Текст книги "Мой Демон"

– А мы, получается, нечто вроде крепостных актеров в домашнем театре какого-то богатого бармалея? – не удержался язвительный Сергей, но тут же вынужден был прикусить язык, нарвавшись на ледяной взгляд и холодный вопрос режиссера:

– Вас что-то не устраивает, господин Пушкин?

Вовремя сообразив, что утвердительный ответ может стоить ему уже полученного аванса, Сергей отрицательно покачал головой.

– Прекрасно, в таком случае, я продолжу. Итак, в-третьих, если вы собираетесь получить вторую часть гонорара, то вам категорически запрещается вступать в какие-либо отношения с нашим спонсором, который может появиться здесь еще до премьеры. Все понятно?

– Насчет спонсора понятно, – жалобно протянула Наташа, – но почему нельзя пригласить мою маму? Она еще не пропустила ни одного моего спектакля. А что если мы принесем из дома стул, и она где-нибудь посидит в уголочке?

– Это абсолютно исключено, – сухо заявил режиссер. – Никаких мам или иных родственников. Кроме того, будьте же профессиональной актрисой, а не членом школьного драмкружка! Рано или поздно вы начнете ездить на гастроли, и вашей маме поневоле придется пропускать ваши спектакли. Да что я вас, собственно, уговариваю? Вы пришли сюда работать за деньги. И если вас что-то не…

– Нет-нет, – торопливо заявила Наталья. – Я очень польщена предложенной мне ролью.

– Ну, то-то же. Итак, все свободны. До завтра.

Пятеро актеров двинулись к выходу, только «отец Петр» и Никита не последовали их примеру. Однако если «священник» по-прежнему продолжал сидеть на своем месте, то молодой актер приблизился к режиссеру и негромко заговорил:

– Знаете, Алексей Владимирович, мои друзья постоянно рассылают свои фотографии во всевозможные актерские агентства…

– Я не думаю, что их стоит за это винить, – дружески улыбнулся Воронцов.

– Да-да, разумеется, но ведь я-то этого не делаю!

– И напрасно, мой дорогой Жорж! С вашей модельной внешностью играли бы героев-любовников на сцене и наслаждались бы жизнью за ее пределами.

– За пределами жизни? – удивился Никита.

– За пределами сцены.

– А, понятно… Однако я хотел спросить о другом.

– Если смогу – охотно отвечу.

– Откуда вы или этот таинственный спонсор, уж не знаю точно, про меня узнали и почему захотели взять именно на роль Дантеса?

Режиссер внимательно посмотрел на Никиту, но тут в разговор неожиданно вмешался «священник». Выйдя из транса, он слегка качнулся вперед и скрежещущим, как у старинного патефона, голосом сообщил Никите следующее:

– Молодой человек, я играю в этом спектакле уже двенадцать лет подряд, но даже мне неизвестно – кто и каким образом нас нанимает. А вы требуете ответа у режиссера, узнавшего об этом театре неделю назад, и находящегося в точно таком же положение, как и вы сами.

– Вот вам и ответ, – снова улыбнулся Воронцов, беря со стола какую-то брошюру. – Кстати, что вам известно о Дантесе, кроме того, что он ухаживал за Натальей Николаевной и убил ее мужа?

Никита пожал плечами и натянуто улыбнулся.

– Тогда возьмите эту книгу и, прежде чем приступить к работе над ролью, хорошенько изучите подробности жизни вашего персонажа. Быть может, после этого спектакля и в вашей судьбе наступят перемены, к которым нужно подготовиться заранее.

Последняя фраза, сказанная режиссером в весьма мажорной тональности, ещё больше озадачила Никиту. Ему, естественно, ничего не оставалось делать, как поблагодарить, взять брошюру и броситься догонять друзей.

***

В мужском туалете ночного клуба сильно пахло моющими средствами и мочой. Вода в унитазе содрогалась от низких басов громкой музыки, доносившейся с танцпола. Один из писсуаров давно треснул, и теперь из его бока постоянно сочилась вода, создав на полу грязную лужу. Все стены были безжалостно разрисованы неизвестными молодыми людьми, явно возомнившими себя гениями в стиле «граффити». Видимо поэтому они всюду носили с собой баллончики с аэрозольными красками.

Никита заперся в одной из тесных кабинок вместе с худым барыгой по кличке Лука. Тот был известен в кругах местных наркоманов как человек нечестный, зато, в принципе, способный достать любые наркотики и в любых дозах. Сейчас он поставил ногу на унитаз, задрал штанину и достал из носка завернутую в целлофановый пакетик дозу кокаина.

– Вот, дядя… На сегодня это весь кокс, что у меня есть.

– Но ты же обещал больше! – едва сдержался Никита, жадно хватая пакет.

– Я помню, но меня самого подставили. Поверь, дядя, на слово – последнее отдаю.

– Что за гребаная жизнь…

– Короче, будешь брать или нет?

– А куда я денусь, Лука! – и Никита полез за деньгами. Расплатившись, он тут же развернул пакетик, бережно высыпал кокаин на тыльную сторону ладони и глубоко втянул его каждой ноздрей.

Затем они поочередно вышли из кабинки и так же поочередно покинули туалетное помещение. Когда Никита подошел к барной стойке, сидевшая на высоком стуле Лиза тут же повернулась к нему и непринужденно поинтересовалась:

– Всё о’кей?

– У меня всегда всё о’кей.

– И это говорит человек лишь вчера вышедший из ментуры!

– Заткнись, да? – сухо попросил Никита, на что девушка, нисколько не обидевшись, тут же предложила:

– Ладно, я помолчу, а ты допивай, и давай поедем.

– Куда еще?

– Хочу затащить тебя в одно классное место.

– В какое?

– К одному пушеру. Ну к Даниилу, я про него тебе как-то рассказывала. У него сегодня день варения.

– Сегодня не могу, у меня завтра репетиция. Надо пьесу прочесть и роль поучить.

И тут Никите вспомнился один нюанс из недавней беседы с режиссером. Сначала тот сообщил собравшимся: «Автор пьесы – я сам», однако потом «отец Петр» сказал про него следующее: «… Вы требуете ответа у режиссера, узнавшего об этом театре неделю назад». Из сопоставления двух этих фраз выходила странная штука: то ли Никита чего-то не понял, то ли один из этих господ попросту лжёт…

– Какая ещё репетиция?

– Я же тебе рассказывал про спектакль, где мне дали одну из главных ролей. Ну, Дантеса, ты что, не помнишь?

– Да, кажется, что-то припоминаю, – наморщила лоб Лиза. – Хорошо, а когда ты теперь вообще сможешь куда-нибудь вылезти?

– Пока не знаю.

– Ты же сам хотел на тусовку с морем «кокоса» и островом группенсекса!

– Да и сейчас хочу, однако надо зубрить роль. Ещё книжку какую—то про Дантеса режиссер подсунул.

– Значит, ты предлагаешь мне одной ехать к Даниилу?

Никита посмотрел в потолок, наклонился к Лизиным волосам, понюхал их и шепнул ей на ухо:

– Ну уж нет…

Глава 3

«… Может быть, было преувеличением хотя бы на минуту опечалиться за судьбу народа, из недр которого вышла могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова, грациозный гений Пушкина…».

(П. Я. Чаадаев)

Жорж Шарль Дантес, полуфранцуз-полунемец, предки которого происходили из Ирландии, родился 5 февраля 1812 года в Комор-Эльзасе в семье барона Жозефа-Конрада Дантеса, владельца крупного имения, депутата французского парламента. Здесь же получил первоначальное образование, затем продолжил его в Бурбонском лицее в Париже. Как свидетельствовали современники, школяром Дантес был посредственным и уж литературой точно не интересовался, зато он явно обладал какой-то врожденной способность нравиться всем с первого взгляда. Краткое резюме жизни этого французского искателя приключений известно всем из хрестоматийного стихотворения Лермонтова. Какую информацию, на самом деле, содержат возмущенные строчки о смерти поэта, зубрящие это стихотворение школьники обычно не задумываются.

 
И что за диво? Издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
 

В 1829 г. Дантес принят в военную школу Сен-Сир, однако вскоре ему пришлось покинуть ее, так как во время Июльской революции 1830 г. находился в составе войск, защищавших Карла Х.

После изгнания короля и прихода новой власти Жорж Шарль Дантес, сын французского дворянина, поставил крест на карьере и решил уехать из Франции и отправиться на поиски счастья в другую страну.

В кармане Жоржа лежало несколько рекомендательных писем, причем одно из них было от самого прусского принца Вильгельма. С деньгами дело обстояло совсем плохо. Проезжая через Германию, Дантес простудился и слег. На его счастье, в этот момент в маленький немецкий городок заехал голландский посланник Якоб (Луи) Ван Геккерен (Heckerene). Он, человек весьма богатый, познакомился с Дантесом, восхитился красотой белокурого юноши и начал за ним ухаживать. Причем, как говорили злые языки, не только как за немощным пациентом.

В результате этих ухаживаний, в Россию они прибыли вместе. Вот как писала об этом газета «Санкт-Петербургские ведомости» в октябре 1833-го года: «Пароход Николай I, совершив свое путешествие в 78 часов, 8-го октября прибыл в Кронштадт с 42 пассажирами, в числе которых был и королевский нидерландский посланник барон Геккерен». Разумеется, что ни о каком, никому не ведомом спутнике барона, ничего не сообщалось. А ведь именно этому эльзасскому дворянину, выпускнику военной школы в Сен-Сире, убежденному роялисту и неудачливому пажу герцогини Беррийской Жоржу Шарлю Дантесу суждено было сыграть самую роковую роль в жизни Пушкина!.

Сам Барон Геккерен был потомком древнейшего голландского рода, в юности жил во Франции, служил во флоте при наполеоне, затем вернулся на родину и стал дипломатом. Сначала устроился секретарём нидерландского посольства в Стокгольме, а в мае 1823 году получил назначение королевским посланником в Петербург. Дипломатом он был превосходным, играл видную роль во всем иностранном дипломатическом корпусе России. Отправляясь в 1833 году в продолжительный отпуск, Геккерен удостоился высокой награды от императора Николая 1 – ордена Св. Анны 1-й степени. Кроме того Геккерен был тонким ценителем и собирателем произведений искусства и древностей; «менял, перепродавал и всегда добивался овладеть какою-нибудь редкостью», по свидетельству венского дипломата барона Торнау. О профессиональных и личных качествах Геккерена австриец отзывался так: «В дипломатических кругах сильно боялись его языка и, хотя недолюбливали, но кланялись ему, опасаясь от него злого словца».

В Петербурге Геккерен нанимает для Дантеса учителей, и вскоре молодому барону фортуна улыбается вторично: В мастерской художника Брюллова Жоржа замечает сам император Николай Павлович, которому вначале нравится красивая фигура молодого француза, а затем и его убеждения, поскольку Дантес оставался преданным сторонником Бурбонов. На военную службу в Кавалергардский полк Дантес попадает прямо офицером по личному распоряжению монарха, несмотря на дурно выдержанный экзамен. Кроме прочего, внимая к бедности Дантеса, государь лично назначает ему от себя ежегодное негласное пособие.

Князь А. В. Трубецкой вспоминал, что «в 1834 г. император Николай собрал однажды офицеров Кавалергардского полка и, подведя к ним за руку юношу, сказал: «Вот вам товарищ. Примите его в свою семью… Этот юноша считает за большую честь для себя служить в Кавалергардском полку; он постарается заслужить вашу любовь и, я уверен, оправдает вашу дружбу».

«Гвардия ропщет», – заметил по этому поводу Пушкин, пока еще не имевший никаких причин не любить Дантеса.

 
«Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы…»
 

Рекомендация императора обеспечила безвестному и небогатому французу, от которого поначалу отказались даже родственники из знатного рода Мусиных-Пушкиных, весьма выгодное положение в придворном Петербурге. Его охотно принимали влиятельные вельможи.

О том, как вел себя Дантес в петербургском обществе, есть довольно противоречивые свидетельства. Кто-то называл его «неразвитым и необразованным», кто-то – развратником, а кто-то – остроумцем и хорошим товарищем. Дескать, в полку его все любили, поскольку он неплохо фехтовал, отлично сидел в седле, владел оружием и вообще был компанейским в доску. В чем сходятся все воспоминания, так это в огромном успехе Дантеса у дам высшего света, причем по слухам, даже у самой государыни Александры Федоровны, которой он приходился троюродным племянником! Разумеется, что молодой француз, только и думавшей что о блестящей карьере, к которой он стремился всеми возможными способами, отличался весьма распущенным нравом. В частности, будущую супругу свою Екатерину Гончарову он как-то раз принял в неглиже…»

За окном падал легкий снег. В квартире было прохладно. Никита, сидевший по-турецки на стуле, что было не совсем удобно при его росте, закрыл иллюстрированную брошюру, имевшую несколько двусмысленное название «Не мог щадить он нашей славы?» – и внимательно посмотрел на выцветший портрет Дантеса, помещенный на поистрепавшейся от времени обложке. Молодой усатый кавалергард в роскошном мундире высокомерно и, можно даже сказать, нагло взирал из прошлого на нашего героя. Никита надул щеки, помассировал виски, а затем подумал: «Пальнул паренек один раз, и прославился во веки веков. Круто вписался в историю, нечего сказать…»

Как видим, размышления нашего героя текли в том же русле, что и горестные раздумья несчастного поэта Рюхина из «Мастера и Маргариты». Тот, правда, обвинял в случайной и незаслуженной славе жертву Дантеса: «Вот пример настоящей удачливости… Все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Повезло, повезло! Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»

Когда Никита снова взглянул на портрет Дантеса, то его взгляд вдруг показался ему не самоуверенно-наглым, а бесстрашно убежденным в своей правоте. Более того, наш актер внезапно ощутил, что Дантес уже не вызывает у него прежней резкой антипатии. Напротив, ему захотелось обелить его в собственных глазах, чтобы по-настоящему войти в образ персонажа, которого стоит если не полюбить, то хотя бы понять, чтобы сыграть без всякой фальши.

Вскоре Никита вспомнил, что давно собирался позвонить дяде Гере. Кое-как изогнувшись, он взял со стола телефон, набрал номер Германа Петровича, и воодушевленно поздоровался:

– Привет, дядь Гера!

– Только не говори, что у тебя опять проблемы, – сурово предупредил псевдородственник.

– Нет-нет! Напротив! У меня всё как нельзя лучше!

– Такое заявление настораживает меня ещё больше, чем банальная просьба вытащить из ментовки.

– Прости, дядь Гера, но то была роковая ошибка. Сейчас совсем другая тема.

– Хотелось бы верить. Так что на этот раз?

– На этот раз меня пригласили в театр играть роль Дантеса.

– Кого?

– Ну, прикол! Ты что? Не знаешь, кто такой Дантес?

– Обнаглел, засранец? Ты меня экзаменовать вздумал?

– Да нет, вовсе нет. Просто я чертовски рад сообщить, что встал на путь исправления…

– Играя всяких негодяев? – с неожиданной для него иронией поинтересовался Герман Петрович, и на этот раз Никита не нашелся, что ответить. – Ладно, а что хоть за театр?

– Малоизвестный.

– Понятно. Хорошие актеры начинают с Малого, плохие – с малоизвестного.

– Ну ладно, чего уж ты так на меня наезжаешь, – слегка приобиделся Никита. – Кстати, за один премьерный показ они готовы заплатить мне пять штук баксов.

Ради того, чтобы поразить покровителя величиной собственного успеха, он даже увеличил свой гонорар на целых две тысячи!

– Отлично!

– Ещё бы! Они мне уже авансом две штуки выплатили! – продолжал хвастаться актерище Барский.

– Ну что ж, я искренне рад за тебя. Пора уже самому начинать зарабатывать деньги. Не все же на меня надеяться.

– Дядь Гера! Со временем я всё верну!

– Об этом я тебя не просил. Для меня важно, чтобы сын моего лучшего друга, земля ему пухом, не оказался на самом дне. Усёк?

– Усёк…

– А если будут задерживать вторую часть гонорара – сразу звони мне.

– Да я и сам разберусь. Не маленький.

– А вот этого как раз мутить не надо. Доверь это дело профессионалу.

– Заметано.

– «Заметано»! Не говори, как уркаган, тебе это не к лицу. Актер, все-таки. Все, отбой, сейчас мне не до тебя…

Никита повесил трубку, будучи очень доволен состоявшимся разговором. Значит, дядя Гера на него не сердится, а потому он вновь может рассчитывать на его могучее покровительство!

***

Герман Петрович Пономарев представлял собой крепкого, осанистого, пятидесятилетнего мужчину с крупным, тяжеловесным, волевым лицом, делавшим его похожим на популярного эстрадного певца не первой молодости. Это сходство еще более усиливала мужественная ямочка на подбородке. Обладателя такого подбородка и властных манер хозяина жизни трудно было представить себе впавшим в отчаянье от безвыходной ситуации.

Друзья и партнеры по бизнесу уважительно величали его Бароном, хотя в милицейских сводках он проходил как «Пономарь», поскольку получил эту кличку еще в молодости, во время одной из своих первых ходок на зону.

По жизни Пономарь отличался хладнокровием и не страшился никаких угроз, что было вполне объяснимо. Во-первых, человека, еще в советские времена прошедшего мордовские колонии строго режима, не так-то легко запугать; во-вторых, занимаясь сначала криминальным, потом полукриминальным и, наконец, вполне легальным бизнесом, он столько раз сталкивался со всевозможными наездами, что научился сохранять хладнокровие в любых обстоятельствах. Кроме того, он был слишком уверен в себе, чтобы поддаваться панике. Перефразируя фразу одного ясновельможного польского пана, произнесенную в адрес собственных холопов, можно сказать, что Герман Петрович придерживался аналогичного принципа: «врагов и конкурентов надо не бояться, а остерегаться».

Утром, выйдя из квартиры и уже собираясь запереть за собой входную дверь, Пономарь вдруг заметил какой-то странный предмет, похожий на мяч для регби или дыню, прислоненный к металлической решетке, отгораживавшей его лестничную площадку от лифта. Оставив дверь открытой, он осторожно приблизился и, в первый момент, непроизвольно содрогнулся – это была отрубленная человеческая голова с окровавленной шеей и открытыми, остекленевшими глазами. Причём, лицом напоминавшая самого Германа Петровича! Будто кто-то казнил его брата близнеца. Впрочем, испуг и брезгливость быстро прошли, стоило ему присесть на корточки и рассмотреть голову повнимательнее. Она оказалась искусно сделанным муляжом!

– Тьфу, блин, Кукольник! – поднимаясь на ноги и, словно бы обращаясь к невидимому собеседнику, громко произнес Герман Петрович. – Что за дешевые понты! Кого ты этим запугать вздумал? – и он презрительно сплюнул, попав кукольный голове на самую макушку.

Кукольник был грузино-чеченский вор в законе Шамиль Ангиллаев, который в далекой молодости закончил Бакинский театральный техникум и какое-то время работал кукловодом в Грозненском детском театре. По иронии судьбы Шамиль родился 21 декабря в грузинском селе Гори, где того же числа, правда на много лет раньше, появился на свет не менее кровожадный персонаж – Иосиф Сталин. Мать Шамиля, убежденная грузинская коммунистка, хотела назвать сына в честь своего всемирно-известного земляка, но её муж – настоящий чеченец, был категорически против. И он настоял на имени Шамиль, данное своему сыну в честь легендарного предводителя накшбандийских мюридов времен большой Кавказской войны 1817—1864 года. Затем спустя несколько лет в тайне от жены-грузинки отец-чеченец отвёл подростка Шамиля к своему знакомому парикмахеру, который совершил традиционное мусульманское обрезание. Происходило это так: вмешательство выполнялось без анестезии, обрезанные листки крайней плоти парикмахер не стал сшивать между собой, кровотечение не остановилось, и рану посыпали древесной золой. Там же в парикмахерской был устроен импровизированный праздник в честь обрезания, который закончился всеобщей попойкой.

Единственное в чем совпадало желание родителей – вырастить из своего первенца настоящего лидера. Время шло, и из Шамиля действительно получился предводитель, но только не государственный деятель или партийный лидер, а простой бандит, возглавивший кавказскую группировку, собранную им из многонационального отребья.

Даже сейчас, спустя тридцать с лишним лет, Шамиль по-прежнему был верен своему юношескому увлечению и, по слухам, любил проводить досуг за просмотром знаменитого английского сериала «Маппет-шоу».

Еще раз выругавшись, Пономарь уже занес было ногу, чтобы с силой пнуть эту мерзость, но вовремя остановился и призадумался. Врожденная осторожность и приобретенный опыт советовали никогда не делать резких телодвижений, особенно когда сталкиваешься с чем-то неожиданным. Мало ли чего можно ждать от этих зверей! Сколько российских солдат подорвались на всевозможных мини-ловушках, рассчитанных на неистребимое человеческое любопытство. Да и потом бить по копии собственной морды ногой, пусть даже выполненной из воска, как-то нелепо и неприятно.

Вернувшись в квартиру, Герман Петрович вызвал милицию, сразу предупредив: «Возможно, здесь потребуются саперы».

Обнюхав голову, специально обученная собака показала наличие взрывчатки, после чего все жильцы элитного дома были эвакуированы, и за дело взялись специалисты. Поскольку ирландского робота с водяной пушкой применять было нельзя, во-первых, он был устаревшего образца и, во-вторых, надлежало сохранить как можно больше улик и деталей данного заряда, работа велась вручную, крайне осторожно, и затянулась надолго.

Тем временем Пономарь разъезжал по городу в сопровождении водителя и двух телохранителей, постоянно ожидая звонка. Расчет был прост – даже если Кукольник узнает из теленовостей, что взрыв не состоялся, все равно не упустит возможности позлорадствовать и наверняка пообещает в следующий раз «сочинить» что-нибудь понадежнее, вроде элементарной автоматной очереди. Оба противника знакомы были давно и успели хорошо изучить психологию друг друга.

Долгожданный звонок раздался лишь под вечер, когда милиция и саперы уехали, а Пономарь вернулся в свою квартиру.

– Ну что, Гера, – с наигранной веселостью поинтересовался хриплый кавказский голос, – палучил мой подарка? Что ж ты нэ взял его в руки, а? Брэзгуешь, дарагой?

– Кончай этот паскудный базар, Нодик, – с ненавистью рявкнул Пономарь, – давай забьем стрелку и дело с концом!

– Харашо, как скажэшь! Гавары где?

– Завтра в полночь на заброшенной стройке газетного комплекса.

– А гдэ этот долбаный комплэкс?

– На Ленинском 139. По карте посмотришь, – холодно усмехнулся Пономарь и мысленно добавил: «– Там я тебя и похороню…»

– Наши рэбята будут там пратки играть, да? – засмеялся кавказец.

– В пейнтбол, – в тон ему отвечал Пономарь

– Тыхого абязатэлно пришли, павидать хачу! Шустрый такой малшык…

– Будет тебе Тихий, – давая отбой, заверил Герман Петрович. Весь этот вечер и последующий день он провел у себя дома в телефонных переговорах и встречах, напоминая полководца, готовящегося к решающему сражению…