Текст книги "«Третий ангел вострубил...» (сборник)"

3.

Холодно. Душно. И сердце колотится!

Руки ― в холодной росе, в огне ― голова.

Все, что хотелось, не сбудется, лучшее ― не ис

полнится.

В миг роковой безнадежны дела и слова…

Может, Услышит? Разверзнется твердь!

Жить тебе, Альберт! Решетка ― не смерть!

Дни промелькнули во встречах, поездках и ми

тингах:

Встань, трудовая Америка, за своего вождя!

Может, не все было верно,

Но близко, понятно им:

Множились подписи, словно грибы от дождя.

Если бы стены могли помогать…

Но и они под надзором врага!

Альберт, ты сильный! И нежное тела касанье…

Вспышками радость

Тех страстных, счастливых ночей.

Теплые ветры весны ―

попутные ветры признанья

К людям вели нас от рифов-вопросов «зачем?»

Что лавина, на площади тысячи лиц:

«Сорок центов и восемь часов!

Каждый право имеет работать и жить!

Каждый право имеет на сон!»

То же. Чикагские улицы.

Зимняя вьюга. Метель.

Некуда спрятаться от леденящего ветра.

Вдруг за сугробом ― фигура в рабочем тряпье:

Скрючены пальцы…

у холода с голодом жертвы.

Нас обручили цветенье и кризис:

Радость и горе, разлука и близость!

Солнце лучами своим пронзает лазурь.

Праздничны лица и ярки нарядные платья.

Белые, негры, индейцы плакаты несут ―

Первое мая… Три дня до Хеймаркет…[1]1
  Взрыв бомбы, брошенной провокатором на площади Хеймаркет, послужил поводом для расправы над руководителями движения.


[Закрыть]

Помнишь, в селенье том слива цвела.

Я с ее прутьев венок твой сплела.

Высохли листья, цветов нету снова:

Стал вдруг венец не цветущим ― терновым!

Будто во сне: ты опять на трибуне собранья.

Вот кашлянул и на миг прикоснулся к усам.

Лирик в душе и доступный ―

ни чина, ни званья…

Гул одобренья в толпе… Го-ло-са. Го-ло-са…

4.

Что за странная страсть? ―

Самой мелкой монеты дешевле.

А по этим слезам выплывают на власть ―

Мужикам залезают на шею!

Только этой, пожалуй, есть повод реветь:

Остается с двумя птенцами.

За душой ничего, кроме прошлого, нет,

А «кормилец» цепями бряцает.

Но сама, как и он, баб фабричных мутит ―

Рассказала про то моя Мэри ―

Все зовет по зарплате нам равными быть.

Хоть жена в эту глупость не верит!

Стихли звуки в ночи. Ждут веревки тела.

Жизнь тех четверых к смерти клонится:

Так качнутся в мешках, точно колокола…

Да, похоже, устроили звонницу!..

И на этот нездешний, мифический звон

Уж с неделю идут «прихожане».

Я вчера еле к дому с работы прошел:

Тьмы и тьмы! А ведь стольких сажаем!

День был скверный и дождик из туч моросил.

Тут плащом я мундир свой закутал,

Ни с того, что уж очень боялся простыть:

Не зашиб кто, с врагом кто б не спутал!

Надоел этот серый, пустой коридор,

Эти двери и эти решетки.

Заслужили сидеть здесь убийца и вор.

Стерегу их какого я черта!

Вот в оправе глазка Август Спайс

В новом смокинге на диване.

Кто ж Вас, мистер, от бедности спас,

Для кого вы форсите «на память»?

А не много ль картинности в вашей судьбе,

На самих на себя любованья?

Ваша, «рыцарь труда», Парсонс, речь на суде

Со стихами, с пустыми словами:

«На Голгофу, вперед! Если истина ― щит,

Лучше быть «на щите», чем с позором.

Униженья и просьбы ― для тех, кто разбит:

Это к скользким ведет разговорам!»

Там, где памятник строят годами до смерти,

Где заботятся о дневниках,

Запускают дела. Появляются жертвы,

Миллионы в холеных руках.

В рамке ― Альберт. В себя с головой погружен.

Руки за спину, ходит по камере.

Вот садится за стол и хватает перо ―

Заскрипел вдохновенно и пламенно.

Что он пишет? Наверно, последнюю речь.

Шериф Матсон, командуя казнью,

Говорит: «Меньше нервов,

коль пренья пресечь».

Так что зря. Лучше Богу покайся!

5.

Ах, о чем это я? Быстро время бежит.

Уж последняя ночь на исходе ―

Яркий свет воцарится над тьмой.

Иней вновь уничтожат лучи.

Наша смерть позовет их на бой

И призывной трубой зазвучит!

Жалко Спайсу и мне до того не дожить,

Как рабочие будут свободны!

Рассказать обо всем «в двух словах»

Всем, допущенным к казни шерифом.

О зовущем отмстить угнетении масс,

О цунами народного гнева…

Этот призрак коммуны, как звал его Маркс,

Вряд ли будет понятен. Ведь в стенах ―

Не на площади смело митинговать ―

Бесполезны здесь крики и рифмы.

Пишет Маркс, что не сразу наступит

Для трудящихся Век Золотой.

И в борьбе со свободы врагами

Государственный строй будет силой Труда:

Не стесненный наживой, богами,

Он, сгорая свечой, проведет сквозь года ―

Место полному братству уступит

И погаснет упавшей звездой.

Все бы так, если лидер ― святой человек,

Энергичный, гуманный и скромный,

Отдающий всю жизнь тебе, Идеал,

Неподкупный, не падкий до лести,

Чтобы мыслью трудился ― не труд воспевал,

В самом частном всегда был бы честен.

Средь таких же, как он ― вместе и во главе ―

Много б пользы принес, безусловно.

Только короток век. А в начале пути

Среди множества всяческих этих

Исключительных личностей мало.

Много тех, кто их жаждет со свету свести:

Выстрел в театре ― Линкольна не стало,

И опять Ку-клукс-клан поджигает кресты.

Где же тот, кто б смог

флаг подхватить, понести,

Не храня, как трофей, в кабинете?

На конце фитиля пляшет пламя свечи,

Освещая тюремную клетку.

Чуть горит огонек, но обширны лучи.

Легкий ветер его задувает,

А он снова встает и аллегро звучит!

Отвернусь от него ― не узнает…

Боже! Тень на стене так зловеще молчит ―

Черный призрак не просит совета.

Вот пробрался к рулю недостойный

В маске друга у Траурной Рамки.

Он за несколько лет власть себе подчинит

И, чтоб споры идейные кончить,

Уничтожить физически тех повелит,

Кто в него не влюблен, пусть и молча.

Масс активность ни цента не стоит,

Коль под страхом поет дифирамбы!

Сын народа ― его преступлений враги

Погибают «врагами народа»…

Все газеты за ним дружно красят фасад,

Ретушируя трещины Зданья.

Ясно всем, что пристойно ваять и писать

И о чем говорить на собраньях.

Только это назад роковые шаги ―

Путь сложней и все дальше Свобода.

Нам понятней свои идеалы:

Профсоюзы, что море, мы ― рыбы.

Пусть правленье народное грянет везде,

Во всех точках огромной планеты!

Если будет иначе, жесток наш удел,

Но Коммуна Парижская, где ты? ―

В своих спорах запутавшись, пала…

Пусть История сделает выбор!

6.

Майский ветер все теплое движет:

Ночь ― и ― в сумерки пируэт.

Сотни огненных точек все ближе.

Все отчетливей факельный свет.

Строги лица из тьмы взяты светом.

Есть и женские: вот ― Люси.

Озаряет их бликами ветер

И все яростней песня звучит:

«Встал народ, голодный, рваный,

Видишь ― он идет.

В страхе мечутся тираны,

Знай ― их власть падет.

Рыцарь молота, смелее,

Все за правду в бой!

Все равны! Никто не смеет

Грабить нас с тобой!»[2]2
  Песня американского профсоюзного движения второй половины девятнадцатого века.


[Закрыть]

1987

Об авторе

Михаил Фишкин родился 27 апреля 1960 года в городе Свердловске (Екатеринбурге). Позже, в 1969, вместе с родителями переехал в город Иваново, где в 1977 окончил среднюю школу. В 1983 окончил с отличием Ивановский Государственный медицинский институт по специальности лечебное дело и стал врачом. Позднее получил квалификации врача травматолога-ортопеда и с 1984 по 1987 работал врачом травматологом-ортопедом в городе Кинешма, откуда в 1986, с 6 мая по 14 июля, был призван на военные сборы и направлен в составе 26 бригады химической защиты в расположение 30-километровой зоны в качестве врача батальона химической разведки, задействованного на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. 22 сентября 1992 вместе с семьей репатриировался в Израиль.

Женат, три дочери.