Текст книги "Планета Афон. Крестный Ход"

После этого рыжий обер-лейтенант подошёл к полицаю и что-то приказал по-немецки. Услышанное тотчас смыло у Виктора краску с лица, физиономия стала точь-в-точь как восковое чело покойника, однако в глазах заиграло чувство злорадства вперемешку со страхом.

Виктор хоть и «шпрехал» только в объёме начальной школы, тем не менее сказанное фашистом уместилось в его убогом мозгу и без словаря: казнить приговорённых должны были сами жители села, а уж кому выпадет этот тяжкий жребий, решить предстоит ему.

От его выбора зависела сейчас судьба как всех, так и каждого в отдельности. Потому что в случае отказа от исполнения приговора, печальная участь ждала всех без исключения: немцы предпочитали шутить лишь с белокурыми красотками, за рюмкой шнапса в прокуренных гаштетах. Полицай мог сейчас показать на любого – хоть на старика, хоть на ребёнка, и предоставить тому стать либо убийцей, либо жертвой – присоединиться к приговорённым.

Надежда стояла среди первых и смотрела мимо него. Виктор, встретившись с ней взглядом, ощутил… как бы спазм в горле. Нет, не жалость – жалостью это назвать было нельзя, скорее то чувство, которое делает человека человеком. Вспоминая их недавний разговор по душам, он как бы мысленно прокручивал его в своей непутёвой голове, будто заезженную пластинку на старом патефоне у Нюрки-вертихвостки на именинах.

«Я что, совсем не человек что ли? Не привилегию же я взял одно зло творить. Мне больше зла сделали», – эти слова отпечатались сейчас в его мозгу, будто строки смертного приговора на пишущей машинке «Rheinmetall».

В память к нему вновь вернулось то хмурое утро десятилетней давности, когда его семью, как и семьи всех крепких хозяев земли русской, в одночасье лишили всего и отправили туда, где даже волкам поживиться нечем.

Точно так же ненавидяще смотрели на него сотни глаз, только тогда правда, казалось, была на их стороне, потому что правда в силе, как считали они. Оккупанты тогда были не в мышиных, а в синих мундирах и с наганами, а не «шмайссерами». Единственно Надежда, да тётка Алевтина проявили человечность, благодаря чему не только они, но и другие семьи в их вагоне не нашли смерть от голода на этапе.

«Если бы свои мне не стали врагами, то ни за какие коврижки не пошёл бы к оккупантам. А сколько таких как я?.. Весь Север нашими костями покрыт, сколько поумирало-то. И слёз наших никто не вытер», – снова и снова звучал в нём неумолчный рефрен, который заглушал в данную минуту зов сердца и остальные человеческие чувства. На высшую ступень пьедестала взгромоздилось чувство мести, и уже звучал гимн и поднимался «весёлый Роджер» в честь его победы над «голодранцами».

«А ты им прислуживаешь верой и правдой!?» – этот немой вопрос Надежды подвинул его с «золотой» вершины на «серебряную» ступеньку пьедестала.

«Я народу своему служу! А патент на «зло творить» не покупал», – хотел, было, ответить его помутнённый гордыней разум, но будто упёрся во что-то твёрдое и сплющился под напором невидимой силы. Полицай невольно спрятал глаза от прямого взгляда Надежды, и шевельнувшийся кадык будто затолкал в горло её укоризну.

«Кто верит во Христа, тот прощает своих врагов, точно так же, как и Он прощал. И к иноверцам никогда не переметнётся. Лучше погибнуть за Христа, чем стать Иудой для соотечественников», – как бы снова набатом отозвался её голос. – «А ты продался им за 30 сребреников как Иуда Искариот!»

Виктор заметил краем глаза, как рыжий обер-лейтенант начал терять терпение. Тот бросил короткий взгляд на часы и уже сделал шаг в его сторону, дабы поторопить. Встрепенувшись, полицай уже хотел было указать на первую жертву, но снова застыл с полуоткрытым ртом, словно поймал пулю на вдохе и готов был распластаться навзничь по грешной земле.

«Что же, в своих стрелять будешь? А Бога не боишься? Красные придут – так тебя первого к стенке поставят», – память снова будто окатила его с головы до пят ушатом ледяной воды.

«Так что же Советы бросили народ на произвол судьбы?» – попытался защититься он от её убийственного взгляда и не смог. Рука вдруг медленно опустилась, будто двухпудовая гиря повисла на локте, а челюсти сковало электромагнитом. Виктор снова отвёл глаза и во второй раз заметил нетерпение командира зондеркоманды.

Лёгкий мандраж пробежал по его спине, на лбу выступила испарина, а зубы мелко задрожали, как от лихоманки.

«Бога бояться нужно, страх Божий иметь, тогда ничего тварного бояться не будешь. Жить по совести, людям зла не делать, помогать, не жадничать. Тогда Господь и защитит».

«Хорошо тебе рассуждать! По совести! А меня, по совести за Полярный круг услали? Толя меньшой по совести помер? Лиза от голода мёртвого родила, а потом сама на себя хотела руки наложить тоже по совести?» – Витька сжал зубы и прерывисто задышал, укрощая бешеное биение сердца. Но в глазах Надежды узрел лишь снисходительную усмешку вкупе с укором.

«Значит не Советская власть виновата, а погань в душах. Жадность и презрение к людям.

Так что в себе ищи причину, в душе у себя покопайся хорошенько».

Он хотел, было, снова что-то возразить, но опять тупо упёрся всё в ту же непробиваемую стену её благочестия.

«Башка у всех на месте, только вот начинка разная. Кому благодать дана от Господа, Божественный огонь, у того она и варит. А кто лишь о своей выгоде печётся, у того и престаёт варить, таким она без надобности. Вот и сносят такую голову».

Рыжий обер-лейтенант сделал ещё шаг по направлению к полицаю с таким выражением на лице, которое можно было разглядеть даже затылком. Виктор догадался, что ещё одна секунда промедления и для него принесут шестой табурет.

«Коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой и справедливости!» – почему-то вдруг ему пришли на память слова Ф.М.Достоевского из «Преступления и наказания», хотя читал он его лишь в старшем классе, да и то по принуждению.

«Кто в храм дорогу забыл, того бесы и донимают», – снова услышал он не просто голос Надежды, но глас Веры, Любви и Премудрости Божией.

Вот же он, момент истины!

«Кто больше всех докучал мне разговорами о незваных гостях, жаловался на бандитский беспредел? Тогда почему вместо них кто-то должен брать грех на душу, становится палачом?

Да и немцы разве не люди, не человеки? Почему они должны выполнять за нас эту кровавую работу?»

Решимость вернулась к нему, лишь только Виктор перевёл взгляд на толпу. Не посмел он пойти против совести и выбрать Надежду. Собравшись с духом, обозначил пальцем пятерых, кто особо надоедал ему – Нюрку, Полину, Дуську, Матрёну Степанкову и Тамару Воронову. Потом повернулся к обер-лейтенанту, вытянулся перед ним и что-то промямлил.

«Яволь!» – лающим голосом произнёс Herr Off ezier и приказал всем пятерым подойти к жертвам, чтобы привести приговор в исполнение. Женщины сначала не поняли, чего от них хотят… А может, просто делали вид, что не поняли.

Но постепенно их лица стали приобретать мучнисто-алебастровый оттенок. Осознание того, что табуретки предстоит выбить из-под ног обречённых виселице именно им, сделало их чем-то напоминающих статуи музея восковых фигур мадам Тюссо. Все пятеро стояли, словно экспонаты, тупо уставившись на что-то невидимо-осязаемое.

Невозможно требовать двух вещей разом: женщина создана, чтобы производить людей на этот свет, а не отправлять на тот; чтобы рожать, а не убивать. Но и немцы не собирались брать лишний грех на свои поганые души, поэтому эсэсовец отчётливо повторил команду: «В случае неисполнения приказа всех поголовно будут немножечко расстреливайт».

Полицай перевёл, но женщины продолжали стоять, как часовые у Мавзолея, моргая остекленевшими от ужаса глазами.

Не женское дело – снабжать дичью виселицу. Нетрудно догадаться, что они чувствовали в этот роковой момент, и непонятно на что надеялись. Жертвы также, хотя и числились уже на том свете, пребывали в режиме томительного ожидания, видимо тоже надеясь на чудо, аще како пронесёт. Души их не шибко торопились узнать, что им уготовано на том свете.

Как бы того ни хотелось, не пронесло.

Зловещая тишина, наскучив неподвижностью, подвигла к действию. Рыжая бестия исчерпал лимит терпения, подал знак рукой, и каратели в унисон передёрнули затворы автоматов.

Звук содрогнул дремавшую тишину, подействовал на новоявленных палачей как удар хлыста, и в следующую секунду пятеро приговорённых уже корчились в предсмертных судорогах.

Впрочем, жизнь отпустила их грешные души достаточно скоро: верёвки были намылены со всем тщанием.

Эсэсовец удовлетворённо хмыкнул, отдал жестом команду своим сатрапам и что-то приказал полицаю. После чего тевтоны, ни единожды не нажав на курок, стали церемонно грузиться в машину. Всё это время толпа ошалело взирала то на раскачиваемые ветром нелепо вытянутые тела, то на рядом стоящих, как бы прислушиваясь к шороху ветра.

Каратели, меж тем, чинно уселись на лавочки в кузове «Мерседеса». При этом некоторые закурили и весело балагурили, другие же тихонько насвистывали себе под нос.

Просёлочная дорога ещё долго пылила им вослед, а селяне всё стояли, не меняя позы, в едином порыве вознося не то хвалу Всевышнему, не то проклятие оккупантам. Невозможно было прочитать на их лицах выражение радости или чувство глубокого удовлетворения.

Журавлиный клин, пролетавший в этот момент над куполами Успенской церкви, посылал на грешную землю неумолчный плач по милой их птичьему сердцу сторонке.

И он как бы пробудил в душах людей ответный порыв. Кто-то уже смахнул горючую слезу, и в тон журавлиному раздалось ответное всхлипывание. Люди всё ещё не могли поверить, что они своими руками (если быть точным, то ногами), только что отправили пять человеческих душ вослед за этими журавлями. И отправили не до весны, а до Второго Христова пришествия. Посмев взять на себя роль судей, неизбежно получили в придачу роль палачей.

Солнце, слегка зацепившись за макушки сосен и берёз, вяло заворачивало полуденные тени на восток. Лёгкие перистые облака рисовали на бирюзовом небосводе лишь им одним понятные расписные узоры.

Осень уже позлатила ветки дерев, а первый иней пока ещё не торопился надеть на них серебряную оправу. Природа вплотную приблизилась к равноденствию, а с ним и к осенним холодам. Но пока ещё благородно затянувшееся бабье лето пыталось всеми силами разорвать в клочья бабье горе в отдельно взятом русском селе П-о.

Полицай озвучил распоряжение оккупационных властей, чтобы три дня повешенные оставались на площади для устрашения, и что, мол, экзекуция была образцово-показательная.

Алексей наблюдал за происходящим через щель в стене сарая, и смутная тревога за судьбу Надежды пробудилась в его душе. Один неосторожный шаг, либо узнает или догадается кто-нибудь, что она его прячет, и не только с ней, со всеми жителями могут сделать то же самое.

Как только Надежда вернулась с экзекуции, он дал ей понять, что должен немедленно покинуть её дом. Однако она не проявила особого безпокойства и намекнула, что рано ему уходить – рана не зажила, да и слаб он ещё.

Тем не менее, от своего решения Алексей решил не отступать, и всё же согласился погостить ещё два-три дня, но не более.

Хотя Надежда и не была среди тех пятерых, коим выпал тяжкий жребий, но с каждым днём она становилась всё угрюмее и неразговорчивее. Порой она даже боялась поднять глаза на Алексея, как будто каждым своим словом чувствовала свою вину перед ним.

Встречаясь на улице с односельчанами, она также не могла смотреть им в глаза, а они симметрично прятали свой взгляд. На сходках бабы только и судачили о том, что «…да как же это мы, своих же мужиков… Да что нам хлеба, что ли жалко было…»

Тем не менее, дело сделано, время вспять не повернёшь, мёртвых не воскресишь. Думать нужно было раньше, не роптать и молить Бога, чтобы Он избавил от напасти, а не обращаться за помощью к врагам.

«Даже если ты крайне нуждаешься в помощи, то не обращайся за этим к дьяволу!»

Но безбожные четверть века отучили советскосоюзников просить о помощи Всевышнего, приучили надеяться только на власть и прислушиваться лишь к голосу своего греховного разумения, то есть вершить своеволие.

А когда власть поменялась, то результат не замедлил сказаться: ждать милосердия от врага – что ждать от волка пирога.

«Народ имеет ту власть, которую заслуживает. Нет власти не от Бога». Аминь!..

Через три дня полицай объявил во всеуслышание о том, что получено разрешение оккупационных властей похоронить казнённых. Старики сколотили гробы, мёртвых аккуратно сняли, уложили и в скорбном молчании на телегах отвезли на погост.

Отец Амвросий отслужил, как положено, заупокойную панихиду, после чего всех похоронили в братской могиле, поскольку даже имена их стали достоянием Небес.

Но Господь знает всех и каждого, поэтому крест на могиле был хоть и безымянный, но православный.

Глава VII. «Вагонные споры»

Пришёл однажды к старцу атеист и начал говорить ему, что не верит в Бога. Он никак не мог поверить в некоего Создателя, сотворившего Вселенную. Пару дней спустя старец наведался к атеисту с ответным визитом и принёс с собой великолепную картину. Атеист был изумлён. Никогда ранее он не видел более совершенного полотна.

– Какая прекрасная живопись! Скажите, кто написал? Кто автор?

– Как кто? Никто. Лежал себе чистый холст, а над ним висела полка с красками. Они случайно опрокинулись и разлились – и вот вам результат.

– Зачем же так шутить? – засмеялся атеист. – Ведь это невозможно: прекрасная работа, точные линии, мазок, сочетание оттенков. За всем этим великолепием чувствуется и глубина замысла. Без автора в таком деле не обойтись.

– Вот вы не в состоянии поверить в то, что эта небольшая картина возникла случайно, без предварительного замысла создателя, – ответил старец улыбнувшись. – И хотите, чтобы я поверил, что наш прекрасный мiръ – с лесами и горами, морями и океанами, озёрами и долинами, сменой времён года, волшебными закатами и тихими лунными ночами – возник по воле слепого случая, без замысла Творца?

* * *

Вернувшись на своё законное место, я застал Семёныча за разгадыванием кроссворда. Тоже дело, но мне не терпелось возобновить наш прерванный диалог, а лучшего способа, чем три по сто или пять по двести (пива), электорат пока не придумал.

Однако прерывать столь интеллектуальное и полезное занятие уважаемого человека ради застольных посиделок мне как-то не позволял Заратустра. Поэтому азъ неприкаянный тихонечко присел на законное место и осторожно начал перекладывать стеклянные ёмкости в походную сумку.

В нашем отсеке прибыло. С верхней полки нехотя скатился средних лет мужичонка, сразу потянувшись к пластиковой бутылке с минеральной водой и в три глотка её ополовинив.

На противоположной стороне у окна взирала на мiръ симпатичная молодая женщина, вероятно местная, поскольку из вещей у неё была лишь небольшая сумка. Как только Света отперла заветную дверь, мужчиночка взял полотенце и пошёл смахнуть с лица сонное выражение.

Достав из сумки блокнот, азъ грешный принялся фиксировать в нём события до конца ещё не минувшего дня. Через десяток минут это привлекло внимание Семёныча, он с пристальным вниманием понаблюдал за моими манипуляциями, но ничего не сказал, продолжив заполнять клетки по горизонтали и вертикали. Минуты не прошло, как у него возникли сложности, и он решил обратиться ко мне с наводящим вопросом.

Разгадывать кроссворды мне нравилось ещё с детства, а вопросы частенько повторяются. Вот и на этот раз за ответом мне не пришлось лезть в долгий ящик, что Семёныч расценил как высокий интеллект ВПСлуги. Решив его не разочаровывать, я задал встречный вопрос, который должен был пробудить интерес к продолжению беседы.

– Семёныч, как думаешь, что было, если бы вдова Рузвельта вышла замуж за Хрущёва?

Алексей Семёнович не понял подвоха в моём вопросе и, немного подумав, пожал плечами и стал рассуждать об улучшении советско-американских отношений, предотвращении войны в Корее, избежании Карибского кризиса и, не останови его совершенно неожиданным ответом, развернул бы стратегию на построение социализма в Соединённых Штатах Америки.

– На самом деле всё значительно проще: просто она стала бы Кукурузвельт.

Моя шутка произвела эффект больше на симпатичную соседку, чем на него. Она взглянула на меня с неподдельным интересом, смастерила белозубую улыбку с хитринкой в изумрудных глазах, однако этим всё и ограничилось. А Семёныч вспомнил о непочатом початке, который томился уже полчаса как.

Воспламенившись желанием сходить за чаем, он разыскал на столе свой стакан, но в этот момент я предложил ему немного другой напиток, янтарный. При этом недвусмысленно намекнув, что с солёной кукурузой чай как-то не очень вяжется.

Что я всегда ценю в ветеранах – их никогда не надо долго уговаривать. Вот и Семёныч уловил мой намёк с пол-оборота.

Выученным движением наполнив стаканы, азъ недостойный взял слово и произнёс что-то членораздельное про долголетие и здравие души же и тела.

Пивко было не сказать, чтобы из бранденбургского погреба, но от анализов всё же отличалось в лучшую сторону.

К тому же дарёному коню в зубы не глядят, поэтому Семёныч оставил своё высокоинтеллектуальное мнение при себе, а мне в душном вагоне и морская вода показалась бы эликсиром. Да и рыбка солёная добавила пиву немного вкусовых качеств.

Не дав соседу опомниться, я распечатал вторую и снова наполнил стаканы. От такой прыти мой визави слегка опешил, тем не менее, снова остался молчалив. Достав из пакета заветный початок, он любезно предложил мне угоститься.

«Брызнув» выкидным лезвием «барракуды», I’m ловко отрезал примерно с четверть, не забыв любезно поблагодарить, и, в свою очередь, предложил ветерану солёной рыбки. Угощение также было с благодарностью принято, и наша беседа вот-вот готова была возобновиться, но тут нарисовался наш сосед сверху, которому не повезло оказаться первым, и пришлось долго ждать очереди. Сей факт окончательно смахнул с его лица не только сонное выражение, но и редкозубую улыбку.

Вероятно крепко мучимый похмельем, он обозрел наши наполненные стаканы взглядом тигра, выслеживающего дичь, и жадно шевельнул кадыком. Мне ничего другого не оставалось, как вынуть третий флакон и проявить любезность.

– Будем знакомы? Мигель, – я протянул ему десницу. – Пивка не хотите за компанию?

– Николай, – он крепко сжал мою длань, видимо сельский житель. – Если угостите, то не откажусь, – было заметно, что он крепко опечален, что проспал стоянку в Джанкое.

Во мгновение достав из рюкзака походную кружку, ВПС наполнил её до краёв и подвинул к Николаю закусон.

Он, в свою очередь, положил на стол традиционный завтрак деревенского пассажира плацкартного вагона, включающий в себя нарезанный ржаной хлеб, варёные яйца, зелёный лучок, огурцы и помидоры. Как говорится, на безрыбье и рак – рыба, а соль и перец у меня всегда под рукой. «Барракуда» же в два захода превратила овощи и яйца в натюрморт.

– Куда путь держим? – традиционная фраза после утоления жажды не вызвала у Николая отрицательных эмоций. Он смахнул пену с усов, окинул меня резко подобревшим взглядом и неспешно поведал, что едет отдыхать в какой-то пансионат на черноморском побережье под Керчью.

Сам он «курский соловей», в Крым едет не первый раз, но и завсегдатаем называть себя не стал бы. С развалом Союза здешний отдых его уже не настолько прельщает.

– Да, уж, учудил Никита Сергеевич, не только кукурузой прославился, делов наворочал, – я поторопился сразу задать разговору нужный фарватер, чтобы не растекаться мыслями по дебрям Перестройки и построения капитализма в до зѣла отдельно взятой шестой части суши.

– Кстати, он наш земляк, тоже с Курской губернии родом, – вставил фразу наш попутчик.

– Все они французы, – я добавил про себя парочку идиоматических выражений, которые в полной мере выражали моё отношение к «третьему поколению» правителей советской России. – Что лысые, что лохматые, что усатые, что бородатые. Одного поля ягоды.

– Ну-у, не скажи! – Алексей Семёнович оторвался от кроссворда и попытался возразить мне. – По сравнению со Сталиным нынешних даже рядом не поставишь.

– Не поставишь, это точно. Если подсчитать все его преступления, сколько он невинных людей уничтожил, сколько крови пролил, его даже не посадишь рядом с нынешними, таких на кол сажать нужно, а пепел их по ветру развеивать над Тихим океаном. Политика проверяется не тем, как что-то начинается, а тем, как заканчивается. А чем его политика закончилась?

– Согласен, Сталин был жесток, но с нашим народом разве можно иначе? Который умеет только воровать, потом пропивать и ни хрена не делать. В нашей стране государство можно построить, имея во главе только Ивана Грозного, Петра Первого или Сталина. Ни совести, ни благородства, ни чувства ответственности или собственного достоинства у него никогда не было. Обязательно должен был кто-то с кнутом стоять над ним и погонять…

– Семёныч, ты в курсе, что эти трое в общей сложности правили Россией сто двадцать пять лет? И при каждом из них, население страны уменьшалось на треть!

А теперь представь, что они бы правили друг за другом, что бы тогда было со страной? Вернее с народом? Даже, несмотря на две войны, при Николае II население увеличилось за двадцать лет в полтора раза!

И потом, о каком народе говоришь: о русском или о советском? Согласись, что это две большие разницы.

Не лень губит, а бестолковая активность, поэтому лень советского человека – это вовсе не грех, а средство нейтрализации кипучей активности руководящих им дураков.

Когда русские купцы или предприниматели подписывали какие-нибудь договора на бумаге? Слово купеческое – крепче печати! А дворяне отвечали за вверенных им крепостных крестьян не просто поголовно, но и за преумножение.

Вдумайся, что означает слово разгильдяйство? Отсутствие гильдии! То есть касты. Не только купцы, но к определённой гильдии принадлежали даже и мастеровые, и ямщики, а разгильдяй – тот, которого исключили из гильдии, и таких даже в дворники не брали. Вот они-то, эти люмпены, и были главной движущей силой октябрьского переворота. На них большевики и сделали ставку, потому как больше не на кого было.

– Русский, советский, какая разница? Не в этом дело, а именно в разгильдяйстве.

– Вот уж не скажи! Знаешь, если совесть вступает в противоречие с законом, то немец или англосакс поступит по закону, русский – по совести, а вот советский по понятиям.

Русский человек в Православии хорош, а без Православия – дрянь! Это не я сказал, а Достоевский.

– Кстати, мой прадед был купцом второй гильдии, – вклинился в наш спор Николай. – Ты знаешь, в городах, кто первой гильдии, даже селились ближе к центру, к градоначальнику.

А низшим сословиям вообще разрешалось селиться только за городской чертой. Я слышал, что отсюда даже выражение повелось: ценз осёдлости. Вроде бы в фешенебельных кварталах потому и цены выше, чтобы простолюдины из низших сословий туда нос не совали.

– В Советском Союзе все были равны, ни для кого запрета не было, иди куда хочешь, – Алексей Семёнович не унимался, защищая цитадель социализма «аще до последнего штыка».

– Семёныч, ты в этом абсолютно уверен? – моя ирония прорывалась сквозь серьёзность нашей беседы, как робкие лучи солнца сквозь свинцовые тучи. – Тебя память, случайно не подводит? А закрытые распределители для партейных, а «Берёзки», где торговали за валюту, которой у простого народа в принципе быть не могло. А торгсины, их предшественники, где по спекулятивным ценам можно было купить дефицит, но только обменяв на золото?

Ветеран вооружённых сил не нашёлся, чем возразить, поскольку хорошо знал эту систему торговли. «Военторг» тоже не отличался демократичностью, и не каждый мог туда попасть, а, даже попав, не всё мог купить, что хотел. Некоторые товары продавали только по предъявлении воинского документа.

Чтобы наш собеседник совсем не потерял интерес к разговору, ВПС достал четвёртую ёмкость и разлил пивко по флаконам. Заздравная речь на этот раз оригинальностью не блеснула, поэтому нет смысла приводить её.

– Сейчас Сталина ругает каждая шавка. Пусть он и жесток был, но установил железный порядок, подчинил страну своей воле. Иначе бы никогда мы не добились тех успехов, не было бы и великой победы. Каждый имел перспективу: своим умом, храбростью, энергией ты мог сделать карьеру. Люди боялись Сталина, зато любили, и верили. Потому что победы были.

Страна созидала, строились заводы, дороги, каналы, электростанции… Было чем гордиться. А сейчас что?

Гордиться тем, что у одного дворец за рубежом круче всех, а у другого яхта? Один футбольный клуб в Англии купил, а второй девиц в шампанском купает? Сплошь коррупция, воровство, растаскивание страны и абсолютная безнаказанность.

– Семёныч, попей пивка, охлади пыл, – я наполнил его стакан почти до краёв, даже пена побежала через край. Ветеран резко пригубил, осадил кукурузой и приготовился дать бой.

Снятие с себя ответственности – удобный, необходимый для существования механизм. Когда любой провал можно объяснить внешним фактором, если тому есть предпосылки. Но монтаж ширм не может быть бесконечным. Рано или поздно сквозь грим проступает истинное лицо, и чем дольше, чем гуще его замазывали, тем оно отвратительнее сейчас.

История наглядно продемонстрировала, что комунизм может победить только в горячей войне. Да и то потому, что с людьми можно поступать как со скотом. В холодной войне ему не победить никогда! Поэтому для авторитарных режимов необходимо постоянно находиться в состоянии войны.

Ещё Гоголь писал, что если приставить к чиновнику-жулику солдата с ружьём, получите двух жуликов. Приставите ещё одного – получите трёх жуликов. Коррупцию может победить только верующий человек.

Что Господь сказал? Если глаз или рука тебя соблазняют, то вырви глаз или отсеки руку. Чтобы достойно войти в Царствие Небесное.

Нам приводят в пример Белоруссию, а что будет, если «батька» Лукашенко вдруг уйдёт? Гражданская война?

– Победы, говоришь? За две первых пятилетки полторы сотни заводов нам построили США, при этом одновременно укрепляя и Германию. ГАЗ строила компания Austin, АЗЛК и ЗиЛ – концерн Форда. Сталинградский тракторный был целиком построен за океаном, разобран и на судах перевезён и смонтирован в СССР. «Днепрогэс» строила американская фирма Cooper Engineering Corporation, можно долго перечислять.

В результате Второй мiровой войны Германия была уничтожена, Англия сошла со сцены, Советский Союз был ослаблен. Именно США, а не Сталин, организовали железный занавес: изолировав СССР, они стали мiровым жандармом.

Они ждали, что в разорённом СССР, изолированном от мiра, народы пожрут друг друга как пауки в банке, как и произошло. Но что они недооценили – так это силу духа русского народа, его веру в Бога, несмотря на все гонения на Православие.

Вот ты, как я понимаю, военный человек. Закончил академию, прослужил не один год, а рассуждаешь как первоклассник, – в три глотка мой стакан оказался пустым. – Про какую великую победу ты глаголешь? Ради которой мы потеряли половину населения страны? Да, мы победили в Великой Отечественной, отдав за победу 42 млн жизней только убитыми…

– С какого потолка ты эту цифру взял? – Семёныч чуть не поперхнулся от злости.

– А умерших в госпиталях ты не считаешь жертвами войны? А калеки, которые на Соловках, на Валааме смерть нашли, не жертвы войны? Или которые из плена не вернулись, кто из немецких прямиком в советские лагеря попали и там остались, их вообще кто считал?

При этом никто не поминает о моральном ущербе этой войны. Сколько после войны осталось вдов, а это прямой путь на панель или на разрушение чужих семей, зависти, ненависти к тем, к кому судьба оказалась благосклонной.

А у кого мужья стали калеками и никому не нужными, пошли скитаться по стране, прося милостыню – это не жертвы? А сколько детей оказалось сиротами, и подались в бандиты или проститутки? А сколько родились непонятно от кого, безотцовщина, а теперь мы удивляемся, откуда в лихие девяностые взялись коррупционеры, воры в законе, казнокрады?

Ты что хотел, чтобы из ублюдков выросли образованные и законопослушные граждане? Эта «великая» победа – не гордость, а национальный позор России, ею не гордиться, а стыдиться нужно.

Семёныч хотел что-то возразить, на его лице морщины нарисовали узор озабоченности, но нужных слов под рукой не оказалось. Да и как могли они оказаться, если с истиной воевать – что пытаться море ведром вычерпать.

Советская пропаганда стыдливо замалчивала полярные мнения относительно «заслуг» Сталина во Второй мiровой войне. Однако в отношении отправки инвалидов на Соловки и Валаам все были единодушны: виновен! Сотни тысяч фронтовиков возвращались домой калеками и жить полноценной жизнью в Стране Советов не имели никакой возможности. Да и желания не имели. Тогда инвалидов, в угоду Сталину, стали увозили на Соловки, Валаам, другие монастыри, «чтобы не портили своим присутствием» праздник Победы.

Факты – упрямая вещь. Прецедент не просто известный – чудовищный. Тогда почему это стыдливо замалчивается? Как будто не они своими ранами оплатили победу…

Или о них тоже нельзя упоминать? Безногие, на тележках, они не вписывались в то художественное произведение в стиле социалистического реализма, в которое сталинский режим хотел превратить страну. Тогда почему советская держава, «где так вольно дышит человек», не создала для своих героев интернаты в Крыму, на Кавказе, на других курортах?

Комунизты быстренько нашли формальное объяснение – тут много жилья, подсобных помещений, хозяйственных построек, пахотных земель для подсобного хозяйства, фруктовые сады, ягодные питомники – всё, что досталось в наследство от трудолюбивых монахов.

Но истинной причины не скрыть за елеем «заботы о ветеранах»: уж слишком намозолили глаза народу-победителю сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, возле булочных, да мало ли где. Грудь в орденах, а он милостыню просит. Непорядок!

Не прошло и полугода, как страна-победительница по негласному указу «вождя-добродетеля» очистила улицы своих «образцово-комунизтических» городов от такого «позора».

Сегодня, признав очевидным этот факт, нас пытаются убедить, что подобная «забота» об инвалидах – это их реабилитация, помощь в освоении новой профессии. Например, безногие инвалиды обучались профессии счетовода, шорника, сапожника. И ситуация с «отловом инвалидов» неоднозначна.

А ещё хотят опровергнуть распространённое мнение, будто родственники ничего про них не знали. Мол, в личных делах сохранились письма, на которые отвечала администрация Валаама: «Сообщаем, что здоровье такого-то по-старому, ваши письма получает, а не пишет, потому что новостей нет и писать не о чем – всё по-старому. А вам передаёт привет».