Текст книги "Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы"

Горбачев и гласность

15 марта 1985 г. в Москве было холодно и пасмурно. Печальные звуки «Траурного марша» польского композитора Фредерика Шопена эхом отдавались на Красной площади в центре Москвы, когда покрытый государственным флагом гроб покойного лидера коммунистов Константина Черненко опускали в промерзшую землю в тени кремлевской стены. Советские лидеры собрались на трибуне мавзолея Ленина, как делали уже дважды за последние три года.

В 1982 г. умер Леонид Брежнев, его сменил на посту бывший руководитель КГБ Юрий Андропов – реформатор, всегда державшийся в тени и воспользовавшийся своим влиянием на секретные службы, для того чтобы подняться на самый верх советской системы. Андропов не всегда был сторонником модернизации. Прежде у него была репутация непреклонного и бескомпромиссного коммуниста; именно он, будучи послом в Будапеште в 1956 г., убедил Хрущева в необходимости ввести войска в Венгрию. Кроме того, именно Андропов организовал подавление Пражской весны в Чехословакии в 1968 г. Он был прагматиком и реалистом и хотел ускорить наступление коммунизма, но в то же время он понимал, что методы следует выбирать применительно к обстоятельствам, а паруса автократии настраивать в соответствии с преобладающими ветрами мировой политики.

Иногда, чтобы инициировать перемены, необходима твердая рука; для примера можно вспомнить, как президент США антикоммунист Ричард Никсон поехал в Китай. Сенатор США Майк Мэнсфилд тогда сказал: «Только республиканец, а может, даже только Никсон, мог совершить этот прорыв и уцелеть при этом». То же можно сказать и про Андропова. После смерти Брежнева советская экономика в лучшем случае находилась в состоянии стагнации. Андропов осознал недостатки плановой экономики и, по существу, разрешил публичную дискуссию о том, как исправить эти недостатки. В то же время он начал увольнять некомпетентных руководителей и министров. За короткое время его правления своих постов лишились семнадцать министров. Однако одному человеку этот руководитель явно благоволил, и этим человеком был Михаил Горбачев. Молодого юриста возвысили и ввели в Политбюро – высший орган власти и, по существу, кабинет министров Советского Союза, в нежном возрасте 49 лет. Горбачев тесно работал с Андроповым, и тот многого ожидал от человека, которого считал своим политическим открытием.

Андропов умер в феврале 1984 г. в возрасте всего лишь 69 лет. Его преемник Константин Черненко был скорее традиционалистом. Черненко, которого западногерманский журнал «Шпигель» окрестил «сибиряком», был сторонником жесткого курса и не собирался терпеть тех, кто стремился изменить коммунистическую систему. К счастью для реформаторов, он был слишком болен, чтобы провести контрнаступление на них, на которое надеялись его сторонники. Этот 73-летний политик, любивший выпить и постоянно дымивший сигаретой, редко появлялся на публике и никогда без поддержки; через несколько месяцев после своего возвышения он едва смог помахать толпе на традиционном параде в честь Октябрьской революции. Западные сообщения, которые официальные средства массовой информации всегда отрицали, предполагали наличие у него целого букета разнообразных болезней. Однако сообщения были верны, и Черненко умер весной 1985 г., всего через тринадцать месяцев после занятия поста. Говорят, что при вскрытии выяснилось, что он страдал хронической эмфиземой легких, застойной сердечной недостаточностью и циррозом печени. Неудивительно, что Джон Гэддис в книге «Холодная война» охарактеризовал Черненко как «ослабленного старика, настолько похожего на зомби, что неспособного уже оценивать рапорты разведки, какими бы тревожными они ни были».

Высокая смертность среди советских лидеров создавала проблемы для американцев и их западных союзников. «Как мне предлагается договариваться с русскими, если они умирают один за другим?» – в шутку спросил тогда Рональд Рейган, которому на тот момент было 74 года. Ответом на этот вопрос Рейгана стал Михаил Горбачев. Именно он встречал гостей на похоронах в тот холодный мартовский день 1985 года. Горбачев уже тогда некоторое время дефакто управлял страной, и серьезных препятствий на его пути не просматривалось. Реформаторы выиграли силовую борьбу в Политбюро.

Как часто бывает на государственных похоронах, траурная церемония была использована как хорошая возможность встретиться и пообщаться с зарубежными лидерами, до которых в обычное время не так легко добраться. Похороны дают повод поговорить неформально с друзьями и особенно с врагами. Похороны Черненко дали восточногерманскому лидеру Эриху Хонеккеру шанс впервые встретиться лицом к лицу с канцлером Гельмутом Колем. Руководитель Восточной Германии хотел посетить своего западногерманского коллегу с полуофициальным визитом в 1984 г., но Черненко запретил этот визит. Теперь же сама собой образовалась возможность встретиться.

В качестве первого признака грядущих перемен Горбачев дал понять, что он всецело поддерживает прямые контакты между двумя Германиями. У него самого к этому моменту уже сложилась прочная репутация реформатора. «Мне нравится мистер Горбачев, с ним можно иметь дело», – сказала после встречи с ним в декабре 1984 г. (за несколько месяцев до того, как Горбачев занял высший руководящий пост) британский премьер-министр Маргарет Тэтчер, знаменитая своим антикоммунизмом.

«Горби», как называла западная пресса нового советского лидера, хотел, чтобы Коль и Хонеккер встретились при первой же возможности. Оба германских лидера были этому рады. Не то чтобы они сходились во мнениях на будущее Германии, но с практической точки зрения такая встреча обещала быть полезной и помочь в решении некоторых реальных проблем.

Для Горбачева проблема Восточной/Западной Германии была в каком-то смысле отвлекающим фактором. Он был занят решением более насущных проблем. Перед ним стояла двоякая задача, обе стороны которой были тесно переплетены: речь об экономике и об угрозе со стороны США. Связующим звеном между ними была Стратегическая оборонная инициатива (СОИ), известная также как «Программа звездных войн». Рональд Рейган хотел создать оборонительную систему – он называл ее «мирным щитом», – в которой для перехвата ракет использовались бы лазеры. В определенном смысле в этом не было ничего нового. Системы перехвата ракет существовали уже немало лет. У Советов была система ABM-1 «Галоша», способная перехватывать баллистические ракеты. Но система СОИ, которую инициировал Рейган, должна была перехватывать также и крылатые ракеты – управляемые ракеты, способные летать на очень низких высотах. По правде говоря, мало кто из ученых, включая и весьма уважаемое Германское физическое общество, верил, что систему СОИ можно создать в сколько-нибудь обозримом будущем. Но Горбачев не мог рисковать. Он вынужден был ответить на программу Рейгана аналогичной программой. К несчастью на него, у него не было тех денег, тех научных и технологических возможностей, которые позволили бы начать исследования по системе «Звездных войн». Нужна была иная стратегия.

Горбачева превозносят как человека, разрушившего Советский Союз, и как политика, окончательно решившего судьбу коммунизма как политической силы. Но не следует забывать, что его целью было усиление, а не ослабление громадного советского государства. В движении к этой цели он опирался на политику. Он знал, что многие молодые люди в европейском движении за мир скептически относятся к внешней и оборонной политике Рональда Рейгана. Целью Горбачева было вбить клин между Америкой и Европой, заговорив об общей европейской судьбе и общеевропейских ценностях, к которым, утверждал он, Америка не имеет отношения. Вновь и вновь он заговаривал о том, что «идея “общеевропейского дома”… означает, в первую очередь, признание некоторой целостной сущности».

Концепция общеевропейского дома возникла не на пустом месте; она была близка идеям, которые высказывал новый французский президент Европейской комиссии Жак Делор. Этот бывший министр финансов (с 1981 по 1984 г.) в правительстве социалистов/коммунистов под руководством Франсуа Миттерана был динамичным и харизматичным политиком; он хотел превратить сонное и склеротичное Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) в должным образом работающий экономический, монетарный и, возможно, даже политический союз.

Параллельно реформам Горбачева Жак Делор с коллегами трудились на движении к «еще более тесному союзу» (как сказано в Римском договоре 1957 г., в котором была впервые обозначена цель движения – объединенная Европа). Организовав единый рынок для товаров и услуг и обеспечив свободу передвижения рабочей силы, Делор надеялся создать ощущение Европы как единого организма, немного напоминающего США. А организовав настоящий Европейский парламент, члены которого могли влиять на политику и даже накладывать вето на предложения Европейской комиссии (по существу, кабинета министров Европейского союза), француз надеялся создать своеобразный зародыш «Объединенных штатов Европы». Все эти идеи содержались в соглашении, получившем в 1986 г. название Единого европейского акта.

Одним из самых горячих сторонников проекта единой Европы был Гельмут Коль. Основной целью Единого европейского акта было ослабить государственную регуляцию рынков, сломать торговые барьеры между странами Европы, принять обязывающие правила защиты окружающей среды и дать новые полномочия Европейскому парламенту. Кроме того, соглашение устанавливало рудиментарный механизм, при помощи которого страны могли договариваться об общеевропейской внешней политике.

В то время, когда Горбачев говорил об общеевропейском доме (его риторику хорошо принимала западноевропейская публика, а иногда и скептически настроенные правительства), КГБ активно занимался реализацией другого, более зловещего плана, целью которого было взять под контроль все движения за мир в Западной Европе. Работа у КГБ шла успешнее, чем у его американского визави – ЦРУ. Позднейшие исторические и архивные исследования добавляют правдоподобности утверждению о том, что ведущие фигуры движения за мир тесно сотрудничали с представителями КГБ, хотя в то время этому никто не верил. Под маркой «активных действий» КГБ и Штази использовали все рычаги влияния, чтобы изменить тон и настроение дебатов: их инструментами были дезинформация, внедрение и прямой подкуп.

В значительной мере эти действия принесли успех. Даже Ангелу убедили аргументы, выдвинутые Горбачевым. Когда Рональд Рейган отверг предложение вообще отказаться от баллистических ракет, Горбачев одержал победу в медийной войне в Европе. Рейган проявил себя как сторонник жесткого курса и разжигатель войны и оказался, по версии, которую скормили не только восточным, но и западным немцам, виноватым. Ангела чуть было не перестала верить в Америку, но «ее вера восстановилась всего лишь несколько часов спустя», после разговора с Иоахимом Зауэром, как рассказывал кто-то из ее близких друзей.

Для Горбачева проблема состояла в том, что многие ведущие политики в Западной Европе воспринимали его инициативы скептически. За предыдущие 40 лет Советы отнюдь не покрыли себя славой, и многие, как друг Ангелы Иоахим Зауэр, не готовы были поверить советскому лидеру на слово. Чтобы люди увидели Советский Союз в более позитивном свете, одних слов было мало, требовались дела.

Авторитарную и даже тоталитарную природу коммунистического режима следовало изменить, не растеряв при этом ни власти, ни могущества. Преследуя эту цель, Горбачев ввел в игру такие концепции, как гласность, перестройка и демократизация. Все это было очень ново, очень интересно и очень удивительно для ученых в обветшалых бараках на Берлин-Адлерсхоф, где размещалась Академия наук.

Путешествие Ренаты

В романах-аллегориях под вымышленными именами изображаются реальные лица, обычно хорошо известные, в более или менее замаскированном виде. Роман Михаэля Шиндхельма «Путешествие Роберта» – пример такого жанра, и образ одной из его героинь основан на характере и судьбе Ангелы Меркель.

Шиндхельм, позже ставший генеральным директором вновь образованного Оперного общества Берлина, по образованию был физиком. Как и Ангела, он принадлежал к группе интеллигентных людей, решивших изучать физику ровно потому, что в этом предмете меньше, чем в других, ощущались посторонние вмешательства, и он был меньше засорен псевдонаучными марксистскими теориями. По крайней мере сегодня он так говорит. Степень в области квантовой химии он получил в Воронежском государственном университете (элитном научном учреждении в Советском Союзе), после чего вернулся домой в Восточную Германию и получил работу в Академии наук; там он некоторое время делил кабинет с Ангелой Меркель. Много лет спустя он использовал свой личный опыт в качестве основы для романа.

Ангела – в «Путешествии Роберта» ее зовут Ренатой – не играет в книге центральной роли. Шиндхельм описывает ее как отстраненного исследователя: «Рената, с которой я делил комнату, была архетипичным молодым ученым без лишних иллюзий. Докторскую степень она получила несколько лет назад, и единственную ее страсть удовлетворяли одинокие велосипедные прогулки в маркграфстве Бранденбург».

Жизнь Ангелы текла довольно скучно. Она получила прибавку к жалованию, хотя и скромную, и зарабатывала теперь 1020 марок в месяц. Не слишком щедро: как она отмечала, «пара туфель стоила 320 марок, а зимнее пальто – 400». Работа была скучной, да и свободы было куда меньше, чем раньше. Жизнь становилась мрачной канителью утомительных рутинных дел: «каждое утро я выходила из дома очень рано, ехала на электричке от платформы Пренцлауэр-Берг и приезжала к 7:45, когда у нас начинался рабочий день. На самом деле это слишком рано для фундаментальных исследований».

Можно спорить, были ли «одинокие велосипедные прогулки» единственным жизненным интересом Ангелы. Но работа ее определенно не вдохновляла: «Перспектива еще 25 лет заниматься научными исследованиями при донельзя ограниченном финансировании не казалась мне привлекательной», – говорила она позже.

Ангела получила докторскую степень, и глава департамента Клаус Ульрих хвалил ее работу. Попутно он сделал несколько замечаний, которые через несколько лет, когда она стала политиком, выглядели чуть ли не пророческими. «Создается впечатление, – сказал профессор Ульрих, – что она что-то задумала, она усердно работает и стремится к цели, но, помимо этого, она женщина, к тому же себе на уме».

Тот факт, что Ангела Меркель «себе на уме», в те дни не был очевиден всем и каждому, особенно если говорить о политике. В то время как отец ее вдруг осмелел, стал более политически активным и все чаще принимал участие во встречах (и даже активно организовывал их) с критически настроенными и оппозиционными группами, Ангела по-прежнему держалась в тени. Вероятно, именно ее сдержанность стала одной из причин, по которым ей в возрасте 32 лет разрешили поехать на венчание двоюродной сестры в Гамбург, в, как это официально называл восточногерманский режим, «несоциалистическую экономическую область». Штази, кажется, не рассматривали ее как потенциального дезертира. Да и причин на то не было. Ангела ни разу не отклонилась от предварительного плана поездки. Всю свою взрослую жизнь она прожила в коммунистической Восточной Германии и потому немного тревожилась перед поездкой: «Я не знала, смогу ли я, как женщина с Востока, ночевать в гостинице одна. Конечно, если подумать, это было глупо с моей стороны. В конце концов, я ездила одна в Будапешт, в Москву, в Ленинград, в Польшу, я путешествовала пешком по Советскому Союзу, но мне было не ясно – по крайней мере тогда, – может ли женщина просто забронировать комнату в гостинице. Мне кажется, это я насмотрелась криминальных шоу по телевизору».

Как и планировала, она съездила на венчание, а затем отправилась в Бодензее – одно из красивейших мест на юге Западной Германии. Там она навестила коллегу в Университете Констанцы и немного походила по магазинам. «Хотя у меня почти не было дойчмарок, западногерманских денег, я смогла прикупить кое-что недорого на летней распродаже в Констанце; купила сумочку за 20 марок вместо 50 и две рубашки моему мужчине».

Закончив с покупками, она отправилась за сто или около того миль к северу в Карлсруэ в центре Германии, чтобы встретиться с профессором Рейнхардом Альрихсом, специалистом по нанотехнологиям – новейшей на тот момент области исследований, которой она активно интересовалась. Однако самое сильное впечатление на нее произвели не открытия профессора, а система общественного транспорта. Контраст между обшарпанными восточногерманскими поездами и ухоженными, быстрыми обтекаемыми поездами Западной Германии был ошеломляющим: «Первое впечатление я получила от городских электричек – Бундесбан – в центре города. Настоящее техническое чудо! Ей-же-ей, это было поразительно!» То, как ведут себя на Западе люди, для человека, привыкшего к сильно регламентированной повседневной жизни Восточной Германии, стало культурным шоком: «Студенты в Карлсруэ и другие молодые люди сидели в электричках, подняв ноги на сиденья! На сиденья! В этих чудесных поездах. Мне это показалось возмутительным».

Вернувшись домой, Ангела начала читать «Правду», официальную газету Коммунистической партии Советского Союза. Делала она это не потому, что стала вдруг стойкой коммунисткой, а потому, что режим Горбачева энергично раскачивал коммунистическую лодку, а с ней и восточногерманское политбюро. «Правда» не публиковала критических статей, но и не ограничивалась уже простым пересказом невероятных розовых историй о чудесах коммунизма.

Конец коммунизма

Новый курс Горбачева в коммунистических странах-сателлитах был встречен в штыки. Особенно встревожен был режим Эрика Хонеккера. Он не планировал никакой демократизации и его мало интересовали новые причуды Востока. Горбачев хотел невозможного: он хотел сохранить власть Коммунистической партии, открыв в то же время систему.

Возвращаясь к политически более мягким временам правления Хрущева, Советский Союз признал несогласных и даже выпустил на сцену другие политические голоса. Коммунистические лидеры Восточной Германии оказались в ловушке: они были не согласны с Горбачевым, но не могли сказать этого вслух. В их выступлениях, однако, между строк ясно читалась резкая критика. Курт Хагер, отвечавший в политбюро за культуру, задал риторический вопрос: «Когда ваш сосед меняет у себя в квартире обои, должны ли вы тоже менять обои вслед за ним?» Предполагалось, что ответом на этот вопрос будет почти неслышное «нет».

Поначалу восточногерманский режим послушно следовал за Горбачевым. Надолго задержавшийся визит Эриха Хонеккера в Федеративную Республику состоялся наконец в сентябре 1987 г. Формально этот визит не был официальным, поскольку два государства никогда не признавали друг друга; тем не менее Гельмут Коль приложил все усилия к тому, чтобы его восточногерманский визави почувствовал себя желанным гостем: красная дорожка была расстелена, а военный оркестр играл национальный гимн ГДР. И восточногерманский лидер, запретивший, как мы уже видели, слова национального гимна собственной страны за то, что они содержали строки о единой Германии, теперь сам высказал мнение, что «придет день, когда нас не будут разделять границы, день, когда граница между Восточной Германией и Польской Народной Республикой объединит нас».

На публике Хонеккер казался уверенным в себе. Может быть, он испытывал какие-то иллюзии; может быть, в самом деле верил, что в результате действия законов истории возникнет единая Социалистическая Германия. Если он и правда в это верил, то серьезно ошибался. «Уровень жизни на Востоке не повышался с начала 1970-х гг. и был значительно ниже, чем на западе», – заметил кто-то из историков. То, на что обратила внимание Ангела во время прошлогодней поездки, соответствовало истине: Западная Германия обгоняла свою меньшую и обедневшую восточную сестру.

Народ на Востоке чувствовал себя все более несчастным и требовал большего. Звучали все более дерзкие выступления. Правящая элита Восточной Германии была расколота, но верх по-прежнему одерживали сторонники жесткого курса. Эрих Хонеккер, его предполагаемый преемник Эгон Кренц (бывший генеральный секретарь ССНМ), Эрих Мильке (член политбюро, ответственный за государственную безопасность и известный как «мистер Страх») и премьер-министр Вилли Штоф были против любых уступок и хотели подавить всякое инакомыслие, если будет нужно, силой. В конце концов, репрессии сработали в Восточной Германии в 1953 г., в Венгрии в 1956 г., в Праге в 1968 г. и в Польше в 1981 г. Так почему им вновь не сработать в Восточной Германии?

Пока первенство удерживали сторонники жесткой линии. В ноябре 1987 г. Штази провели рейд на Экологическую библиотеку – собрание книг, организованное защитниками окружающей среды в Обществе церкви Сиона, организации, аффилированной с лютеранской церковью. Но даже такой жесткой тактики оказалось недостаточно. Через месяц оппозиция появилась с собственными лозунгами на официальной демонстрации памяти Розы Люксембург. Роза Люксембург была для коммунизма своеобразной иконой, ее статус был настолько близок статусу святой, насколько это вообще возможно в атеистическом государстве. Мученица социализма, Люксембург была убита националистами – ветеранами Первой мировой войны (якобы с благословения правительства социал-демократов) в 1919 г. Несомненно, она верила в какую-то неопределенную и критическую версию коммунизма, но неудобная истина состояла в том, что Люксембург была возмутительницей спокойствия и критиковала непогрешимого будто бы Владимира Ленина и русскую революцию. Мало того, Люксембург защищала свободу самовыражения. Так что на плакатах, которые оппозиционные группы пронесли на демонстрации через весь Берлин, красовалась цитата из книги Люксембург с говорящим названием «Русская революция: критическая оценка»: «Свобода – это всегда свобода для инакомыслящих».

Протестанты протянули недолго. Заводилы были арестованы и посажены в тюрьму, а некоторые из них лишились гражданства и были высланы на Запад. В Восточной Германии почти ничего не изменилось, и режим не собирался ни с кем дискутировать по поводу того, что на самом деле писала давным-давно Люксембург.

Однако развитие событий в Советском Союзе только укрепило решимость оппозиционных групп. Они внимательно следили за тем, как Михаил Горбачев реформировал свою страну. Прежде Большой брат был для Востока ориентиром в вопросе о том, как быть хорошим коммунистом. Прежде чтение таких изданий, как «Правда» или «Спутник» (советский журнал, переводившийся на немецкий язык), было признаком безоговорочной поддержки режима. Теперь все обстояло ровно наоборот. Эрих Мильке, с благословения Эриха Хонеккера и Эгона Кренца, которого прочили ему в преемники, просто запретил «Спутник». «Нойес Дойчланд» – газета, игравшая роль рупора режима, написала, что этот запрет необходим, потому что советский журнал виновен в «искажении истории».

Кое-кому из молодых и более просвещенных членов коммунистической элиты Восточной Германии было ясно, что в долгосрочной перспективе такой подход не годится. Советский Союз не позволит с собой играть. Особенно встревожен был один человек – Маркус Вольф, глава департамента внешней разведки Штази.

Сам Вольф тоже считал себя реформатором андроповского толка. Как и покойный шеф КГБ и советский лидер, Вольф был сторонником жесткого курса, но при этом понимал, что поднимаются ветра перемен. Вольф, у которого отец-еврей бежал в Советский Союз из Германии после захвата власти Гитлером, владел русским языком в совершенстве и с удовольствием демонстрировал свои лингвистические навыки в повседневном общении с советскими коллегами. Русским он тоже нравился. «Миша», как звали русские выпускника Московского авиационного института, был в КГБ на хорошем счету.

Еще одним любимчиком КГБ был Ханс Модров, глава дрезденской организации СЕПГ. Еще в 1987 г. Михаил Горбачев пытался, хотя и безуспешно, организовать дворцовый переворот, в результате которого Модров должен был занять место Хонеккера. Хонеккер знал, что Горбачев добивается его ухода. Кроме того, он знал из недавней истории, что советские лидеры были лишены сентиментальности в том, что касалось отставки неугодных правителей; в конце концов, в 1979 г. советы казнили афганского лидера Нура Тараки. Но Хонеккер считал, что с ним такое проделать было бы трудно, к тому же вовсе не в стиле Горбачева.

Что же ему оставалось делать? В идеальном мире Хонеккер выгнал бы и Маркуса Вольфа, и Ханса Модрова, но в сложившихся обстоятельствах это было невозможно. Быть зависимым царьком, если ты не согласен со своим политическим сюзереном, очень непросто. Хонеккер решил уйти в тень и подождать. Горбачев не сможет править вечно – по крайней мере, так думал Хонеккер. Более того, несмотря на все проблемы, экономически Восточная Германия была намного сильнее Советского Союза. В реформах необходимости не было. Он был уверен, что выдержит вместе со страной. Тот факт, что экономическая ситуация в Восточной Германии катастрофична и близка к коллапсу, Хонеккер предпочел не заметить.

Пока, во всяком случае, Хонеккер был в безопасности. Результатом неудавшегося дворцового переворота 1987 г. стала патовая ситуация. Хонеккер остался главой государства, но и его оппоненты остались в составе руководящих органов СЕПГ. В то же время ситуация становилась для Хонеккера все более проблемной. Штази уже не с такой готовностью, как прежде, выполняли распоряжения СЕПГ, и с разрешения властей было организовано несколько оппозиционных групп.

В политике контекст – это все. В данном случае огромную роль должны были сыграть события, произошедшие в 7353 километрах к востоку от Берлина, в именно в Пекине. Весной 1989 г. на площади Тяньаньмэнь в столице Китая разгорелись студенческие протесты – аккурат в тот момент, когда в стране с визитом находился Михаил Горбачев. Железный лидер Китая Дэн Сяопин отреагировал на протесты решительно. 20 мая он объявил военное положение и направил 300 000 солдат Народной армии на подавление протеста. Сообщалось о более чем 200 погибших. Эгон Кренц, предполагаемый наследник Хонеккера, пытался защищать поступок Дэна Сяопина как «простой акт восстановления порядка» – и даже поехал в Пекин, чтобы лично довести это мнение до китайских руководителей. Это стало сигналом и для Москвы, и для народа Восточной Германии.

Многие боялись, что режим СЕПГ воспользуется аналогичными методами, когда осенью 1989 г. в Лейпциге начались массовые протесты. Каждый понедельник тысячи людей собирались и выкрикивали лозунг «Мы – народ!», представлявший собой не слишком тонкий намек на Декларацию независимости США, которая начинается словами: «Мы, народ…» Протесты, получившие известность как Понедельничные демонстрации, распространились и на другие крупные города. (Кстати говоря, в Ростоке, городе на северном побережье Восточной Германии, они проходили по четвергам и соответственно назывались Четверговыми демонстрациями. Организовал их пастор Йоахим Гаук, ставший позже президентом Германии.)

Хонеккер, Кренц, Шторф и Мильке рассмотрели возможные варианты действий и обсудили проблему с советским лидером, присутствовавшим в Берлине в качестве специального гостя на праздновании 40-й годовщины образования Германской Демократической Республики. Неудивительно, наверное, но помощи они практически не получили. Горбачев был резок в своих комментариях. В стенограмме немецкого перевода его беседы с Хонеккером и его кликой есть строчка, ставшая позже знаменитой: «Жизнь наказывает опоздавших».

Торжества 7 октября 1989 г. принесли Хонеккеру одно лишь разочарование. Он хотел, чтобы партия славила достижения Восточной Германии, а вместо этого наблюдал, как даже тщательно отрежиссированный парад то и дело разражался спонтанными криками «Горби, Горби, Горби».

Кренц, бывший до того непоколебимым сторонником авторитарной власти и самым бескомпромиссным апологетом коммунизма, понял, что необходимо действовать, и действовать быстро, иначе его тоже снесет волной политических реформ. Горбачев вновь пытался продвинуть Ханса Модрова на место лидера. Время Кренца истекало. Он переговорил с Гюнтером Шабо`вски – еще одним членом политбюро, прежде поддерживавшим Хонеккера, и Шабовски согласился, что пришло время старой гвардии. Утром 17 октября 1989 г. Кренц встретился с Эрихом Хонеккером и сказал ему, что тот должен уйти. Хонеккер защищал свою позицию и отказывался уходить в отставку, но и он понимал, что сопротивление бесполезно. Старику пришлось сдаться.

И вовремя – в тот же день ближе к вечеру должна была состояться встреча с участием Кренца, Шабовски и других членов Центрального комитета. Планировалась всего лишь очередное заседание, ничего особенного, ничего срочного в повестке дня. После короткой встречи наедине Хонеккера и Кренца все изменилось. Кренц был Хонеккеру едва ли не сыном. Теперь же он, как Брут, взмахнул политическим кинжалом и вмиг оборвал карьеру человека, который всегда покровительствовал ему и который вывел его на вершину власти. Центральный комитет собрался в 14:00, как и планировалось. В 14:15 заседание закончилось, а в 14:16 Allgemeiner Deutscher Nachrichtendienst – официальное печатное агентство Восточной Германии – выпустило телеграмму: «Эгон Кренц избран Генеральным секретарем Центрального комитета Социалистической единой партии Германии».

Горбачев был разгневан. Его не предупредили заранее. Он хотел Модрова, а получил Кренца. К тому же этот сорокашестилетний политик не был популярен в народе. Новый партийный босс с перманентным загаром в двубортном костюме, приличествующем разве что торговцу подержанными автомобилями, и с соответствующей улыбкой казался каким-то шарлатаном. Певец протеста Вольф Бирман отнесся к новому Генеральному секретарю без всякого снисхождения, назвав его «смеющимся идиотом». В общем, достаточно сказать, что Бирман и другие оппозиционно настроенные восточные немцы не любили товарища Кренца.

Кренц, казалось, не замечал критики и искренне не понимал, почему окружающие что-то имеют против него. Как и остальные члены политбюро, всю свою жизнь он был защищен от критики. Поэтому он невозмутимо отправился в Москву. Когда кто-то из журналистов спросил, что он думает о протестах против его избрания, разразившихся в тот же день, когда он стал Генеральным секретарем, Кренц удивленно ответил: «Протесты против меня? Не думаю. Здесь важно то, то у нас есть уникальная возможность построить демократический социализм». Подразумевался социализм, при котором он сохранил бы безраздельную власть и остался лидером, разумеется. Он определенно жил в мире грез.