Текст книги "Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929)"

Уже в августе 1925 г. Разведывательным управлением стал прорабатываться вопрос о переводе разведывательного центра в Пекин, с подчинением ему в «оперативном отношении Харбина и Кореи». Под оперативным подчинением подразумевалось «исполнение заданий тройки [в] лице Воронина» – в то время военного атташе в Пекине.

В Харбине работой должен был руководить Геккер при наличии помощника, которого нужно было отобрать на месте. В качестве такого помощника был определен Д. Ф. Попов¹¹⁹ (псевдоним «Горайский»), выпускник Восточного отдела Военной академии РККА 1924 г.¹²⁰

Необходимость в военных востоковедах заставила Реввоенсовет Республики в лице его председателя Л. Троцкого подписать приказ 20 января 1920 г. № 137, согласно которому при Академии Генерального штаба РККА с 1 февраля 1920 г. учреждалось Восточное отделение.

В положении о Восточном отделении отмечалась необходимость подготовки специалистов востоковедов для службы на восточных окраинах и в сопредельных странах Среднего, Ближнего и Дальнего Востока, в том числе и по военно-дипломатическому профилю.

На Восточном отделении изучались турецкий, персидский, хиндустани, английский, арабский, китайский, японский, корейский и монгольский языки. Кроме того, слушателям преподавались краткий курс мусульманского права, страноведение, военная география, история и практика дипломатических отношений, торговое право. Изучение этих дисциплин не освобождало слушателей от штудирования военных наук общего академического курса. Срок обучения устанавливался в два года.

В последующем Восточное отделение Академии Генерального штаба стало Восточным отделом этой же академии (с 1921 г. стала называться Военной академией РККА), затем Восточным, Специальным факультетом Военной академии им. М. В. Фрунзе. Главным руководителем Восточного отделения Военной академии РККА с 1921 г. состоял Снесарев

Андрей Евгеньевич¹²¹, (начальник академии в 1919–1921 гг.), имевший богатый опыт сбора разведывательной информации о странах и армиях Востока. Снесарев был выдающимся русским военным востоковедом, географом, этнографом, одним из основоположников и теоретиков школы русского военного востоковедения.

Попов и уже упоминаемый Сухоруков были далеко не единственными выпускниками Восточного отдела Военной академии РККА 1924 г., направленными на работу в Китай по линии Разведывательного управления (первый выпуск Восточного отдела состоялся в 1923 г. в количестве восьми человек). В разное время на крышевые должности НКИД были отправлены В. Я. Аболтин¹²² и П. Ю. Боровой¹²³. Среди военных советников в Китае оказались И. И. Зильберт¹²⁴, И. К. Мамаев¹²⁵ и Ф. Г. Мацейлик¹²⁶. А Карл Мартынович Римм¹²⁷ с начала 1932 г. являлся помощником Зорге в шанхайской нелегальной резидентуре. В выпускной характеристике Аболтина значилось: «Может быть использован на ответственной военной или политической работе на Востоке». На «политическую работу» – референт НКИД – был направлен выпускник Восточного отдела Военной академии РККА 1924 г. Г. М. Григорьев¹²⁸, уже с 1925 г. работавший по линии ИНО ОГ11У в Китае. В том же 1924 г. Восточный отдел Военной академии окончили и два сотрудника ОГПУ – Н. И. Эйтингон¹²⁹ и В. П. Алексеев¹³⁰, командированные в Китай по линии ИНО под прикрытием должностей Народного комиссариата иностранных дел за границей.

Именно выпускники Восточного отдела Военной академии РККА 1924 г. оказались под угрозой провала, еще не успев выехать за пределы страны. В феврале 1925 г. Берзин получил письмо от резидента Разведупра в Харбине следующего содержания: «Из Шанхая в свое время прибыл сюда иллюстрированный журнал «Огонек», где сфотографирован последний выпуск Военной академии и Восточного отдела. Прекрасный снимок. Особенно, как назло, хорошо вышли восточники. Тов. Муклевичу не мешало бы охладить пыл и страсть к фотографированию окончивших Восточный отдел. На опыте приходится убеждаться, что этим мы очень помогаем противнику расшифровывать приезжающих сюда на работу наших товарищей».

Речь шла о фотографии, помещенной в «Огоньке» (№ 34) за 17 августа 1924 г. под заголовком «Четвертый выпуск красных генштабистов». Под фотографией имелся еще и не совсем складный пояснительный текст: «Торжественный выпуск окончивших Военную академию Рабоче-крестьянской Красной армии. Это уже четвертый выпуск обучающихся в академии. Окончившие займут ответственные командные должности в Красной армии». Издававшийся с апреля 1923 г., журнал быстро завоевал популярность, его выписывали и читали в разных странах.

Берзин сразу же оценил, какую опасность таили в себе подобные публикации. 10 февраля 1925 г. он направил докладную И. С. Уншлихту, члену РВС, курировавшему деятельность советской военной разведки. Сообщая Уншлихту выписку из письма харбинского резидента, Берзин просил дать указание руководству Военной академии воздержаться впредь от помещения фотографий выпускников, особенно Восточного отдела, в открытых изданиях.

Уже 14 февраля комиссару Военной академии РККА Р. А. Муклевичу было направлено письмо, подписанное Уншлихтом, с запрещением помещать в газетах и журналах снимки выпускников Военной академии и в первую очередь Восточного отдела. Для сведения Муклевича сообщалось: «Часть слушателей Восточного отдела попадет на нелегальную и конспиративную работу в страны Востока, ввиду чего неизбежны случаи расшифрования неофициальных зарубежных работников». Непоправимый вред для оперативной работы представляла и изначальная «засветка» сотрудников военной разведки на «крышевых» должностях, облегчая деятельность специальных служб противника по выявлению агентуры советских разведчиков среди местных граждан и иностранцев в стране пребывания.

29 декабря 1925 г. в Харбин поступила телеграмма Берзина, адресованная Зейботу, Геккеру, Салныню. В телеграмме сообщалось, что в Китай направляются В. С. Рахманин¹³¹ и Анисимов. «Первый – хороший работник, партиец, второй – весьма опытный разведчик из белых». Берзин обещал еще «подбросить» людей, однако это во многом зависело от материальной помощи дороги. Показательно, что руководитель военной разведки помимо «Грандта» – Зейбота и Геккера, которому так и не дали псевдоним, обращался к «Гришке» – Кристапу Салныню¹³², работавшему «по активке» – организации партизанских отрядов, подготовке и организации диверсионных актов.

Вот как описывает деятельность Салныня в Китае Я. К. Берзин в своих показаниях на допросе от 4 марта 1938 г.: «В 192527 гг. Салнынь находился в командировке в Китае, куда был командирован для помощи в подготовке ККП (Китайская коммунистическая партия. – Авт.) партизанских и диверсионных кадров. Позже в 1928–1929 гг. работал на Дальнем Востоке и Северной Маньчжурии по созданию диверсионных групп. При Салныне, кажется в 1928 году, был провал Л. Я. Бурлакова с двумя чемоданами подрывных средств. Во время конфликта в 1929 году Салнынь работал в РО ОКДВА по организации диверсионных и партизанских отрядов».

Вместе с Салнынем «по активке» работал Иван Цолович Винаров («Ванко»)¹³³. В своей автобиографии он оставил следующее свидетельство о пребывании в Китае в эти годы: «В январе 1926 г. я был вновь командирован в Китай, где проработал на спецработе три года. Большую часть времени в Северном Китае – в Харбине. Главная работа была сосредоточена на подготовке к конфликту как с китайцами, так и с японцами. Она заключалась в подготовке боевых групп и устройстве тайников, где мы хранили оружие и взрывматериалы. Во время конфликта на КВЖД все это было использовано, т. е. люди, оружие и взрывматериалы. Вели также большую работу по использованию китайских партизан «хунхузов» (буквально «рыжебородые». – Авт.) против реакционно настроенных китайских генералов». Далеко не все воспринимали хунхузов как партизан, а относились к ним в отличие от Винарова как к заурядным разбойникам и бандитам.

В 1926 г. Винаров, равно как и Салнынь, некоторое время был прикреплен в качестве советника по разведке и организации диверсионных актов к 1-й национальной армии, первым командующим которой был Фэн Юйсян.

Однако основной задачей, которая возлагалась на него с Салнынем, были поставки и продажа оружия. В первую очередь – воевавшим друг с другом генералам и уже упоминавшимся хунхузам.

Оружие, которое продавали Салнынь и Винаров, чаще всего было трофейное (английское, французское, чехословацкое), доставшееся от взятых в плен солдат армий Колчака и от изгнанных войск интервентов. «Оно было не новое, но вполне сохранившееся, смазанное и с запасом боеприпасов к нему. Гриша лично подбирал его на военных складах в Хабаровске и Владивостоке», – писал в своих воспоминаниях Иван Винаров.

«Мирные» грузы для Китая закупались и в Берлине, Вене, Праге и Белграде. Но поступали в Китай они всегда после переупаковки в Хабаровске или Владивостоке.

С целью приобретения оружия для последующей продажи Салнынь и Винаров время от времени ездилив Европу, чтобы на месте оформить очередной заказ или же продать там экзотические китайские товары: фарфоровые вазы, статуэтки и сервизы, изделия из лака и слоновой кости, искусную китайскую резьбу по дереву, гобелены, изящные бамбуковые зонтики, веера, всевозможные изделия народных умельцев. Все эти операции осуществлялись под прикрытием торговой фирмы. Связной группы была жена Винарова Г. П. Лебедева, которая работала шифровальщицей в советских представительствах в Пекине и Харбине.

Существовавшая конкуренция на рынке оружия в Китае, о чем уже упоминалось, преследование данного вида деятельности китайскими властями делали эти деликатные операции весьма опасными. Подтверждением тому является предостережение, направленное Центром «Гришке» в Харбин в июле 1925 г. В частности, обращалось внимание Салныня, что товар «известной» марки провален, в этой связи следовало немедленно прекратить его реализацию, чтобы избежать мирового скандала.

17 сентября 1925 г. на станции Пограничная (на китайской стороне) был арестован с поличным (с двумя чемоданами подрывных средств) «Аркадий» – Л. Я. Бурлаков¹³⁴, имевший задание взорвать Мукденский военный арсенал. Этот случай, о котором упоминал в своих показаниях Я. К. Берзин, заслуживает дополнительных комментариев, так как, ко всему прочему, косвенно характеризует и диверсионную деятельность самого Салныня, и повествует о людях, которые ею занимались.

Первоначально предполагалось, что взрывчатка и «подрывные машинки» будут переброшены только до советской станции Гродеково, до дальнейшей проработки вопроса. Однако из Пекина поступила директива «ускорить дело». Именно поэтому пришлось отбросить многие конспиративные детали, необходимые для нелегального провоза взрывчатки, и пойти «на авось», что и привело к полному провалу операции.

19 сентября 1925 г. Берзин в связи с полученной телеграммой об аресте Бурлакова предписывал «Рябинину» (Рыбакову) принять вместе с «Гришкой» (К. Салнынем) все меры для ликвидации последствий, «не стесняясь средствами». 11 ноября 1925 г. на имя Берзина из Харбина была отправлена телеграмма, сообщавшая, что дело «Аркашки» (Л. Я. Бурлакова) передано Мукденскому окружному суду и что по всем линиям приняты меры, чтобы установить связь и освободить «Аркашку».

При допросах Бурлаков подвергался страшным пыткам, но ни в чем не признался. Более того, желая «замести» следы и не позволить раскрыть свою причастность к советским спец-органам, Бурлаков выдавал себя за члена белобандитской организации, которая на территории СССР в районе Забайкалья планировала подрыв полотна железной дороги. Он утверждал, что взрывчатка предназначалась именно для этой цели и перевозилась через Китай по КВЖД транзитом.

По суду Бурлаков получил восемь с половиной лет каторги при мукденской тюрьме. Чтобы довести свою версию о принадлежности к белым до логического конца, в 1928 г. он подал через китайские власти в адрес генконсульства СССР в Мукдене просьбу на имя ВЦИК о помиловании и принятии в подданство СССР.

Уже после освобождения Бурлаков подготовил доклад об обстоятельствах дела, в котором достаточно подробно остановился на своем пребывании в тюрьме. Это небезынтересно с познавательной точки зрения: здесь и психология китайских полицейских и смотрителей тюрем, и подробности тюремного быта (а через тюрьмы проходили и китайская агентура, и советские граждане – сотрудники IV управления и Коминтерна, а также служащие КВЖД); здесь, наконец, описание мытарств самого героя.

До эпатирования в Мукден Бурлаков провел две недели в харбинской тюрьме, где получил «с воли» заделанную в пуговицу «цидульку», сослужившую ему большую службу, так как позволила ему выработать линию поведения на допросах. Поэтому ему удалось уточнить свои первоначальные показания, «назвавшись мстящим большевикам за убийство отца».

Из Харбина Бурлаков был переведен в мукденскую каторжную тюрьму. Говоря о пенитенциарной системе Китая, Бурлаков дает ценные советы и рекомендации соратникам. Прежде всего, «идя на рисковое дело», каждый товарищ должен был иметь лишнюю сотню в кармане. Деньги – это был в Китае такой документ, с которым можно было обойти много препятствий, только не нужно было бояться давать взятки. Будь то простой полицейский или начальник полиции – разница заключалась лишь в том, что от первого можно было отделаться десяткой, а от второго – сотней. Допросы китайцы вели бессистемно и руководствовались чаще всего только фактами и вещественными доказательствами, обнаруженными в ходе ареста, и если арестованный аргументированно мог объяснить происхождение найденных при нем предметов или вещей, привлекая свидетелей, то это могло оказать положительное воздействие. Отсюда не следовало пренебрегать никакими знакомствами, которые могли пригодиться, а лучше всего было обзаводиться солидными знакомствами. Необходимо было вести себя на допросах тихо, так как китайцы любили смирных, не нужно было противоречить в мелочах, зато нужно было быть настойчивым в фактах. Китайцы мстительны, но достаточно было похвалить их, и месть могла перейти в доброжелательство. Пытки при допросах китайцы применяли по букве закона, а не по необходимости, и избежать пытки можно было только подкупом или расположением к себе.

В мукденской тюрьме Бурлаков просидел четыре года и шесть месяцев. Около года его продержали в одиночке, а последовавшие за этим восемь месяцев – в кандалах.

Кормили в тюрьме скверно. Русские получали по 1,5 фунта хлеба, 6–8 золотников мяса (золотник – 1 /96 фунта, в современном исчислении 4,26 г. – Авт.) и несколько картофелин. Причем мясо выдавалось сырым, и готовили его или сами, или чаще всего сокамерники-китайцы.

Благодаря систематической помощи, поступавшей извне до советско-китайского конфликта на КВЖД в 1929 г., в отношении питания «жили сносно».

В китайской тюрьме, располагая деньгами, можно было выжить. Но если не было денег и связей на воле – это означало верную смерть, так как на тюремный паек в условиях антисанитарии прожить было невозможно.

Из двух тысяч китайских заключенных в мукденской тюрьме ежедневно умирали от трех до пяти человек. Медицинской помощи почти не оказывалось, если не принимать в расчет китайского «доктора», который лечил «пилюлями на простой глине».

Никакой дисциплины в тюрьме не было. Все порядки строились на купле и продаже. Начальник и администрация тюрьмы являлись монополистами «внешней» торговли, а старшины камер и коридоров – арестанты-долгосрочники – выступали монополистами «внутренней» торговли. Продавалось и покупалось все. Старшие корпусов торговали кандалами, камерами и т. д.

В тюрьме Бурлаков, чтобы выжить, прежде всего детально изучил часовой механизм. Ремонт часов был вызван не только любопытством, но и практической необходимостью, так как часовое мастерство поставило Бурлакова в привилегированное положение, т. е. заменило деньги, за которые в тюрьме покупался статус.

Материальная помощь с воли была вполне достаточна, но моральная или отсутствовала вообще, или принимала формы недопустимого бюрократизма и бесчеловечности (передачи поступали через сотрудников генконсульства СССР в Мукдене).

Наметок к побегам было много – вырабатывали различные варианты, но, когда дело доходило до практического применения, все планы коверкались, и от них «оставались рожки да ножки».

Один из вариантов был таков. С внешней стороны тюрьмы через стену должна была быть переброшена веревка. Бурлаков с товарищами, со своей стороны, должны были подготовить выход из камеры во двор, выбив косяк окна. Эта часть работы была проведена блестяще. Каково же было их удивление, когда за два дня до побега «с воли» была передана веревка с кошкой и сообщением, что и стену следовало преодолевать самим. К побегу готовились трое русских заключенных. Однако один из них отказался, поэтому двое оставшихся попросили у организаторов побега неделю отсрочки, «так как уход из камеры двоих, оставляя третьего, был бы нетоварищеским поступком». Не говоря о том, что оставшийся понес бы наказание за побег сокамерников. Организаторы побега на это не пошли, и снова начали разрабатываться новые планы…

Посещения в тюрьме на Бурлакова не распространялись, так как он, согласуясь со своими показаниями, старался держать себя как белогвардеец. И ему это удалось, потому что сидевшие здесь белые эмигранты относились к нему с доверием. За четыре года через тюрьму прошло немало русских, среди них было и несколько совграждан: Апрелев, служащий Даль-банка, «…Батраков, пекинский работник разведки, хороший парень, но невоздержанный». Попал в тюрьму, по словам Бурлакова, и некий Черемник, «эмигрант-поручик, агент Батракова, большая дрянь». Тюрьма не сломила советского разведчика.

Бурлаков вышел на свободу 14 апреля 1930 г. в обмен на пять китайских офицеров, взятых в плен во время вооруженного конфликта на КВЖД.

В первой половине 1926 г. в Харбине появился И. Г Чусов¹³⁵, окончивший, как и В. Т. Сухоруков, Восточное отделение Военной академии РККА в 1924 г. Он прибыл не из Москвы, а из Читы, где работал начальником разведотдела Сибирского военного округа. Пристроен он был примерно так же, как и его сокурсник.

С 1 марта по 1 сентября 1926 г. в поездке по Маньчжурии находился выдающийся русский, советский востоковед Д. М. Позднеев¹³⁶, автор трехтомного труда «Материалы по истории Северной Японии и ее отношений к материку Азии и России». С 1923 г. Позднеев преподавал в Военной академии РККА; видимо, это и способствовало тому, что он был направлен в командировку по линии Разведупра якобы с целью сбора материалов для издания книги по Маньчжурии.

14 июля 1926 г. он направил доклад помощнику начальника Разведывательного управления Штаба РККА А. М. Никонову, в котором были сделаны в том числе следующие очень важные и серьезные выводы: «Япония, несомненно, готовится к войне и готовит свой маньчжурский тыл к этому событию»; «Война эта, вероятнее всего, будет с СССР»; «Как показывают сроки программ военной подготовки Японии, она задается целью окончить последнюю к 1930 г., после чего можно ожидать начала военных действий».

Д. М. Позднеев обращал внимание руководства разведки на развернутую японцами в Маньчжурии работу по изучению СССР, что еще раз подтверждало его выводы об агрессивных планах Японии. В частности, в составе правления ЮжноМаньчжурской железной дороги имелся исследовательский отдел с русским отделением, в который привлекались все японцы, знавшие более или менее русский язык. От служащих и переводчиков русского отделения Позднееву удалось выяснить, что «…задумана огромная спешная работа по изучению экономического положения СССР в 180 томах, спланированная профессорами-экономистами в Токио».

Пребывание Позднеева в Харбине позволило ему констатировать следующее: «Подкупы и взяточничество царствуют повсюду: в полиции, в суде, в школах и в администрации». В этом отношении новый республиканский режим ничего нового Маньчжурии не дал.

Второе впечатление востоковеда сводилось к тому, что следовало «…забыть о прежнем Китае и китайцах, которые были простаками, наивными полудикарями, с которыми можно было делать дела попросту». Китайцы, с которыми столкнулся Позднеев, переродились, усвоили от японцев систему сыска, слежки, подозрительности и довели ее до такой же степени совершенства, что и их учителя. И это нужно было разъяснять всем едущим на работу в Китай. Если раньше, отмечал Позднеев, можно было разговаривать с китайцами обо всем, оставлять в номере гостиницы бумаги, письма в полной уверенности, что в них никто не заглянет, то теперь это кануло в прошлое. За каждым европейцем велась такая же слежка, как и в Японии.

Позиции Японии в Маньчжурии очень сильны, подчеркивал ученый-востоковед. «Она захватила в свои руки всю администрацию, все важнейшие учреждения и общественные, и частные. Мукден, конечно, весь в руках японцев: об этом речь будет после его осмотра, но и Чжан Цзолинь, и начальник штаба Ян Юйтин, мозг Чжан Цзолиня, люди японского образования. Главным финансовым деятелем Мукдена является Юй Чуньхань, богач, работающих во всех японских предприятиях. Это отражается и на Севере. Чжан Хуансян также японского образования. Новый гиринский губернатор тоже… Словом, куда бы мы ни посмотрели, мы повсюду видим японцев, японцев и японцев, и всюду их рука, и их работа».

Отметил Позднеев и «чрезвычайную ненависть и презрение китайцев к японцам». «Озлобление на японцев за их захватничество, и презрение к китайцам среди последних чрезвычайное, и многие утверждают, что если бы Китай был в силе, то он, прежде всего, расправился бы с японцами, а потом принялся бы и за иностранцев-европейцев». Японцы же, слишком уверенные в своей силе, относились к этому пренебрежительно и, по-видимому, вовсе не учитывали подобных китайских настроений.

Передал Позднеев и подробности одного разговора, который, по его мнению, был случайным, но, несомненно, заслуживавшим внимания для учета настроения японцев. Поведал же Позднееву о разговоре с «правоверным патриотом-японцем», находившимся в сильном опьянении, его знакомый, который служил у японцев на лесопромышленной фирме:

– Ты не думай, Япония еще удивит весь мир! Знаешь ли ты, что такое ронин?

– Знаю, так назывались самураи, которые во избежание ответственности клана при круговой поруке выходили официально из клана для выполнения акта личной мести или других целей.

– Ну, да, так было в старину, а теперь называемся ронинами мы, которых вульгарно называют «гороцуки» – хулиганы. А знаешь ли, что мы делаем? Мы навербовали уже 20 000 хунхузов и их вооружили, и если мы станем воевать, то у нас есть готовая армия из китайцев. Такие же ронины работают и в Канаде, и в Австралии, и в Америке, и в Индии. И вот, если загорится где война, то мы покажем всему миру, что мы такое! Мы навербовали во всех странах недовольных, хулиганов, разбойников и преступников, и если будет нужно, то перекинем через Канаду в Соединенные Штаты своих 20 000 китайских хунхузов, и они покажут проклятым янки, как они умеют жечь, истреблять все и всех без исключения. А смерти мы не боимся.

Ученый не мог однозначно сказать, что в этом разговоре было правдой, а что – ложью и хвастовством. Однако со всех сторон до него доходили слухи о связях японцев с хунхузами в Маньчжурии.

Но все началось значительно раньше. Еще в 1920 г. Ан Ненхак, известный левацкими взглядами в китайской революционной среде, представил II конгрессу Коминтерна доклад, в котором хунхузы, эмигранты и батраки рассматривались как три наиболее «активно революционные силы» Китая. Он утверждал, что их «…организация, возникшая в Китае уже 1000 лет назад, оклеветанная и представленная капиталистами просто как разбойничья, представляет на самом деле политическую партию, тождественную по своей программе партии русских коммунистов». К хунхузской теме вернулись летом 1921 г., когда в Москву на III конгресс Коминтерна прибыла делегации только что созданной Коммунистической партии Китая. «Конечно, приятнее иметь отряды, нами организованные, – говорил китайский коммунист Чжан Тайлэй, – но, не имея возможности сделать это сейчас, нам приходится обратить внимание на хунхузские шайки – пусть еще сырой, но боевой революционный материал». И, наконец, в августе того же года из Шанхая прибыл некто Киселев, который привез с собой обращение группы хунхузов к советскому правительству. Они предлагали большевикам сотрудничество, с тем чтобы совместными усилиями занять Маньчжурию и создать там базу социальной революции на Востоке. Киселев утверждал, что предложение это заслуживает внимания.

Чичерин решил запросить дополнительную информацию и распорядился обратиться к специалистам – уже упоминаемым М. Г. Попову и А. А. Иванову. Бывший полковник Попов имел отношение к этому «боевому революционному материалу» еще в 1904 г., когда был откомандирован в экспедицию против хунхузов. Мнение Попова о возможностях сотрудничества с подобным контингентом было резко отрицательным. Подобное отношение к «бессознательным коммунистам», видимо, разделил и пекинский профессор Иванов. И на хунхузах был поставлен крест.

В 1926 г. в Китай вновь готовились отправить «Рустам-Бека» – Тагеева, под псевдонимом «Туманов». Его предполагалось использовать так же, как и Позднеева. Лонгве он был охарактеризован как «наш старый сотрудник, работавший долгое время на Дальнем Востоке», по профессии – литератор, человек толковый и предприимчивый.

В Москве считали, что «Рустам-Бек» предложил свои услуги главным образом потому, что хотел собрать материал для очередной своей книги. Однако в Москве не сомневались, что он будет полезен, и рекомендовали использовать его следующим образом: послать на Юг к В. К. Блюхеру, который знал «Рустам-Бека» в качестве военного корреспондента.

Предлагалось дать возможность посланцу Центра проехать в отдельные провинции на фронт, в войсковые части НРА, с тем чтобы при помощи военных советников собрать и зафиксировать все то, до чего у «наших людей» на местах за недостатком времени не «доходят руки».

Процесс передачи функций центральной резидентуры из Харбина в Пекин затянулся на несколько месяцев. По предложению Берзина, руководителем центральной пекинской резидентуры назначался «Рябинин» – Рыбаков. Вопрос кадровых перемещений был предварительно согласован с Л. М. Караханом. Штат центральной резидентуры предусматривался небольшой: руководитель, его помощник, два сотрудника для особых поручений, два переводчика и две машинистки, одна из которых должна была выполнять функции шифровальщицы. Центральная резидентура под прикрытием посольства в Пекине, которую возглавил прибывший из Харбина Рыбаков, заработала только в ноябре 1926 г.

Направление и объем работы центральной резидентуры, по оценке Рыбакова, обусловливались двумя моментами: не исключалась вероятность возникновения войны СССР с Японией и Китаем; дальнейшее развитие национально-революционного движения в самом Китае, что должно было способствовать ослаблению позиций империализма Европы и Нового света в блокаде СССР.

Первый момент, по мнению руководителя центральной пекинской резидентуры, предполагал необходимость чрезвычайно тщательного изучения Северного Китая и Кореи как будущих плацдармов войны с их всевозможными ресурсами и организованной вооруженной силой в ее отношении к национально-революционному движению.

Второй момент предполагал такое же изучение остального Китая как источника всяких резервов в борьбе против империалистов – «…туземных и иностранных, а значит, и возможных союзников СССР в его борьбе против агрессии Японии, Англии, Америки и др.».

Конкретная обстановка в Китае, по мнению Рыбакова, выдвигала в то время две главные милитаристские группировки – мукденскую (Чжан Цзолинь) и чжилийскую (У Пэйфу) и их противостояние с национальными армиями, Кантоном с учетом позиций иностранных держав «…на фоне развивающегося национального движения, организующихся рабочих, крестьян и интеллигенции».

Организация военной разведки как в столице Китая, так и на местах строилась в подавляющем большинстве случаев на голом месте.

К моменту развертывания центральной резидентуры в Пекине, в ноябре 1925 г., она имела всего одного агента-китайца. Работая в течение 12–15 лет при военных агентах «царского времени» в качестве «сянь-шэна» (толкователя китайских текстов), агент прекрасно освоил искусство вытягивания денег из своих начальников. Умело используя прессу и связи в низших военных кругах, питавшихся «базарными» новостями, он иногда давал довольно удовлетворительные сведения. Попытка использовать его в качестве вербовщика не принесла положительных результатов: агент уклонялся от этой миссии в силу присущей ему трусости и чрезвычайной осторожности. Руководили им и другие соображения: в лице нового завербованного агента он имел бы конкурента. А он хотел заработывать деньги сам. То, что этот источник в течение многих лет был тесно связан с русскими военными агентами и за это время не провалился, свидетельствовало о его чрезвычайной осторожности либо о связях с китайской контрразведкой. За невыполнение ряда заданий этот агент был первоначально переведен на сдельную оплату, а позднее уволен.

Установление советско-китайских дипломатических отношений привело к открытию большого количества консульств и генконсульств НКИД и торгпредств СССР, под «крышей» которых были созданы (или реорганизованы, как в Харбине, или продолжали существовать как в Кантоне) резидентуры военной разведки: в Харбине, Цицикаре, Дайрене, Мукдене, Сеуле (Корея), Чифу, Шанхае, Ханькоу, Чанше, Кантоне и Калгане.

Считалось, что в первое время целесообразнее и экономнее использовать официальные крыши полпредств, торгпредств и т. д., так как необходимо было учитывать трудности, с которыми прибывшие русские неизбежно сталкивались при установлении связей среди китайцев. При этом почти у всех наших сотрудников разведки отсутствовало официальное положение, а там, где оно имелось, его не давали использовать.

Исключительное ориентирование на «крышевые» должности НКИД, которые на деле в большинстве своем оказывались виртуальными, таило в себе большую опасность для организации разведки. Но об этом никто не задумывался, хотя организаторы разведки в Центре и на местах, включая того же Рябинина, отмечали, что японцы в Маньчжурии работали под прикрытием какой-нибудь коммерческой фирмы или ресторана, а немцы практиковали нечто подобное и в Центральном Китае.

В одном ряду с официальными представительствами СССР в Китае находились разнообразные коммерческие структуры КВЖД, под прикрытием которых работали военные разведчики.