Текст книги "Мы над собой не властны"

– Я его не просил меня ждать! Мог бы вообще не приходить.

– Он любит смотреть, как ты играешь.

– Плевать!

– Не надо так!

– Мам, ты его не видела. Он прямо как с ума сошел.

Мяч укатился в сторону. Коннелл не стал за ним тянуться. Так и сидел, упираясь руками в колени, – маленький мужчина, столкнувшийся с жизнью лоб в лоб. Он умный мальчик. Знает, что у других детей бывает хуже – отец или бьет, или вообще ушел из семьи. И все-таки грустно видеть, как рушатся иллюзии. Обычно близость Коннелла с отцом вызывала у Эйлин ревность, а сейчас ей хотелось защитить эту связь между ними.

– Папа всегда злится, когда ему приходится кого-то ждать в машине. Не принимай на свой счет. Наверняка он уже жалеет.

– Полчаса проторчали около дома – он все извинялся.

– Вот видишь!

Однако вечером в постели она стала упрекать Эда:

– Коннелл говорит, ты на него накинулся ни с того ни с сего.

– Сорвался.

– Эд, он же маленький еще.

– Такого больше не повторится.

– Надеюсь. Может, у тебя с отцом были сложности, но мальчик-то не виноват.

Пару кварталов до риелторской конторы Эйлин прошла пешком. Вдруг риелторша в прошлый раз не рассмотрела ее машину? Конечно, рано или поздно хитрость раскроется, но пускай хотя бы поначалу Эйлин воспринимают всерьез. Точно так же в молодости она просила придержать для нее какую-нибудь вещь в магазине. Продавец записывал ее фамилию на бумажке и обещал, что товар столько-то времени будет ее ждать. Эйлин почти никогда не возвращалась за покупкой – ей было довольно сознавать, что желанная вещь хотя бы недолго и хотя бы в теории принадлежала ей. Может, проведя немного времени в дорогих домах, она получит своего рода прививку и ей уже не нужно будет на самом деле там жить?

Контора находилась в центре Бронксвилла. Зажатая меж двух дорогих бутиков, внутри она чем-то напоминала кабинет старого дантиста. Обшитые деревянными панелями стены, синее ковровое покрытие на полу и несколько потертых письменных столов по обе стороны прохода. Здесь Эйлин не чувствовала себя самозванкой. Они были почти наедине, только еще один сотрудник негромко разговаривал по телефону в уголке.

Темные волосы Глории были коротко подстрижены, как у политика. Кое-где проглядывали непрокрасившиеся светлые прядки. Ростом примерно с Эйлин, риелторша была одета в темно-синий костюм и блузку, с виду шелковую. Ослепительно-белые и ровные зубки наводили на мысль о коронках.

Здороваясь, Глория снова протянула сразу обе руки, словно раскрывая объятия. Их этому, что ли, специально учат? И опять подействовало, как тот нехитрый прием с вкусным запахом из кухни.

Риелторша усадила Эйлин за стол.

– Прежде всего давайте обсудим, какой дом вам хотелось бы, хорошо? Вас интересует какой-то определенный архитектурный стиль?

В архитектурных стилях Эйлин разбиралась плохо. Колониальный? Эдвардианский? Тюдоровский? То, что на слуху. Мечты Эйлин о доме в пригороде носили абстрактный характер. Важно, что́ такой дом символизирует: высокое положение в обществе, уединенность, стабильность.

– Мне очень понравился дом, который я смотрела на прошлой неделе.

Глория удивилась:

– А я думала, он вам не подошел.

– Да, в каких-то частностях не подошел, но во многих отношениях это идеальный дом.

Глория как будто взвешивала, облегчить жизнь Эйлин или еще ее помучить. Потом она улыбнулась:

– Я хочу найти для вас дом, идеальный во всех отношениях!

– Спасибо.

– Простите за вопрос… Вас отпугнула цена?

– Ну что вы! – ответила Эйлин. – Не в деньгах дело.

Глория подняла брови.

– Так, хорошо! – воскликнула она, щелкнув шариковой ручкой. – Для начала мне нужно получить общее представление о том, что искать.

– Конечно.

– Приступим, Эйлин! Фамилия Лири, правильно?

– Да.

– Вы сказали, что живете в городе?

– Верно.

– В каком примерно районе?

– В Квинсе.

– О, в Квинсе есть очаровательные уголки! Мой брат живет в Дугластоне.

Дугластон – совершенно другой мир. Эйлин помолчала, собираясь с духом.

– Мы – в Джексон-Хайтс.

– Какой-нибудь кооперативный комплекс? – Глория одобрительно изогнула бровь. – Говорят, там очень красиво.

– У нас свой дом, – сказала Эйлин. – На три семьи.

– Отлично. – Глория сделала пометку в блокноте. – И вы хотите переехать именно в Бронксвилл или просто куда-нибудь в этом районе?

– В Бронксвилл.

Глория так и засияла:

– В Бронксвилле чудесно, правда? Когда муж купил здесь дом, я думала, что умерла и попала в рай!

– Я когда-то работала в больнице Святого Лаврентия. Давно, но до сих пор помню, как мне здесь нравилось.

– Значит, вы одобрили дом, который смотрели в прошлый раз. А что именно вас больше всего привлекло?

– Размеры.

– Сколько вам нужно спален? Три, четыре, пять?

– Как минимум четыре, – ответила Эйлин, ткнув наугад посередине, словно запойный пьяница.

– Отлично! Кое-что проясняется. А какой ценовой диапазон вас устроит?

Эйлин ненадолго задумалась.

– Это смотря кого спрашивать – меня или мужа.

Глория рассмеялась:

– За это мы их и любим, верно? Мужчинам безразличны жилищные условия, было бы где голову приклонить. Если честно, я все время уговариваю мужа переехать в дом попросторней. Что тут плохого, если средства позволяют? Ваш муж работает на Уолл-стрит? На поезде очень удобно.

– Он преподает в колледже.

Снова пауза, и снова Глория производит какие-то мысленные подсчеты.

– Значит, четыре спальни. Поближе к станции или это не имеет значения? Он преподает в городе? В Нью-Йоркском университете? Или в Колумбийском?

– Мы оба водим машину, – коротко ответила Эйлин. – Муж преподает в местном колледже Бронкса.

– Хотите жить поближе к школе?

– Не обязательно. Мой сын Коннелл будет учиться в городе. – Помолчав для пущего эффекта, Эйлин добавила: – В Реджисе.

Она надеялась, что эта подробность окружит ее защитным куполом престижа, – и в самом деле, Глория уважительно повела бровью.

– О, должно быть, у вас очень способный мальчик! – И тут же проткнула купол булавкой. – Мой муж там учился. Только и говорит о своих школьных годах, я уже устала слушать. У нас-то одни девочки. Был бы сын, непременно туда же его отправила бы.

Эйлин еле удержалась, чтобы не одернуть нахалку. Нельзя «отправить» сына в Реджис: он сам сдает экзамен в ноябре, а ты молишься и ждешь письма с приглашением на собеседование, а после собеседования молишься, чтобы его приняли. В буквальном смысле молишься, даже если в жизни ни о чем не молилась. Потом вы с мужем прибегаете смотреть, как ваш сын, сидя за обеденным столом, вскрывает конверт и читает, что поступил, а когда он говорит, что не хочет учиться среди ботанов, да еще и в мужской школе, вы отвечаете, что нет, он будет там учиться, когда-нибудь вам за это спасибо скажет, и на его губах мелькает затаенная улыбка, хоть он и притворяется недовольным. А потом ты говоришь: «Бабушка с дедушкой гордились бы тобой», и словно камень снимают у тебя с души, потому что хоть часть твоего долга родителям наконец-то отдана. И ты видишь: он все-таки понимает, хотя бы отчасти, как много все это для тебя значит. Что дело не только в нем одном. И кажется, отец стоит у тебя за плечом и молча одобрительно кивает, и твоя мама, вечная загадка, тоже смотрит и улыбается, думая о том, что ждет этого мальчика впереди – как и всех их, живых и мертвых.

– А какой ценовой диапазон для вас будет самым подходящим? В пределах миллиона? Или больше?

Эйлин вычислила, что может потратить самое большее четыреста тысяч долларов. После продажи дома в Джексон-Хайтс и уплаты всех налогов и сборов денег должно хватить на первый взнос, но четыреста тысяч – это максимум. «В пределах миллиона» – это очень мягко сказано, однако именно так и ответила Эйлин.

– Что еще мне следует учесть?

– Мне нужно, чтобы дом хорошо смотрелся с улицы, – сказала Эйлин. – Большой, импозантный дом. Чтобы он буквально притягивал к себе.

В воскресенье после мессы Эд в кои-то веки не лег на диван, а собрал еду для пикника и повез семью на их любимое место, поблизости от аэропорта Ла-Гуардия. Эйлин расстелила на траве одеяло, и они принялись за странные спартанские сэндвичи, приготовленные Эдом: хлеб с индейкой, и больше ничего – ни горчицы, ни майонеза, ни листиков салата или помидорных ломтиков. Даже сами сэндвичи не разрезаны пополам на треугольники.

Давно уже они не выбирались на природу вот так, всей семьей. Эйлин хотелось тихо посидеть со своими мужчинами, но Коннелл вытащил бейсбольные перчатки и принялся скакать, точно молодой мустанг. Эд встал с ним поиграть.

Солнце выглянуло из-за тучки. Самолеты, поблескивая в небе, с глухим рокотом исчезали вдали. Легкий ветерок освежал разгоряченную кожу. Бывают иногда среди обыденности такие вот идеальные минуты. Эйлин хотелось сохранить все это в памяти: кисловатую сладость похрустывающего на зубах яблока, запах травы… Эйлин уже замечала, что память можно обмануть. Если остановиться и мысленно сказать себе: «Это не сон!» – происходящее запомнится необыкновенно отчетливо.

Эд стоял, слегка набычившись, в ожидании подачи – хотя, если нужно, вбок отпрыгивал с неожиданной резвостью. Рубашка на пуговицах и брюки со стрелкой – не самая лучшая спортивная одежда, однако Эд не сдавался. Коннелл спешил вернуть мяч, едва тот коснется перчатки, и от этого страдала точность броска. Начали они с маленького расстояния, но Коннелл потихоньку отступал все дальше. Эд бросал, размахнувшись, по широкой дуге, а Коннелл – по прямой. Иногда, если Коннелл переусердствует, Эду приходилось мчаться за мячом, чтобы тот не вылетел на шоссе. По обе стороны лужайки стояли припаркованные машины, и Эйлин беспокоилась – не хватало только разбить кому-нибудь стекло, тогда вся идиллия насмарку. Эд крикнул Коннеллу, чтобы тот подошел ближе. Мальчишка сперва уперся, но Эд махал рукой, пока он не сделал пару шажков вперед. Теперь они стояли почти как в самом начале. Эд велел Коннеллу бросать не так сильно:

– Помедленнее! Мы же не на чемпионате, просто развлекаемся.

– Пап, я не сильно бросаю! – ответил Коннелл.

Но Эйлин видела – он бросает в полную силу. Хотя Эду пока удавалось принимать все подачи, он смотрел на летящие к нему мячи почти со страхом.

– Помедленней! – повторил Эд более резким тоном.

– А что? Не поймаешь?

Коннелл так размахнулся, что Эд отступил в сторону, пропуская мимо себя мяч, мчавшийся на него, точно сжатый кулак. С упреком глянув на сына, он отправился подбирать мяч.

– Прекрати! – сказала Эйлин, как только Эд отошел подальше. – Папа сказал: бросай не сильно.

– Да я вполсилы бросаю!

– Делай, как папа говорит!

– Ладно тебе, мам.

Тут вернулся Эд – скорее растерянный, а не сердитый. Беспощадная логика подростка поставила его в ситуацию естественного отбора. Поколебавшись, он бросил Коннеллу мяч – тот поймал его в прыжке.

Мяч не успел еще вылететь из руки Коннелла, а Эйлин уже заметила ярость, затаившуюся в теле мальчика подобно сжатой пружине. Поразителен момент физического превращения мальчика в мужчину. Эта неумолимая жажда вырваться вперед, смести с дороги предыдущее поколение и расчистить место новому. Величественно и в то же время жутко. Ее мужчины сойдутся в поединке, и ни тот ни другой не выйдет из этой схватки без потерь.

Может, Коннелл все еще злился из-за того, как отец наорал на него в машине. Может, его раздражало, что отцу сложно отражать его удары. Может, дело в том, что Эд проигрывал по сравнению с другими отцами. Он не просто старше, он еще и старомоден – однако бейсбол всегда объединял их с сыном. Возможно, Коннелл не вынес, что возрастные перемены затронули и этот их общий ритуал. Какая бы ни была причина, он вложил всю свою злость в очередной бросок. Эйлин тихонько ахнула.

Мяч несся с такой скоростью, что Эд застыл, даже не пытаясь уйти с траектории. Время словно замедлилось, и Эйлин вдруг поняла, что у ее мужа с недавних пор возникли проблемы с моторикой. Его рука не поспевала за командами мозга. Даже на расстоянии было видно, как у него расширились глаза. Мяч врезался Эду прямо в грудь. Эд пошатнулся и упал – сперва на задницу, а потом растянулся плашмя.

Эйлин, вскрикнув, бросилась к нему. Коннелл тоже. Пока она добежала, мальчик уже стоял на коленях рядом с Эдом и что-то ему говорил. Эйлин оттолкнула сына в сторону. Эд держался за грудь, как будто ему стало плохо с сердцем. Коннелл сбивчиво извинялся и тянулся поближе к Эду. Эйлин снова его оттолкнула. Тут Эд ее саму отстранил и приподнялся на локтях:

– Прекратите, у меня все в норме! Дайте встать.

Он встал, а Эйлин замахнулась на Коннелла, да так и застыла с поднятой рукой. Все трое словно окаменели скульптурным барельефом. Рука Эйлин чуть вздрагивала. Коннелл, кажется, тоже дрожал в ожидании удара. Эйлин отвесила сыну пощечину.

– Мальчик просто еще не знает своей силы. – Эд мягко перехватил ее зудящую от удара ладонь.

Потом он подобрал мячик с земли.

– Идем, продолжим игру!

– Давайте лучше посидим, – прошептала Эйлин.

– Мы не доиграли.

– Можно и не доигрывать, – сказал Коннелл, обращаясь только к Эду. На Эйлин он не смотрел.

– Всего несколько бросков осталось.

– Эд! – взмолилась Эйлин.

Она могла себе представить несколько вариантов развития событий, и от каждого становилось дурно.

– Ты садись, посиди. – Он хлопнул по своей перчатке. – Коннелл, давай!

Коннелл нехотя поплелся на исходную позицию. Эд бросил ему мяч. Коннелл вернул подачу.

– Жестче! – велел Эд.

Коннелл снова бросил вполсилы.

– Жестче! – заорал Эд. – Давай, от души!

Вечером, лежа в постели, Эйлин увидела на груди Эда, в вырезе майки, отметину от бейсбольного мяча. Провела по ней рукой. Эд взял ее запястье, поднял его как-то странно – вертикально вверх, словно крышку от масленки, – и отвел в сторону.

Оба молчали, лежа на спине и вытянув руки по швам, точно мумии, не соприкасаясь ни единым дюймом. У Эйлин рука все еще как будто мелко дрожала после той пощечины.

Как бы они ни спорили, даже ссорились, спальни это никогда не касалось. Здесь Эйлин могла высказать то, что ей больше нигде не удавалось выразить. Медсестры из ее отделения очень бы удивились, увидев, как она сворачивается в клубочек под боком у мужа. Она понимала, что старомодна в своей привычке всегда ждать, когда он сделает первый шаг. Правда, Эд всегда его делал без колебаний. Прикосновение – надежная, прочная скала в предательской трясине слов.

– Я должна признаться, – начала Эйлин. – Вчера я сказала, что пойду к Синди, а на самом деле ездила смотреть домá.

Эд, сердито покосившись на нее, закрыл глаза, будто спит.

– Не понимаю, что ты так зациклилась на переезде, – проговорил он. – Мне и здесь хорошо.

– Да что ты говоришь? Ты вообще не «здесь». Целыми днями лежишь на диване, уши наушниками заткнешь – и считай, что в камеру сенсорной депривации залез. Не слышишь, как машины на улице гудят и магнитолы надрываются. За продуктами в магазин я хожу – тебе не нужно толкаться в супермаркете и объясняться с девчонками на кассе, которые ни слова не понимают по-английски. Ты не женщина, можешь не бояться ходить по улицам, когда стемнеет.

– Время сейчас неподходящее для переезда.

– Самое подходящее! Коннелл окончил школу. Мало мы мучились в этой кошмарной дыре?

– Господи! – Эд резко раскрыл глаза. – Что с тобой такое?

– До сих пор я как-то терпела, а сейчас все это на меня так давит, что голова вот-вот лопнет.

– Я тут собрался привести себя в порядок. Отдохнуть, набраться сил, – заговорил Эд, словно все это время думал совсем о другом. – В последнее время меня тревожит, что я столько всего не успел в своей жизни. Эта стопка пластинок не давала мне покоя. И я решил – надо что-то делать, пусть даже это не понравится вам с Коннеллом и стадам твоих щебечущих подружек.

Да как он смеет еще говорить о ее подругах! Она им ни словом не обмолвилась о его закидонах – боялась услышать их комментарии.

– Пора хоть немного пожить для себя, – изрек Эд.

Эйлин должна бы рассердиться. «Пожить для себя»? А как же все то, чем она пожертвовала, чтобы он смог доучиться? Но речь Эда звучала как-то заученно. Фальшивая нота дребезжала, словно гнилой зуб, шатающийся в десне. Кажется, Эд сам себе не верит?

– Я не могу вечно так жить, – сказала Эйлин.

– Скоро лето. У меня будет больше свободного времени, смогу заняться ремонтом. У меня куча планов. Переоборудую гараж, можно даже заново покрасить дом.

– А можешь ты вернуть наших прежних соседей? И шум на улицах прекратить? – Эйлин зло усмехнулась. – В смысле, для нас. Ты-то от шума прекрасно сумел отгородиться! Можешь ты нам дать нормальный газон перед домом?

– Тебе бы отдохнуть надо. Не накручивай себя.

– А ты меня не учи! Сам уже с ума сходишь. Если подумать, с этого все и началось – ты просто съехал с катушек.

– Теперь будет лучше.

Эд протянул руку – погладить Эйлин по голове. На этот раз уже она отодвинулась.

– Я тебя прошу: съездим со мной. Просто посмотрим. Так неприятно ходить везде одной.

– Какой смысл смотреть, если мы все равно никуда не переезжаем? Я здесь все отремонтирую.

Как маленький, честное слово! У нее что-то надломилось внутри.

– Если хочешь остаться здесь – оставайся, – медленно выговорила она. – А у меня больше нет сил.

– Я тебе говорю – я не могу никуда ехать.

– Эд, нельзя все время убегать от жизни. Обратно в чрево матери не спрячешься!

– Не будь такой стервозой!

Ни разу в жизни Эд не сказал ей грубого слова. Эйлин уставилась на него бешеным взглядом.

– Прости! Я не хотел…

– Не смей! – прошипела Эйлин сквозь стиснутые зубы. – Хочешь так разговаривать со своей женщиной – заведи любовницу! Это тебе нужно? Отсюда все философские завихрения? Не можешь расстаться с какой-нибудь местной чикитой?

Эд повернулся на другой бок:

– Спокойной ночи.

Хочет молчать – она первой заговаривать не станет. Эйлин вертела на опухшем пальце обручальное кольцо, неприятно врезавшееся в кожу. Готовила на ужин солонину – и вот пожалуйста, пальцы распухли, как сардельки. Кольцо никак не снимается! По правде сказать, кольцо не так уж ей мешало, а просто хотелось, чтобы в эту минуту ничто их с Эдом не связывало, пусть даже он об этом никогда не узнает.

– Ты не права, – сказал вдруг Эд. Его рука легла на спину Эйлин ровнехонько между лопатками. – Нет никакой другой девушки. Ты у меня единственная. Обожаю тебя, знаешь ведь.

Эйлин, не оборачиваясь, рассматривала ручки комода.

– Почему тогда ты не хочешь сделать, как я прошу?

Эд так хлопнул ладонью по матрасу, что кровать затряслась.

– Я не могу! Сейчас – не могу. Мне просто нужен покой.

– Так для этого и существуют пригороды! Для спокойной жизни.

Эд промолчал.

– Милый, скажи, с тобой правда все в порядке? Ты сам не свой в последнее время.

– Все нормально. Просто тяжелый год выдался.

Они еще немного полежали в молчании. Наконец Эйлин повернулась к Эду лицом:

– Мы же не прямо сейчас переезжаем. До этого еще несколько месяцев. Может, больше года.

– Я не могу, и все! – Эд стукнул кулаком по подушке. – Ты меня не слышишь?

Эйлин принялась вертеть выпуклый цветочек на ночной сорочке, чтобы заглушить обиду. Почему он себе позволяет разговаривать с ней таким тоном?

– Я все равно буду искать варианты, но продавать дом без твоего ведома не собираюсь. Эд, мне нужно твое согласие.

– Летом я постараюсь заняться ремонтом. Может, тогда ты все-таки решишь остаться.

– Ремонтируй, если тебе охота. Только не думай, будто это что-то изменит. Капля в море.

23

Глория возила Эйлин на своей машине. В одном доме оказалось шесть спален – Эйлин такого и вообразить не могла, даже в самых необузданных мечтах. Ей хотелось выпроводить Глорию и улечься спать на полу в хозяйской спальне, а потом всю ночь бродить по дому, как ночной охранник обходит пустое учреждение. Глория перечисляла достоинства дома, а Эйлин машинально поддакивала: не требовалось разбираться в специальных терминах, чтобы понять все его великолепие. Изысканный вкус был виден буквально во всем: в резных деревянных панелях, в сдержанных тонах гранитных столешниц.

Когда они снова вышли на улицу, голова у Эйлин слегка кружилась.

– Я хочу осмотреть как можно больше домов! Хочу представить общую картину.

Глория держалась точно соучастник заговора, и Эйлин позволила себе расслабиться. Поначалу ей было совестно даром отнимать у риелторши время, но Глория проявляла чудеса терпения, и Эйлин решила положиться на ее профессионализм. Каждый раз по дороге к очередному дому Глория сообщала, какую цену за него хотят и насколько ее можно сбить. Было ясно, что Глория рассчитывает по реакции Эйлин вычислить пределы ее реальных возможностей, поэтому Эйлин очень старалась ничем себя не выдать. Просто без конца восхищалась роскошными интерьерами, ухоженными газонами, безупречными патио и громадными окнами, из которых когда-нибудь, теоретически, можно будет смотреть, как играют возле дома внуки. И повторяла: «Ах!», «Боже мой!» и «Какая красота!» – лишь бы Глория не догадалась, какое чувство она испытывает на самом деле. Страх. Всепоглощающий ужас.

Они садились в машину Глории и, поболтав несколько минут, отправлялись притворяться дальше. Так, словно в тумане, проходило полдня.

После пятого или шестого дома Глория, уже взявшись за ключ зажигания, задержала руку:

– Увлекательно, правда?

– Безумно увлекательно! – согласилась Эйлин. – Я могла бы хоть до вечера смотреть!

– Да, но все-таки надо наметить какие-то конкретные условия.

– Очень трудно выбрать. Все такие красивые! Не представляю, как можно расстаться с таким домом?

– Наверняка следующий вам понравится, – решительно объявила Глория. – Даже не буду показывать документацию. Меня интересуют ваши непосредственные впечатления. Хочу понять, что именно может вас привлечь.

Дом, к которому они подъехали, поразил Эйлин. Из серого кирпича, в колониальном стиле, с центральным холлом – она уже выучила, что это означает. От шоссе его отделял пологий травянистый откос. Узкие черные ставни, просторное крыльцо, и на первом этаже – окна от пола до потолка. По площади – раза в три больше ее нынешнего дома. Пока осматривали внутренние помещения, Эйлин старательно восторгалась всем подряд. Затем Глория вывела ее на крыльцо.

– Присядем, если вы не против?

– Нет-нет, нисколько!

Эйлин устроилась в белом кресле-качалке, Глория присела на ступеньку. Сидеть здесь было в точности так же приятно, как это казалось из машины.

Глория вытащила пачку сигарет.

– Я закурю, можно?

Эйлин кивнула.

– Обычно я не курю в присутствии клиентов. Знаете, как тяжело?

– Не стесняйтесь, пожалуйста.

– С вами мне легко, уютно, – сказала Глория.

Эйлин опустила глаза. Глория, как и она сама, – работающая женщина. И туфли у нее слегка потертые, и маникюр себе явно делает сама. Что подумал бы отец Эйлин о спектакле, который устроила дочка? У нее задрожали губы.

– Когда я сказала, что нас устроит цена в пределах миллиона… Это было не совсем реалистично.

– А какая сумма вам больше по душе?

– Вам не понравится.

– Я готова работать при любых условиях. Просто нужна отправная точка.

– Я вообще не знаю, уговорю ли мужа переехать.

– Посмотрите на себя – вы такая красавица! Как вы захотите, так и будет.

– Спасибо, – пробормотала Эйлин.

От тоски закололо в груди, словно кто-то магнитом вытягивал из нее колючие железные опилки.

– Все-таки какой ваш потолок? Восемьсот, семьсот тысяч?

Эйлин стало не по себе от такой прямоты. Как будто риелторша поднесла к ее лицу фонарь и может рассмотреть все дефекты кожи.

– Скорее четыреста. В крайнем случае – пятьсот.

– Угу… – Глория, выпустив струйку дыма, затушила окурок о ступеньку. – Угадайте, сколько просят вот за этот дом?

– Восемьсот.

– Девятьсот пятьдесят, – объявила Глория со смехом, будто называя вес посетителя на ярмарке. – Так, придется пересмотреть нашу стратегию.

– Простите, что зря потратила ваше время, – несчастным голосом выговорила Эйлин.

– Слушайте, давайте напрямик. Сколько-то времени мы действительно потратили впустую. Ничего страшного! Я люблю смотреть разные дома. И для вас найду подходящий. Такой, против которого ваш муж не сможет устоять.

Они договорились о новой встрече на следующей неделе и обнялись на прощание. Какое счастье, думала Эйлин, что эта женщина, держа ее судьбу в своих руках, не унизила ее, хотя могла.

Эйлин записалась на электроэпиляцию в своем обычном салоне на Манхэттене. Идти не хотелось, но записаться всегда было сложно, а Эйлин страшно тревожили волоски на верхней губе и на подбородке. Неужели это первые признаки более серьезных изменений? В последнее время ее иногда беспокоил непривычный зуд на коже, а иногда бросало в жар – Эйлин отказывалась даже про себя называть это приливами. И грудь стала чуточку менее упругой. Месячные у нее всегда приходили нерегулярно, так что здесь трудно было делать какие-либо выводы, а вот головные боли в последнее время случались чаще. Хотя у кого бы при такой жизни голова не болела! Эйлин не собиралась прятать эту самую голову в песок, но не была готова признать наступление возрастных перемен без более убедительных доказательств. А пока она будет бороться за свою красоту!

Эйлин поехала на метро, чтобы не застревать в пробках. Когда возвращалась домой, на платформе было настоящее столпотворение, и в вагоне тоже не лучше. На каждой остановке входили еще люди, усиливая давку. Только после Семьдесят четвертой улицы поезд начал понемногу сцеживать пассажиров на пересадках. От станции на Восемьдесят второй улице надо было идти пешком. Все ужасы нового времени здесь просто бросались в глаза. Когда-то эта улица была жемчужиной района. Косые деревянные вставки на оштукатуренных фасадах придавали ей тюдоровское очарование – тюдоровский стиль Эйлин тоже уже научилась узнавать. А сейчас по всей улице бродят какие-то хулиганы, вместо уютных семейных магазинчиков – лавчонки с какой-то дребеденью. Старинные фасады изуродованы дешевыми вывесками. Исчезли чудесные круглые уличные фонари – а на Пондфилд-роуд они сохранились до сих пор; отчасти из-за них Эйлин так тянуло в Бронксвилл. Там время как будто остановилось.

Навстречу Эйлин, занимая всю ширину тротуара, двигалась компания молодых людей в спортивных куртках и бейсболках. Кажется, латиноамериканцы, хотя кто их разберет. Один шел впереди всех, задом наперед, бурно жестикулируя; остальные смеялись и что-то одобрительно выкрикивали. Столкновение было неизбежно, если только Эйлин не сойдет на проезжую часть, – а она этого делать не собиралась. Она имеет полное право ходить по тротуару! Остановившись и на всякий случай выставив перед собой руку, Эйлин ждала, что компания обтечет ее, как вода обтекает камень. Парень, идущий спиной вперед, не заметил вовремя предостерегающих взглядов приятелей и налетел на Эйлин.

– Прошу прощенья! – сказала она резче, чем следовало бы.

Парень стремительно обернулся, принимая защитную стойку, словно в карате. Разглядев Эйлин, он опустил руки.

– Извините, дамочка!

Его приятели тихонько заржали. Эйлин понимала, что нужно молча идти дальше. Она инстинктивно боялась таких вот компаний. Наслушалась разных жутких историй. Но ее захватила волна праведного гнева.

– Между прочим, тротуар – для всех!

– Извините, – повторил юноша. – Я нечаянно.

Два раза извинился! Эйлин понимала, что надо бы на этом и остановиться. Они могли просто удрать, смеясь над придурочной белой теткой. Еще и обложили бы ее издалека. И все же Эйлин взбесило такое небрежное извинение. Она этого молодого человека научит, как себя вести, раз больше никто не удосужился.

– Надо смотреть, куда идете! Мимо вас не протолкаться.

– Как скажете, – ответил он сдержанно, словно тигр, изготовившийся к прыжку.

– Это и мой район тоже! – продолжала Эйлин. – Понаехали тут! Не думайте, что я сдамся без боя!

Один из стоявших поодаль шагнул вперед. Эйлин знала, что сейчас услышит: «Иди на хер, белая шлюха!» Но тот, что на нее налетел, остановил приятеля, протянув руку:

– Ты погоди. Слушайте, я же извинился. Я нечаянно вас толкнул. И я не «понаехали», я здесь родился. Никто у вас район не отнимает. Места всем хватит.

Эйлин поразило, что он так связно и логично рассуждает. Он раздвинул приятелей в стороны, освободив проход для Эйлин. Она торопливо двинулась дальше, на ходу обдумывая случившееся. Как неожиданно все обернулось… Мальчик-то воспитанный, нельзя не признать. Ей хотелось забыть эту встречу, тревожившую больше, чем грубость и хамство. Здесь таилась картина будущего – намек на то, что взгляды Эйлин устарели.

За ужином она рассказала своим об этом случае. Только представила дело так, словно вместо неожиданно тактичных извинений услышала те ожидаемые грубости, которые так и не прозвучали, – такая версия была ближе к привычной реальности.

– Чего я только не наслушалась… Не стала бы повторять, даже если бы Коннелла здесь не было.

Она понимала, что поступает непорядочно, однако без труда оправдала себя в собственных глазах. Всей семье будет лучше, если они переедут в Бронксвилл. Однако Эд не выразил свое рыцарское возмущение настолько бурно, как она ожидала. От этого Эйлин еще больше разозлилась на хулиганскую молодежь. Через пару дней она уже была уверена, что они в самом деле говорили все то, что она придумала. А что – ведь могло же такое быть? Память странные шутки шутит иногда.

На этот раз Эйлин оставила машину прямо перед агентством. Глория поздоровалась с ней запросто, без дежурных восторгов. Некий рубеж был перейден. Минута откровенности сблизила их, и теперь Глория приступила к поискам дома не формально, а с искренним увлечением.

По дороге к очередному дому Глория перечисляла положительные моменты, а вслед за тем доверительно рассказывала о неизбежных недостатках, словно говоря: видите, я ничего не скрываю. Затем начинался собственно осмотр. Сегодняшние дома даже могли бы понравиться, если бы не память о предыдущих. Конечно, район получше ее нынешнего, но какой разительный контраст! Вместо пяти спален – три, вместо мраморных полов – линолеум, вместо дерева – ДСП, а если и натуральная древесина, то в таком состоянии, что уже не отреставрируешь, нужно полностью менять. Вместо просторных вестибюлей – крохотные прихожие, не лучше, чем в ее теперешнем жилище. И вместо потрясающе светлых комнат с высокими потолками и огромными окнами – слишком привычная полутьма. С понижением цен на дома поникли и надежды Эйлин.

Глория заметила перемену в ее настроении и принялась всячески напирать на скрытые достоинства той или иной недвижимости, но Эйлин и слушать не хотелось. Выходило, что они с Эдом поселятся через дорогу от желанных особняков, станут общаться с их владельцами, но сами в таком же доме обитать не смогут. Столько лет они жили душа в душу, вырастили здорового, счастливого ребенка – многие женщины о такой судьбе только мечтают. Эйлин почувствовала себя постыдно меркантильной, когда у нее едва только мелькнула мысль: а как сложилась бы ее жизнь, выйди она замуж за другого? И все-таки мысль не уходила. Вот она, плата за самоуважение: сидишь в машине возле дома, которого не можешь себе позволить, и делаешь вид, будто этот дом тебя чем-то не устраивает.