Текст книги "Украина.точка.ru"

– На фиг язык! – брыкнулся Цветаев и совершенно ненарочно попал Жаглину по мужскому достоинству.

Жаглин был бы не Жаглиным, если бы не умел терпеть боль. Он только пробормотал:

– Падла, – и уселся на холодную батарею отопления. – Фу-у-у… – глядел он осоловело, – Какая же ты падла, Жека! – Чего лягаешься?! Ляха бляха!

Если дружить не умеет, пусть боится. Цветаев сел на диване, потёр лицо и проснулся окончательно. За окном было ещё светло, только свет был не белый, а жёлтый, вечерний. Где-то далеко-далеко одиночными стреляли из автомата. Он давно стал специалистом и мог на слух определить тип оружия, М-16, разумеется. «Калаш» стреляет не так. Звук у него резкий и окончательный, словно кто-то гвоздь заколотил с одного раза, и всё, а М-16 била с шершавым придыханием, как астматик, и гвоздь, естественно, с одного раза заколотить не могла. Последнее время чаще всего такая стрельба означала одно: бандерлоги выследили очередную жертву, например, «беркутовца» и выкуривают его из квартиры. Можно было пойти и вступиться за него, но Пророк крепко-накрепко запретил любое самовольство: «Мы здесь не для того сидим, чтобы страдать хернёй!» Цветаев с ним не был согласен, но поделать ничего не мог. Дисциплина и конспирация, мать их за ногу, превыше всего.

Поэтому идея прищучить мифического американца и таким образом действительно утереть нос Пророку, Цветаеву чисто теоретически понравилась. Не понравилось только то, что делать это надо днём, прилюдно, всё-таки он привык к ночи, а днём он себя чувствовал словно голым в толпе. К тому же к Жаглину не было особого доверия, в разведку он с ним не пошёл бы, потому что Жаглин был всё же распиздяй, вахлак, Шура Балаганов, и всё такое прочее. Такие люди за свои слова отвечают лишь наполовину, вторую часть в виде ответственности перекладывая на кого угодно, но только не на самого себя.

– Водка есть? – спросил он не с целью выпить, а чтобы Жаглин перестал причитать над своими яйцами.

– Водки нет! – нагло молвил Жаглин. – Фиг тебе, а не водка! Если бы не рука, я бы сам!..

Он демонстративно показал свои гипс, мол, не ты один вкалываешь. Цветаев едва не усмехнулся. Дело в том, что Жаглину не дано было умение воевать, он относился к этому так, словно к прогулке в супермаркет, исповедуя принцип эвентуальности, то есть случая, а случай на рукоблудной войне, как впрочем, и на любой другой – самая дрянная штука. На случай только дураки да сумасшедшие надеются. Цветаев же любил всё просчитывать, а что не мог просчитать, то предполагал. Может, поэтому он до сих пор жив.

– Ну тогда пошли! – неожиданно для себя решился он и поднялся.

Он только забыл, что идти за американцем, вопреки приказу Пророка, нельзя было ни к коем случае, однако им действительно овладело желание утереть нос Пророку, чтобы он не смотрел на него с презрением.

– Куда?.. – с тоской спросил Жаглин. – Куда?..

Цветаев только мотнул головой. Во рту стояла вязкая слюна, как после любой пьянки. Он поплёлся в ванную, чтобы напиться из-под крана, совершенно забыв, что ещё два дня назад они притащили из ближайшего супермаркета упаковку с минеральной водой.

Цветаев полоскал рот зубной пастой, разглядывая лицо. На виске красовалась свежая царапина, которую он вначале не заметил. Значит, немец всё же задел меня. Чего только в драке ни бывает, решил он и ответил сварливо:

– За языком, куда ещё?

– А-а-а-а… это всегда пожалуйста! – обрадовался Жаглин, успокоился и слёз с батареи. – Ляха бляха! Ты только скажи, брат. Я за тебя в любую драку впишусь! – пообещал он.

– Старик, оружия не бери, – посоветовал Цветаев, выходя из ванной.

– Почему? – удивился Жаглин, и на лице у него возникло тоскливое выражение.

– По кочану. Чего объяснять!

Они уже проходили это сотни раз. Ясно же, что днём они сойдут за местных обалдуев, ищущих выпивки. Хотя местные тоже таскали огнестрельное оружие. Но чем чёрт не шутит: чем меньше будем привлекать внимание, тем лучше, подумал Цветаев. Он надеялся только на свой нож да на реакцию.

– Ты как хочешь, а я возьму! – упёрся Жаглин. – Ляха бляха!

Он всегда таскал собой два пистолета: один на поясе, другой – почти игрушечный, на лодыжке. Калибр у этого игрушечного пистолета был такой крошечный, что для серьёзного дела, конечно же, абсолютно не годился. Но Жаглин любил играть в войну, которая называлась рукоблудной, и Цветаев уступил.

– Ну идём или нет? – спросил он, стоя у двери, делая вид, что не замечает, как вооружается Жаглин.

Он надел джинсовую рубаху, под которой легко прятался нож. Им овладело нетерпение, и Жаглин с его неумение быстро мобилизоваться, слегка раздражал его. Ну да недолго, решил он с облегчением. Судя по всему, зазноба американца жила совсем рядом. Сбегаем туда-сюда, легкомысленно решил он.

– Идём!

Жаглин блестел, как начищенный пятак. После пьянки он всегда выглядел так, словно его облили маслом. Ну и хорошо, решил Цветаев, чем натуральнее, тем лучше.

Дом этот, старой постройки, они выбрали исключительно по той причине, что третий подъезд его просматривался только с одной точки, и его можно было незаметно покинуть и свернуть в арку.

Бои здесь почти не велись, это в районе Крещатика всё было принесено в жертву майдану, а здесь бандерлоги сожгли пару высоток и на этом успокоились. Остальные – хлопотно, думал Цветаев. Хлопотно и скучно. Любая революция рано или поздно испускает дух. Киев мечтал о превентивном ядерном ударе по России. Великая тень Грушевского[5]5
  Грушевский М.С. (1866-1934) – украинский националист.


[Закрыть] витала над Липками. Горожане то там, то здесь пробовали обороняться, но после того, как на Подолье бандерлоги расстреляли «клятую» сотню дружинников, город ужаснулся и побежал. С того момента судьба его была предрешена. «Герои в истории»[6]6
  Термин Грушевского М.С.


[Закрыть] покрыли себя вечным позором в неспособности самоорганизоваться. Гора родила мышь.

– Слышь, – вдруг сказал Жаглин доверительно, – говорят, что Юльку шлёпнули.

– Не может быть! – удивился Цветаев, ему было не до политических ребусов.

– Я тебе говорю, ляха бляха! – как всегда, с жаром начал Жаглин. – По радио слышал!

С тех пор, как правый сектор стал контролировать телевидение, они слушали только московское радио, хотя и у националистов можно было почерпнуть новости. Но они побили все рекорды по части дезинформации.

– Утка, – высказался Цветаев со всей убедительностью, на которую был способен. – Фейк![7]7
  Интернет-утка.


[Закрыть]

Как это Капительман могут убить, если её охраняют не хуже президента России, и кто – американцы! А они мышей не ловят, они свою систему выстраивают. Значит, система дала сбой, решил он. Ха-ха, убедительно!

Арка с другой стороны была завалена мусором, через который пришлось пробираться чуть ли не на карачках. Пахло мочой и вездесущими кошками, а может быть, дождём, который в это лето был особенно надоедливым. Вот и сейчас он сыпанул, и серый асфальт покрылся темными пятнами. Где-то на левобережье непонятно громыхнуло – то ли миномет, то ли гром.

– Может, и фейк, – поутих Жаглин. – Но всё равно здорово! Ляха бляха!

Он мотнул головой, и светлые, жирные волосы разлетелись у него во все стороны. В таком виде он сам походил на бандерлога правого сектора, немытого, запаренного частыми вылазками.

– Почему? – скрывая раздражение, спросил Цветаев.

– Одной сволочью меньше! – патетически воскликнул Жаглин.

– А Вальцмана-Кровавого?

– Вальцмана не знаю. Зяму знаю.

На очереди целая синагога: Коган, Фротман, Гурвиц, Этизон и кролик Бакай, сразу всех не взорвёшь, подумал Цветаев.

– А жаль, – искренно среагировал он и выглянул из арки.

Я не против евреев на бытовом уровне, подумал он, но еврей-политик – это кровь, это мясо. Еврей исторически в меньшинстве и чтобы доказать своё, он не погнушается ничем. Вот почему у них ничего не получается. Подсуетились, а не вышло. А славянами должен управлять славянин без комплексов неполноценностей, и баста! За это боремся, на этом стоим и стоять будем!

– Говорят, её взорвали! – с чувством справедливости добавил Жаглин, в его глазах блеснули праведные слёзы.

Но Цветаев уже не вникал в суть разговора, а до слёз Жаглина ему не было никакого дела, его заботило другое. Вечернее солнце заливало улицу жёлтым светом. Прямо напротив чернела сгоревшая высотка, и весенние запахи тополиных почек перебивал смрад гниющей плоти. Здесь засела милиция. Ушли они или сгорели, никто не знает. Собственно, и весь сказ. Гастроном в полуподвале ещё не разграбили. Они, обвязавшись полотенцами, ходили сюда, разгоняя крыс, в поисках съестного и алкоголя. Голод не тетка, и не такие запахи вытерпишь. На другой стороне Леси Украинки тоже высилась высотка, в её стенах чернели дыры от гранатомётов. Хорошая позиция для снайпера, решил Цветаев, если кто-то за нами охотится, то обязательно усядется там: пол-улицы вправо, пол-улицы влево, идеальный сектор обстрела. Вопрос заключался в том, где перейти эту самую улицу. Жаглин сказал:

– Давай прямиком! Была не была. Ляха бляха!

В этом был он весь со своей эвентуальностью.

– Ещё чего! – возразил Цветаев и остановил Жаглина, который готов был бежать куда угодно, лишь бы схватить своего мифического американца.

«А знаешь, он сегодня не придёт к твоей Зинке, – ехидно хотелось сказать Цветаеву. – Стоит ли рисковать?» И хотя Кубинский строго придерживался принципа: в своём районе не охотиться, после Алекса Фогеля надо было поостеречься. Вдруг кто-то действительно накинул на город «сетку»? Тогда дела дрянь. Он покосился на Жаглина. Жаглин был милиционером до мозга костей и мыслил категориями «увидел-напал». Ему, собственно, и руку прострелили из-за пренебрежения простыми правила: не возвращайся на место охоты, не ходи днём и не пренебрегай маскировкой. Какое из этих правил нарушил Жаглин, трудно было понять, может, плюнул не в том месте, а может, шлялся днём, как у себя на даче.

– Пошли назад, – неожиданно согласился Жаглин, всем своим видом показывая, что презирает Цветаева из-за трусости.

Они вернулись во двор, через который вышли на соседнюю улицу, где её замыкала пустая баррикада из мешков с землёй, опутанная колючей проволокой, миновали ещё один квартал и оказались перед спуском в метро «Печерская». Мостовая здесь была усыпана пеплом из сгоревшей напротив библиотеки. На стене дома было написано с ошибками, кроме последнего слова: «Исус, Расия, водка»[8]8
  Иисус, Россия, водка.


[Закрыть].

Странный запах тлена витал в воздухе, словно Киев не выдержал греха, который сам и породил, и начал вымирать с окраин. Только вдалеке пронеслась машина да прохожий шмыгнул в подворотню. А в былые времена здесь было не протолкнуться, вспомнил Цветаев. Они гостили в этом городе у родственников. Где теперь эти родственники? Сколько он их ни искал, так и не нашёл. Русофилов арестовывали по одному подозрению в симпатии к России. Их свозили в ровненский лагерь номер один под Антополь, в Луцкий лагерь «Киверцы», под Тернополь в «Золочев» и в Дрогобыч, был ещё фильтрационный лагерь в Коростене. Большинство получали от полугода до десять лет исправительных работ и жёлтую справку негражданина. Тех же, кто попадали в Коростень, никто никогда не видел. Там работали «украинские гестаповцы» от СБУ, особый пятый отдел по перекодировке агентуры противника, там потрошили людей по технологиям ЦРУ, а затем засылались для проведения терактов в Россию. Россия их ловила, в свою очередь перекодировал и отправляла назад, на Украину.

И город, который постепенно превращался в руины, давно просыпался не от привычных и потому незаметных звуков, а от пустопорожней стрельбы и криков: «Україна понад усе!»[9]9
  Украина превыше всего!


[Закрыть]

Всё это время словоохотливый Жаглин сосредоточенно молчал. Молчал даже кода они под прикрытием сгоревших машин спустились вниз, молчал даже когда увидел в свете фонарика стодолларовую банкноту и дёрнулся, чтобы схватить её.

Холодный пот прошиб Цветаева быстрее, чем он крикнул:

– Стой!

Жаглин так и застыл с протянутой рукой. Хорошая реакция у него оказалась. Цветаев едва не перекрестился.

– Смотри, растяпа! – зло сказал он.

В луче фонарика блестела леска. Она терялась в груде мусора у противоположной стены и была прикреплена к гранате РГД-5[10]10
  РГД-5 – наступательная ручная граната.


[Закрыть]. Усики были разогнуты, и чека готова была выскочить от малейшего прикосновения. Корпус гранаты было обложен гвоздями и обмотан изолентой.

– Сейчас бы мы с тобой беседовали с Богом. А доллары твои фальшивые! Такие в каждом ларьке продаются! – объяснил он не без сарказма.

Жаглин вначале выпучил глаза, а потом надулся так, что готов был лопнуть. Губы у него оттопырились, а на лоб легли тяжелые складки тяжелых раздумий. Не любил он, когда его поучали, поэтому и пошёл в охранники к Кубинскому, чтобы самоутвердиться. Однако Цветаев оказался настолько прав, что спорить было бесполезно.

Цветаев, у которого в кармане всегда были кусачки, придержал спусковой рычаг, вдел чеку до упора и разогнул усики. После этого обрезал леску, к которой «скотчем» была приклеена злополучная стодолларовая фальшивка, и положил гранату в карман.

– Пригодится, – сказал он. – Пошли!

Больше в переходе не оказалось никаких сюрпризов, не считая вездесущих наглых крыс, которые сами лезли под ноги. Жаглин с явным облегчением выбрался на поверхность, где дождь сыпанул уже основательно по лужам и тут же перешёл на привычный минор – редкие-редкие капли. Странное лето, подумал Цветаев, дождливое и облачное.

Обоим было страшно.

– Ты это… – попросил Жаглин, глядя в сторону, – не рассказывай Тоше… ляха бляха…

– Да ладно, старик, чего там, – великодушно отозвался Цветаев. – С кем не бывает.

Он вспомнил, как однажды ради интереса попытался выследить, куда же так рьяно стремится Пророк. Но нырнуть за ним не в переход, а глубже – в метро, не решился. О метро говорили страшные вещи: и будто бы там появились оборотни, и будто бы весь город ушёл под землю, создал свою республику, независимую от бандерлогов, будто бы он только и ждёт «наших», чтобы вернуться к цивильной жизни, а пока не может по понятным причинам. Впрочем, какой же дурак будет сидеть в подземелье круглые сутки? Уж лучше рисковать жизнью наверху, рассуждал Цветаев, оправдывая свою позицию охотника.

– Где твой американец? – спросил он, когда они поднялись на поверхность.

– На Верхней улице, – ответил Жаглин, вышагивая нерационально, как аист, то есть перенося тело вслед за ногами.

Цветаев тихо выругался:

– Какого чёрта?! Надо было на Приймаченко перейти!

– Не знаю. Я тебя в переход не тащил! – парировал Жаглин. – Ляха бляха!

Цветаев с удивлением оглянулся на долговязого Жаглина. Жаглин сосредоточенно выковыривал козюли из носа.

– Рассказывай! – потребовал Цветаев.

Оказывается, Жаглин сам хаживал к Зинке Тарасовой. «А ведь это же подло давать американцу!» – возмутился он таким тоном, словно кто-то ему обязан открыть глаза на суть вещей. И Цветаев понял, что видит перед собой рогоносца, которому отказали в плотских радостях. Впрочем, это абсолютно не меняло сути дела: действительно, нечего американцу шастать по русским девкам, тем более, что американец носитель ценной информации, на него можно кого-нибудь из наших обменять, решил он и мельком подумал об Орлове, боясь сглазить, ведь с тех пор, как он пропал, о нём не было ни слуху ни духу, словно он растворился в гниловатом воздухе Киева.

В открытую они, разумеется, не пошли, а двинули вдоль стен, перебегая от высотки к высотке. Цветаеву сразу сделалось не по себе. Не любил он такие приключения, хотя требовалось соблюсти всего лишь одно правило: не застревать на одном месте. Через пару кварталов Жаглин снова заныл:

– Я её так любил, так любил… ляха бляха…

– Заткнись, – посоветовал Цветаев. – Бабы, они все одинаковы.

Хотя, конечно, не верил сам себе, ибо был романтиком с синдромом вечного похмелья. Просто цинизм действовал на Жаглина успокаивающе. У них с Наташкой получилось всё наоборот, потому что они никогда не врали друг другу.

– Да я понимаю, – задышал ему в ухо Жаглин, незаметно вытирая палец о штаны. – Не везёт мне, понимаешь, с ними.

После истории с долларом он был покладист и тих и поглядывал на Цветаева с уважением.

– Старик, – сказал, не подумав Цветаев, – плохо ищешь, – и почесал шрам на груди, словно призывая к перемирию.

И они побежали дальше, мимо фонтана, лавочек и детских площадок. В спину им глядела высотка с голубым куполом, где так удобно прятаться снайперу.

– Почему «плохо»? – у следующего здания ткнулся в него Жаглин.

И конечно, лицо у него было обиженным. Цветаев сжалился:

– Старик, не бери в голову, всё у тебя будет.

– Правда?! – обрадовался Жаглин.

– Правда, правда, – заверил его Цветаев, и на этом разговор о женщинах закончился, как в большинстве своём заканчиваются все мужские разговоры, потому что мало кто из мужчин любит вдаваться в подробности, полагая, что безоглядная любовь всему голова.

Было тихи и сонно, как в большой деревне, только на горизонте, как во время отечественной, стлались чёрные дымы. Однако сколько Цветаев ни прислушивался, раскатов, похожих на гром, слышно не было. Ветер перемен всё же дул оттуда, хотя Пророк как-то обмолвился, что «наши», мол, Киев брать не будут, глупо брать то, что не лояльно, возись потом с чмошниками, вправляй им мозги, учи их уму разуму. Цветаев, честно говоря, не поверил ему. Киев надо взять, и баста! А вот где остановятся – это была тайна тайн.

– Так где, говоришь, твой «чвашник»? – спросил Цветаев.

Они уже подошли в спуску, ниже был виден бульвар Дружба народов – обычно забитый машинами, на этот раз был девственно пуст.

– Как где? – удивился его наивности Жаглин, – вот же! – и показал пальцем на чёрный «ауди», стоящий у откоса, за которым начинался парк, за парком виднелась дорога.

Дверь открылась и из неё вышел человек в камуфляже «жаба». В руках у него был большой, судя по всему, тяжелый пакет и цветы, а на плеча краснела нашивка спецподразделения «сокол». Что-то странное показалось Цветаеву в человеке, но он сразу не понял, что именно.

– Ты уверен, что это он?

– Да! – горько отозвался Жаглин и надулся в очередной раз.

Человек ногой толкнул дверь и вошёл в подъезд. Цветаев представил, как вначале удивится, а потом обрадуется Пророк американцу, и фамилию спросим, и узнаем откуда, а потом на него Гектора Орлова обменяем, суеверно подумал Цветаев, и вдруг ему на одно единственное мгновение показалось, что он уже сглазил всё мероприятие и ничего не получится, и, наоборот, будет только хуже, и он даже повернулся, чтобы сообщить об этом Жаглину. Но у Жаглина было такое жалкое и одновременно просящее лицо, что отступать было поздно. Дело-то пустяковое, успокоил он себя: зайти и взять засранца, авось пронесёт.

Когда они проникли в подъезд, было слышно, как наверху хлопнула дверь.

– Какой этаж? – спросил Цветаев, стараясь не глядеть на страдающего Жаглина.

– Десятый! – дохнул на него запахом перегара Жаглин. – Подождём… – нервно предложил он.

Слушать его без стакана водки тоже было невозможно. Мелкое пособие, а не человек.

– Зачем?

– Пусть разденутся, ляха бляха!

Цветаеву аж зубами заскрипел, но удержался, чтоб не ляпнуть какую-нибудь гадость, например: «Постель – не повод для знакомства!» Несомненно, Жаглин страдал. Лица не нём было, глаза были пустыми как у животного, а на скулах ходили желваки. А ведь он убьёт его, понял Цветаев, точно убьёт.

Цветаев досчитал до тридцати и сказал:

– Ну что, идём, что ли?

– Идём, – простонал Жаглин, сжимая кулаки.

Цветаев больше не мог выносить его мучений и устремился вперёд. В мгновение ока они вознеслись на десятый этаж и замерли перед дверью, тяжело дыша.

– Так, – сказал Цветаев, – я стучу, говорю, что твоя Зинка, залила соседей.

– Кого залила? – Жаглин вздрогнул, как лошадь, на которую сел овод.

– Нижний этаж!

На самом деле, за обитателей дома можно было не беспокоиться, в этим районе никто не жил, кроме Зинки Тарасовой, разумеется.

– Хорошо! – согласился Жаглин и со всё тем же равнодушным выражением на лице ударил ножищей в дверь.

Дверь не заставила себя долго ждать: рухнула со страшным грохотов внутрь квартиры, и сразу же раздался истошный вопль.

– Убивают!!!

Как в калейдоскопе, выскочила и пропала голая Зинка. У неё оказались огромные груди с розовыми сосками и толстые бедра. Лобок она не брила. Должно быть, Жаглин любил пышные форма. Вслед за ней возник большой голый человек, и Цветаев сразу понял, что это не американец, а самый настоящий грузин, с иссиня-чёрными щеками и такими длинными ресницами, которым позавидовала бы любая красавица. Грузин целился в него с Жаглиным из большёго чёрного пистолета, но почему-то не стрелял: то ли забыл снять с предохранителя, то ли вообще не дослал в ствол патрон. Жаглин, который стоял впереди, стал лихорадочно доставать оружие. Цветаев понял, что их сейчас убьют. Разбираться было некогда. Он поднырнул под руку Жаглин, оказался перед грузином и с правой приложился с такой силы, что боль от удара отдалась до самой пятки. И только после этого грохнул выстрел. Всё завертелось под Зинкины вопли: «Убили!», потом оказалось, что грузин повержен, что Жаглин дожимает его коленом, что голая Зинка вцепилась ему в волосы, а сам Цветаев абсолютно не слышит на левое ухо.

– Уби-ли-и-и-и!!!! – вопила Зинка. Уби-ли-и-и-и!!!! – и с такой силы дёргала Жаглина за голову, что, казалось, вот-вот оторвёт её.

Цветаев между делом приложился ей в уха всего лишь одни раз, Зинка сковырнулась и улетела в кухню, остались торчать только грязные пятки.

– Ляха бляха! – спокойно высказался Жаглин, массируя шею, – думал, задушит, стерва!

Бордовые росчерки у него на шее наливались кровью.

– Взяли! – скомандовал Цветаев.

Они схватили грузина за руки и, сминая ковры и дорожки, отволокли в большую комнату. Снова, как привидение, возникла Зинка. На этот раз она догадалась накинуть халат, он не успела его застегнуть. В разрезе то и дело мелькали большие груди с розовыми сосками и мохнатый лобок.

Она снова прыгнула на Жаглина, как дикая кошка на дерево.

– Убью-ю-ю!!!

Жаглин сбросил её с себя и нечаянно опрокинул шкаф с сервизом. Посыпались полки, стёкла. Зинка развернулась было в сторону Цветаева, но он показал ей ладонь, которой ударил её, и она замерла:

– Отстаньте от него, подонки! Он мой, мой, мой!!!

– Убери её! – крикнул Цветаев, возясь с грузином, который стал приходить в себя.

Жаглин сделал с Зинкой что-то такое, что она мгновенно заткнулась, схватил её в охапку и с хищным выражением на лице утащил в другую комнату. Что он там с ней совершал, было неизвестно, но отсутствовал он достаточно долго, чтобы Цветаев начал злиться.

Он сорвал с окна шторы и связал грузину руки за спиной в локтях. Грузин открыл глаза и произнёс:

– That with me?[11]11
  – Что со мной?


[Закрыть]

Был он волосатым, как обезьяна, и вялый уд не претендовал на что-то исключительное, из чего Цветаев сделал вывод, что грузин берёт обходительностью, коньяком и цветами.

– Ты в раю, пиндоса, – сообщил ему Цветаев, отдуваясь.

Сказалась малоподвижная жизнь и периодическое обжорство.

– Я не пиндоса, – на чистейшем русском ответил грузин и окончательно пришёл в себя.

Потом разглядел Цветаева, который стоял напротив окна, и дёрнулся с такой силой, что затрещала ткань. Ему почти удалось вырваться, и Цветаеву пришлось ударить его ещё раз. Грузин обмяк, как мешок с трухой. Тогда Цветаев поискал глазами и обнаружил портупею засранца. Портупея была сделана из натуральной кожи, грузин не мог её разорвать.

Явился запыхавшийся Жаглин. На его морде красовалась следы от ногтей, а на руке с гипсом блестели золотые часы.

– Где тебя черти носят?! – спросил Цветаев.

Жаглин скорчил мину, которая говорила: «Отстань!» Цветаев сказал:

– Это грузин, а не пиндоса.

– Что?! – крайне удивился Жаглин и перевернул грузина на спину.

– Ну что? – ехидно полюбопытствовал Цветаев. – Убедился?!

– Точно, грузин, ляха бляха! – с разочарование произнёс Жаглин, изучая при этом почему-то его вялый уд и к вещему своему удовлетворению не находя его достойным уважения.

Грузин пришёл в себя, веки с длинными, как у девушки, ресницами затрепетали.

– Кто вы? – спросил он, открывая глаза.

– Какое тебе дело, собака, кто тебя убьёт? – спросил Жаглин и пнул его.

– No, it is not. I am not Georgian, I…[12]12
  – Нет, нет, я не грузин, я…


[Закрыть]

– Что он сказал? – удивился Жаглин и посмотрел на Цветаева.

– Понятий не имею, – посмотрел на него Цветаев. – Ты кто такой? – спросил он, обращаясь к грузину.

– Я американец, – сообразил грузин.

– А нам по барабану! – вдруг заорал Жаглин. – Ты приехал нас убивать и трахать наших баб!

– No, it is not, not to sex![13]13
  – Нет, нет, не секс.


[Закрыть] – выпалил грузин.

Несомненно, он понял, что запахло жаренным, и попытался отделаться тем, что является американцем.

– Так я тебе и поверил, ляха бляха! – угрожающе нагнулся над ним Жаглин и заржал, как конь.

– Так кто ты такой, – спросил Цветаев, – американец или грузин?!

– Американский грузин.

– Сын Саакашвили! – снова заржал Жаглин.

– No, it is not, not Saakashvili! – сообразил грузин.

– Имя, фамилия?!

– Барри Гоголадзе, – услужливо ответил грузин.

– Суррогатный грузин! – высказался Жаглин.

– Барри, что ты здесь делаешь? – серьёзным тоном спросил Цветаев.

– On the basis of the thirteenth article of Genevan Convention you must apply with me humanely[14]14
  – На основании тринадцатой статьи Женевской Конвенции вы должны обращаться со мной гуманно.


[Закрыть], – выдал Барри Гоголадзе.

– Чего-о-о?! – страшно удивился Жаглин. – Ты ещё над нами издеваешься, ляха бляха?!

– Кто ты такой вообще?

– В смысле?..

– «Чвашник»?!

– Я не знаю, что такое «чвашник»…

– Частная военная армия! – хором и с плохо скрываемой яростью объяснили ему. – Ляха бляха!

– Да, – признался Барри Гоголадзе, – только у вас неправильное представление о нас. Мы…

– Заткнись! – посоветовал ему Цветаев.

– Заткнись! – добавил Жаглин.

– Хорошо… ладно… – покорно согласился Барри Гоголадзе и «натянул» на лицо постное выражение.

Он понял, что за Зинку его убьют точно, а за «чвашника» могут просто хорошенько настучать по голове.

– Надо на него штаны надеть, – заметил Цветаев и посмотрел на Жаглина, мол, что будем делать? Но Жаглин ничего не подсказал, ход мыслей у него был совсем иным.

– Ты взял, ты и надевай, – брезгливо ответил он.

– Отволочём в любую пустую квартиру, – предложил Цветаев, – а потом Тошу приведём. А?..

– Ага, – иронично заметил Жаглин, – так он тебе и придёт. Пророк в лучшем случае обложит матом, а в худшем – посмотрит с презрением, мол, не можете нормально работу сделать!

– И то правда, – согласился Цветаев и внимательно посмотрел на Барри Гоголадзе. – Не волочь же на себе такого борова.

Он представил, как они потащат голого Барри Гоголадзе через весь район и как Пророк скорчит недовольную мину. Надо было на машине ехать, да Жаглин: «Рядом, рядом».

– А я о чём!

– Тогда грохнем здесь!

У Барри Гоголадзе от услышанного расширились зрачки. Он стал часто дышать.

– Нет, – заявил Жаглин, – я хоть и скотина, но убивать его здесь не могу.

– Почему? – удивился Цветаев.

– Зинка… – отвернул морду Жаглин.

– Что «Зинка»?.. Блин!

Учить тебя жизни надо, решил Цветаев.

– Зинка расстроится… – нехотя буркнул Жаглин.

– По-моему, она уже расстроилась, – насмешливо заметил Цветаев.

– Одно дело в квартире, а другое – на улице… – возразил Жаглин. – Забрызгаем всё.

И Цветаев понял, что Жаглин хочет помириться с Зинкой и снова, как прежде, ходить к ней в гости. Дурак, решил он, ничему не учится.

– Тогда, что, отпустим?.. – предложил Цветаев, хотя не верил даже самому себе.

– Легко, – быстро согласился Жаглин, – только вначале кастрируем!

– Кастрируем?! – Цветаев весело посмотрел на Барри Гоголадзе. – Ха! Он не согласится!

– А кто его, идиота, спросит?! – удивился Жаглин. – Дай нож.

– Ещё чего, марать инструмент. Иди на кухню, возьми потупее.

– И то правда, – обрадовался Жаглин.

Цветаев подумал, что Пророк будет крайне недоволен переездом на другой конец города и что вся эта затея с американцем уже провалилась.

У Барри Гоголадзе наконец прорезался голос:

– Что вы задумали?!

Он глядел на них безумными глазами.

– Где-то здесь я видел «скотч», – буднично произнёс Жаглин и принялся искать его.

– Стойте! – закричал Барри Гоголадзе. – Я не военный, я строитель. I am a builder.

– Чего ты строишь? – поинтересовался Жаглин.

– Я не строю, а восстанавливаю, – с надеждой в голосе отозвался Барри Гоголадзе.

– Что ты восстанавливаешь? – терпеливо спросил Жаглин.

Он нашёл «скотч» и держал его в руках.

– Вашу площадь независимости.

– «Нетерпимости», – поправил его Цветаев невольно подумал об Орлове, связывая почему-то его и эту площадь.

– Она давно уже не наша, – возразил Жаглин, возвращаясь из кухни с огромным ножом. – Выбирай, или мы тебя кончаем в лесочке, или отделываешься лишением «друга».

– А-а-а… – тихо заверещал Барри Гоголадзе. – Я строитель из фирмы «Сентикс» в Далласе!

Естественно, подумал Цветаев, выбор труден, ещё труднее решиться на что-то конкретное. Мысль была сюрреалистичной по сути, но не по содержанию.

– А не надо по нашим бабам шляться, – нравоучительно сказал Жаглин. – Я бы лично выбрал смерть, правда? – он посмотрел на Цветаева. – А то жить без «друга», это какое-то не то.

– Согласен, – кивнул Цветаев. – Действуй!

– Не надо кастрировать, – слёзно попросил Барри Гоголадзе, – я вам деньги заплачу. У меня много денег. Возьмите деньги!

– Жека, а ты проверял его документы? – сделал круглые глаза Жаглин.

– Нет, – сознался Цветаев. – Он же голый. Даже в голову не пришло. Ты здесь занимайся своим делом. А я поищу документы.

– Ага… – быстро согласился Жаглин и кровожадно посмотрел на Барри Гоголадзе.

Цветаев пошёл в спальню. Там на кровати в самой соблазнительной позе лежала связанная Зинка. Во рту у неё был кляп. Она приветствовала Цветаева мычанием.

– Лежи, ты не в моём вкусе, – сказал Цветаев, хотя, конечно, если перед тобой голая женщина, то какой разговор о вкусах?

Он нашёл вещи Барри Гоголадзе и вернулся к Жаглину.

– Стой! – сказал он, – смотри, что я обнаружил.

– Вечно ты под руку, ляха бляха! – Жаглин отложил нож и разогнулся.

Грузин, рыдая, брыкался.

– Чего, так и не решился? – кивнул на него Цветаев.

– Не-а… только примериваюсь, – ухмыльнулся Жаглин, брезгливо вытирая руки о штаны.

– Смотри, – Цветаев вытряхнул из формы толстый бумажник. – Здесь ещё один.

– Ого! – воскликнул Жаглин и забыл, что собрался кастрировать Барри Гоголадзе. – Да здесь долларов и евро до фига!

Барри Гоголадзе радостно замычал, всем видом показывая, что он готов отдать всё, ради своего «друга».

– А здесь еще?! – удивился Цветаев.

Второй бумажник был туго набит банковскими карточками.

– Ляха бляха! – воскликнул Жаглин. – Богатенький Буратино.

Барри Гоголадзе промямлил сквозь «скотч»:

– Берите, берите…

– И возьмём, а что ты думал! – заверил его Жаглин и нагло засунул к себе в карман бумажник с деньгами.

Второй бумажник с банковскими карточками его абсолютно не интересовал, и Цветаев собрался было зашвырнуть его в угол, как совершенно случайно увидел, что на всех карточках разные фамилий.