Текст книги "Волшебный напиток"

 
А тот, кто дырку в озоне прожег,
Погнавшись за прибылью сдуру,
Узнает пускай, что такое ожог,
– Гори огнем его шкура!
 

Они выпили еще, и тут ведьма опередила колдуна:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
А тот, кто вздумал наполнить кассу
С продажи ракет и гранат,
К войне подстрекая народы и расы,
Пусть разорится, гад!
 

А Бредовред пророкотал басом:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
Пусть в океане жизнь возродится.
Мазутные пятна – с глаз долой!
Живность морская должна расплодиться.
(То же относится и к земной).
 

Вот так они пили пунш и сочиняли стишки, и чем больше они пили, тем труднее им было удерживаться от злорадного смеха. Ведь колдун и ведьма думали о том, какие страшные несчастья принесут на самом деле их «добрые» пожелания всему миру, и еще они оба невероятно веселились при мысли, что так ловко одурачили кота и ворона, а вместе с ними и Высокий Совет зверей. Они же были в этом уверены. Ну а кроме того, сказывалось и действие крепкого алкогольного напитка. И тетка, и племянник были, что называется, не дураки выпить и пить умели, но сейчас опрокидывать рюмочку им приходилось оченьуж быстро, а пунш-то был не просто крепкий, а дьявольски крепкий… Все это вместе оказало свое действие.

Попойка продолжалась, пожелания выпивох становились все более грандиозными и все более напыщенными. После десяти бокалов тетка и племянник начали икать, то и дело фыркая от смеха.

Тирания прочла такой стишок:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
Немцы кичатся богатством своим,
Нажитым честно… ик!…
Пусть процветают!
Но не в ущерб народам другим, —
Позор богачу, коль сосед голодает!
 

И Бредовред подал голос:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
Опасные электростанции – вон!
Взорвутся – пиши пропало!
Нам хватит энергии ветра и волн,
Это совсем не мало.
 

После следующего бокала ведьма проверещала:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
Пусть честно торгует всякий торговец,
Пусть будет в лавках товаров не счесть,
Но не продаются свобода,… ик!.. совесть,
Доброе имя, достоинство, честь!
 

Тут колдун завопил:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
И никакой чтоб новой хворобы,
Всем эпидемиям – укорот!
Прочь, аллергия, сгиньте, микробы!
Дадим им от ворот поворот!
 

И опять они выдули по бокалу пунша, и Тирания просюсюкала:

 
Кунштюк-пунш, твори кунштюк,
Хитроумный фокус-трюк!
Пусть к деткам радость с надеждой придут,
И жизнь у них будет хорошей-хорошей…
Пусть … ик!.. чистоту на земле наведут.
Счастье детей нам всего дороже…
 

Так все и шло. Получилось что-то вроде соревнования в пьянстве и рифмоплетстве. То колдун вырывался вперед, то ведьма брала реванш, но окончательно победить не мог никто.

Кот и ворон смотрели, слушали, и с каждой минутой им становилось все страшнее. Они ведь не знали, что там на самом деле творитсяв мире после каждого нового высказанного пожелания. Одна-единственная так до сих пор и не прозвучавшая нота колокольного звона, которую они бросили в чашу с пуншем… А вдруг она не оказала действия? А что если эта нота слишком слабая и не одолела дьявольскую силу пунша? Что если колдун и ведьма все-таки сказали им тогда правду и из всего, что они сейчас желали, в действительности получалось прямо противоположное? Тогда в мире уже началась страшная катастрофа и никто уже не может ее предотвратить…

Якоб сунул голову под крыло, Мориц зажал лапами уши, потом закрыл лапами глаза, потом снова уши.

А колдун и ведьма к этому времени, похоже, порядком притомились. Во-первых, они с жутким трудом находили рифмы, а во-вторых, оба уже считали, что давно в полном объеме выполнили свои договорные обязательства по злодеяниям. В-третьих, им уже надоело пить и сочинять стихи. Они тоже не видели воочию последствий своего колдовства, а люди, подобные этим двоим, настоящее удовольствие испытывают лишь тогда, когда могут вволю полюбоваться несчастьями, которые натворили.

И потому колдун и ведьма решили употребить остаток волшебного пунша для собственного развлечения и поколдовать над теми, с кем изо дня в день имели дело. У Якоба и Морица от ужаса дух захватило, когда они услышали, что их ждет. Теперь оставалось лишь две возможности: или сейчас выяснится, что подарок святого Сильвестра, звук новогоднего колокола, не сработал – и тогда все кончено, все погибло, или колокольный звон действительно лишил пунш его способности выполнять желания шиворот-навыворот – и тогда Тирания и Бредовред тоже это заметят. А уж что в этом случае могло ожидать кота и ворона, догадаться нетрудно. Якоб и Мориц в страхе поглядели друг на друга.

Но Тирания и Бредовред к этому времени выдули уже по тридцать бокалов пунша, а может, и больше. Так что оба уже лыка не вязали и едва не валились на пол.

– Послушай-ка меня, моя дорогая… Ик!.. Дорогая… тиша Тетяша… тетя… Тираша… – язык у колдуна заплетался. – Надо бы нам теперь… Ик! Взять на мушку нашу кошку и нашу пташку… Что ска… жешь?

– Хорошая идея, гы! – ответила ведьма. – Якоб, поди сюда, ты, негодник… ик! Ты, горем-ык-а!

Якоб страшно перепугался.

– Как? Как? – закаркал он. – Прошу вас, мадам, очень вас прошу – не надо! Не хочу! Помогите! – Он попытался взлететь, но не смог и стал метаться по лаборатории, пытаясь забиться куда-нибудь в угол. Но Тирания уже выпила залпом очередной бокал и, хоть и не без труда, сложила такой стишок:

 
Штюкпунштрюк твори пунштюк,
Хитроумный тюкшткж крюк!
Пусть ворон Якоб… Ик! Не болеет,
И перышки вновь у него отрастут,
Пусть станет всех воронов Якоб сильнее…
Гы-гы! Ревматизму – капут!
 

Колдун, ведьма, да и сам ворон-пессимист ожидали, что бедняга ворон немедленно лишится последних перьев и останется голым, как ощипанный каплун, что его скрючит от жутких ревматических болей и что вообще он станет полутрупом.

Но вместо этого Якоб вдруг увидел, что на нем глянцевым блеском заблестели черные красивые перья, теплые и уютные, они были гораздо лучше, чем оперение, которое он потерял, когда нечаянно залетел в ядовитые химические облака. Якоб приосанился, высоко поднял голову, взмахнул одним крылом, другим, потом склонив голову к плечу, оглядел свой новый наряд. Оба крыла были без каких-либо изъянов.

– Ах, батюшки-светы! О великое яйцо птицы Рух (Птица Рух – мифическая птица, упоминается в «Сказках тысяча и одной ночи».)! – воскликнул Якоб. – Мориц, ты видишь то же, что и я, или я уже вконец рехнулся?

– Вижу то же, что и ты, – прошептал котишка. – И от всего сердца поздравляю. Для ворона преклонных лет вид у тебя почти элегантный.

Якоб взмахнул новыми крыльями и закричал в восторге:

– Ур-ра! У меня нигде, нигде не болит! Я словно заново на свет вылупился!

Бредовред и Тирания смотрели на ворона остекленевшими глазами. Их мозги окутал такой густой пьяный туман, что оба толком не поняли, что произошло.

– Как же т-так… – пробормотала ведьма. – Что з-за дурацкие шутки выкидывает тут … ик!.. эта птица? Ик! Значит, все было не пра… правильно?

Бредовред пьяно захихикал:

– Тира… Ти-ри-ра… Ти-ра-ра-ра… Тетя! Ты, видать, чегой-то перепутала… Ик! Ты же вечно… Гы-гы! Вечно все путаешь и забываешь. Видно, ты у нас маленько дурочка… Эх, старушенция… Щас, щас, погоди… Я покажу, как делают… ик! такие дела настоящие… хро… хрю… фессионалы… Не зевай и смотри внимательно.

Он залпом осушил бокал и пробормотал заплетающимся языком:

 
Трюкштюк-пунш, твори фрукттрюк,
Хитроушлый… плюхпуншбрюх!
Пусть кот облезлый с фальцетом писклявым
Станет как соловей голосист,
Гы! Обретет мировую славу,
А шелстка… (Ик!) шерстка как шелк заблестит!
 

Мориц, который только что едва не умирал и не то что петь – говорить нормальным голосом не мог, вдруг почувствовал, что все его крошечное, толстое, слабенькое тельце налилось силой, он вдруг вырос и превратился в крепкого красавца кота. Шерсть у него теперь была не в дурацких пестрых пятнах, а белая как снег и мягкая как шелк, усы же у Морица стали такие, что ими мог бы гордиться даже тигр.

Мориц важно откашлялся и заговорил новым голосом – таким звучным и сильным, что сам пришел в восторг.

– Якоб, дорогой мой друг, как я тебе нравлюсь?

Ворон подмигнул и сказал:

– Первоклассный вид, Мориц. Ну, принц, ни дать ни взять! Ты таким всегда хотел быть.

– Знаешь, Якоб, – сказал кот, разгладив усы, – зови меня, пожалуй, как раньше, Мяуро ди Мурро. Пожалуй, это имя мне теперь больше подходит, как тебе кажется? А ну-ка, слушай! – Он набрал полную грудь воздуха и сладко замяукал. – О sole mio!..

– Тише, тише! Помни об опасности, – зашикал на него Якоб.

К счастью, колдун и ведьма ничего не слышали – как раз в ту минуту, когда кот запел, у них начался дикий скандал. Они громко ругались, с трудом выговаривая слова, и костерили друг друга на чем свет стоит.

– Это ты-то спесивалист? – негодовала Тирания. – Да я щас лопну… ик! От смеха… Ха-ха! Ты просто шляпа… растяпа… неумеха…

– Да как ты смеешь! – зарычал Бредо-вред. – Ты-то! Ты! Смеешь судить о моих просеффио… фропессио… профессиональных хва… квачествах, старая ты идитетка!

– Скорей, котик, – зашептал тут Якоб. – По-моему, лучше нам испариться да побыстрее. Того и гляди дойдет до них, что произошло, и тогда не миновать нам беды!

– Но я хочу увидеть, чем все это кончится, – шепотом ответил кот.

– Ну, мозгов у тебя не прибавилось! Конечно, зачем певцу мозги? Пошли отсюда, быстро, говорят тебе!

И пока ведьма с колдуном переругивались, кот и ворон незаметно выбрались через разбитое окно в парк.

На самом дне чаши из Холодного пламени еще оставалось немного пунша. Тетка с племянником наклюкались, как говорится, под завязку. И, как бывает обычно в таком состоянии с людьми злого нрава, они злились все больше и все яростней поносили друг друга.

О коте и вороне они даже не вспомнили и потому не заметили, что те скрылись. Насчет того, что волшебный пунш мог каким-то чудом утратить свое обратное действие, у колдуна и ведьмы все еще не зародилось никаких подозрений. Зато оба в безудержной ярости вздумали хорошенько насолить другому, разумеется, с помощью волшебного зелья. Каждый задумал для другого самое страшное и плохое, что только мог выдумать, представил его себе дряхлым, ужасающе уродливым и смертельно больным. И с этой мыслью они выдули по полному бокалу пунша и в один голос завопили:

 
Хрюкпунштюк, твори хрюктрюк
Ушлохитрый фуккаюк!
ТЕБЕ желаю (ик!) жизни беспечной,
Здоровья, радости, красоты,
Богатства, успехов, юности вечной,
Сердечной… гы-гы!… доброты!
 

И в следующий миг оба в величайшем изумлении уставились друг на друга – они стали прекрасными и юными, как сказочные принц и принцесса!

Тирания, онемевшая от изумления, недоверчиво ощупала себя. Она стала стройной, как тростиночка! Только вот платье цвета серы висело на ней теперь, как на вешалке. Бредовред провел ладонью по голове и воскликнул:

– Ух ты! Что это выросло на моей головушке? Ик! Вот это да! Какая роскошная шевелюра… Дайте мне зербешок, дайте мне геркальце! Тьфу! Гребешок и зеркальце… Надо причесать мои буйные кудри.

В самом деле, теперь над его лбом вились непокорные черные кудри. А у тети длинные золотые локоны ниспадали чуть не до пояса, как у Лорелеи (Лорелея – в европейском фольклоре златокудрая нимфа реки Рейн, которая прекрасными песнями увлекает корабли на скалы.). Коснувшись руками лица – раньше оно была морщинистым, с отвислыми щеками – Тирания воскликнула:

– Ой! Кожа у меня стала гладкая, как у ребеночка!

И вдруг оба вздрогнули и улыбнулись друг другу с любовью, словно впервые увидев друг друга. (Что было правдой, ибо в новом своем облике они друг друга никогда не видели.)

Но если кунштюк-пунш совершенно изменил обоих и, конечно, сделал их не такими, как они желали друг другу, то кое-что все же осталось неизменным и даже, пожалуй, усилилось – опьянение. Все-таки ни одно чудо не может отменить свое собственное действие, этого попросту не бывает.

– Вельзе-зе-вульчик, – пролепетала тетка – Ты же самый настоящий красавульчик. Но мне… ик! кажется, ты что-то очень сильно двоишься…

– О, прекрасная златокудрая дева, – заплетающимся языком отвечал племянник. – Ты – фатаморгана, мираж, у тебя вдруг появился нимб вокруг головы… Нет, целых два нимба! Как бы там ни было, я преклоняюсь пред тобой, дорогая тютя… тетя! Я чувствую, что в глубине моей души все перекувырнулось. Ик! На душе так светло… Понимаешь, доброты и красоты выше крыши…

– Вот-вот, со мной то же самое, – подхватила тетка. – Так бы весь мир и обняла! До чего же хорошо на душе…

Тирашенька, – еле ворочая языком сказал Бредовред. – Ты прямо такая замечательная тетя, знаешь, я хочу сейчас же помириться с тобой. Заключим вечный мир. И давай перейдем на ты, а?

– Золотой мой мальчуган, да мы же и так на ты!

Бредовред с усилием кивнул – голова у него была тяжелая.

– Правильно, правильно. Ты опять права, тетя. Ну тогда давай будем звать друг друга просто по имени. Меня вот зовут… Ик! Как же меня зовут-то?

– Не ик!.. играет роли. Забудем все, что было. Начнем новую жизнь. Давай, правда! Ведь мы с тобой были такие злые… ик! Такие злые-презлые, такие нехорошие…

Колдун разрыдался.

– Да, мы были злые… Противные, отвратительные! Злодеи – вот кем мы были. Ик! Мне так стыдно, так стыдно, тетя…

Тут и тетка заскулила, как замковая собачка.

– Приди ко мне, в мои девические чистые объятия… ик! О благородный юноша… Отныне все пойдет по-другому. Мы будем добрыми и ласковыми. Я – с тобой, а ты – со мной и оба мы – со всеми остальными.

Бредовред рыдал все пуще.

– Да! Да! Пусть так и будет! Я растроган этими нашими словами…

Тирания потрепала его по щеке и просюсюкала:

– Не плачь так горько, моя кровиночка. Ты же разрываешь мне сердчиш… ик! сердечко! И потом, совсем нет причин для слез, ведь мы уже совершили столько добрых дел!

– Это когда же? – Бредовред вытер слезы.

– Да сегодня вечером.

– Как же это?

– А так! Пунш исполнил все наши пожелания в буквальном смысле, понял? Он ничего не сделал шиворот-навыворот.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда! Погляди на себя и на меня. Ик! Что, так ничего и не понимаешь?

И самой-то Тирании лишь в эту минуту стало по-настоящему ясно, о чем она говорит. Тетка уставилась на племянника, племянник на тетку. Оба переменились в лице: тетка пожелтела, племянник позеленел.

– Д-да в-ведь эт-то значит, – Бредовред начал заикаться, – что наши договорные обязательства мы не выполнили!

– Хуже, все гораздо хуже, – запричитала Тирания. – Мы профукали все, что успели сделать за год, все что могли бы представить в свое оправдание. Профукали на все сто процентов!

– Мы погибли! Спасенья нет! – завопил Бредовред.

– Караул! – завизжала Тирания. – Нет! Не хочу! Не надо меня наказывать!.. Смотри, смотри, там наберется еще по бокалу пунша.

Если мы сейчас придумаем что-нибудь, ну совсем, совсем страшное, что-нибудь такое ужасное, такое кошмарное… Может быть, мы спасемся!

В дикой спешке они наполнили бокалы остатками пунша. Бредовред даже поднял и перевернул вверх дном чашу из Холодного пламени, чтобы вылилось все до последней капли. Потом колдун и ведьма залпом осушили бокалы.

Оба начали тужиться и пыжиться, но ни тот ни другой не могли придумать ужасающе страшного пожелания.

Не получается, захныкал Бредовред. – Я не могу придумать проклятия даже для тебя, тетя!

– И у меня ничего не выходит, малыш, – заплакала Тирания. – А знаешь почему? Потому что мы теперь слишком добрые!

Ужасно, – запричитал колдун. – Я хочу, желаю… Желаю стать в точности таким, каким был раньше. Тогда все будет в порядке…

– И я! И я тоже!

Эти пожелания не были рифмованными, однако волшебный пунш их исполнил. В мгновение ока тетка и племянник сделались такими, какими были всегда: злобными в душе и весьма непривлекательными с виду.

Но это им уже не помогло: ведь катастрофа-нархисториязвандалкогорючий кунштюк-пунш был выпит до последней капли. И последняя капля стала действительно последней для ведьмы и колдуна: оба мертвецки пьяные повалились на пол.

В тот же миг в пустой чаше из Холодного пламени раздался гулкий, мощный звон колокола. Чаша раскололась на куски.

А в городе зазвонили церковные колокола.

– Господа, – сказал Могилус Трупп, который, оказывается, был тут как тут – сидел в старинном кресле Бредовреда, – ваше время истекло. Я приступаю к исполнению своих должностных обязанностей. Имеете ли вы что-нибудь возразить?

В ответ послышался лишь храп на два голоса. Трупп встал и, прищурив безвекие глаза, оглядел лабораторию.

– Н-да, похоже, они славно повеселились. Но когда проснутся, настроение у них будетдалеко не веселое. – Он поднял с полу один из бокалов, с любопытством понюхал его и в ужасе отпрянул.

– Тьфу ты, ангел! – выругался инфернальный чиновник и с отвращением отшвырнул бокал. – Какой мерзкий запах! Сразу чуешь, что в напитке была какая-то дрянь. – Он покачал головой и вздохнул. – И как это люди такое пьют? Впрочем, не удивительно, повывелись знатоки… Поистине, пора этому бездарному сброду уйти с нашей дороги.

Могилус Трупп открыл свой черный портфель и достал несколько почтовых марок с изображением летучей мыши. Лизнув одну марку, он налепил ее на лоб Бредовреду. Потом прилепил такую же марку на лоб Тирании. Марки при этом зашипели.

Затем Трупп снова уселся в кресло, положил ногу на ногу и стал ждать прихода адских душегубов, которые должны были уволочь тетку и племянника в преисподнюю. Трупп тихонько насвистывал и пребывал в великолепном настроении, раздумывая о предстоящем повышении по службе.

В это время Якоб Карр и Мяуро ди Мурро сидели высоко на колокольне городского собора.

Они еще раз забрались сюда, но на сей раз без труда, ведь сил у них теперь было предостаточно. Они с радостью поглядывали вниз и видели за ярко освещенными окнами людей, которые поздравляли друг друга с Новым годом и веселились. А над городом взлетали в небо бесчисленные ракеты, рассыпавшие искры разноцветных огней. Кот и ворон слушали величественный концерт – новогодний колокольный звон.

Святой Сильвестр – на сей раз он был каменным изваянием – с блаженной улыбкой смотрел на город с высоты соборной колокольни.

– Счастливого Нового года тебе, Якоб, – взволнованно сказал Мяуро.

– И тебе! – ответил ворон. – Желаю успеха. Всего тебе хорошего, Мяуро ди Мурро.

Ты говоришь так, будто мы прощаемся, – удивился кот.

– Да. Так будет лучше, – сурово прокаркал Якоб. – Можешь мне поверить. Когда природные условия придут в норму, кошки и птицы снова станут врагами по природе.

– Жаль, ах как жаль…

– Э, брось! Все в порядке.

Некоторое время они молча слушали колокольный звон. Затем кот заговорил:

– Хотелось бы мне знать, что стало с колдуном и ведьмой. Неужели мы никогда этого не узнаем?

– Подумаешь какое горе! Главное, все сошло хорошо.

– Хорошо?

– А то нет! Опасность миновала. Мы, вороны, такие вещи чувствуем. Тут мы никогда не ошибаемся.

Кот на минуту задумался, потом тихо сказал:

– В чем-то мне их почти жаль… Тех двоих. Ворон строго поглядел на него.

– Все! Ставим на этом точку.

Они замолчали и снова стали слушать концерт колоколов. Обоим не хотелось расставаться.

– В любом случае, – снова заговорил кот, – для всех наступающий год будет наверняка очень хорошим. Я хочу сказать, если везде все получилось так, как с нами.

– Наверное, так и есть, – глубокомысленно кивнул Якоб. – А вот кому они всем обязаны – этого люди никогда не узнают.

– Люди не узнают, – согласился кот. – И даже если кто-нибудь им расскажет, они скорее всего подумают, что это сказка.

Вновь настала долгая пауза, но ни кот ни ворон не собирались прощаться. Они смотрели на искрящиеся звезды, и обоим казалось, что никогда еще звездное небо не было таким высоким и ясным.

– Видишь, – сказал Якоб, – вот они, вершины жизни, которых ты до сих пор не знал.

– Да, – восторженно подхватил кот, – Вершины жизни! С этой минуты я буду покорять все сердца моими песнями, правда?

Якоб искоса настороженно поглядел на красавца кота и ответил:

– Кошачьи сердца – конечно. Ну а мне бы вернуться поскорей в уютное гнездышко, к моей Эльвире. Уж и подивится она, увидев меня такого молодого и в шикарном фраке. – Он аккуратно пригладил клювом несколько торчащих перышек.

– Эльвира? – переспросил кот. – Скажи честно, сколько у тебя жен?

Ворон чуть смущенно кашлянул.

– Да знаешь ли, нельзя им доверять. Надо вовремя сделать себе хороший запас, а то в конце концов один останешься. Тому, у кого нет родного крова, нужно везде иметь теплое гнездышко. Э, да тебе этого пока что не понять.

Кот возмутился.

– Я этого никогда не пойму!

– Поживем – увидим, господин лирический тенор, – сухо ответил Якоб.

Колокольный звон понемногу стихал. Кот и ворон молчали. Наконец Якоб подвел итог:

– Теперь надо сообщить обо всем Высокому Совету зверей. А потом вернемся к обычной жизни. И тут наши пути разойдутся.

– Погоди! Успеем еще в Высокий Совет. Прежде я хочу спеть мою первую песнь.

Якоб оторопел.

– Так я и думал! – каркнул он. – Кому же ты хочешь петь? Публики-то нет, а я абсолютно лишен музыкального слуха. У меня абсолютное отсутствие слуха, абсолютное!

– Я спою для святого Сильвестра и во славу Всемогущего Небесного Котищи.

– Пожалуйста, если уж тебе так хочется, – ворон пожал плечами. – А ты уверен, что там, наверху тебя услышат?

– Тебе этого не понять, друг мой, – с достоинством отвечал кот. – Это вопрос моего стиля.

Он наскоро пригладил свою шелковистую шерстку, разгладил внушительные усы, приосанился и замяукал свою первую и самую прекрасную арию, подняв голову к звездному небу. Ворон слушал терпеливо, хоть ничего и не понимал в музыке.

А так как чудесным образом у кота вдруг появилось великолепное знание итальянского языка, то пел он по-итальянски, несравненно мягким неаполитанским лирическим тенором:

 
Tutto е ben' quell' che finisce bene…
 

Что значит:

 
Все хорошо, что хорошо кончается.
 

Здесь Михаэль Энде пошутил – привел немецкую поговорку: «Ende gutalles gut», обыграв свою фамилию.