Текст книги "От лучшего к величайшему. Как работают принципы успеха в спорте для достижения жизненных целей"

«Ты позвонил Лизе (многолетней партнерше Брейлсфорда по жизни)?» – спросил я. Он вздохнул, и его лицо исказилось болью. «Черт возьми, нет», – ответил он и вдруг улыбнулся. Начав писать Лизе сообщение, Брейлсфорд проговорил: «Я давно уже не был дома, но на следующей неделе мы полетим в Америку вместе с Милли (его десятилетней дочерью) и несколькими другими членами семьи. Думаю, все должно пройти прекрасно».

Это перерыв? «И да и нет, – сказал Брейлсфорд. – Мы, конечно, отдохнем, но я хочу встретиться с футбольной командой “Сан-Франциско-49” и парусной гоночной командой “Оракл Тим”. В моей работе есть одно очень важное достоинство. В ней всегда найдется место для постижения нового. Если вы думаете, что нашли ответы на все вопросы, можете сдаваться». Брейлсфорд сделал паузу, и его лицо смягчилось. «У всех нас разные взгляды на жизнь, и я уважаю людей, которые спокойно воспринимают окружающий мир. Это один из верных способов жить. Однако сам я хочу всегда идти вперед, всегда добиваться большего».

«Добивайтесь большего до тех пор, пока ничего уже не останется».

2. Игры разума

Психологические факторы, на которых держится спортивное величие, пожалуй, одни из самых таинственных. Почему некоторые люди действуют ровно и гладко даже под психологическим давлением, тогда как с другими происходят срывы? Почему некоторым спортсменам удается поддерживать в себе высокий уровень мотивации на протяжении многих тысяч часов тренировок, тогда как другие сдаются?

Почему некоторые спортсмены учатся на своих ошибках и неудачах (Дэвид Бекхэм провел свой самый блестящий сезон после провала на чемпионате мира 1998 года), тогда как другие не выдерживают их бремени? И почему некоторые команды собираются воедино, будто направляемые коллективным разумом, а другие рассыпаются и остаются неспособными к сплочению?

Удивительно, но психология до сих пор остается в зачаточном состоянии. Ежедневно по всему миру проводятся новые эксперименты. Нейробиологи-когнитивисты все больше узнают о том, что происходит во время работы мозга, антропологи обнаруживают новые факты, раскрывающие пути его эволюции.

Спорт – мощный инструмент для исследования этих проблем, так как часто граница между великими победами и сокрушительными поражениями определяется исключительно психологическими факторами. Будь то поединки между Сампрасом и Агасси, Али и Фрейзером или «Манчестер Юнайтед» Фергюсона и «Арсеналом» Венгера, они высвечивают важность ментальных качеств, которые определяют спортивное величие.

Все дело в голове

11 марта 2014 года

Пит Сампрас всегда представлялся окружающим как человек замкнутый. Он господствовал в теннисе почти десятилетие и регулярно появлялся на многочисленных медийных мероприятиях, но при этом хранил в себе какую-то тайну, которая так и не исчезла даже во время его затянувшегося ухода из большого спорта. Эмоциональный контраст Пита с Андре Агасси, душа которого всегда была нараспашку, только прибавлял остроты их блестящему соперничеству.

О Сампрасе мы точно знаем всего две вещи. Первая – что он подавал подачи и отбивал их как бог. Вторая – что он был окружен почти мистической тишиной. Самый запоминающийся ответ Пита на вопрос журналистов прозвучал на его пресс-конференции после разгрома Агасси в трех сетах в финале Уимблдона 1999 года. Сампрас тогда победил со второй подачи навылет. Его спросили, что происходило у него в голове перед той подачей. «В моей голове тогда абсолютно ничего не происходило», – ответил Пит.

Когда я встречаюсь с Сампрасом в центре Лондона, я хочу его спросить, как он достигает того состояния, которое мой коллега Саймон Барнс сравнивает с состоянием дзен. Как Пит умудрялся обретать такое поразительное спокойствие в суете финалов турниров Большого шлема? Сампрас поднимает брови и немного наклоняется вперед. «Я могу рассказывать об этом часами, – говорит он. – Состояние разума – та сторона спорта, которая захватывает меня больше всего».

«Странность здесь состоит в том, что утром в дни финалов турниров Большого шлема я всегда невероятно нервничал. На Уимблдонах я часто просыпался в 5.30 утра, ощущая толчки адреналина по всему телу. Мой мозг буквально метался. Меня охватывал жуткий страх поражения. Ведь в этих финалах я несколько раз проигрывал, и это было страшно неприятно. Жестокая правда состоит в том, что никто не любит лузеров. Меня вел вперед страх неудачи.

Однако, когда я выходил на матч в 2 часа дня, со мной что-то случалось. Я вдруг обретал ощущение контроля. Контроля над собой, своими эмоциями, контроля над публикой. Я испытывал комфорт. Моя голова очищалась от всякой ерунды, и я начинал думать о чем-то невероятно простом. Я уходил в это свое состояние. Лучше всего я могу описать это таким образом: мое тело одерживало верх над разумом».

Это фраза-откровение Пита. Я спрашиваю его, легко ли было его разуму уступить контроль над ним его телу. «Для того чтобы это получилось, вам нужна высокая степень уверенности в себе, – говорит Сампрас. – Постарайтесь понять меня правильно. Перед второй подачей на эйс я страшно нервничал. По ходу матчей меня, конечно, одолевало беспокойство. Однако сама игра раскрепощала мой разум: когда я подбрасываю мяч, рука сама заносится для удара, и командовать начинает тело. Это как щелчок выключателя. Разумеется, в этом проявляются бесчисленные повторения таких движений с самого детства, в этом проявляется техника, органичность ваших движений. В этом проявляется ваша уверенность и мышечная память. В этом проявляются 10 000 часов занятий теннисом».

Сампрас очень зажат. Требуется время для того, чтобы атмосфера вокруг интервью несколько оттаяла. Но, когда Сампрас говорит об игре под психологическим давлением, с ним происходит перемена. Лицо становится подвижным. Глаза загораются. Время от времени он жестикулирует, выбрасывая руки вперед.

«День финала какого-нибудь турнира Большого шлема – день особенный, – говорит Сампрас. – На Уимблдоне я обычно жил в отдельном доме со своим тренером и кем-то из тогдашних подруг. В 8 часов утра я съедал приличное количество углеводов, обычно в виде вафель. Выходил на прогулку или на пробежку. В полдень отдыхал минут сорок, затем перекусывал в час дня. После этого в два часа дня я пешком шел на центральный корт». Пит глубоко задумывается, как бы восстанавливая в памяти события, которые происходили в престижном районе Уимблдона SW19, граничащем с теннисной ареной.

Вероятно, для многих было сюрпризом то, что Сампрас, выигравший 14 турниров Большого шлема, долго не находил себе применения после того, как зачехлил ракетку. «Первые четыре года были сложными, – говорит он. – Я много развлекался, набрал вес, одно время весил под 90 кг. Каждый день играл в гольф, покер и баскетбол, но мне необходимо было нечто большее. Мне стало скучно. Я задумывался: а что дальше? Участие в показательных теннисных матчах помогло мне вновь обрести спортивную форму и сосредоточиться на каком-то деле. В мой день снова вернулся режим, я начал регулярно заниматься в спортивном зале. И мне это нравилось».

На прошлой неделе Сампрас принял участие в Международном дне тенниса, инициированном Международной федерацией тенниса с целью увеличения числа молодых теннисистов. Хотя Пит и проиграл Агасси два сета, он собирается изредка выступать на турнирах. «Я думаю, что теннис дает мне душевное равновесие, – говорит Пит. – Я также играю в гольф и провожу много времени с женой и двумя детьми (одиннадцати и восьми лет). Мои дни протекают неторопливо. Это дни, когда у меня немного дел. Однако для всех жизнь после большого тенниса никогда не приближается по своей интенсивности к финалам Большого шлема. С этим нужно смириться».

По мере приближения интервью к завершению меня охватывает теплое чувство по отношению к Сампрасу. И причиной этого становится не любовь Пита к теннису, почти экзистенциальная по своей силе, горящая словно неугасимый огонь. Это любовь к напряженности сражений. «С этим ничто не может сравниться, – говорит Сампрас. – Вы напряженно трудитесь, изнуряя себя многочасовыми тренировками в зале и на корте, заставляя себя приближаться к пределам своих возможностей. И потом выносите все это на большую сцену. Только великие спортсмены способны на это».

Переоценивая поражение

6 июля 2016 года

В захватывающем описании своего путешествия на Галапагосские острова Чарльз Дарвин отмечал удивительную безбоязненность местных пернатых. «Ко всем ним можно подобраться достаточно близко для того, чтобы убить при помощи прута или, как это часто бывало со мной, поймать с помощью кепки или шляпы, – рассказывал великий ученый в своей книге “Путешествие натуралиста вокруг света на корабле “Бигль”. – Огнестрельное оружие здесь практически излишне. Простым толчком ствола я сбросил ястреба с ветки дерева».

Поначалу Дарвин не мог понять этого феномена. Будучи с детства страстным наблюдателем жизни птиц, он привык к исключительной осторожности пернатых в Великобритании, которые улетали, если к ним приближались на расстояние менее семи метров.

Но вскоре Дарвин понял причину этого явления: здешние птицы не знали хищников. Людей на островах почти не было. Так что готовность местных пернатых спокойно воспринимать опасность определялась тем, что у них в результате эволюции не развился инстинкт страха.

Какое отношение это имеет к футболу? А такое, что после эпического проигрыша английской команды сборной Исландии бо́льшая часть «посмертного эпикриза» была увязана с этой первобытной реакцией – страхом. Стивен Геррард заговорил о «культуре страха», Мартин Гленн, председатель Футбольной ассоциации Англии, – о том, что игроки были «скованы страхом». Эти комментарии нашли бурный отклик у болельщиков, которые на прошлой неделе стали свидетелями «коллективной ядерной катастрофы». В отдельные моменты футболисты английской сборной выглядели объятыми ужасом.

И напротив, сборная Уэльса (и какая это была замечательная история!) играла без каких-либо «сдержек». В очень впечатляющем послематчевом интервью Крис Коулман, главный тренер уэльсцев, сказал: «Не надо ничего бояться… если вы напряженно работаете и не боитесь иметь мечту, тогда вы не боитесь неудачи». Как с юмором отметили специалисты, страх в команде Уэльса был заметен… своим отсутствием.

Однако давайте еще на минуту вернемся к Дарвину, чтобы исследовать биологическую природу страха и понять, какое значение он имеет в футболе. Дарвин обнаружил, что, как и инстинкт материнства, страх играет ключевую роль в вопросе выживания живых существ. Птицы в Британии улетают от человека потому, что их древние предки, обладавшие таким инстинктом, спасались от хищников. Птица с Галапагосов, перемещенная в Англию, сразу же была бы съедена кем-то на завтрак.

Это относится и к человеческим особям. Женщина под псевдонимом SM (ее настоящее имя сохраняется в тайне), которая была не способна испытывать чувство страха из-за поражения миндалевидного тела, постоянно сталкивалась со смертельной опасностью. Дважды на нее нападали с ножом и огнестрельным оружием, ее чуть не убили в эпизоде домашнего насилия, и она многократно получала письма со смертельными угрозами. И при этом она не проявляла никаких признаков отчаяния, тревоги или других поведенческих реакций, которые были бы естественны при таких инцидентах.

Таким образом, получается, что страх полезен: мы хотим, чтобы мы сами и наши дети обладали этим инстинктом. И в то же время страх вреден: мы хотели бы, чтобы сборная Англии была лишена его. Каким образом можно разрешить этот парадокс?

Как отмечал Дарвин, страх сформировался у нас в результате эволюции для того, чтобы живые существа могли избегать хищников и других угроз своему существованию. Поэтому естественная реакция на подобные угрозы (проявляемая всеми млекопитающими) так тщательно подгоняется под различные ситуации. Мы буквально замираем, чтобы не обнаружить себя. Прекращение функционирования при этом желудка означает, что останавливается даже процесс пищеварения. Однако если мы поняли, что обнаружены, то мы бежим. Ускорение частоты сердечных сокращений (ЧСС) и частоты дыхания заряжает наши мышцы энергией. В исключительных случаях, оказавшись в безвыходной ситуации, мы бьем и деремся. Реакции в цепочке «бей – беги – замри» должны быть очень быстрыми. Поэтому они оказываются за пределами контроля разума.

А теперь представьте себе, что, вместо того чтобы оказаться перед хищником, вы оказались на футбольном поле. Здесь создается угроза не вашей жизни или вашим конечностям, а вашему «эго» и вашей репутации. Вы не хотите потерпеть неудачу и стать козлом отпущения. Геррард говорил, что мысли игроков на поле мечутся между «тем, что о них напишут СМИ по возвращении на родину, и тем, какая порция критики будет ими при этом получена. И футболисты не могут остановиться в этих своих мыслях». Ставки высоки, а последствия для каждого из них вполне реальны, поэтому страх становится абсолютно естественной реакцией (именно поэтому большинство из нас испытывает реакцию «бей – беги – замри» в ситуациях, когда по нашему поводу выносят какое-то суждение, например при публичном выступлении или на собеседовании при приеме на работу).

Однако в данном случае естественная реакция игроков не могла быть более неадекватной. Когда человек замирает, это значит, что он не может бить по мячу. В крикете игрок «прилипает» к линии отбивания мяча. В дартсе он не может выпустить из пальцев дротик. При публичном выступлении или на собеседовании с менеджером по персоналу человек не может выудить из головы нужную информацию (такое впечатление, что голова пустая!).

Вторая возможность – бегство, ничуть не более приемлемый выбор. Сталкиваясь со сложной стрессовой ситуацией, все мы когда-то испытывали инстинктивный порыв убежать куда глаза глядят. Иногда это неосознанное желание бывает таким сильным, что люди не могут выйти на игровую площадку, придумывая различные отговорки (я травмирован, я плохо себя чувствую), чтобы оправдать свой отказ. Даже когда они выходят на поле, то стараются держаться в стороне от игры. В таких случаях мы говорим: «Эти игроки потерялись».

Драки тоже не слишком-то помогут, даже если иногда мы и видим, как взрываются спортсмены под сильным психологическим давлением, как это произошло с Зинедином Зиданом на чемпионате мира по футболу 2006 года.

Это говорит нам о том, что знакомые всем катастрофические ситуации и в спорте, и в жизни – срывы, всплески эмоций, агрессия, «потерянность» на площадке и т. д. – представляют собой образцы проявления инстинкта, который пытается быть полезным, но на деле провоцируется теми ситуациями, для которых он совершенно неприемлем. И вся трагедия заключается в том, что, хотя мы признаем, что замирание на месте не лучший помощник при взятии пенальти, чертовски сложно «отключить» первобытный инстинкт, отвечающий за такое поведение.

Это возвращает нас к футболу. Бо́льшая часть современной психологии успеха посвящена снижению остроты естественной реакции «бей – беги – замри». В ней рассматриваются вопросы «управления первобытными приматами внутри нас», контроля над нашими «внутренними демонами» и т. п. Такие психологические методики могут быть полезны, но вернитесь на минуту к словам Коулмана, которые описывают альтернативную методологию. Коулман говорит не о борьбе с реакцией «бей – беги – замри» при помощи обычных психологических приемов. Он говорит о переоценке самого понятия «неудача» или «поражение».

«Неудача» обычно воспринимается как бранное слово. Оно имеет глубоко отрицательный подтекст. Однако для Коулмана оно имеет прямо противоположное значение. «Я не боюсь потерпеть неудачу, – говорит он. – Все мы когда-нибудь испытываем их. У меня в жизни было больше неудач, чем успехов». Его идея проста и богата. Неудача занимает важное место в жизни и учебе. Она тесно связана с вашим персональным ростом, развитием и процветанием. Как сказал однажды звезда баскетбола Майкл Джордан: «Иногда я испытываю неудачи. Но именно поэтому я добиваюсь успехов».

Если освободить неудачу от ее негативных ассоциаций, если она перестанет быть для вас предметом осуждения, а станет возможностью для учебы, тогда зачем вам испытывать страх перед ней? Если футбол – игра самовыражения и вы нормально воспринимаете любые неприятности, изначально присущие любому креативному мероприятию, почему вы должны «замирать» в момент отдачи паса?

А если вы к тому же входите в группу одинаково мыслящих людей, сильных, сплоченных и объединенных решимостью и целями, почему вы должны беспокоиться о том, что скажут СМИ в случае поражения?

Коулман сделал то, что отличает великих лидеров от простых людей. Осуществив переоценку неудачи, он изменил атмосферу высоких ожиданий с беспокойства и тревоги на радость и коллективное самовыражение. Футбол, несмотря на знаменитое высказывание выдающегося шотландского тренера Билла Шенкли, не имеет большего значения, чем жизнь и смерть. Поэтому дарвиновские инстинкты «бей – беги – замри» не только не помогают нам, но зачастую играют и разрушительную роль. Уберите страх из представления о неудаче, и вы хирургически освободите свой древний (архипаллический) средний мозг от страха.

И наконец-то сможете сыграть важнейшую в своей жизни игру.

Готовность к риску

14 апреля 2010 года

Джек Никлаус однажды сказал, что искусство побеждать в турнирах по гольфу состоит в том, чтобы понимать, когда следует защищаться, а когда – атаковать. Эта стратегическая мысль, с которой многие из нас согласятся, особенно применительна к полю гольф-клуба Augusta National, на котором ошибки обычно приводят к штрафным санкциям.

В прошлое воскресенье на ковре из опавших сосновых иголок рядом с тринадцатой лункой Фил Микельсон, очень спокойный, мягкий и в чем-то даже флегматичный американский гольфист, предложил нам другую философскую интерпретацию.

Оказавшись перед щелью шириной всего в несколько футов между двумя склоненными деревьями, когда катастрофа уже прямо заглядывала ему в лицо, американец решил рискнуть.

Ему предстояло нанести удар на расстояние около 180 метров через ручей Рэ, причем подставка для мяча («ти») размещалась всего в нескольких шагах от края «грина» (зеленой лужайки с лункой). Такой удар требует скрупулезной точности даже в том случае, если перед игроком нет препятствий, а мяч на «грине» расположен удобно. В данных же конкретных условиях удар представлялся очень дерзким и почти невероятным. Когда Микельсон стал доставать из сумки клюшку «айрон № 6», многие из нас предположили, что он готовится скорее сдаться, но не рисковать шансом выиграть свой третий турнир серии «Мастерс», пытаясь послать мяч на следующий «грин».

Перед ним стоял выбор, который вызвал бы не только непонимание, но и насмешки. Заголовки в СМИ сложились бы сами собой. Ведь Микельсон вел с преимуществом в один удар, время было на его стороне, оставшиеся лунки вполне соответствовали его манере игры, он все равно мог бы сделать «бёрди» (на один удар меньше ПАРа, то есть количества ударов, за которые игрок должен пройти лунку по регламенту) даже притом, что отступил бы перед ручьем Рэ, который змеей пересекал траекторию его удара. Все говорило против того решения, которое принял Микельсон.

Именно такие моменты и придают смысл гольфу и спорту вообще. Когда Микельсон ударил по мячу, серия «Мастерс» 2010 года, которая и так была полна волнующих и удивительных моментов, воспарила на вершину одного из величайших спортивных событий последнего времени.

И дело было не только в красоте удара, мягком приземлении мяча буквально в нескольких сантиметрах от воды и его элегантном подкатывании на расстояние всего нескольких футов от лунки. Дело было в захватывающей смелости решения спортсмена.

В те времена, когда Ник Фалдо и Северьяно Бальестерос находились на пике своих карьер, комментаторы часто рассуждали о том, почему испанец имел такую сильную эмоциональную поддержку публики, а Фалдо – нет. Почему Бальестерос был так обожаем и любим, а Фалдо лишь некоторые уважали и восхищались его игрой? Журналисты выдвигали мнение, что англичанин был слишком сдержан по сравнению с темпераментным испанцем, но дело, видимо, не только в этом.

Более правильный ответ мы получим, если взглянем на то, как эти два спортсмена подходили к игре. Фалдо был архистратегом, взвешивающим каждый удар на весах собственных амбиций и методично расчерчивающим свой путь по полю, как будто игра в гольф была предметом применения алгебры и геометрии.

Бальестерос был совершенно другим, он выполнял удары от души, действуя скорее на основе инстинктов, а не расчетов и выбирая дерзкие удары только ради их красоты. Короче говоря, Бальестерос любил риск – а мы любили его за это.

Риск – странная и опьяняющая вещь. Он притягивает сердца болельщиков не только потому, что предлагает захватывающую возможность наблюдать за невероятными достижениями рискующего, но еще и потому, что показывает нам оборотную сторону неудачи. Когда вращается рулетка и танцует маленький белый шарик, мы погружаемся в эфемерный мир неопределенности, в котором богатство уступает место нищете, триумф сменяется отчаянием, а заветный зеленый жилет (победителя турнира серии «Мастерс») – каменистыми глубинами ручья Рэ.

Большинство из нас, по экономической терминологии, страдают «непереносимостью риска». Мы избегаем рисков, мы стараемся строить нашу жизнь, чтобы снизить их влияние на нее до минимума, мы страхуем наши ставки. Именно поэтому и существует большая отрасль экономики, известная как страховой бизнес, который заглатывает в свою пасть миллиарды фунтов стерлингов. Но именно поэтому на каком-то первобытно-глубинном уровне мы восхищается теми, кто смело встречает неопределенность, дерзко движется вперед трудными путями, рискует миром ради того, чтобы этот мир приобрести.

Наверное, Алекс Хиггинс не лучший парень в мире, однако он завоевал наши сердца своими импульсивными, почти самоубийственными ударами на пути к победе в первенстве мира по бильярду в 1982 году. Айртона Сенну вряд ли можно отнести к самым успешным гонщикам «Формулы-1» всех времен и народов, но он один из самых почитаемых. Сенна, словно любящий риск картежник, составляет контраст с известным своим академичным вождением Аленом Простом, который даже получил прозвище «профессор». Шведский игрок в настольный теннис Ян-Уве Вальднер заслужил безусловное восхищение в мире не только потому, что одержал так много побед, но и потому, что так дерзко рисковал с возможными поражениями.

А Микельсона американская публика любит не только потому, что он очень симпатичный человек с хорошей репутацией, но и потому, что в смелости и дерзости решений он не уступает Бальестеросу, Арнольду Палмеру и другим величайшим легендам, которые сияют в истории гольфа.

Это происходит потому, что, как и при выполнении удара с засыпанной иголками площадки у тринадцатой лунки в Огасте, Микельсон позволяет нам заглянуть в ту жизнь, которой мы могли бы жить, если бы покинули свой кокон безопасности и стабильности.

В своем произведении «Бытие и ничто» Жан-Поль Сартр писал, что большинство из нас склонны неправильно рассчитывать математику риска. Мы боимся сделать хотя бы шаг из зоны комфорта из-за отвратительного трепета перед тем, что может лежать за ее пределами; притом что невыразимая словами реальность такова, что конец нашего существования всегда один, что бы мы ни делали и как бы ни пытались оградить себя от него.

«Страх? – спрашивает писатель. – Если я что-то и приобрел, проклиная себя, так только то, что мне нечего больше бояться».