни одного нового устойчивого партнерства изучено и описано не было. Один из инфильтрантов, одноклеточный дрожжевой грибок, как обнаружил Сприбилл, оказался персонажем посерьезнее временного жильца. Его находят в лишайниках на шести континентах, и его вклад в жизнь этих организмов весьма существенен: он может придать им вид совершенно иного биологического вида. Дрожжевой грибок оказался важнейшим третьим симбионтом. Однако сногсшибательное открытие Сприбилла было только началом. Через два года он и его команда обнаружили, что летария волчья, один из наиболее изученных видов, включает еще один микобионт, четвертого грибного партнера. Индивидуальность лишайников раскололась на мелкие осколки. И все же, как сказал мне Сприбилл, это слишком упрощенное представление о лишайниках. «Ситуация неизмеримо более сложная, чем та, что описана в наших предыдущих публикациях. “Базовый набор” партнеров в каждой группе лишайников разный. У каких-то бактерий больше, у каких-то – меньше; у каких-то только один вид дрожжевого грибка, у других – два, а у третьих нет вообще. Что самое интересное, мы до сих пор еще не нашли ни одного лишайника, который бы подходил под традиционное определение партнерства одного гриба и одной водоросли».

Я спросил, чем, собственно, вновь обнаруженные грибные партнеры занимаются в лишайнике. «Мы точно не знаем, – ответил Сприбилл. – Каждый раз, как мы начинаем выяснять, кто что делает, мы совершенно запутываемся. Вместо того чтобы определить роли каждого симбионта, мы натыкаемся на все новых. Чем глубже мы проникаем, тем больше новых участников находим».

Выводы Сприбилла беспокоят некоторых ученых, потому что заставляют предположить, что лишайниковый симбиоз вовсе не такой замкнутый, каким его долгое время считали. «Некоторым симбиоз представляется этаким набором “сделай сам” из IKEA, – объясняет Сприбилл, – где у всякой детали своя функция и в котором есть инструкция по сборке». Вместо этого его находки предполагают, что образовать лишайник может широкий диапазон различных организмов. Главное, чтобы они «подходили друг другу, были совместимы». Речь идет не столько о «личностях», сколько о том, что они делают, о той метаболической «партии», которую каждый из них ведет. С этой точки зрения, лишайники – скорее динамические системы, нежели каталог взаимодействующих составляющих.

Получается картина, сильно отличающаяся от той, что рисовала гипотеза о двойственности лишайников. С тех пор как Швенденер изобразил гриб господином, а водоросль – рабыней, биологи спорят, какой из двух партнеров контролирует другого. Но теперь дуэт превратился в трио, трио – в квартет, да и тот уже больше походит на целый хор. Сприбилла не смущает то, что невозможно найти одно стабильное определение лишайника. Это обстоятельство, к которому, наслаждаясь его абсурдностью, часто возвращается Говард: «Как, существует целая дисциплина, которая не может определить, что конкретно в ее рамках изучают?» «Неважно, как вы их назовете, – пишет Хиллман о лишайниках. – Нечто столь радикальное и обыденное одновременно что-то да означает». Более 100 лет лишайники провоцировали нас и будут, вероятно, продолжать компрометировать наше понимание того, что представляют собой живые организмы.

Тем временем Сприбилл исследует новые многообещающие направления. «Лишайники до отказа набиты бактериями», – сказал он мне. В действительности лишайники содержат столько бактерий, что некоторые исследователи выдвигают теорию (и тут тема панспермии открывается нам с новой стороны) о том, что лишайникки – по сути резервуар для микроорганизмов и что они засевают пустующие площади необходимыми штаммами бактерий. Внутри лишайников некоторые бактерии обеспечивают защиту; другие вырабатывают витамины и гормоны. Сприбилл подозревает, что у них есть и другие функции. «Я думаю, некоторые из этих бактерий необходимы, чтобы связать лишайниковую систему воедино, чтобы они стали чем-то большим, чем сгусток в лабораторной чашке».

Сприбилл рассказал мне о работе под названием «Квир-теория лишайников» (Queer theory for lichens). (Это первое, что всплывает на мониторе, когда вы вводите в Google слова queer («cтранный, гомосексуальный») и lichen («лишайник»). Ее автор утверждает, что лишайники – необычные существа, которые подталкивают нас к образу мыслей, выходящему за жесткие рамки бинарной системы: «идентичность» лишайников – это вопрос, на который не может быть заранее заготовленного верного ответа. Сприбилл, в свою очередь, находит «квир-теорию» полезной схемой, приложимой к лишайникам. «Наше бинарное мышление мешает задавать вопросы, не укладывающиеся в бинарную систему, – объясняет он. – Табу из области половых отношений мешают нам задавать вопросы о половых отношениях. Мы исходим из нашего культурного контекста, поэтому нам чрезвычайно трудно осознать сложные симбиозы, подобные лишайникам: мы воспринимаем себя как автономных индивидов, и нам сложно соотнести себя с ними».

Сприбилл описывает лишайники как самый «открытый для общения» симбиоз. Невозможно воспринимать какой-либо организм, включая человеческий, в отдельности от сообществ микроорганизмов, которые обитают внутри его. Биологическая идентичность большинства организмов не может быть отделена от жизни симбионтов-микробов. Слово «экология» происходит из греческого языка – от οίκος («дом, семья»). Наши тела, как и тела других организмов, это места обитания. Жизнь – это вложенные друг в вдруга биомы, до самого низа.

Нас нельзя описать только анатомически, потому что мы делим наши тела с микробами: в нас больше микробных клеток, чем наших «собственных». Коровы, к примеру, траву есть не могут, а их микробное население может, и коровьи тела в процессе эволюции стали кровом для микроорганизмов, поддерживающих их существование. Нельзя нас также определить только с позиции развития, то есть как организм, начавший быть в момент оплодотворения яйцеклетки, потому что, как и все млекопитающие, мы зависим от наших симбионтов, управляющих отдельными циклами наших программ развития. И генетически нас тоже невозможно классифицировать как организмы, состоящие из клеток с идентичным геномом: многие из микробов-симбионтов унаследованы нами от матерей вместе с нашими «собственными» ДНК. В некоторый момент нашей эволюционной истории микробы пробрались в клетки своих хозяев и поселились там навсегда: наши митохондрии несут собственный геном, как и хлоропласты растений; по крайней мере 8 % человеческого генома унаследовано от вирусов (мы даже можем обмениваться клетками с другими людьми, превращаемся в «химер»: мать и плод обмениваются в утробе генетическим материалом). Наша иммунная система также не может быть использована для оценки нашей индивидуальности, хотя считается, что иммунные клетки отвечают за нас на этот вопрос, отличая своих от чужих. Иммунная система в равной степени озабочена регулированием наших взаимоотношений с проживающими в нас микробами и борьбой с внешними захватчиками и, кажется, настроена позволять микробам колонизировать наш организм, а не предотвращать такую колонизацию. И к чему это нас приводит? Или, вернее, всех вас?

Некоторые исследователи используют термин «холобионт». Он описывает «коллектив» организмов, которые ведут себя как единое целое. Это слово происходит от греческого όλος («целый, единый»). Холобионты – лишайники этого мира, и они тоже есть больше простой суммы их частей. Подобно словам «симбиоз» и «экология», слово «холобионт» выполняет полезную работу. Если у нас есть слова, обозначающие тесно связанных автономных индивидуумов, нам проще представить себе, что они действительно существуют.

Холобионт – не утопия. Сотрудничество всегда подразумевает соперничество и взаимодействие. Существует множество примеров, когда интересы не всех симбионтов совпадают. Некий вид бактерий в нашем кишечнике может быть главным игроком пищеварительного процесса, но если эти бактерии попадут в кровь, может возникнуть смертельное заболевание. Мы привыкли к этой мысли. Семья может функционировать как ячейка общества, гастролирующая джаз-группа может устроить захватывающий концерт, и в то же время отношения и тех и других могут быть сдобрены трениями и конфликтами.

В конце концов, нам не так уж и сложно соотнести себя с лишайниками. Эта разновидность отношений воплощает самую старую эволюционную максиму. Если слово «киборг» (сокращение от «кибернетический организм») описывает существ, сочетающих облик и функции людей и машин, то мы, как и все жизненные формы, являемся «симборгами», или симбиотическими организмами. Авторы основополагающей работы о симбиотическом взгляде на жизнь ясно выражают свою позицию по этому вопросу. «Индивидуумов никогда не существовало, – заявляют они. – Мы все лишайники».

Мы шли вниз по течению на «Капере» и проводили много времени, разглядывая морские карты. На них море и суша поменялись ролями. Массивы земли изображены большими пустыми пятнами бежевого цвета. Пространство воды испещрено указателями и контурами, собирающимися морщинами вокруг скал. Безликие хлопья земли покрыты шнуровкой разветвляющихся, соединяющихся фарватеров. Движение океана по сети фарватеров и морских путей непредсказуемо. По некоторым из них можно пройти на судне только в определенное время дня. Когда приливная волна мчится к суше по одному узкому опасному каналу, она может вырасти на полтора метра над сушей – неподвижная водяная стена, которая и не думает опадать. В одном особенно коварном проходе между двумя островами образуются приливные водовороты диаметром 15 метров, затягивающие вглубь плавающие на поверхности бревна.

По краям многих из этих проливов стоят скалы. Гранитные утесы обрушиваются в море. Деревья наклоняются, падая как в замедленной съемке. Вдоль берега деревья, мох и лишайники смывают приливы, обнажая валуны и уступы, на многих из которых видны оставленные ледником отметины. Сложно забыть, что большую часть суши составляет сплошной, медленно разрушающийся камень. Неровные выступы сначала плавно спускаются и вдруг круто обрываются к воде. Мы с братом часто спим на этих уступах ночью. Лишайники повсюду, и когда я просыпаюсь, нахожу их и на своем лице. Много дней потом я вытряхиваю из карманов брюк кусочки лишайника. Я выворачиваю карманы и, чувствуя себя человеком-метеоритом, пытаюсь представить, сколько лишайников приживется в неожиданных для себя местах, где оказались.