Текст книги "Солдат удачи"

Глава 7

Ночью они лежали в объятиях друг друга и слушали шелест дождевых капель, тихое посапывание Броката, свернувшегося на мешке, и плеск волн, бивших о берег. В синий период, когда раскрывались шлюзы меж кольцевыми океанами, течение было таким стремительным, что не позволяло плыть, хотя в светлое время их живой корабль двигался быстрее даннитских плотов и галеры тиан. Однако ночью здесь не путешествовали, и это правило касалось вод и суши: воды ярились и бушевали, а в темном лесу, среди чудовищных деревьев, таились свои опасности – те же каннибалы криби, обитавшие не только на острове, но вдоль всего речного побережья. Встреча с другой их шайкой могла оказаться не столь удачной, как с племенем Вау.

Мягкий мох слегка светился, разгоняя тьму, плотный шатер ветвей и листьев защищал от струй дождя, меж ними мелькали огоньки – рой светящихся мотыльков кружил в древесных кронах словно танцующие в воздухе эльфы. Нерис вздыхала, доверчиво прижимаясь к Дарту; в этом мире – как казалось ему, примитивном, лишенном анхабского легкомыслия – секс полагали самой крепкой связью, соединяющей людей. Во всяком случае, так было у рами, тири и даннитов и у других рас за исключением тиан, не ведавших плотской любви; любовь у них заменялась размножением, делом обыденным, не вызывавшим порывов страсти и экстаза.

Тиан – так звал их Вау. Нерис произносила мягче, напевнее – тьяни, и это понятие на фунги обладало определенным смыслом. «Тья» – частица, обозначающая отсутствие, «ани» – женщина-предок; вместе получалось «не имеющие матерей». Если верить объяснениям Нерис, самки тиан были существами неразумными, просто животными, коих оплодотворяли самцы, так что родство у этой расы считалось по линии сильного пола, тем более что забота о яйцах и подрастающем поколении тоже лежала на мужчинах. Но родственная связь у них была чрезвычайно сильна: род – или турм – являлся общественной ячейкой, производившей потомство, добывавшей пищу, делавшей орудия и превращавшейся при надобности в свирепый боевой отряд. Теперь Дарт понимал, что там, на острове, на берегу лагуны, погибла целая семья, родитель-старейшина со всеми своими потомками.

Привстав, Нерис оседлала его и принялась щекотать шею. Он погладил ее груди с затвердевшими сосками, прикинул, что игры начинаются в третий, если не в четвертый раз – правда, ночи здесь долгие, будто задумали их и создали с расчетом на долгий сон и долгую любовь. Он не чувствовал усталости, но страсть уже не бурлила в крови и не кружила голову, сменившись другим желанием – поговорить и выведать что-то новое об этом загадочном мире. Или о женщине, что склонялась над ним…

Ее губы и руки уже подбирались к животу, ноготки царапали кожу. Дарт строго промолвил:

– Пресветлая шира! Нерис Итара Фариха Сассафрас т'Хаб Эзо Окирапагос-и-чанки! Ты хочешь растерзать меня? Прошу, начни с другого места.

– О! Клянусь Предвечным! – Нерис округлила глаза. – У тебя хорошая память!

– В том, что касается женщин, – подтвердил Дарт. – Стараюсь не забывать их имен и титулов.

– И многие ты помнишь?

Он вздохнул.

– Не так много, как хотелось бы… Видишь ли, моя прекрасная госпожа, я больше странствую, чем развлекаюсь с женщинами. Я – солдат удачи: иду, куда прикажут, ищу, что велено, а при необходимости – сражаюсь и проливаю кровь. Ты спросишь, ради чего? Не знаю… Но должен признаться, мои владыки не позволяют мне скучать.

– Сейчас я – твоя владычица! – Нерис стиснула его коленями. – И я приказываю: говори! Признайся, многим ли женщинам ты подарил жизнь?

Дарт снова вздохнул.

– Боюсь, что ни одной, моя прелесть. Чем я могу одарить их, кроме любви и наслаждения? А жизнь… ее дает Всевышний, а не смертный человек.

Брови Нерис нахмурились, лоб пересекла морщинка.

– Не понимаю… нет, не понимаю… Ведь все так просто, воин! В синее время мужчина ложится с женщиной и зачинает дитя; женщина носит ребенка двести тридцать циклов и, когда производит на свет, молодеет. На тысячу циклов или на две… Моя мать родила шесть дочерей и восемь сыновей, но выглядит так же, как я. Теперь наступил мой срок… Тебе понятно? Или ты не рами и не знаешь о таких простых вещах? – Она ударила кулачком в грудь Дарта. – Может быть, не рами… Сердце твое с другой стороны, и слишком мало ребер… Но все равно я хочу тебя.

– Я тоже. – Дарт одарил ее страстным взором, надеясь, что блеск его глаз заметен в наступившем сумраке. – Но подожди, ма шер петит, позволь спросить… Что случится, если женщина ляжет с мужчиной не в синее время, а в желтое?

– Ничего. – Нерис пожала плечами. – Ровным счетом ничего!

«Вот как, – подумал он, напрягая память. – Кажется, женщины Земли беременели не только ночью, и этот их дар являлся источником вечных хлопот и неприятностей для мужей…» Пожалуй, он был уверен в этом, хотя воспоминания о родине оставались смутными.

– У всех ли женщин столько детей, как у твоей матери?

Нерис фыркнула.

– Не смеши меня! Такое позволено лишь ширам, иначе мир переполнился бы людьми, и для них не хватило бы ни места, ни жилищ, ни плодов! Женщина – обычная женщина – рожает лишь двоих.

– Но женщины рами живут дольше мужчин?

– Так повелел Элейхо. Дитя прибавляет женщине жизнь, а у мужчины она убавляется… Ты этого не знал? Но ты ведь не боишься, воин? И не откажешь мне в подарке?

– Не откажу, – ответил Дарт и обнял ее.

Видно, различия меж ними были гораздо большими, чем обещала внешность; облик обманывал, скрадывал их, не изменяя внутренней сути. Суть же состояла в том, что рами – или скорее их отдаленные предки – явились сюда из мира, непохожего на Землю. Не исключалось, что их изменили Темные либо сама реальность Диска, приливы и отливы гравитации, свет голубой звезды, пища, вода и воздух… Десятки факторов, сотни нюансов, и в результате – иная, отличная от земной физиология, другой генетический аппарат…

С Констанцией дела обстояли иначе. Насколько Дарт понимал природу метаморфов, Констанция, преобразуясь в земную женщину, ничем не отличалась от нее, ни внутренне, ни внешне. Она могла бы подарить ему дитя, не требуя взамен частицу жизни… Ничего не требуя, кроме любви…

* * *

Нерис, утомившись, наконец заснула. Дарт, чувствуя, как тяжелеет тело, лег на спину и стал следить за пляской светящихся мотыльков – сейчас их рой напоминал Галактику с мириадами крохотных разноцветных звезд, кружившихся по прихотливым орбитам. Дождь уже не шелестел, а молотил ветви и листья, грохот волн сделался настойчивее и сильнее, и временами с реки доносился резкий чмокающий звук – левиафан выпускал якоря-псевдоподии, впивался ими в песчаное дно.

Ночь тянулась бесконечно. Синий период, время раздумий и снов… Сон не шел, но думы неслись, как табун лошадей под щелканье пастушьего бича.

Теперь, встретившись с Нерис, он знал гораздо больше об этом планетоиде, обители десятка рас. Обители, не колыбели, ибо жизнь на Диске была индуктированной, перенесенной с других планет, известных Темным, – с какими конкретными целями, оставалось лишь размышлять и гадать. Они, вероятно, привыкли к своей среде обитания и потому не мыслили искусственных конструкций без живой природы, степей и лесов, морей и рек – и, разумеется, без сонма тварей, населяющих воды и сушу. Диск, при всем его своеобразии, являлся не космической станцией, а планетой – местом, предназначенным для жизни, устроенным так, как было удобно Ушедшим Во Тьму; значит, уходили они без поспешности, и процедура их отбытия тянулась, очевидно, сотни лет. Быть может, тысячи – так почему не провести с комфортом оставшееся время? Среди диковин и чудес из дальних уголков Галактики…

Реки, делившие Диск на сектора-континенты, играли роль естественных границ меж этими диковинками и чудесами. Когда-то, в очень отдаленные эпохи, каждый сектор был устроен по-особому, обладал эндемичной природой и, надо думать, имитировал определенный мир с присущими ему флорой и фауной. Но миновали сотни тысячелетий, и одни виды смешались меж собой, другие проникли на сопредельную территорию, а третьи эволюционировали, так удалившись от своего первоначала, что даже Ушедшим Во Тьму было б непросто их опознать. Дарт полагал, что мыслящие обитатели Диска – продукт такой эволюции, тянувшейся пару миллионов лет и даровавшей переселенцам разум. Вполне возможна гипотеза: Темные, с их трепетным почтением к биологическому естеству, не стали бы переселять существ разумных и нарушать процесс развития чужой цивилизации. Другое дело – растения и животные, включая тех, кто по прошествии времен мог бы превратиться в нечто большее, нежели бессмысленная тварь.

Время изменяло и перемешивало, дробило и соединяло, но результат еще не вызрел: каждый сектор отличался от других рельефом или растительностью, наличием или отсутствием гор, особым животным миром, а главное – той расой, что обитала в пригодных для жизни местах. Сектор, уже известный Дарту, считался «диким»: его занимали криби, и лес их был небогат – много хищников и мало съедобных плодов и кореньев. Эти джунгли, переливавшиеся всеми оттенками зеленого, произрастали на плоской равнине, что простиралась до прибрежных гор – хребта-ожерелья, которым Дарт любовался с высоты, сидя в пилотском кресле. Хребет кольцом охватывал полярный океан, и место это было особое – там, среди скал и горных отрогов, таились хранилища Детей Элейхо. Подземные бункеры Темных, как понял Дарт со слов Нерис, склады Ушедших Во Тьму, но не забравших с собой свои сокровища. Впрочем, к нынешним временам все доступные тайники были отысканы и разграблены.

По другую сторону реки лежал сектор рами, обильный плодоносящими деревьями, с фиолетово-индиговым лесом, сменявшимся то степью, то скалами, то холмами, то долинами ручьев и мелких рек. Эта местность, так же как другие материки, была не очень населенной, и Дарт еще не разобрался в мотивах, по которым рами, тири или данниты выбирали места для своих городов. Если только их можно было назвать городами… Он подозревал, что речь идет о чем-то другом – ведь, как объясняла Нерис, в них не имелось ни стен, ни башен, ни домов, ни дворцов. Больше того, сама идея строительства жилищ была ей чуждой и непонятной.

Возможно, причиной непонимания являлся фунги? Все же торговый жаргон не слишком подходит для разговоров на отвлеченные темы… Дарт решил, что нужно овладеть наречием рами – этот язык, вероятнее всего, окажется более богатым и подходящим для их бесед. К тому же они плывут в Лиловые Долины, в место, населенное ее сородичами, а всякому племени нравится, когда чужеземец владеет их языком.

За сектором рами располагались земли даннитов, карликов-тири и других существ, ходивших на двух ногах либо перемещавшихся на четырех или шести конечностях. Морское Племя джолт обитало за полярным океаном, трехглазые тиан жили за двумя материками и тремя большими реками от континента волосатых дикарей, а ко, создания-амфибии, не любившие суши, плавали везде и всюду, кроме центрального эстуария. Пересекать океан считалось делом небезопасным – днем воды его бурлили и бушевали, когда сквозь шахты в фераловой толще избыток влаги стекал из алого круга в голубой.

Днем плавали по рекам и в кольцевом океане. Дарт теперь представлял дорогу, пройденную флотом даннитов: они спустились по соседней реке, отделявшей их землю от сектора рами, скользнули у самого края Диска вдоль океанских берегов и стали подниматься вверх к другому, полярному океану. Их путь повторили тиан, но попали они в этот поток со стороны континента диких, и странствие их оказалось длинней – правда, их корабли отличались большей маневренностью и скоростью, чем даннитские катамараны. Кораблей, по утверждению Нерис, было великое множество, и, узнав об этом, Дарт наконец сообразил, что плывет по реке между двумя огромными флотами. Впереди – данниты, позади – тиан, не считая всякой мелочи, тири и ко, а также неведомых ему клеймсов, рдандеров и керагитов…

Подобный всплеск активности мог бы его изумить – с орбиты, перед крушением и вынужденной посадкой, ничего подобного не наблюдалось. Пустынная река, безлюдный берег… Он знал, что не ошибся; любые крупные перемещения туземцев были бы замечены Марианной, да и мелкие, собственно, тоже. Но – ничего… Проходит день за днем, и вдруг река – именно эта, и никакая другая – переполняется флотами, кораблями, целыми караванами странников… Впрочем, не странников, нет – воинов, так будет точнее! Армиями, что движутся походом к океану, к хребту у морского берега, к той седловине, откуда вырвались молнии… К месту, где его поджидает верный Голем…

Балата!

Теперь он понимал, что это значит.

Время, когда в искусственном мире, где нет огнедышащих гор и не бывает катастроф, внезапно сверкают молнии и разверзается земля; время, когда находят склад Детей Элейхо с древними бесценными вещами, пережившими своих творцов; время, когда забывают о мире и справедливости, когда начинаются споры и дележ сокровищ, когда сверкает оружие и здравый смысл уступает силе.

Недоброе время, жестокое!

Время войны.

* * *

Утром они отправились в дорогу, проглотив по капсуле из пищевого контейнера. Большой необходимости в этом не было – поблизости рос виноград и кустарник с крупными плодами, такими же, как росли у лагуны на острове Вау. Но Нерис не захотела к ним прикоснуться, заявив, что вкус их ей неприятен. По ее словам, на другом берегу, в землях рами, имелось изобилие плодов, кореньев и ягод, но пересечь поток они не рисковали – из-за чудовищ, таившихся в реке. На это стоило решиться лишь тогда, когда они догонят флот даннитов с их огромными плотами, пугавшими подводных тварей.

Левиафан, чуть заметно подрагивая и не нуждаясь в руководстве, плыл вдоль лесистых берегов; Дарт и Нерис болтали, Брокат дремал, устроившись на мешке. Сон являлся обычным состоянием крохотного вампирчика, если не считать полуденного времени, когда спадала тяжесть – в этот период он взлетал, требовал, чтобы его отправили в поиск, и, не получив задания, кувыркался в теплом воздухе. Ел он на удивление немного для летающего существа, единожды за три-четыре цикла, и крови Дарта для этих трапез вполне хватало.

С берега налетели мотыльки – может быть, те самые, что кружились над их биваком прошлой ночью. Сейчас тела и крылья насекомых не светились, только сверкали хрусталем маленькие головки – кажется, всю их поверхность занимал круглый фасеточный глаз. Нерис прикрыла глаза, раскинула руки, что-то негромко замурлыкала, потом запела, и рой мотыльков начал кружиться между ее ладонями, то ускоряя, то замедляя вращение в такт мелодии. Пела она на незнакомом Дарту языке, видимо – на рами, и он опять подумал, что это наречие стоит изучить.

Но заниматься этим не хотелось. Привалившись к теплому борту левиафана, он смотрел, как двигаются ее губы и как, покоряясь тихим протяжным звукам, танцуют в воздухе мотыльки. Губы Нерис были пунцовыми, яркими, приоткрывавшими ровный строй жемчужных зубов и влажно-розовый язычок, – пленительное зрелище! Пожалуй, пялиться столь откровенно на благородную даму было занятием не очень вежливым, но веки ее оставались полуопущенными, и Дарт мог любоваться без помех. Он отметил, что ее золотистая нежная кожа сделалась ровной и гладкой – никаких следов и шрамов от бича тиан.

История с ее пленением была загадочной или, во всяком случае, не вполне ясной. Трехградье, город со святилищем Элейхо, располагался где-то за землями даннитов, в устье одной из крупных рек, впадавших в кольцевой океан. Оттуда она и отправилась в путь вместе с неким Сайаном, посланная в Лиловые Долины или вызванная в них, но непонятно кем и как – эти два города разделяли тысячи лье, а привычных Дарту способов связи здесь явно не имелось. Для путешествия пресветлой шире был выделен корабль с командой джолтов и охраной, вместительная барка без весел, мачт и парусов, передвигаемая бхо – похоже, живым мотором, выращенным из зерна Детей Предвечного. Случилось так, что барка и флотилия тиан столкнулись у речного устья – у той реки, где сейчас они плыли; корабль был взят на абордаж, команда и охрана перебиты, Сайан погиб, а шира, как ценный боевой трофей, попала на судно трехглазых. На одну из передовых галер, что шли перед флотилией – то ли для разведки, то ли с какой-то иной тактической целью.

Смутная повесть! Уже потому, что пленницу не убили, как весь остальной экипаж, – значит, захватчикам что-то было нужно от нее? Что же именно? Дарт полагал, что тут имеется связь с балата и целью путешествия пресветлой ширы, но такие темы у них считались запретными. Настаивать он не мог, памятуя о своем обете: кормить, защищать, не лезть с расспросами – ну и, конечно, одаривать жизнью в синее время. Но думать ему не запрещали, и многое в этой истории казалось ему непонятным.

Удивляло и то, что Нерис время от времени называет его маргаром и смотрит с внезапным подозрением. Судя по шкуре, что пошла на ее мешок, маргар мог оказаться крупной тварью, ибо и сам мешок был основательным; если приставить к нему лапы с когтями и голову с клыкастой пастью, вид никакого доверия не внушал. Что-то похожее на пантеру, тигра или льва, которых Дарту случалось видеть в анхабских заповедниках, – их доставили с Земли, включая жирафов, слонов и всевозможных копытных, вроде быков, ослов и лошадей. Вся эта живность когда-то пропутешествовала вместе с ним – вернее, с его замерзшим трупом, но, по утверждению Джаннаха, тут имелась разница: на Анхаб везли не тела животных, а лишь генетический материал, необходимый для клонирования.

Нерис прекратила играть с мотыльками, и их освобожденный рой понесся к берегу.

– Ты можешь всех зачаровать? – спросил Дарт, провожая взглядом облако трепещущих крыльев и блестящих хрустальных головок. – Любое животное?

– Нет. Одни безмозглы, другие слишком умны и хитры. С маргаром бы ничего не получилось и с водяными червями тоже.

– Но как ты это делаешь?

Она усмехнулась, облизала губы языком.

– Это нетрудно. Простая забава… Ей учат молоденьких шир, еще не знающих, как обращаться с кристаллом.

– С кристаллом?

– Ну да. С тем, который погружает в вещий сон… Но и это не самое трудное. Тяжелее всего вызвать умерших и понять, что ими сказано. Или показано… Ведь эти картины видит другой человек, а шира – лишь помогает ему в беседе с предками. Но если ты хочешь с ними поговорить…

Дарт замотал головой.

– Оставь моих предков в покое, сиятельная госпожа, и поверни к берегу. Там что-то любопытное.

Левиафан, повинуясь команде, приблизился к береговому обрыву. Здесь зияла огромная овальная воронка в сотню шагов диаметром, словно что-то тяжелое, стремительное рухнуло на границе суши и вод, взрывая песок и землю и круша деревья. За верхним краем этой ямы виднелись поваленные стволы, переломанные ветви и кустарник, хаос пней, торчавших, как клыки дракона, кучи гниющих листьев и валуны – их, вероятно, швырнуло вверх в момент чудовищного удара. В ту половину воронки, которая оказалась в воде, засасывался песок, ее заваливали камни, но она еще была глубокой; в мутном зеркале вод маячила перекореженная, изломанная конструкция, а над ней, точно трава над могилой, колыхались белесые водоросли, напоминавшие обрезки толстых шлангов.

Нерис, привстав и опираясь коленями о борт, глядела на берег. Губы ее дрожали, на лице все явственней проступало выражение ужаса.

– Что… что тут случилось? Такого не бывает даже во время балата, клянусь Предвечным! Трясутся горы, бьют молнии, но потом… потом просто дыра в земле… глубокая, но не такая, как здесь…

– Наверное, не такая, – согласился Дарт и, выхватив клинок, отсалютовал праху своего корабля. Сердце его переполнила горечь; он думал о Марианне, словно о живом существе, вспоминал ее негромкий мелодичный голос, тени, скользившие по глазам-экранам, кресло в пилотской кабине – будто колыбель, в которой она его баюкала. Когда он вернется, ему дадут новый корабль, однако новое не всегда лучшее. Друзья хороши старые; они как бургундское вино, что зреет год за годом, наливается силой и крепостью, хранит ароматы былого…

Бургундское вино?

Он замер с поднятым клинком, будто его поразила молния.

Бургундское! Он вспомнил, вспомнил! Бургундия – так называлась страна к востоку… от чего?.. От главного города королевства, от Парижа, подсказала вдруг пробудившаяся память и снова смолкла, точно над сундуком с сокровищами опустили крышку. Несколько мгновений он мучительно соображал, с кем и когда ему доводилось пить бургундское, потом печально вздохнул, образы ускользали, и только развевающиеся плащи да шпаги, символ былого союза, мелькнули перед ним.

Пальцы Нерис коснулись его локтя.

– Не молчи, маргар! Ты знаешь, что здесь случилось? Знаешь? Ответь мне!

Дарт глубоко вздохнул.

– Вспомни, ма шер петит, мои слова о солнцах, что светят в холодном мраке – там, над нами, за гранью голубых небес… Я прилетел с одного из них, и здесь, в воде, покоятся останки бхо… бхо, который перенес меня сюда и рухнул в пламени на этот берег. Грустная история, не так ли?

Женщина окинула его недоверчивым взглядом.

– Может, ты и говоришь правду, но в вещем сне я не видела других солнц, кроме этого, – откинув голову и прищурившись, она уставилась в зенит. – Очень жаркое… не верится, что ты прилетел оттуда… Но если и так, то почему ты горюешь о бхо словно об умершей матери? Конечно, бхо, способное летать, – великое сокровище, но все же…

Левиафан вдруг качнулся под их ногами, и Нерис, вскрикнув от неожиданности, повалилась навзничь. В воде, под самой ее поверхностью, что-то бурлило и кипело; сквозь мутную речную прозелень Дарт увидел, как белесые водоросли-шланги все сильней и сильней раскачиваются меж останков Марианны, отрываются от дна и всплывают, быстро увеличиваясь в размерах. Он не успел еще этому удивиться, как над бортом поднялась безглазая голова с круглым отверстием пасти, ринулась к нему и жадно впилась в бок; мелкие острые зубы прокололи кожу, и ему показалось, что мышцы в этом месте немеют. Взмахнув клинком, он рассек тело отвратительного монстра, сорвал, вместе с частицей собственной плоти, помертвевшую голову и отшвырнул прочь. Но над бортами уже поднимались гибкие белесые тела, раскачивались, словно змеи перед атакой, и разевали пасти, усаженные рядами зубов. Их было больше сотни, и Дарт невольно ощутил, как спину обдало холодом.

– Водяные черви, чтоб их поглотил туман! Попали в самое их логово! – выкрикнула Нерис и бросилась к передней части их живого корабля. Ее руки порхнули над темными сгустками нервных узлов, левиафан дернулся, но белесые твари, будто сообразив, что добыча ускользает, вцепились в нее со всех сторон и начали рвать, не обращая внимания на пассажиров. Клочья серого мяса, исходившие серым дымом, поплыли по воде, и она еще больше помутнела. Левиафан затрясся; казалось, безголосое и беззащитное существо испытывает жуткие страдания лишь по той причине, что не в силах разразиться воплем боли.

– Руби их, руби! – послышался голос Нерис, но Дарт, используя нежданную передышку, уже рубил, колол и резал без напоминаний. Тело левиафана билось под ним в мучительных судорогах, но шпага и кинжал работали без остановки. Он метался от борта к борту, стараясь удержаться на ногах, прыгал, припадал на колени и бил – короткими, точными, яростными ударами. Белесая жидкость из тел рассеченных монстров пятнала кожу, жгла и заставляла неметь мышцы, раненый бок окаменел, но это было самой мелкой из неприятностей; главное – Дарт понимал, что атакующих слишком много и что ему не добраться до тварей, терзавших днище их живого судна. Разве только вскипятить воду дисперсором… Но вряд ли это понравится левиафану.

Нерис, бросив попытки управиться с гибнущим кораблем, копалась в мешке, вышвыривая из него какие-то свертки и сосуды, а Брокат носился над ней с тревожным жалобным писком.

– Сейчас… сейчас… – бормотала женщина, лихорадочно роясь в своем колдовском скарбе. – Предвечный, помоги! Где же оно? Забыла? Или сожрали лысые жабы?

– Что ты ищешь? – крикнул Дарт, чуть не споткнувшись о ворох ее имущества. – Ляг на дно и не мешай мне!

– Снадобье! Снадобье, что отпугивает речных чудищ! – Она подняла к нему разом помертвевшее лицо. – Кажется, я его забыла…

Жуткий спазм прокатился по телу левиафана от носа до кормы – видимо, черви, что вгрызались в днище, добрались до нервных узлов. Дарт упал от толчка на колени, взмахнул шпагой, ударил кинжалом, и пара белесых обрубков поплыла по течению. Но все же монстров было много, слишком много… пожалуй, еще и прибавилось с начала атаки… Не обойтись без дисперсора, подумал он, бросив кинжал и нашаривая ребристую рукоять.

Нерис вдруг испустила торжествующий вопль. Дарт, не прекращая сечь и рубить, мельком взглянул на женщину – в ее руках подрагивало что-то продолговатое, тонкое, отливающее желтым костяным блеском. В следующий миг его сознание словно раздвоилось: он по-прежнему пытался устоять на сгустке трепетавшей под ногами плоти, дотянуться острием до безглазых голов и вытащить дисперсор, но в то же время видел, как Нерис склоняется к воде, подносит тонкую кость к губам, проводит по ней пальцами, как бы что-то нащупывая. Внезапно резкий пронзительный звук раскатился над рекой, заставив вздрогнуть; подстегнутый им, он надавил спусковую пластину дисперсора и приподнял ствол, стараясь, чтобы луч не коснулся воды. Несколько тварей, разрезанных напополам, исчезли, но под их тушами копошились другие легионы монстров, уже не десятки, а сотни. Возможно – тысячи…

– Мон дьен!.. – прошептал Дарт, направляя оружие в воду.

Однако он не успел нажать на спуск – протяжные звуки повторились снова, и через мгновение рядом замелькали гибкие тела с вытянутыми головами, увенчанными грозным бивнем-рогом. «Старая добрая черная магия», – мелькнула в его мозгу мысль, когда дельфины окружили их плотным кольцом. Действовали они с поразительной быстротой, кромсая, перекусывая и заглатывая еще шевелящиеся обрубки; было их дюжин пять или шесть, но мнилось, что речные воды кипят под ударами мощных хвостов и плавников, и каждая волна щерится зубастой пастью. Стремительные силуэты скользили у поверхности и в глубине, переворачивались, изгибались – неуязвимые, хищные и прилежные, будто иразы-чистильщики, каких Дарт встречал на Анхабе, и столь же, на удивление, эффективные. Заметив, что левиафан уже не корчится, а лишь чуть-чуть подрагивает, он свесился над бортом и выяснил, что червей у днища больше нет, а двигательная мембрана хоть и не изодрана в клочья, но сильно повреждена. Это было неприятным открытием. Способен ли их живой корабль плыть? И что означает эта дрожь? Трепет облегчения или предсмертные конвульсии?

Но дрожь вскоре прекратилась, а разрывы прямо на глазах стали затягиваться свежей плотью – видимо, их судно обладало потрясающей способностью к регенерации. Брокат перестал метаться в воздухе, опустился Нерис на плечо, и она, выронив костяную свирель, пригладила его взъерошенную шерстку; потом села, закрыла глаза и в изнеможении откинулась на борт. Губы ее шевелились, и Дарт, напрягая слух, понял, что женщина творит молитву одновременно на нескольких языках. Знакомые слова фунги складывались в благодарность речным братьям, что вовремя пришли на зов; само собой, не был забыт и Предвечный Элейхо.

Тем временем стайка дельфинов рассеялась, и только трое-четверо крутились у самого дна, над обломками Марианны, будто любопытствуя, что за невиданная вещь вдруг очутилась в их реке. Дождавшись, когда они исчезнут, Дарт вскинул дисперсор, выставил на полную мощность и полоснул лучом по прибрежному откосу. Пласт земли, песка и глины медленно пополз вниз, заваливая воронку, но он продолжал стрелять, пока над водой не поднялся овальный холмик. Потом взглянул на свое оружие: полоска указателя энергии мерцала у самого нуля.

Шепот смолк, глаза Нерис распахнулись.

– Зачем ты это сделал?

– Так нужно, моя госпожа. Нельзя, чтобы в моем бхо устроили логова гнусные твари. Я этого не хочу.

Она пожала плечами и посмотрела на свой джелфейр, уже наливавшийся зеленым цветом.

– Бхо есть бхо… Пока в них бродит жизненная сила, они способны исцелиться от самых тяжких ран и послужить нам сотню циклов, а иногда и больше. Но мертвый бхо… Кому он нужен? Это ведь не разумное существо!

– Мой был почти разумным, – ответил Дарт, глядя на удалявшийся холмик. Левиафан не проявлял никакой активности, их медленно сносило по течению, и вскоре насыпь над могилой Марианны исчезла за излучиной реки.

Женщина занялась его боком, откуда был выдран изрядный кусок: велела лечь, пристроила к кровоточившей ранке Броката, а когда тот насосался, приложила ладошку, что-то пошептала, и ручеек крови иссяк. Затем ожоги и онемевшие места были растерты мазью, и хоть ее воздействие оказалось быстрым и целительным, Дарт все же дотянулся до скафандра, вытащил прилипалу и шлепнул на плечо. Он ел пищу рами и спал с женщиной рами; их метаболизм был, вероятно, близким – но вот насколько близким? Рисковать ему не хотелось.

Но заботы Нерис и тревога на ее лице были приятными. Наблюдая, как просветленная шира то роется в груде свертков, шкатулок и сосудов с целебными снадобьями, то хлопочет над ним, Дарт блаженно усмехался и норовил, поймав ее руки, прикоснуться к ним губами. Когда Нерис, согнав Броката, остановила кровотечение, он полюбопытствовал:

– Тебе привиделось в вещем сне, что моя кровь прольется… Вот и пролилась! Ты знала, что именно произойдет?

Она нахмурилась и покачала головой.

– Элейхо не посылал предупреждения о водяных червях, и значит, это небольшая опасность. Видела же я другое… совсем другое, Дважды Рожденный… Видела битву, большую битву, однако не знаю, кто дрался на нашей стороне – это осталось секретом Предвечного. Но видела, как ты сражаешься с тьяни, как падаешь под их ударами, как тело твое заливает кровь из сотни ран…

«Пожалуй, количество ран – поэтическая гипербола», – решил Дарт, а вслух произнес:

– Выходит, ма белле пети, все главные удовольствия впереди. Битвы, раны и потоки крови… Ты уж постарайся, держи под руками целебный бальзам. И проверь, моя прелесть, не позабыла ли ты его в Трехградье?

Отпрянув, она зашипела рассерженной кошкой.

– Молчи! Шира ничего не забывает! И не тебе, пустоголовый маргар, ее попрекать! Вспомни, кому захотелось полюбоваться ямой, кишащей червями? А в том, что нужное снадобье исчезло, воля Предвечного!

– Амен! – воскликнул Дарт и попытался обнять ее, но она вывернулась с гордым видом и занялась своим мешком. Упаковав добро, Нерис устроилась на носу, кинула гневный взор на обидчика и ткнула пальцем в нервный узел их живого корабля. Левиафан покорно двинулся вверх по течению.