Текст книги "Розовый обруч"

За эти полгода любимый человек пережил настоящий ад, проходя комиссии врачей и психологов, собеседования с представителями опеки и пытаясь заработать хоть сколько-то денег на первое время. Решение завести ребенка для Адриана оказалось не просто прихотью, а очень сложным шагом.

А я его ещё и не хотел поддерживать… Теперь я знал, почему он завел тот разговор больше полугода назад! И почему продолжал все это время.

Дочитав последние строки заключения о перспективах развития и здоровья Рины, отпросился, обещав отработать часы позднее.

Мне предстоял очень серьезный разговор.

Глава 7
Решение

Эрик.

Было около часа дня, когда добрался до вокзала. Он почти пустовал, давая возможность подумать по дороге домой.

Помню, стоял на перроне в ожидании поезда, падал тяжелый влажный снег, от которого укрывал навес, а вокруг слышались гул объявлений и громкие и не очень голоса ожидавших вместе со мной немногочисленных пассажиров.

Я долго взвешивал все, что узнал. На белых листах черными буквами зиял приговор маленькой девочке, которая чудом нашла дом. Лишать ее семьи – эгоистично и подло.

Но ведь вирус неизлечим! На родителей больных детей из-за этого накладывалась большая ответственность! Слишком большая! Не говоря уже о том, что ни один врач не даст хоть сколько-либо долгосрочных прогнозов.

Я не был уверен, что готов к подобному. Правда, вспоминая трогательные глаза Рины, все же старался не думать об этом. Она ведь ни в чем не виновата. Просто маленький, слабый ребенок, нуждающийся в любви и семье.

Я разрывался между чувством боли за Рину и желанием хорошенько врезать Адриану за то, что тот утаил от меня происхождение своей дочери. Может, скажи он правду, не произошло бы ни скандала, ни размолвки? Представив это, впервые задумался: а действительно ли я смог согласиться на ее воспитание, узнай о болезни с самого начала?

Две чаши весов никак не приходили в равновесие, а чувства и мысли метались из одной крайности в другую.

Это решение было одним из самых тяжёлых в моей жизни!

Наконец к перрону подошел состав. Его яркие желто-фиолетовые краски вновь напомнили мне о девочке и том решении, которое я принял и которое предстояло огласить своим близким.

* * *

Когда вернулся домой, Адриан без звука смотрел телевизор, пока Рина дремала в переноске. Теперь было понятно, почему она проводила столько времени в ней и почему Адриан не спускал ее с рук. Ну да, порезы в случае Рины стали самым страшным кошмаром.

Я не нашелся, что сказать, и просто подошел к дивану, присев рядом с мужем.

– Эрик? Что-то случилось? – Адриан не ожидал моего столь раннего возвращения, что прозвучало удивлением в его голосе.

Он не пытался сопротивляться или огрызаться как раньше. Мое появление означало, что пора поставить все точки над i.

– Нет, ничего, – голос выдавал меня. – Ты ведь знал, что она заражена? – вопрос был прямым, не оставлявшим ни единого шанса на отговорки.

Вот он – тот шанс, который я оставил ему. Мы выключили телевизор. Теперь я внимательно слушал, глядя в его глаза.

– Да. Знал, – глухо ответил муж.

Он начал свой рассказ, пересказывая, хоть и более эмоционально, описанное в документах.

Около года назад он встретил старую знакомую, с которой вместе рос в приюте. Сара Осгут, если она еще не поменяла фамилию и не вышла замуж. Мне много рассказывали про эту избалованную девчонку: и на работе, и сам Адриан. Слухов в Брумалтауне тоже хватает. Сара раньше считала, что ей все должны. Ну да, она же девочка. Тем более самая младшая среди детей в приюте. Привыкла, что ей все что-то дают или что-то для нее делают. Правда, узнав всю историю, я начал пересматривать свое отношение. Жизнь ее потрепала не меньше, чем нас. Подробностей не знаю, но вроде – две несчастные любви, аборт по медицинским показаниям и депрессия с последующим принятием очень сильных препаратов.

Адриан не ожидал встретить ее, но так уж получилось. Сара осталась работать в детском доме, где они выросли, став полноценным сотрудником. При встрече она рассказала, что у них есть воспитанница, за которой никто не может и не хочет ухаживать. Даже предложила денег, если мой партнер какое-то время будет помогать этой девочке. Муж согласился ради платы. Это случилось как раз вскоре после переезда. Работу я тогда ещё не успел найти, и мы жили на оставшиеся небольшие сбережения после покупки дома и оформления всех бумаг.

Так Адриан и познакомился с Риной. Она была очень плоха, со слов мужа. В полгода выглядела как новорождённая. Маленькая, слабая, худая. Орала сиреной, когда ее в первый раз взяли на руки. Словно сломали ей все кости сразу. При этом почти не реагировала на посторонних людей или какие-либо внешние раздражители: могла долго попискивать без причины, притом молча лежать долгое время после справленной нужды, могла долго проделывать одно и то же движение рукой или ногой, засовывала в рот края подушки и свои пальчики.

Женщины избегали заботиться о ней, боясь заразиться. Сара рассказала, что приходилось искать добровольцев среди мальчишек-воспитанников, но им это не нравилось, и каждый норовил отказаться или сделать все из рук вон плохо. Волонтеров после наступления либерализации стало очень мало, их отправляли в места большего скопления больных. Туда, где в них действительно нуждались. Все, что мог сделать фонд в силу обстоятельств, – выделить небольшой бюджет на содержание и нужды больного ребенка. По этим причинам постоянного ухода Рина не имела, как и была лишена общения с кем-либо.

Люди вокруг нее постоянно менялись, каждый раз бросая одну. Воспитанники, редкие няньки… Иногда приходили сотрудники ЗСЦ, но они ничего не делали. Только проверяли бытовые условия и уходили. Защитники не обязались заботиться о больном ребенке и лишь обещали помочь с поисками семьи.

До того, как муж стал приходить, Рину держали взаперти в маленькой комнатушке. Ее боялись, как какого-то монстра. Сотрудницы и воспитанники обрадовались, что заботы можно переложить на кого-то ещё. Винить в подобном их было трудно. Никто не хочет получить смертный приговор.

Первое время Адриану было очень тяжело из-за пронзительных криков Рины по поводу и без, но он понимал, что девочка не виновата в этом. Он даже хотел бросить это занятие в первый же день: так выматывало общение с Риной. Но, подслушав разговор сотрудниц, передумал. Тогда нашей дочери пророчили жить от силы в пару лет.

Сара не обманула и в первый же день протянула деньги, но муж отказался от них. Ему было стыдно наживаться на горе ребенка.

Понимая, что девочка совсем одна и никому толком не нужна, мой партнер стал приходить каждый день и сильно привязался к Рине за два месяца. Она начала узнавать его, перестала пронзительно и истошно орать, когда ее берут на руки. Даже стала прижиматься, если сидела на руках.

Когда Адриан смог взять Рину на руки без очередного вопля, она посмотрела на него глазами, полными скорби. Мужу тогда показалось, что она понимает неотвратимость расставания и с ним.

Адриан осознал, что девочка очень похожа на него. У нее тоже не было других шансов на семью.

В детстве моего будущего партнера никто не хотел брать даже под опеку. Ну да, ребенком он считался проблемным, и это отпугивало даже опекунов, не говоря о желающих усыновить. А когда Адриану исполнилось пятнадцать и он повторно прошел тест Гарта, его и вовсе отправили в специальный интернат, избавившись от озорного и шумного подростка. Какие порядки там царили, муж никогда не рассказывал, но могу предположить, что это не самое лучшее место, судя по тому, как ревностно Адриан относится к своей свободе.

Вообще, прожив вместе многие годы, я понял, что за всем тем фасадом скрывался испуганный ребенок, боявшийся нового предательства. И, хотя Адриан не помнил своих родителей, в его памяти навсегда отпечаталось воспоминание о том, как его в три года отвезли в госпиталь и оставили там. Как позже приехали ЗСЦ и забрали в приют. И это приемные родители! Фактически для Адриана это оказалось вторым ударом в жизни. Пусть и не осознаваемым в полной мере. С тех пор он и не доверял взрослым, считая их лживыми и хитрыми.

Во время рассказа мой партнер нервничал и едва не трясся от волнения. Я понимал: ему было трудно об этом вспоминать. Но мне было важно узнать причину появления девочки, а не опираться только на прочитанное.

Усилия, вложенные в Рину, не пропали даром, и она постепенно стала той самой девочкой, которую муж в один из вечеров принес в наш дом.

Адриан старался как можно больше общаться с ней: играл, брал на руки так часто, как только мог. Ему хотелось дать ей то, чего лишили его – семью и счастливое детство в собственном доме.

Так он и решился на удочерение. Сара тогда помогала с документами, давала советы по поводу обследований, нашла относительно недорогие услуги агентства и адвоката. По закону, эно разрешалось иметь приемных детей – но только больных вирусом Мехони.

Защитники семейных ценностей тоже хороши. Муж потратил много сил и времени, чтобы убедить их. Одинокий парень без обруча на шее действительно мог вызывать подозрение.

Сара в этой ситуации предлагала Адриану на заседания суда и комиссии приходить в нем. Мы официально не были женаты, и «эпо» мужу не грозил, даже если он будет носить розовый чокер постоянно. Но Адриан не мог заставить себя надевать этот ошейник.

ЗСЦ, со слов мужа, проверяли все документы, ища повод отказать. И, в силу обстоятельств, им этого не удавалось.

«Как будто брак и этот чертов обруч что-то меняют? – задавался вопросом Адриан. – Неужели, пройди я это все, буду как-то иначе любить свою дочь или тебя?!»

Я продолжал обнимать любимого, понимая его переживания. Он не знает, но я знаком с последствиями «эпо». И ни за что не заставлю любимого пройти через подобное!

Адриан говорил, что люди вокруг шарахались от Рины, как до удочерения, так и после. Все боялись заразиться. Стереотипов по поводу болезни много, а вот реальных научных знаний почти нет. Еле-еле нашли механизм заражения, выявили последствия вируса и научились с ними бороться.

Мой партнер ожидал такой же реакции и от меня. Поэтому и не сказал ни о болезни, ни о причине появления ребенка. Мы же не «розовая» семья, и он боялся, что я просто брошу его. Удивительно, что наши страхи тогда совпали. Мы оба боялись расставания и чудом сохранили отношения.

Муж ещё долго рассказывал во всех подробностях, как копил деньги, как устраивался официально в какое-то кафе мыть посуду, чтобы иметь документы о трудоустройстве, как все это время заботился о дочери, приходя каждый день в приют, хотя бы на полчаса, разрываясь между Риной и мной. Документы он хранил у адвоката, и поэтому мне на глаза не попалось ни одной бумаги. Хорошо, что Адриан все же обратился в государственную службу, а не в частное агентство по усыновлению. Это сократило расходы. Да и, как потом рассказал муж, в случае эно редко разрешают усыновлять здоровых детей. А в базах на тот момент числилось только трое больных детей, двое из которых уже имели потенциальных усыновителей.

Я хорошо помню слова и эмоции, которые испытывал Адриан во время рассказа.

– А-а-а! – раздался вдруг настороженный и немного испуганный голос из переноски.

Муж тут же вырвался моих объятий и подскочил к дочери.

– Она боится оставаться одна с тех пор, как я стал о ней заботиться, и очень переживает расставание. Поэтому я не упускаю ее из поля зрения и держу на руках, – Муж осторожно взял девочку на руки. – Я с тобой. Не надо плакать. Все хорошо.

В этот момент понял, что принял свое решение.

– Я согласен, – наконец ответил я на вопрос, прозвучавший больше полугода назад.

Невольно вспомнилась обида Адриана в тот первый день. Сейчас я знал, что, говоря о ребенке, муж имел в виду конкретную девочку, к которой испытывал очень теплые чувства. Болезнь Рины сейчас не имела значения, ведь я принял решение ещё в поезде. Хотя мне по-прежнему хотелось прибить ее отца, за то, что он мне ни слова не сказал.

Обсуди мы все раньше, не было бы этих проблем. Я проникся бы историей нашей дочери, ещё читая сухие отчеты, а эмоциональный рассказ лишь убедил бы меня в правильности решения.

Я всегда хотел семью, и при других обстоятельствах лишь обрадовался бы такому пополнению.

Да и Рина бы получила сразу любящую семью, а не поле боя в первые месяцы своей семейной жизни.

– Ты же не хотел. Да и вообще… Сам сказал, что я справляюсь, – начал защищаться муж.

Мой кошмар становился явью. В голове промелькнула мысль, что, если я не скажу хоть что-то, то через пару дней вернусь в пустой дом.

С каждой минутой уверенности в своем решении у меня становилось все меньше и меньше, но я понимал – если это дочь Адриана и он любит ее, то и я буду ее любить. Особенно потому, что она похожа на него.

– Я согласен, – повторил я, ощущая, что внутри бушует ураган.

Словно прыжок через огромную бездну. Я резко встал с дивана и порывисто обнял моих близких. Уже ничто не имело значения, ведь они рядом!

С этого дня мне предстояло привыкать к тому, что Рина и мой ребенок тоже.

Арка III. Первые трудности

Глава 8
Сложная девочка

Эрик.

Прошло пять месяцев с момента появления Рины в нашем доме. За это время мы почти полностью пересмотрели нашу жизнь. Хотя, буду честным, эти полгода стали тем ещё испытанием! Если первый месяц-полтора я могу назвать лишь бессонным, то последующие четыре – адом на земле! Да, адом!

Рина, привыкнув, что мы постоянно рядом, начала проверять границы нашего терпения. Вполне успешно, я бы сказал.

Она закатывала громкие истерики, притом совершенно без повода. Я это точно знаю, потому что ей не отказывали ни в чем, ее вовремя кормили и ей регулярно меняли белье. Прежде чем закатить истерику, девочка могла спокойно сидеть у Адриана на руках или в рюкзаке-переноске. Место тоже значения не имело, и дочь могла «включать сирену» (со слов Адриана) как дома, так и на улице. И ни в какую не хотела успокаиваться! Ни поглаживания, ни укачивания не могли смирить ее. Даже игрушки и те не отвлекали ее. Стоило поднести ей что-то, как она начинала неуклюжее махать ручками и кричать.

Мы перепробовали все, чтобы дочь перестала так себя вести, ведь ладно дома, а на улице? Это мы, ее родители, волей-неволей терпим, а ведь окружающие – не обязаны. И гнева в нашу сторону хватало, стоило выйти на прогулку или в магазин. Помню, когда возвращались с покупками, дочь решила покричать. То ещё зрелище: покрасневшая Рина истошно орала, сидя в рюкзаке-кенгуру, пока мы ждали автобуса, чтобы не идти пешком. Она едва ли не надрывалась, заливаясь слезами и прижимая кулачки к зареванному и сопливому лицу.

Вот тогда мы поймали на себе множество осуждающих взглядов! Вполне заслуженных, конечно.

Самое жуткое, что в этой толпе стояла сотрудница ЗСЦ! Ну да, рядом детский сад! Чего мы ожидали? Но именно она подошла к нам и, спросив, приемная ли Рина, спокойно улыбнулась тонкими губами, сказав:

– Иногда дети просто плачут.

Видно, мы выглядели такими измотанными и уставшими, что нас пожалели даже «защитники».

А может, помогло то, что Рина до этого спокойно сидела, играя волосами Адриана? Или из-за того, что городок маленький, слухи быстро распространяются, не давая ни единого шанса что-то утаить? Или же просто Адриана знали все местные зээсцэшники из-за постоянных походов к психологу и посещений госпиталя? Теперь это не столь и важно.

Мы успокаивали друг друга тем, что дочь не знала, как вести себя в семье, но сил с каждым днем становилось все меньше и руки потихоньку опускались. Каждый день – как хождение по минному полю: не сделаешь что-то – истерика на полчаса-час. Сделаешь – тот же результат.

Слава богу, все разрешилось. Как и в приюте, Рина в один день просто перестала кричать. Но к тому моменту мы настолько отчаялись, что хотели высказать психологу, работавшему с нами, все накипевшее. Это он говорил: «Период адаптации, подождите – все пройдет».

Прав оказался, но пожил бы он так! Хорошо, этот период занял три недели, а не больше. Иначе мы бы не выдержали! Вот теперь я понимаю, откуда у некоторых народов есть легенда о подменышах.

Ещё мы стали замечать странные привычки: Рина тянула в рот все, что только могла. От моего галстука или края рубашки, если они ей попадали в руки, до пальцев. И совершенно не важно, ее это пальцы или нет. Притом она ещё и норовила укусить.

Хорошо хоть, зубы стали резаться позже, когда мы пережили и эту привычку. При том отказать дочери не получалось: мило улыбаясь и протяжно что-то бормоча, дочь с упорством тянула руки к интересовавшему ее объекту. А ее упрямству могли позавидовать все ослы в мире.

Наконец мы могли выспаться, ведь дочь перестала будить нас по нескольку раз… Но появилась другая крайность. Она ночью начала ходить под себя, совершенно не обращая на это внимание. И если раньше спокойствие объяснялось отсутствием постоянного ухода (ори не ори – все равно не услышат и не придут), то сейчас поведение Рины ставило в тупик. Что за радость спать в собственной моче? То есть она мочилась и даже не обращала на это внимания. Первый раз испугались – вдруг недержание. Но посещение госпиталя разубедило в этом.

Казалось, это не прекратиться никогда! Мы уже опустили руки и стали стелить специальную пелёнку, не говоря уже о специальном белье.

А ещё Рина выработала странный ритуал перед сном: она стала раскачиваться из стороны в сторону, издавая слабые звуки. Выглядело это жутко, но психолог на это тоже сказал: «Скоро пройдет».

Так и жили: измотанные круговоротом однообразных событий. Единственной радостью в этом бесконечном дне сурка была улыбка дочери. Она растапливала наши сердца, выуживая откуда-то из глубины остатки сил.

Все бы ничего, но буквально через два месяца Адриан сообщил, что со следующей субботы выйдет на работу. Это и доходами назвать трудно – они с трудом окупали недельный паек.

На мое удивление, муж признался, что его сбережения подходят к концу (удивительно, что не закончились раньше), а сидеть на моей шее – дело неблагодарное, если не сказать хуже. Когда я напомнил, что согласился участвовать в воспитании Рины, в том числе и материально, муж вздохнул:

– Нужно меньше привлекать внимание ЗСЦ. Согласись, родитель-одиночка без постоянного дохода и супруга вызовет много вопросов. Как я объясню доходы при отсутствии трудоустройства? Думаю, «защитников» не обрадует, если я скажу: «Я сижу на шее кузена, он много зарабатывает» или «Я безработный, но все окей, у меня есть источник дохода в виде родственника».

С подобным я не мог не согласиться. Пусть для окружающих мы были кузенами, но даже из космоса было видно, насколько мы разные. Уж слишком мы не похожи на родню. Даже с братьями я имел больше общего, хоть мы тоже не были сильно похожи из-за того, что у нас разные матери.

ЗСЦ уже дважды приходили к нам с проверками, но лишних вопросов никто не задавал, сказывался закон о защите частной жизни.

Так мы и поделили обязанности: в будние дни, с утра до вечера, Риной занимается Адриан, а в выходные – я.

Теперь на нашем холодильнике висели и фотографии дочери, и наши расписания, и примерный распорядок дня ребенка.

Вот уже полгода каждое утро мы вместе завтракали, потом я отправлялся на работу, а Адриан занимался ребенком. «Это мой лучший проект», – восторгался муж успехами в обучении Рины. Он нашел какие-то курсы для родителей и детей и каждый день ходил туда, беря с собой дочь.

Я до сих пор не понимаю: как редкий неряха оказался таким хорошим отцом! Да, дом – это не про Адриана: у нас все также был бардак. Пыли, правда, с появлением ребенка стало намного меньше. В раковине посуда кисла неделями, если не дольше, прежде чем попадала в посудомойку. Он умудрялся собирать в стирку белье почти месяц, набирал огромную гору, а потом отправлял в машинку три-четыре футболки и пару джинсов. Я же привык ещё со школы следить за своими вещами сам, да и отправить несколько рубашек и брюк в машинку никогда не было большим трудом.

Все вышесказанное про неряшливость не имело к Рине никакого отношения: ее посуда всегда была чистой (пожалуй, это единственная посуда, которая мылась в нашем доме регулярно), ее одежда тоже не накапливалась в корзине для грязного белья, а в комнате не было ни единой пылинки.

Вечера мы проводили за совместной прогулкой по окрестностям, ужином, чтением книг или играми.

Я всегда недоумевал, как такая кроха, не умеющая ещё толком держать джойстик, сидя на коленях, умудряется играть с нами во что-то. Более того, ещё и протестует, если выбираем персонажа, который ей не нравится!

Да, помимо наших любимых в этой медиатеке появились и обучающие игры, пусть Рина и не любила в них играть. Ну да, смотреть на то, как персонажи бегают, прыгают и дерутся друг с другом, ей оказалось куда интереснее. Маленькая любительница реслинга.

Дочь за эти месяцы постепенно окрепла. У нее улучшилась координация, стали развиваться мышцы. Я замечал это, беря ее на руки все чаще.

Спустя три месяца с момента появления она прибавила в весе и начала понемногу ползать. Приходилось больше следить, чтобы шустрая мелюзга не заползла куда не следует и не порезалась, а ведь она могла – в силу своего любопытства и вечного стремления тянуть ко всему руки.

Первым испытанием стала болезнь Рины. Дело не в том, что нам приходилось постоянно таскать дочь по врачам. Неприятные процедуры для нас стали в общем-то нормой.

Это быстро превратилось в нудную обыденность, над которой иногда Адриан грустно посмеивался: «Ощущение, что мне доверили быть не отцом, а надзирателем и нянькой в одном лице. Приговор вынесли врачи, а я должен следить за его исполнением».

От этих шуток я боялся, что, как и ранее, Адриан займет позицию вседозволенности и вечного праздника непослушания. Я думал, что из жалости Рине будет позволено слишком многое. Как и с решением о воспитании ребенка муж удивлял меня.

В итоге это мне досталась роль доброго друга, из которого можно вить веревки, а ему – роль вполне требовательного отца. И хотя девочка называла меня папой, я понимал, что при всем желании не смогу от нее добиться того, чего мог Адриан, которого она попеременно называла то папа, то бабочка. Нет, мой партнер ни в коей мере не был строг с Риной. Он всегда обнимал ее; даже когда дочь начала самостоятельно двигаться, любимый продолжал носить ее на руках и при малейшем «но» бросался на ее защиту. Я ни разу не слышал, чтобы муж повысил на ребенка голос, хотя мы оба знали, на что способны во время скандала.

Рина в любой момент могла рассчитывать на тепло Адриана, его поддержку и любовь. Ведь он часто обращал в шутку многие не самые приятные вещи.

Но, когда речь заходила, например, о лечении, я поражался перемене в поведении моей пары. Сколько бы дочь ни сопротивлялась, Адриан шел до конца. Улыбаясь, ёрничая, отшучиваясь, он добивался от ребенка выполнения всех требований врачей. Я не мог вынести подобного и сдавался, как только Рина начинала кукситься. Поэтому для меня походы с ней к врачам были истинной пыткой. После первого же такого визита я долго не мог прийти в себя, хотя и присутствовал в качестве наблюдателя. Тогда Адриан попросил меня сопровождать их. Он сказал, что ему может потребоваться помощь, так как предстоящее обследование крайне неприятное.

Во время процедуры Рина громко орала, пока врач проверял работу мышц и нервов.

Во время манипуляций Адриан отшучивался: он говорил, что скоро Рина станет гимнасткой-чемпионкой, а после процедур гладил дочь, прижимая к себе, и утешал ее, говоря, какая у нас смелая девочка.

Проверки эти были очень неприятными, но, увы, необходимыми. Некроз мог начаться в любой момент, вне зависимости от употребления препаратов. Так что волей-неволей, как и с криками, мы просто терпели во время подобных процедур.

Вторым – закон «Об информировании». Помню, как мы завтракали, а по радио объявили эту новость. Как этот вотум приняли – до сих пор загадка. Вроде даже Фонд Грас был против. Но приняли согласно всем формальным требованиям, не поправ ни единого столпа демократии… Мы оба сглотнули и уставились друг на друга, словно услышали о конце света. Хорошо, дочери тогда едва исполнился год и девять месяцев, и она не понимала, что происходит вокруг.

Отныне маленькая царапина с буквально двумя каплями крови на теле дочери гарантировала отказ от прогулок в течение нескольких дней. И если мы могли не беспокоиться относительно заражения: для мужчин вирус не опасен, то вот окружающие всегда относились с неким страхом к нашей девочке.

Это мы с Адрианом знали, что уровень контагиозности у МН 118 достаточно низок (заражение только при прямом контакте с кровью, едва ли не рана к ране), но вот посторонние… Можно было убеждать окружающих до бесконечности, что бытовым путем ВМК не передается, результат был один. Чаще всего на нас смотрели как на идиотов, изредка пренебрежительно добавляя: «Вам-то чего бояться, вы ж мужики? В любом случае не заразитесь».

Оборачивать дочь в вату – то ещё удовольствие, но что мы могли? Особенно с этим законом?

Вместо разбитых коленок и беззаботного веселья Рина вынуждена была сидеть на наших руках и слышать постоянные одергивания: «сюда нельзя», «нет» и «осторожно».

Но, несмотря на все сказанное, дочь была очень шустрой: однажды она вылезла откуда-то такой грязной и пыльной, что пришлось срочно организовывать ванну и стирку. Где так испачкалась – оставалось загадкой; поблизости не было столько пыли, несмотря на продолжавшийся бардак в нашем доме. Хорошо, что тогда не успела порезаться. Даже думали купить шлейку (чтобы дочь далеко не уползала от нас на детской площадке), но потом решили, что это слишком глупо и не стоит потраченных денег.

Мы предположили, что она нашла где-то в стене отверстие и залезла в него, но найти это отверстие мы так и не смогли.

Со временем дочь начала лепетать что-то на своем языке. Первое разборчивое слово мы услышали случайно.

В один из вечеров Адриан укладывал ее спать и повторял строки из песни про бабочку:

 
«Тонкие крылья свои поднимая,
Взмываешь ты вверх, чтобы небо познать.
И солнце, и ветер, тело нежно лаская,
От тягот и горя будут верно спасать.
Не бойся же света: он, вдали расстилаясь,
Укажет дорогу, куда нужно взмывать.
А ты, в невесомости синей купаясь,
Будешь бабочкой яркой свободно порхать».
 

Рина слушала их в который раз – и вдруг:

– Бабо… тька – отреагировала дочь на строку из песни и потянула руки к мужу. Получилось чуть мягче, чем следовало. Но это было удивительно. Она произнесла первое слово!

Больше мы таких сложных слов от нее не слышали лет до трех. Только «бабочка» на свой манер она повторяла часто.

Полноценно повторять за взрослыми тогда ещё не получалось, и многие слова дочь коверкала, хотят было видно, каких стараний ей стоят эти попытки. Длинных предложений тоже не выходило, а словарный запас нашей дочери был крайне беден. Но, в сравнении с прошлым, виднелся огромный прогресс. Она ведь ещё недавно даже этого не произносила, ограничиваясь только звуками.

Оглядываясь назад, мы не могли не поражаться переменам. Одна только мысль, что ещё каких-то полгода назад Рина не умела самых простых вещей, и удивляла, и пугала. «Это было в другой жизни», – повторяли мы, как спасительное заклинание. И вот наступил один очень важный день.