Текст книги "Царь Додон, он не долдон. Pulp fiction"

Изгнанные из рая

Жили-были Макуха и Жмых. Народ тёртый, жизнью жёваный. Пространство для размещения имели они и малое и специфическое. Малое по размеру метража на каждого индивидуя, размеру оконца и количества баланды на душу населения. Короче, как вы уже догадались, сидели они в камере изолятора следственного, а какой у него номер был, то бог весть. Как говорят учителя русского языка и литературы в современной школе – не играет влияния и не имеет роли! Дачек с воли они не имели, о подогреве только в сериалах по телевизору, так что на излишние килограммы пацаны сорокалетние не жаловались. Свои бы сберечь! Вы меня спросить можете, а отчего двум этим личностям подфартило так? Не камера на десять, в которой двадцать пять, отдельный двухместный номер. По нонешним временам – неслыханно, для тех, кто этого не видел. Можно объяснить! Лет пять назад и тот и другой по УДО откинулись. Макуха чалился до того восьмерик, Жмых пятёру оттянул. И – на свободу с чистой совестью! Потому «Запомни сам, скажи другому, хороший труд – дорога к дому». Сели в поезд, друг на друга глянули, и всё ясно! Слово за слово, x**м по столу – познакомились и подружились. Как положено, водочки выпили, салом, на вокзале купленным, закусили, и сразу разговор возник. Мысль одна и та же, а двоих гложет. Когда садились, а после на нарах парились, страна всё вперёд шла. Поступательно! И так далеко ушла, понять, что почём, нет физической возможности. Был социализм с человеческим лицом, где-то уже и на коммунизм замахивались. Зоны, где срока они тянули, были «чёрныe», с информациями политическими там не озабочивались. Сделай норму, режим не нарушай, не выёбывайся, а в бараке твори, выдумывай, пробуй. Что хочешь и можешь! Тебе смотрящий, если что, подскажет, а шестёрки его разъяснят. И у того и другого проблем особых не было. На нарах не в первый раз, по третьей ходке пошли, привыкать не надо. Не в авторитете и законе, но мужики твёрдые. Своё место в иерархии имели! Выпили новые кореша в вагоне и порешили, поедут вместе. И у того и у другого – ни кола, ни двора. А вокруг люди деньгами просто сорят. В вагоне-ресторане не протолкнёшься. Мешочники какие—то с баулами и сумками пестрыми огромными едут. Столпотворение! Великое переселение денег, товаров и народа! В Коломне городе, там где свои дивные башни старый Голутвинский монастырь в небо Окское тянет, прямо у слияния Москвы-реки и Оки была деревушка малая, откуда Макуха родом был. Домик там стоял об шесть окон, oгород при нём, банька старая. Мать сына не дождалась, померла, но строение родовое сыну завещала. Всё чин по чину, хоть сейчас въезжай. Туда и порешили добираться. И добрались. Дом старый конечно, но брёвна в три обхвата, окна маленькие, подслеповатые, да стёкла целы. Завалинка вся травой поросла. Но крыша шифером отменным покрытая. Водостока два. Забор целёхонький, а рядом скамеечка. Мать до последних дней в огороде пропадала, огурцы местные на всю страну славились. Сколь могла картохи посадила. Продала прошлой осенью перекупщикам из своего же села, но деньги получила. Вот дом к возвращению сына, как смогла, подделала, а сама не дождалась. Давно на Руси замечено. Отцы первыми, рано уходят. Bойна, работа, а то и зона своё берут. Bся страна на матери держится. Только и она не трактор, не железная. Вот и до срока уходят матери наши. Страна такой, что ж тут скажешь! Зима первым снегом поля и дороги окрестные запорошила, когда пришли Макуха и Жмых на порог. Вошли они в дом и жить стали. Денег на первое время хватало, а далее видно будет. Чего Бога гневить? День прошёл – слава Спасителю! Участковый милиционер заходил, побеседовал, документы проверил, помог с регистрацией. Паспорта новые настоящие получили, вольняшки, что и приятно и полезно. Даже на работу легко устроились. На Коломенский машиностроительный завод. Тяжело работать не привыкать было. Дома в подполе картошка с морковкой сохранилась. Мать ушедшая капусты пару бочонков засолила. Pаботяги в цех горячий устроились, отливки чугунные для электричек и прочих поездов делают. Благо кое-какой опыт прежний был. А чего не знают, так обучатся. Не боги тоже поезда строят! Идёт время, природа своё берёт. Нашли баб по себе мужики. Жмых дом по соседству поднял. О чём дурном думать и времени нет. С работы домой, там огород, курятник починить надо, насос, что воду с речки на грядки гонит, поправить. Всё! Ночь! А в выходные по дому чего, или на рынок с дарами природы. Старенькую «Газель» на двоих приобрели. И по ребёнку уже у каждого. Жёны на том же заводе работают. Совсем другая жизнь пошла. Даже в голову мужикам стала мысль время от времени глупая проникать, мол, за каким хером столько лет даром на «хозяина» работали? Если бы на себя, сейчас бы вона куда дотанцевали бы? Да, что тут поделаешь? Жизнь прожить – не поле перейти. Бывает, что и заблудишься в трёх соснах! Как поётся в старой еврейской песне, так бы жизнь бы шла, и шла и шла. Дети подрастали. Скоро им в школу идти. Летит время! Вот осенью как-то решили друзья на рыбалку сходить. Места они знали. Давно присмотрели на Оке омут, где клевало всегда хорошо. Сели в свою машину и отправились. К реке под вечер подъехали, у костра за ухой посидеть, верши с вечера поставить, донки оборудовать. Ну, рыбаки! Понимают в этом деле. Уху для начала из тушёнки сварганили. С макаронами. Ох и хороша! Да, под водочку. Отдыхают, все дела свои скорбные переделав, слышат, кричит кто-то. И кричит заполошно! Спасите, помогите, дети, дети тонут. Подбежали к берега урезу, он тут с обрывом был, видят – машина медленно по реке плывёт, фарами светит, ясно, минут несколько и бултых. К водяному, да русалкам. Oкошки открыты и видно, дети малые в машине, а за рулём мать их что ли? Она и орёт. Не стали думать, да раздумывать мужики, как были в одежде и сапогах резиновых, так и в реку с бережка того прыгнули. До машины метров всего несколько, да осень, да одежда мокрая. Не вынырнул Макуха! А Жмых до машины доплыл, через окно троих ребятишек выдернул, в охапку их руками обхватил, сам на спину лёг и к берегу. Ногами гребёт, руками малых держит. Глядь, баба из машины выбралась, тоже за него зачепилась. Чуть не потонул, благо берег рядом был. Сложил детей, сам рядом лёг. Глядит – нет дружбана. А вместе в воду прыгали. Он к берегу – нет на реке ничего и никого. Mашина та ко дну пошла. Страшно выматерился Жмых, сложил спасённых в «Газель», в больничку городскую на скорости погнал. Занес детей с матерью в Приёмный покой, сложил на диван, а сам чует. Всё! Завод кончился! Боль в груди давящая, острая как пика в боку. Ни вдохнуть нельзя, ни выдохнуть. Такая боль пришла, не смог на ногах устоять. Только люди окружающие и увидели. Стоял мужчина в одежде мокрой посередине залы, а потом вдруг упал на пол, грудь и горло ногтями царапая. Bсё! Не стало и Жмыха! Дорога широкая, ровная плоско в небесах разлеглась. Конца и краю ей нет. Идут по ней люди то по одному, то группами, а среди них и Макуха со Жмыхом идут. Ясно им, что умерли, но внешне, как были одеты, так и есть. Только влага из одежды мокрой испарилась. Тепло и удобно всё. Никто не сообщал покойным ничего, и так ясно. К Вратам идут, так называемым, Воротам Райским. Там канцелярия небесная располагается, там и все решения по грешникам принимаются. А праведников истинных на Земле нашей найти, так это мутное дело, практически, невозможное! Eсли только кто умрёт не родившись, так сказать, родится истинным мёртворождённым. Тогда – да! Только родился, сразу и грешить в жизни своей начинаешь. Но, это – к слову пришлось! На душе очень даже паскудно у бродяг. Hа Земле далёкой, семьи остались. Только только жизнь наладилась, такое нелепое происшествие. Да ведь не исправишь. Молчат. Кряхтят только. А тут и забор, вот она, пограничная Зона. Стол перед ними с компьютером, мужичок средних лет сидит. Глянул на них, потом на экран и говорит: Здравствуйте. Имя моё Иегудиил. Я буду вести процесс по вашему местному делу. Поскольку судьбы у вас схожие, и погибли вы почти вместе, то и разбираться в них я буду в обоих случаях, как будто в одном. Понятно? Не очень, – говорит Макуха! Чего тут разбираться? Сам знаю – грешен. Мне и другу моему в Рай не попасть никоим образом. Так что давай, начальник, вызывай конвой и в Ад! Только срок определи. Я, в натуре, не думаю, что мы на пожизненное тянем! А Жмых сказал: Правильно! Однако ангел, а это был именно он, предложил им присесть, достал серебряный портсигар с монограммой и угостил «Беломором». Закурили. Не надо спешить, – посоветовал чиновник. Времени хватит. У вас ещё вся вечность впереди. А я вам тут анкету приготовил. Курите и отвечайте. Как у вас с заповедью «Не убий»? И получил ответ отрицательный. Чего не было, того не было, a чужое на себя брать мужики и в Зоне настоящей бы не стали! С «Hе укради» пришлось согласиться. Было дело. И не единожды. Насчёт «Не сотвори прелюбы» сначала не поняли, после смеялись долго. На воле не успели, в зоне до «петушатины» они не охотники, а баб там и вовсе не было. Только и грешили со своими жёнами дома. Если грех это считается. Не считается, – сразу их ангел успокоил. Ибо, сказал Господь: плодитесь и размножайтесь. И по остальным Заповедям прошлись, нет, не были, не состояли, не принимали, и не проживали. Kак в анкете советской! Ангел им ещё по папиросе предложил и говорит. Дело ваше на Высшем Совете обсуждалось. Вы, конечно, грешники закоренелые. Но! Жизни отдали даже не за други своя, за людей вам вовсе не ведомых. И поступок этот всё искупает. Очищены вы оба от скверны и идти можете вольно. Нет вам Ада. Но и в Рай вас принять – грешников нераскаявшихся – никак нельзя. Решение было принято такое. Вас, до рассмотрения лично, Самим, – при этом он указал куда то вверх, – поместить в условия давно знакомые, но, отнюдь, не райские. Правда, адскими их тоже не назовёшь. И тут же очутились оба в одной камере двухместной, точной копии камер обыкновенных земных следственных изоляторов. Только не переполненной «Бутырки», а «Лефортово». Гостиничный номер закрытого типа на двух постояльцев. Или сидельцев. Как кому нравится! Обстановка вокруг привычная, на нарах с «машками», видом на «телевизор» и парашу находиться – дело житейское! Вот сколько-то времени проходит, стук ключами в «кормушку» и слова: На выход, с вещами! Пошли. Какие у них, покойников, вещи могут быть? Шутить изволил пупкарь местный! По коридорам, на «сборку», а там и кабинет начальника. Сам ДПНСИ, дежурный помошник начальника следственного изолятора в чине капитана, к ним обращается. На ваше имя пакет получен. Мне приказано вскрыть и зачитать. Достаёт послание в конверте серой бумаги, всё печатями сургучными обклеенное, и читает: Высшим Советом Небес в присутствии Коллегии Ада и вашего представителя, ангела Иегудиила, дело рассмотрено и принято следующее решение. Исследовав доказательства по делу, аргументы и контраргументы, а также все привнесённые обстоятельства повелеваем: Фигурантов дела, Жмыха и Макуху, от отбывания срока в пределах Ада освободить. Учитывая персонификацию и наличие значительного количества грехов, пребывания в пределах Рая не допустить. Учитывая ходатайство Сил вышестоящих, вернуть на Землю, в целях доживания оставшегося им по Книге Судеб срока, без какого-либо учёта происшествия (смерти). Приговор привести в исполнение немедленно. Пересмотру и аппеляции не подлежит! С подлинным верно. Подпись: Архангел Гавриил! Сего дня, месяца и года. Подошёл к узникам ДПНСИ, развернул в сторону двери, да коленкой легонько поддал. И лежат на берегу реки Оки мокрые до нитки Макуха, Жмых и мать спасённая с тремя малыми. А там в машину, да в больничку. И – по домам! Даже жёнам решили про это дело не рассказывать. К чему людей волновать попусту? Выплыли, и Слава Богу. Только рыбки так и не наловили!

Короткие рассказы об очень простой вещи!

Ах! Какой это был фонарик! Не плоский и зелёный, что продаются в наших магазинах. Нет! Исполненный в виде трубочки с расширяющейся головной частью, матово металлический и с обрамлениями кремового цвета пластмассы. Редкое заграничное чудо, которое сегодня стало моим. Ровно час назад я выменял фонарик у соседского парня с Чистаков на макет большегрузной баржи. Прочный деревянный корпус, окрашенный в шаровой цвет и две красные полоски, нарисованные клюзы якорей, надстройки с капитанской рубкой. Был он хорош. Честно говоря, все наши ребята с Лубянского проезда почти каждый день посещали через приоткрытые ворота Политехнический музей. Может кто не знает, но кроме него там было Общество по распространению знаний, типография, даже Управлении Северного Морского пути и ещё чертова уйма различных контор. Но дело не в этом. Где то, то ли в музее, то ли в Севморфлоте, была мастерская, и делали там макеты машин, механизмов и кораблей. Mногое выбрасывали на помойку во дворе. Там всегда и материалы редкие были, типа свинца, досок, реек, да мало ли что могло пригодится в мальчишеском хозяйстве? Там и нашёл я выброшенную модель баржи. А я как раз прочитал рассказ о том, что пионер написал письмо, положил в модель кораблика и отпустил по водам и рекам. Решено! Сделаю также! Bот положить внутрь мне было нечего. Семья моя не была бедной. Она была нищая. Мать категорически не хотела работать на эту власть. Предпочитала чего-то там покупать, продавать, но по такой мелочи, в мелкоскоп не различишь. Bот и положить в плавучую посылку мне было решительно нечего. А тут случай подвернулся. Паренёк один махнулся со мной не глядя. Я поставил игрушечный корабель, он тот самый фонарик, от которого я просто обалдел. Ну, не делали в стране Советов таких вещей! До сих пор не понимаю почему? Принёс я его в комнату нашу одиннадцатиметровую, развернул и только вздохнул тяжело. Уже имелись в продаже китайские фонари трубкой, были и батареи к ним, но огромные. А тут есть место для одной всего батарейки, тонкой как палец и в наших магазинах не встречающейся. В фильме «Серёжа» продавец в магазине, отпуская новый велосипед, говорит: Вы будете иметь вещь! И я имел вещь. Только была она, – как говорила моя бабушка, – не от той стенки гвоздь. B нашем социалистическом общежитии пользоваться её преимуществами я не представлялось возможным!

Она сидела передо мной на стуле, как существо, прибывшее из другого, волшебного мира. Очень чёрные вьющиеся волосы, темно-синие глаза, чуть смуглая матовая кожа. Простое ситцевое платье, белое с красными цветами, облегало фигуру и смотрелось на ней, как на английской королеве шикарный бальный туалет. То ли Белоснежка среди моих гномов, а может б русская Василиса Прекрасная. Даже походка отличала эту девушку от всех остальных. Она не шла, летела. Асоль! Вот кто мог бы идти по берегу вечернего моря навстречу бригу с алыми парусами. В Москве не мало красивых девушек. У нас, в медицинском училище, а потом и на ист. факе преобладал женский пол. Было на что посмотреть и кому себя показать. А вот её я сравнить не мог. Посмотришь и поймёшь – это она, та, за которой ты бы охотно пошёл на что угодно, тянуло дарить цветы, встречать рассветы и погибать от неразделённой любви. Если Эвридика хоть немного напоминала сидевшую передо мной, то я отлично понимаю Орфея. Можно и в Преисподнюю. А что делать? Сила любви легко и охотно ломит несозревшие и незакалённые в искусах души! Итак! Как сказал бы опер Машков, картина маслом! Кабинет заместителя начальника Уголовного розыска 7 отделения милиции. Шесть офицеров милиции, оперов уголовного розыска, и она. Лимитчица-ткачиха с ткацкой фабрики «Красная Роза», наградившая моих сотрудников, ровно тремя окружностями каждого! И что можно сказать, кроме простой фразы: Помилуй нас, Господи, спаси и охрани! Bcё-таки супружеская верность, как и применение кондома – вещь!

Я сидел на стуле в маленькой "лак.рум.» На втором этаже кинотеатра, имевшего тринадцать кинозалов, рядом с огромной аппаратной скромно укрылось маленькое помещение, в котором мы, работники по обслуживанию данного предприятия шоубизнеса, переодевались, хранили вещи и один раз за рабочий днь могли тридцать минут посидеть и съесть свой ланч. Вы не ослышались. Именно столько имел я на отдых, остальное время проводил на ногах. Учитывая мой английский, претендовать на работу хотя бы по специальности – учителем, или медицинской сестрой, я не мог. А по третьей специальности – опером уголовного розыска – не вышел я мордой, то-есть, не имел гражданства США, без которого на госслужбу не брали. И, опять же, английский! Я везде и всегда французский учил, а до штата Луизиана, где, по-слухам, некоторые понимают по-французски, как до канадской границы раком! Рабочий день мой был от 12 до 16 часов, я почитал это за праздник. Отсутствие квалификации приходилось навёрстывать количеством затрачиваемого на заработки времени. Да и добился я такого фавора, потому что один пахал за трёх молодых негритят или латиносов. А было мне почти 50 лет. Один из чёрных парней, посмотрев на то, сколько и как я работаю, только спросил о возрасте моём, а затем сообщил, не протяну я долго. Старость мне тянуть не позволит. На что я ему на чистом аглицком поведал, христианин он плохой, а мне ништо, Господ выведет верных своих! От чего этот мусульманин совершенно и вполне обалдел! Все три члена нашей семьи пахали как проклятые. Жена работала в «Макдональдсе», мыла посуду, убиралась, жарила френчфрайз. Cынуля малярил на местного грека учеником маляра и посещал колледж в течение года, где за наши семейные денежки один семестр учил инглиш как язык иностранный, а семестр инглиш как родной. Приехав в конце октября 1991 года, мы, поскольку я сдал на английском на права, уже к июню следующего года купили нашу первую американскую машину стэйшен-вагон «Додж», оказавшуюся редкой сволочью и чуть меня не угробившую. Отказали на крутом спуске тормоза! Но у меня расширились возможности. Я смог работать по субботам и воскресеньям. В эти дни автобусы не ходят, а мне приходилось в течение часа добираться до работы с пересадкой. Кстати, в конце этого же года мы купили новенький «Додж», переехали в благопристойное место на тихой улице из того бедлама, где жили до этого, a в 1993 году купили наш первый собственный дом. А ещё первая машина, не смотря на её сволочной характер, позволяла не ходить за продуктами пешком, таща на обратном пути в гору пару сумок у каждого, и так километра на три удовольствия! Однако, вернёмся в год 1992. Достав из шкафчика сумку с бутербродом и банкой колы я присел на стул, достал бутерброд, развернул и уже почти приступил к поглощению. Не тут– то было! Мне что-то явственно мешало. А было это «мешало» молодым чёрным парнем лет восемнадцати, который просто смотрел на мой бутерброд, глотал слюну и подёргивался на месте. С едой в Америке напряжёнки нет. У меня между двух кусков хлеба лежала ветчина, сыр и листик салата. Я показал на сендвич пальцем и спросил, хочет ли он половину. Ответ был скорый и положительный. Разломив, я дал ему ожидаемое, мгновенно исчезнувшее в широком рту дитяти. Знал я этого парня хорошо. Был он сыном директора школы в Сильвер-Спринге. Работал не пришей, сами знаете к чему или куда рукав. Типичный угнетённый афроамерикэн. Ростом под два метра и кулаками размером с мою голову. А я уже один раз с ним перехлестнулся, объясняясь, правда, по другому поводу. Как то стоял я с метёлкой в фойе, а он подошёл и говорит, мол, быстро иди убирать зал, a я ноль внимания. Он спросил, вижу ли направление, куда следует идти, а я отвернул голову и сказал, что не вижу. Обычная детская толковина. То что паренёк этот никоим образом не менеджер, распоряжаться мной не может, в его кудрявую голову и придти не могло. Руки у него всегда были противные, мокрые какие то, я здороваться с ним не мог, хотя и не привык угнетать и обижать обиженку! А тут огромная ручища протянулась к моему лицу, в надежде развернуть меня взглядом по направлению, им объясняемому. И как же он удивился мгновенно получив ребром ладони по бицепсу, а мыском ноги в колено. Не сильно, но больно! И знаете, понял. Отошёл и не грешил. Так вот он и сожрал половину моего бутерброда! И стал так делать каждый день, придёт и сопит, я отстёгивал, только стал делать два сендвича. Не могу я в еде отказать страждущему. Потом попросил он у меня доллар, затем ещё и ещё и ещё. Я, конечно, дал. Говорил, мол, на автобусе доехать домой не на что, потом, когда мы задержались на работе, попросил подкинуть его домой. По пути, – говорит, – едем, помоги! И я повёз. А затем он опять насчёт подвези. Тут я восстал. Давай пять долларов, говорю, плюс все занятые. Шесть секунд! Ты мани, я тебя драйвлю, везу, то-есть! Как ему не понравилось. И за бутербоды плати, – говорю. Каждый – десять долларов. Kак отрезало! Понял, пацан чёрный суть жизни и вскоре уволился. Он и работал, поскольку на машину папе обещал помочь собрать. На свою, разумеется. Говорят, на плантациях не было хуже надсмотрщиков, чем чёрные вольноотпущенники. Kак вам простые вещи, о которых я здесь поведал?