Текст книги "Мой Демон"

Мой Демон
Михаил Болле

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

А.С.Пушкин

© Михаил Болле, 2016

© Игорь Анатольевич Озеров, дизайн обложки, 2016

Редактор Ольга Юрьевна Юрьева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Санкт-Петербург, Васильевский остров, 1837-й год.

Было хмурое и морозное январское утро. За ночь улицы северной столицы обильно замело снегом, вдоль домов и заборов высились немалые сугробы. К утру ночная метель сменилась мелкой, но колкой поземкой. Изредка налетавшие порывы ветра, с омерзительным скрипом раскачивали вывески магазинов.

Рабочий район Васильевского острова просыпался намного раньше аристократического Невского проспекта, поэтому, едва рассвело, как на улицах показались первые прохожие. Они прятали лица в высоко поднятые воротники, с удивлением поглядывая на одинокого всадника в военной серой шинели, чей вороной конь с трудом пробирался сквозь сугробы, высоко вздымая тонкие ноги в белых «чулочках». Издалека могло показаться, что его копыта вязнут не в снегу, а в болотной трясине.

Очередной порыв ветра оказался такой силы, что вороной коротко всхрапнул, а всадник, лицо которого закрывал плотный шарф до самых глаз, негромко выругался по-французски: «Merde!». Кое-как добравшись до оружейной мастерской известного на всю округу мастера Федора Михайлова, всадник резко натянул поводья, торопливо спешился возле крыльца и подозрительно огляделся по сторонам.

Затем привязал коня к ближайшему столбу, достал из притороченной к седлу сумки скромный армейский ранец и решительно толкнул дверь. Сразу за ней начинались ступени, ведущие в полуподвальное помещение мастерской, где царил полумрак и явственно ощущался запах металла.

Спустившись вниз, незнакомец равнодушным взглядом окинул кирпичные стены, увешанные всевозможным кузнечным инструментом – щипцами разной величины, гвоздодёрами, молотками и т. п. При этом он слегка поежился – несмотря на то, что в покосившейся печи весело трещали дрова, а единственное и весьма узкое окошко под самым потолком было законопачено паклей, в помещении было довольно холодно.

– Ну как, готово? – с заметным французским акцентом обратился гость к хозяину, не теряя времени на приветствие и не снимая с лица шарф.

– Всё готово, ваше благородие, – подобострастно откликнулся мастер, приземистый и коренастый мужик с седоватой бородой, напоминавшей растопырившийся веник. – Как изволили сами заказывать.

– Давай мне сюда.

Федор склонился над низким рабочим столом и достал из скрипучего выдвижного ящика кольчугу, выполненную из особых металлических пластин, плотно пригнанных друг к другу. Посетитель взял её, потряс в воздухе и недовольно цокнул языком, будто мысленно примеряя на себя работу мастера.

– Да вы не волнуйтесь, ваше благородие, – поспешно заверил бородач, потирая ладони о замасленный кожаный фартук. – Вещь надежная, не подведёт. На мое какчество ишшо ни от кого жалоб не поступало.

– А как бы они могли поступить, если бы твоя кольчуга подвела? – усмехнулся посетитель и тут же прищурился. – Говорил ты кому-нибудь об этом заказе?

– Упаси Бог! Мы же договаривались.

– Смотри, борода, это дело тайное, тут и головы можно не сносить…

– Дак ведь не знает никто, святыми угодниками клянусь! – и мастер истово перекрестился.

Незнакомец аккуратно сложил кольчугу и спрятал ее в ранец, после чего достал из-за пазухи толстую пачку ассигнаций. Отсчитав несколько новеньких купюр, он положил их на стол, а остальные убрал обратно. Федор осторожно взял в руки деньги, пересчитал их заскорузлыми пальцами и, после недолгой паузы, неуверенно заявил:

– Но ведь тут больше, чем мы условились.

– Это тебе от заказчика столько назначено, чтобы ты всю оставшуюся жизнь язык за зубами держал.

– Уговор, ваше благородие, дороже денег будет, – даже обиделся мастер.

– Вот и хорошо. А теперь прощай.

Проводив гостя до самого выхода, Федор низко поклонился, и дождался, пока тот влезет на коня и двинется прочь. Затем, щурясь от назойливых снежинок, покачал головой, перекрестился и негромко молвил:

– Ну, дай-то Бог, чтобы моя кольчужка кого от смерти спасла…

Глава 1

Санкт-Петербург, Остров Декабристов, 2004-й год

Тихий январский день был щедро украшен медленно падающим пушистым снегом. Нерадивый дворник лениво скреб лопатой тротуар, неподалеку от входа в отделение милиции, рядом с которым стоял черный «Мерседес» представительского класса с работающим двигателем. Через какое-то время дверь двухэтажного здания распахнулась, и оттуда вышел коротко стриженый мужчина в темном полупальто. За ним следовал сильно небритый молодой человек, ссутулившийся и обхвативший себя обеими руками так, словно его тряс озноб. Он был высок, худощав и при этом отличался той благородной аристократической красотой, которой так славятся нерадивые потомки вырождающихся дворянских родов, позволяющей им вести самый беспутный образ жизни и при этом вызывать самое живое сочувствие – особенно, от представительниц прекрасного пола.

Стоило им подойти к машине, как распахнулась задняя дверца, и из салона выбрался солидный джентльмен лет пятидесяти, в очках и галстуке. Заметно оробев при его виде, молодой человек виновато пожал плечами и забормотал:

– Я не виноват, дядь Гера, ей-Богу не виноват… Это менты все подстроили! И барыгу из меня сделали, и наркоту подложили. Честное благородное слово…

Вместо ответа, мужчина ударил юношу в лицо с такой силой, что тот отлетел в сугроб.

– Значит так, Никита, я вытаскиваю тебя последний раз. Слишком дорого мне стоят твои поганые развлечения. Забудь мой номер и больше мне не звони.

Пока обескураженный протеже вытирал окровавленные губы и отряхивался от снега, джентльмен со своим помощником сели в «Мерседес» и укатили.

Глядя вслед удалявшейся иномарке, юноша презрительно покачал головой и прошипел:

– Вот сука! Крутого из себя строишь? А давно ли таким стал?

– Так что, Герман Петрович, – тем временем поинтересовался помощник, сидя рядом с шефом на заднем сиденье, – вас теперь действительно больше не подзывать, если Никита все-таки позвонит?

Герман Петрович призадумался, беззвучно побарабанил пальцами рук по коленям, а затем тихо ответил:

– Да ладно, подзывай. Кто ещё пацану кроме меня поможет? Двух лет не прошло, как он один остался, а уже так опустился…

– Так ведь сам в этом виноват!

– Это да, но ведь и я его отцу стольким обязан… Может, он сейчас с того света смотрит на меня одобрительно… Кстати, куда мы едем?

– В порт, разбираться по поводу арестованного груза.

– Что за жизнь? Кругом одни аресты… Слушай, а кто меня мог так подставить?

– Не знаю, Герман Петрович, – пожал плечами помощник и тут же поправился: – Пока не знаю, но мы это обязательно выясним.

– Чует мое сердце, что это мой заклятый друг Кукольник… Ну да ладно, эта черножопая гнида еще свое получит!

***

Проснувшийся поутру Никита долго не мог понять: почему так мучительно ноет его правая рука, и лишь с большим опозданием сообразил, что ее придавило тяжелое бедро спящей рядом Лизы. Бесцеремонно отпихнув спящую возлюбленную, он принялся яростно растирать абсолютно онемевшую руку, стремясь побыстрее восстановить кровообращение.

Затем, добившись желанного покалывания в уголках пальцев, он надел стеганный домашний халат – незаменимая вещь в сыром и холодном климате Петербурга! – и отправился на кухню варить кофе. Пепельница была заполнена окурками, стол – заставлен пустыми бутылками, а из динамиков стереосистемы негромко и медленно, будто расплавленный воск, текла странная восточная музыка. Мурлыкая что-то под нос, Никита перелил содержимое турки в чашку и сел за стол, локтём освободив себе место. Затем взял лежавшую на столе длинную тонкую трубку и достал из кармана халата завернутый в фольгу маленький шарик гашиша. Развернув эту фольгу и зарядив трубку, Никита поспешно закурил и блаженно закатил глаза.

…Негромкая, удивительно—тягучая музыка медленно обволакивала сознание, незаметно проникая в самые потаенные его глубины. Казалось, что эта музыка льется из самого центра Вселенной, передавая своими гармоничными созвучиями таинственный и невыразимый в словах смысл. Глубокое дыхание наполняло грудь, расслабляло тело, колебало и постепенно размывало твердое ядро «Я», выводя его из-под власти жестких рамок пространства и времени. Медленно исчезали все телесные ощущения, кроме одного – захватывающего дух ужаса перед самой чудовищной в мире бездной, которая звала к себе мощно и властно.

Никита погрузился в эту бездну и оттуда медленно воспарил в беспредельной пустоте. В ней не было никаких ориентиров, никаких звезд, огней или звуков – и все же его не оставляло чувство, что он приближается к цели своего таинственного путешествия. Постепенно темнота стала рассеиваться – и вот уже все залил белый, теплый и ласковый свет, с которым можно было говорить как с другом, если бы этому не препятствовало одно неизъяснимое чувство – он и сам был этим светом! Времени и пространства уже не существовало, а свет стал внезапно твердеть и холодеть, после чего явилось ощущение невероятной враждебности, словно бы повеяло тлетворным дыханием смерти…

Невероятным усилием воли, не на шутку испуганный Никита заставил себя вынырнуть из медитативного состояния. Над чашкой кофе струился легкий ароматный дымок, незаметно смешиваясь с дымком гашиша. После того как шарик прогорел окончательно, Никита осторожно, чтобы не обжечь распухшие после вчерашнего удара губы, отпил два глотка и принялся листать бульварный журнал. Одурманенный разум с трудом поддавался контролю, мешая своему хозяину сосредоточиться даже на мелочах. Но это чувство было хорошо знакомо Никите, и он с наслаждением воспринимал все странные, искажающие реальность вольности дурмана.

Да если бы не было этих странных видений, то кто бы тогда и зачем принимал наркотики? Когда безумно устаешь от мира реалий, то так хочется поскорее купить себе билет в мир иллюзий…

Рассеянное внимание Никиты привлек журнал, раскрытый на странице с изображением Пушкина, также облаченного в стёганый красный халат. Статья носила весьма патетическое название: «Россия – единственная страна в мире, которая не прекращает скорбеть по своим поэтам». Заинтересовавшись, Никита взял журнал в руки и углубился в чтение.

«… Дантес был влюблён в жену Пушкина. И это очень не нравилось его усыновителю, голландскому посланнику барону Геккерену. Подлый старик был педерастом, а потому начал ревновать красавца Дантеса. Чтобы поссорить его с Натальей Гончаровой, Геккерен сплетничал напропалую и даже пустил в ход анонимные письма. Итог его интриг хорошо известен. Что касается вынужденного убийцы величайшего поэта России, то он не раз говорил, что готов кровью смыть свое невольное преступление, и даже просил Николая разжаловать его в солдаты и послать на Кавказ. Однако государь, не желая слушать никаких объяснений, приказал Дантесу немедленно покинуть Россию…».

Когда Никита в очередной раз поднёс чашку к губам, лежавшая на столе трубка радиотелефона подмигнула ему зеленым глазком и заиграла «Турецкий марш».

– Алло?

– Привет, Никитос, это я!

– А, Серж… Ну и как вы с Наташкой себя после вчерашнего чувствуете?

– Я – блюю, как фонтан, а Наташка стонет и умоляет дать ей яду. Я предложил ей минет, так чуть не убила, сумасшедшая… Впрочем, все это пустяки, по сравнению с тем, что тебя наконец-то отпустили.

– Да уж…. Почти трое суток в этом КПЗ парился. Старый Новый год мимо пролетел, щетиной оброс, словно какой-нибудь Малахов… А ты чего звонишь в такую рань?

– Хочу рассказать нашему новоявленному гламурному телеведущему, что потом было.

– Когда – потом? – вяло спросил Никита.

– Когда мы от тебя свалили. Короче, приезжаем домой, и Наташка первым делом включает автоответчик… Все ждет звонка от своего гребанного импресарио.

– Покороче можно?

– Можно. Дождалась-таки звонка, правда, не от импресарио. В общем, мы получили приглашение принять участие в спектакле! Мало того, я буду играть Пушкина, а она – Наталью Гончарову!

– Ну и когда кастинг? – поинтересовался Никита, откинувшись на спинку стула.

– Послезавтра вечером! – торжествовал приятель.

– Ну, я за вас рад…

– Охотно верю, хотя по голосу этого не скажешь.

– Отвяжись, дурак! – Никита был слишком слаб, чтобы вступать в дружеские препирательства.

– Но и это еще не всё! – напористо продолжал Сергей.

– А куда же больше?

– Помреж сказал, что спектакль пройдёт только один раз, зато платят целых три штуки баксов!

– Теперь я рад за вас вдвойне!

– И вновь хотелось бы верить, да тон неубедителен… Ладно, перезвоню позднее, когда мы все оклемаемся.

Никита выключил телефон и задумчиво глянул на лежавший перед ним журнал…

С чашкой кофе в руках, он направился в спальню, когда-то считавшуюся родительской. Из окон гостиной и кабинета просторной четырехкомнатной квартиры, выходивших на Адмиралтейскую набережную, открывался превосходный вид на противоположный берег Невы, где торчал знаменитый шпиль Петропавловской крепости. Не раз и не два, Никита думал о том, что начинать строительство города надо с какого-нибудь прекрасного сооружения, способного стать его символом – собора, арки, монумента, – но никак не с убогой казармы, увенчанной вязальной спицей!

За прошедшее, после заказного убийства родителей время, в квартире Никиты значительно поубавилось ценных предметов и даже мебели – наркотики нынче дорого стоят. Проходя по коридору мимо зеркала, он задержался, чтобы причесаться. Задумчиво водя массажной щеткой по своим светло-волнистым волосам, Никита не мог не выплеснуть копившегося на протяжении всего разговора, раздражения:

– Это просто бред какой-то… На роль Пушкина его, видите ли, пригласили! Тоже мне Качалов…

Затем состроил рожу, вернул щетку на подзеркальник и прошёл в спальню. Здесь его ожидало едва ли не самое чудесное зрелище на свете – а именно, полуобнаженная брюнетка, разметавшаяся во сне по широкой постели. Руки были широко раскинуты, а изящная ножка Лизы игриво высовывалась из-под одеяла, которое, словно бы само не желая скрывать таившуюся под ним красоту, уже сползло почти до самой талии. Казалось, лизни её бархатное тело по бедру, – и тут же ощутишь на губах свежий привкус клубники со взбитыми сливками.

При этом яркие губы чуть заметно шевелились, а веки под тонкими черными бровями слегка подрагивали, словно бы эта юная Афродита что-то рассматривала во сне или вела приятную беседу.

Никита хотел было прикрыть свою возлюбленную, но поленился наклоняться. Вместо этого он уселся за компьютер. Войдя в Интернет, Никита бегло просмотрел свою почту, где за последнее время, проведенное им в КПЗ, скопилось немало различных сообщений. Одно из них его особенно заинтересовало:

«Уважаемый господин Барский Н. К.! Имею честь предложить вам роль Жоржа Дантеса в спектакле „46 часов до дуэли“ на условиях, которые мы обговорим позже. В случае интереса к данному проекту, прошу вас незамедлительно связаться со мной. С уважением, Алексей Владимирович Воронцов».

В качестве контакта был оставлен e-mail отправителя. Никита набрал на клавиатуре ответ, отправил его Воронцову, вертанулся в кресле, щелкнул пальцами и громко позвал:

– Алло, Лизуля! Хватит спать, лежебока чертова! Ты знаешь, что мне предлагают роль Дантеса?

Девушка лениво заворочалась, окончательно свалив с себя одеяло. Оставшись обнаженной, но нимало этого не смущаясь – да и грех было бы стесняться такой наготы! – Лиза села на кровати, зевнула и, с трудом разлепив заспанные глаза, взглянула на Никиту.

– Чего ты там бубнишь? – по-прежнему сонно, пробормотала она.

– Вчера, ровно в полночь, на мой адрес явилось приглашение сыграть роль Дантеса. А Сержу с Наташкой оставили на автоответчике приглашение на роли Пушкина и Гончаровой. Хотя лично я им бы и роли слуг не доверил… Ну и как тебе все это?

– Если это не чья-то дурацкая шутка, то может быть весьма интересно… – снова зевнув и, лениво поправив разметанные по плечам волосы, Лиза лукаво посмотрела на Никиту и вдруг добавила: – Ну и долго ты будешь сидеть, как неродной? Мы что сегодня обойдемся без секс-зарядки?

Никита воспринял этот вопрос как призыв и, одним прыжком, очутился в постели. После этого немедленно началась веселая возня, сопровождаемая смехом, нежными поглаживания и даже игривыми укусами…

Глава 2

Несмотря на многочисленные реставрационные работы, осуществленные в Питере за последние годы, город был по-прежнему заполнен ветхими дореволюционными зданиями, подлежащими или немедленной реставрации, или сносу. Такие дома чем-то напоминают призраки великой эпохи, получившей название «Серебряного века русской поэзии». И сколько еще простоят эти дома-привидения никому не ведомо.

Но что об этом говорить, если даже спустя шестьдесят лет после окончания второй мировой войны, некогда побежденные немцы приезжают в северную столицу России, чтобы снимать на киноплёнку разрушенный Берлин сорок пятого года! Эх, явился бы дух Петра на празднование трехсотлетия основанного им города, да посмотрел бы на то, что содеяли с его «твореньем» неблагодарные потомки!

Время близилось к полуночи, когда к одному из таких домов-приведений, окруженному изрядно проржавевшим металлическим забором и, как нарочно, расположенному близ Волковского кладбища, подъехала подержанная «кореянка». За рулём, аккуратно поворачивая то вправо, то влево, сидел смуглый, черноволосый и скуластый парень. Весь его облик, а особенно разрез глаз, наводил на мысль о далеком прошлом, в котором яростные азиатские победители упоенно насиловали русоволосых пленниц прямо на пороге их жилищ, залитых кровью сражавшихся до последнего мужей…

Рядом со смуглолицым потомком завоевателей, держа руку на его плече, сидела эффектная шатенка. На заднем сиденье, периодически подшучивая над своими друзьями, которыми, разумеется, были Сергей и Наталья, покуривал довольный Никита. Он был так возбужден предстоящим приключением, что даже проигнорировал просьбу девушки «выкинуть, наконец, свою чертову сигарету!» Впрочем, ароматный запах женских духов настойчиво пробивался сквозь ментоловый дым.

Едва не уткнувшись в сугроб, машина притормозила около высоких ворот. Актеры по очереди вышли наружу и осмотрелись, а Наталья пока осталась сидеть в салоне. Плохо освещенная «улица разбитых фонарей» навевала печальную тоску. Где-то далеко, неизвестно где, точно запертая в сарае свинья, почуявшая свою близкую смерть, скрипела стрела ржавого крана.

– Неужели это здесь? – выкинув сигарету в снег, первым удивился Никита.

Сергей глянул на листок бумаги, который он держал в руке и утвердительно кивнул:

– Ну да. Воронцов сам сказал, что это находится в старом здании, которое готовится под снос.

– Чушь какая-то… А может он шизофреник или маньяк какой-нибудь? И в подвале этого милого особняка нас уже ждут крюки для мясных туш и бензопила для их разделки?

– Не говори ерунды! Ты же видишь – возле дома уже кто-то стоит.

Действительно, сквозь щели в заборе были видны три фигуры, топтавшиеся перед закрытой дверью.

– Ну и что? – спросил Никита и оптимистично добавил: – Они будут первыми в очереди на разделку, а мы – вторыми.

Тем временем, Наталья вылезла из машины и подошла к молодым людям, с ходу сообщив:

– Ох, что-то не нравится мне это место!

– Да бросьте вы паниковать! – снова успокоил Сергей. – Может, это перфоманс какой продвинутый. Пошли!

Никита потянул за цепь, служившую ручкой, и ворота со скрипом приоткрылись. По узкой тропинке, протоптанной между высокими сугробами, опоясывавшими здание по всему периметру, друзья подошли к обшарпанному парадному, освещенному одинокой лампочкой, медленно раскачивавшейся на ветру. Возле запертой двери стояла девушка в голубой куртке и два молодых человека.

– Добрый вечер, – первым поздоровался Никита. – Это здесь спектакль готовится?

– Наверное, здесь, – кивнула девушка и тут же представилась: – Меня, кстати, Марина зовут. А это мои друзья и коллеги – Олег и Андрей.

– А мы – Никита, Сергей и Наташа.

– И вы тоже получили письма?

– Ну да, – за всех троих ответил Сергей и, в свою очередь поинтересовался: – Долго вы тут стоите?

– Минут десять.

– А стучать не пробовали? – и Сергей решительно забарабанил кулаком по двери, на которой висела табличка «Камерный театр-студия Жизненная Школа Драматургии». Чуть ниже, кнопкой была приколота записка «Собеседование состоится в 00.00».

Сзади послышался хруст снега, после чего все дружно оглянулись. К подъезду подошла ещё одна девушка, на вид – немного постарше Марины и Натальи, но гораздо менее симпатичная. В ее худом и губастом лице было что-то цыганское. Она поздоровалась и быстро познакомилась со всеми присутствующими, представившись Евгенией.

Тем временем, неугомонный Сергей продолжал стучать в дверь. При этом, ввиду присутствия девушек, а также благодаря врожденной деликатности и французской спецшколе ругался он исключительно на языке Бальзака и Дюма. Наконец, когда ему все это надоело, он широко развел руками и вернулся на родной язык, громогласно заявив:

– Ну полная фигня!

В эту минуту ветер, гонявший колкие снежинки, угомонился. Всё произошло мгновенно, как это обычно бывает в американских фильмах ужасов, где за какой-нибудь миг разбушевавшиеся стихии делают своё разрушительное дело, не встречая никакого сопротивления, – и тут же вновь наступает затишье, обозначающее лишь одно – приближение ещё одной бури, но с уже гораздо более плачевными последствиями.

Как только ветер стих, за дверью послышался лязг засовов, и она отворилась. Яркий свет ударил в глаза актёрам. На пороге стоял крупный, представительный, седовласый мужчина лет пятидесяти, одетый в белоснежный костюм и красную «бабочку». Окинув взглядом собравшихся, он спросил низким баритоном:

– Все в сборе? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Вот и прекрасно! Заходите.

«Вот черт! – невольно подумалось Никите. – Однако этот дядя изрядно смахивает на моего покойного отца, – вот только усов не хватает! А вдруг это представитель какой-то неизвестной мне ветви рода Барских? Иначе откуда бы он вообще узнал о моем существовании?»

Господин последним зашел внутрь, сорвав записку о собеседовании и сунув ее в карман. Заперев дверь, он повел ожидавших его молодых людей вниз по грязной лестнице. Там, где находилось небольшое, полуподвальное помещение камерного театра было ослепительно светло – горели яркие театральные прожектора, чей свет отражался от белых стен. В скромном зале всего на двадцать посадочных мест стояло четыре ряда солидных кресел, обитых красной кожей. На каждом из них белела программка с надписью «46 часов до дуэли». Напротив сцены располагался старинный письменный стол, – один из тех немногочисленных столов, которые чудом уцелели во время блокады, избежав прожорливых топок. Стол был освещен старой зеленой лампой и завален бумагами, а рядом с ним имелось плетеное кресло-качалка.

– А здесь классно, – шепнула Наташа Сергею, поймав в ответ довольную улыбку жениха.

Что касается самой сцены, то на ней полукругом располагались восемь стульев, причем позади каждого из них стояла вешалка с женским платьем или мужским костюмом эпохи Пушкина. На сиденьях семи стульев, спинки которых украшали таблички с фамилиями ПУШКИН, Н. ГОНЧАРОВА, Е. ГОНЧАРОВА, д’АНТЕС, ДАНЗАС, д’АРШИАК, ДОЛГОРУКАЯ, были аккуратно положены белые конверты и вручную сшитые листы с текстом пьесы, отпечатанные на допотопной машинке. Никита сразу обратил внимание на вешалку, стоявшую позади стула с табличкой д’АНТЕС, на ней висел старый зеленый мундир с красным воротником, правый рукав которого был изодран и хранил следы запекшейся крови. Что бы это значило?

На крайнем слева стуле, сгорбившись, сидел мужчина лет сорока, одетый в рясу священника, на вешалке позади него висели только длинные деревянные четки. При этом он выглядел так, словно бы не мылся и не брился как минимум неделю. Его помятое, испитое лицо, какое бывает у людей, которые долго «не просыхали», совершенно отчетливо выдавало в нем определенный тип российского интеллигента. Как известно, в России бывает только два вида интеллигенции – спившаяся или спивающаяся. Данный псевдосвященник явно относился к первому типу.

– Ну-с, господа актёры, занимайте соответствующие места, – предложил господин в белом костюме, а сам, тем временем, устроился за письменным столом, сев сбоку и опершись на него локтем.

Поскольку раздеться он им не предложил, приглашенные актеры, как были, в куртках и дубленках, расселись по своим местам, предварительно взяв в руки конверты.

– Для начала позвольте представиться, господа актеры, – продолжал распорядитель. – Я – ваш режиссер, и зовут меня Алексей Владимирович Воронцов. О своей творческой биографии я распространяться не буду, да вряд ли она вас заинтересует. К сожалению, мы живем в очень циничное время, когда подавляющее большинство населения интересуют не собственные деятели культуры, а портреты заграничных президентов. Небольшую галерею таких портретов каждый из вас держит сейчас в руках. Разумеется, я не хочу обижать никого из присутствующих, но почему-то уверен… Впрочем, перейдем к делу. В конвертах лежит аванс, по тысяче долларов каждому. После единственного премьерного показа вы получите еще по две тысячи.

На лицах «господ актеров» появилось приятное оживление, а кое-кто даже не удержался заглянуть в конверт, чтобы проверить его содержимое. Правда, открыто пересчитывать полученную тысячу никто из них не посмел.

– Времени у нас совсем мало, – продолжал информировать Воронцов, – поскольку спектакль должен состоятся десятого февраля, в день смерти Пушкина. Такова воля господина, заказавшего и оплатившего наше единственное представление.

– Простите, а о чем, собственно, спектакль, и кто автор пьесы? – поинтересовался Никита.

– Автор пьесы – я. В ней говорится о предсмертных страданиях поэта и одолевавших его искушених. Кроме того, особое внимание я уделил весьма скользкому положению Дантеса. Оригинальность моего сюжета состоит в том, что сначала мы видим умирающего Пушкина и проживаем вместе с ним два последних дня, после чего, в самом конце пьесы, вновь переносимся на место дуэли, где Дантес делает свой роковой выстрел. Выстрел должен произойти не около пяти вечера, как это было в оригинале, а ровно в два часа сорок пять минут пополудни, когда Пушкин скончался.

– А почему вам захотелось сделать спектакль именно про умирающего Пушкина? – захотела уточнить Наташа. – Почему не про живого и полного сил?

– Во-первых, потому, что эти предсмертные часы – едва ли не самые драматичные мгновения его недолгой жизни; во-вторых, моя пьеса показывает поэта в его постоянной борьбе со своим истинным предназначением, которая не прекращалась даже на смертном одре.

– Извините за нескромный вопрос, но кто спонсор? – спросила Марина, сидевшая на стуле с табличкой «Долгорукая».

На этот вопрос режиссер ответил не сразу. Сначала он пристально посмотрел на девушку, потом записал что-то в лежавшей перед ним тетради и поёжился от холода.

– Моя дорогая княгиня Долгорукая! – излишне церемонно начал он. – Я был бы рад ответить на ваш вопрос, но, к сожалению, и сам не ведаю, кем был нанят.

– Меня, кстати, зовут Мариной.

– О нет, в пределах этого театра никаких настоящих имён! – строго приказал Воронцов. – Обращаемся друг к другу только по именам своих персонажей!

– Но почему? – воскликнули сразу трое актеров.

– По своему прошлому опыту я убедился, что это немало способствует вашему скорейшему вхождению в образы. Кроме того, для этих же целей каждая репетиция будет проходить в костюмах и с отключенными мобильными телефонами. За звонок, прозвучавший во время репетиции, будут штрафовать на сто долларов. Так что не забывайте отключать… Да, к вашему сведению, – костюмы взяты напрокат из музея, поэтому обращаться с ними нужно очень бережно! Всем понятно и все согласны?

– Требует бережного обращения и при этом хочет, чтобы на каждую репетицию одевали музейные костюмы, – негромко изумился Сергей, но его услышали только Никита и Наталья. – Ну и фрукт!

Остальные, уже оттаявшие с мороза актеры, дружно закивали головами. И лишь немытый и небритый, в рясе священника, остался недвижим. Складывалось такое впечатление, что он находится в состоянии прострации и вообще ничего не осознает. Сидевшая рядом с ним Евгения, которой, как самой некрасивой, досталась роль жены Дантеса, тоже была весьма неподвижна. Складывалось такое впечатление, что она пришла сюда не играть, а размышлять, точнее – думать какую-то тяжелую и неотступную думу, которая не давала ей покоя ни днем, ни ночью.

– Что касается репетиций, – добавил Воронцов, – то проходить они будут поздними вечерами, поскольку днём я занят в других проектах.

– Вы ещё что-то ставите? – спросил актер по имени Олег, выбранный на роль виконта д’Аршиака.

– Можно сказать и так. Хотя это проект будущего, а я никогда не любил загадывать, – несколько туманно пояснил режиссер.

– А в каком театре? – чисто по-женски полюбопытствовала Наташа.

– В том же самом, в котором вы имеете честь находиться.

– А вы не могли бы объяснить смысл его названия? – задал свой вопрос Андрей, которому предназначалась роль Данзаса.

– Нет, не мог бы. Во-первых, театр этот не мой, во-вторых, я никогда над этим не задумывался. Вероятно, здесь подразумевается, что в театре мы все учимся жизни. Или, наоборот, что театр учится у жизни непредсказуемости драматических поворотов судьбы. Какие еще вопросы?

– Вы еще не представили нам этого полупочтенного господина, – морща нос, заявила Марина, тыкая наманикюренным пальчиком в сторону псевдосвященника. – Не хочу знать о нем ничего настоящего, но каково его сценическое имя?

– Называйте его отец Петр и отнеситесь к нему с должным почтением.

– Почтением?

– Ну, или уважением, если хотите. Во избежание ваших поверхностных суждений, сразу назову причину для уважения – в его нынешнем состоянии играть протоиерея Петра Песоцкого будет весьма непросто, – категорично заявил режиссер, поднимаясь на сцену и раздавая актерам тексты ролей. – Итак, на сегодня вечер вопросов и ответов закончен. Прошу каждого внимательно изучить текст своей роли, а завтра явиться на репетицию к десяти часам вечера. И постарайтесь без опозданий! Насчет отключения мобильников я вас уже предупредил…

Актеры начали подниматься со своих мест, но тут Воронцов вдруг провел ладонью по лбу, словно бы смахивая несуществующие капельки пота, перевел дыхание, а потом быстро заговорил снова:

– Да! Чуть не забыл самое главное. Во-первых, ни о какой фото– или видеосъёмке репетиций и самого спектакля речи быть не может. Во-вторых, все билеты на премьеру давно распределены, поэтому забудьте свои просьбы о контрамарках для родных и знакомых. В этом зале всего двадцать мест, поэтому здесь соберутся только личные друзья спонсора.