Текст книги "Самоцветный быт"

Египетская мумия
Рассказ члена профсоюза

Приехали мы в Ленинград, в командировку, с председателем нашего месткома.

Когда отбегались по всем делишкам, мне и говорит председатель:

– Знаешь что, Вася? Пойдем в Народный дом.

– А что, – спрашиваю, – я там забыл?

– Чудак ты, – отвечает мне наш председатель месткома, – в Народном доме ты получишь здоровые развлечения и отдохнешь, согласно 98-й статье Кодекса Труда (председатель наизусть знает все статьи, так что его даже считают чудом природы).

Ладно. Мы пошли. Заплатили деньги, как полагается, и начали применять 98-ю статью. Первым долгом мы прибегли к колесу смерти. Обыкновенное громадное колесо и посередине палка. Причем колесо от неизвестной причины начинает вертеться с неимоверной скоростью, сбрасывая с себя ко всем чертям каждого члена союза, который на него сядет. Очень смешная штука, в зависимости от того, как вылетишь. Я выскочил чрезвычайно комично через какую-то барышню, разорвав штаны. А председатель оригинально вывихнул себе ногу и сломал одному гражданину палку красного дерева, со страшным криком ужаса. Причем он летел, и все падали на землю, так как наш председатель месткома человек с громадным весом. Одним словом, когда он упал, я думал, что придется выбирать нового председателя. Но председатель встал бодрый, как статуя свободы, и, наоборот, кашлял кровью тот гражданин с погибшей палкой.

Затем мы отправились в заколдованную комнату, в которой вращаются потолок и стены. Здесь из меня выскочили бутылки пива «Новая Бавария», выпитые с председателем в буфете. В жизни моей не рвало меня так, как в этой проклятой комнате, председатель же перенес.

Но когда мы вышли, я сказал ему:

– Друг, отказываюсь от твоей статьи. Будь они прокляты, эти развлечения № 98!

А он сказал:

– Раз мы уже пришли и заплатили, ты должен еще видеть знаменитую египетскую мумию.

И мы пришли в помещение. Появился в голубом свете молодой человек и заявил:

– Сейчас, граждане, вы увидите феномен неслыханного качества – подлинную египетскую мумию, привезенную 2500 лет назад. Эта мумия прорицает прошлое, настоящее и будущее, причем отвечает на вопросы и дает советы в трудных случаях жизни и, секретно, беременным.

Все ахнули от восторга и ужаса, и действительно, вообразите, появилась мумия в виде женской головы, а кругом египетские письмена. Я замер от удивления при виде того, что мумия совершенно молодая, как не может быть человек, не только 2500 лет, но даже в 100 лет.

Молодой человек вежливо пригласил:

– Задавайте ей вопросы. Попроще.

И тут председатель вышел и спросил:

– А на каком же языке задавать? Я египетского языка не знаю.

Молодой человек, не смущаясь, отвечает:

– Спрашивайте по-русски.

Председатель откашлялся и задал вопрос:

– А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота?

И тут мумия побледнела и сказала:

– Я училась на курсах.

– Тэк-с. А скажи, дорогая мумия, была ты под судом при советской власти и если не была, то почему?

Мумия заморгала глазами и молчит.

Молодой человек кричит:

– Что ж вы, гражданин, за 15 копеек мучаете мумию?

А председатель начал крыть беглым:

– А, милая мумия, твое отношение к воинской повинности?

Мумия заплакала. Говорит:

– Я была сестрой милосердия.

– А что б ты сделала, если б ты увидела коммунистов в церкви? А кто такой тов. Стучка? А где теперь живет Карл Маркс?

Молодой человек видит, что мумия засыпалась, сам кричит по поводу Маркса:

– Он умер!

А председатель рявкнул:

– Нет! Он живет в сердцах пролетариата.

И тут свет потух, и мумия с рыданиями исчезла в преисподней, а публика крикнула председателю:

– Ура! Спасибо за проверку фальшивой мумии.

И хотела его качать. Но председатель уклонился от почетного качания, и мы выехали из Народного дома, причем за нами шла толпа пролетариев с криками.

1924

Игра природы

А у нас есть железнодорожник с фамилией Врангель.

Из письма рабкора

Дверь, ведущую в местком станции М., отворил рослый человек с усами, завинченными в штопор. Военная выправка выпирала из человека.

Предместком, сидящий за столом, окинул вошедшего взором и подумал: «Экий бравый»…

– А вам чего, товарищ? – спросил он.

– В союз желаю записаться, – ответил визитер.

– Тэк-с… А вы где же работаете?

– Да я только что приехал, – пояснил гость, – весовщиком сюды назначили…

– Тэк-с. Ваша как фамилия, товарищ?

Лицо гостя немного потемнело.

– Да, фамилия, конечно… – заговорил он, – фамилия у меня… Врангель.

Наступило молчание. Предместком уставился на посетителя, о чем-то подумал и вдруг машинально ощупал документы в левом кармане пиджака.

– А имя и, извините, отчество? – спросил странным голосом.

Вошедший горько и глубоко вздохнул и вымолвил:

– Да, имя… ну, что имя, ну, Петр Николаевич.

Предместком привстал с кресла, потом сел, потом опять привстал, глянул в окно, с окна на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля на дверной ключ, с ключа косо на телефон. Потом вытер пот и спросил сипло:

– А скудова же вы приехали?

Пришелец вздохнул так густо, что у предместкома шевельнулись волосы, и молвил:

– Да вы не думайте… Ну, из Крыма…

Словно пружина развернулась в предместкоме. Он вскочил из-за стола и мгновенно исчез.

– Так я и знал! – кисло сказал гость и тяжко сел на стул.

Со звоном хлопнул ключ в дверях. Предместком, с глазами, сияющими как звезды, летел через зал 3-го класса, потом через 1-й класс и прямо к заветной двери. На лице у предместкома играли краски. По дороге он вертел руками и глазами, наткнулся на кого-то в форменной куртке и ему взвыл шепотом:

– Беги, беги в месткоме дверь покарауль! Чтоб не убег!..

– Кто?!

– Врангель!..

– Сдурел!!

Предместком ухватил носильщика за фартук и прошипел:

– Беги скорей, дверь покарауль!..

– Которую?!

– Дурында… Награду получишь!..

Носильщик выпучил глаза и стрельнул куда-то вбок… За ним – второй.

Через три минуты у двери месткома бушевала густая толпа. В толпу клином врезался предместком, потный и бледный, а за ним двое в фуражках с красным верхом и синеватыми околышами. Они бодро пробирались в толпе, и первый звонко покрикивал:

– Ничего интересного, граждане! Прошу вас очистить помещение!.. Вам куда? В Киев? Второй звонок был. Попрошу очистить!

– Кого поймали, родные?

– Кого надо, того и поймали, попрошу пропустить…

– Деникина словил месткомщик!..

– Дурында, это Савинков убег… А его залопали у нас!

– Я обнаружил его по усам, – бормотал предместком человеку в фуражке, – глянул… Думаю, батюшки, – он!

Двери открылись, толпа полезла друг на друга, и в щели мелькнул пришелец…

Глянув на входящих, он горько вздохнул, кисло ухмыльнулся и уронил шапку.

– Двери закрыть!.. Ваша фамилия?

– Да Врангель же… да я ж говорю…

– Ага!

Форменные фуражки мгновенно овладели телефоном.

Через пять минут перед дверьми было чисто от публики и по очистившемуся пространству проследовал кортеж из семи фуражек. В середине шел, возведя глаза к небу, пришелец и бормотал:

– Вот, твоя воля… замучился… В Херсоне водили… В Киеве водили… Вот горе-то… В Совнарком подам, пусть хоть какое хочут название дадут…

– Я обнаружил, – бормотал предместком в хвосте, – батюшки, думаю, усы! Ну, у нас это, разумеется, быстро, по-военному: р-раз – на ключ. Усы – самое главное…

* * *

Ровно через три дня дверь в тот же местком открылась и вошел тот же бравый. Физиономия у него была мрачная.

Предместком встал и вытаращил глаза.

– Э… Вы?

– Я, – мрачно ответил вошедший и затем молча ткнул бумагу.

Предместком прочитал ее, покраснел и заявил:

– Кто ж его знал… – забормотал он… – Гм… да, игра природы… Главное, усы у вас, и Петр Николаевич…

Вошедший мрачно молчал…

– Ну что ж… Стало быть, препятствий не встречается… Да… Зачислим… Да вот усы сбили меня…

Вошедший злобно молчал.

* * *

Еще через неделю подвыпивший весовщик Карасев подошел к мрачному Врангелю с целью пошутить.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – заговорил он, взяв под козырек и подмигнув окружающим. – Ну как изволите поживать? Каково показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ресефесере?

– Отойди от меня, – мрачно сказал Врангель.

– Сердитый вы, господин генерал, – продолжал Карасев, – у-у, сердитый! Боюсь, как бы ты меня не расстрелял. У него это просто, взял пролетария…

Врангель размахнулся и ударил Карасева в зубы так, что с того соскочила фуражка.

Кругом засмеялись.

– Что ж ты бьешься, гадюка перекопская? – сказал дрожащим голосом Карасев. – Я шутю, а ты…

Врангель вытащил из кармана бумагу и ткнул ее в нос Карасеву. Бумагу облепили и начали читать:

«…Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мне роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери – Иванов…»

Сбоку было написано химическим карандашом: «Удовлетворить».

– Свинья ты… – заныл Карасев. – Что ж ты мне ударил?

– А ты не дражни, – неожиданно сказали в толпе. – Иванов, с тебя магарыч!

1924

Библифетчик

На одной из станций библиотекарь в вагоне-читальне в то же время и буфетчик при уголке Ильича.

Из письма рабкора

– Пожалте! Вон столик свободный. Сейчас обтиру. Вам пивка или книжку?

– Вася, библифетчик спрашивает, чего нам… Книжку или пивка?

– Мне… ти… титрадку и бутирброд.

– Тетрадок не держим.

– Ах вы… вотр маман… трах-тарарах…

– Неприличными словами просють не выражаться.

– Я выра… вы… ражаю протест!

– Сооруди нам, милый, полдюжинки!

– «Азбука», сочинение товарища Бухарина, имеется?

– Совершенно свеженький, только что получен. Герасим Иванович! Бухарин – один раз! И полдюжины светлого!

– Воблочку с икрой.

– Вам воблочку?

– Нам чиво-нибудь почитать.

– Чего прикажете?

– Ну, хоша бы Гоголя.

– Вам домой? Нельзя-с. Навынос книжки не отпускаем. Кушайте, то бишь читайте, здеся.

– Я заказывал шницель. Долго я буду ждать?!

– Чичас. Замучился. За «Эрфуртской программой» в погреб побежали.

– Наше вам!

– Урра! С утра здеся. Читаем за ваше здоровье!

– То-то я и смотрю, что вы лыка не вяжете. Чем это так надрались?

– Критиком Белинским.

– За критика!

– Здоровье нашего председателя уголка! Позвольте нам два экземпляра мартовского.

– Нет! Эй! Ветчинки сюда. А моему мальцу что-нибудь комсомольское для развития.

– Историю движения могу предложить.

– Ну, давай движение. Пущай ребенок читает.

– Я из писателей более всего Трехгорного обожаю.

– Известный человек. На каждой стене, на бутылке опять же напечатан.

– Порхает наш Герасим Иванович, как орел.

– Благодетель! Каждого ублаготвори, каждому подай…

– Ангел!

– Герасим Иванович, от группы читателей шлем наше «ура».

– Некогда, братцы… Пе… то исть читайте на здоровье.

– Умрешь! Па… ха… ронють, как не жил на свети…

– Сгинешь… не восстанешь… к ви… к ви… селью друзей!

– Налей… налей!..

1924

Новый способ распространения книги

Книгоспилка (книжный союз) в Харькове продала на обертку 182 пуда 6 ф. книг, изданных Наркомземом для распространения на селе.

Кроме того, по 4 рубля за пуд продавали лавочники издания союза украинских писателей «Плуг».

Рабкор

В книжном складе не было ни одного покупателя, и приказчики уныло стояли за прилавками. Звякнул звоночек, и появился гражданин с рыжей бородой веером. Он сказал:

– Драсьте…

– Чем могу служить? – обрадованно спросил его приказчик.

– Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, – сказал гражданин, легонько икнув.

– Полное собрание прикажете?

Гражданин подумал и ответил:

– Полное. Пудиков на пятнадцать-двадцать.

У приказчика встали волосы дыбом.

– Помилте, оно и все-то весит фунтов пять, не более!

– Нам известно, – ответил гражданин, – постоянно его покупаем. Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут ломовик дожидается.

Приказчик брызнул по деревянной лестнице вверх и с самой крайней полки доложил почтительно:

– К сожалению, всего пять экземпляров осталось.

– Экая жалость, – огорчился покупатель. – Ну, давайте хучь пять. Тогда, милый человек, соорудите мне еще «Всемирную историю».

– Сколько экземпляров? – радостно спросил приказчик.

– Да отвесь полсотенки…

– Экземплярчиков?

– Пудиков.

Все приказчики вылезли из книжных нор, и сам заведующий подал покупателю стул. Приказчики забегали по лестницам, как матросы по реям.

– Вася! Полка 15-а. Скидай «Всемирную», всю как есть. Не прикажете ли в переплетах? Папка, тисненная золотом…

– Не требуется, – ответил покупатель. – Нам переплеты ни к чему. Нам главное, чтоб бумага была скверная.

Приказчики опять ошалели.

– Ежели скверная, – нашелся наконец один из них, – тогда могу предложить сочинения Пушкина и издание Наркомзема.

– Пушкина не потребуется, – ответил гражданин, – он с картинками, картинки твердые. А Наркомзема заверни пудов пять на пробу.

Через некоторое время полки опустели, и сам заведующий вежливо выписывал покупателю чек. Мальчишки, кряхтя, выносили на улицу книжные пачки. Покупатель заплатил шуршащими белыми червонцами и сказал:

– До приятного свидания.

– Позвольте узнать, – почтительно спросил заведующий, – вы, вероятно, представитель крупного склада?

– Крупного, – ответил с достоинством покупатель, – селедками торгуем. Наше вам.

И удалился.

1924

Три вида свинства

В наших густонаселенных домах отсутствуют какие-либо правила и порядок общежития.

Из газет

1. Белая горячка

Пять раз сукин сын Гришка на животе, по перилам, с 5-го этажа съезжал в «Красную Баварию» и возвращался с парочкой. Кроме того, достоверно известно: с супругами Болдиными со службы возвратилось 1½ бутылки высшего сорта нежинской рябиновки приготовления Госспирта, его же приготовления нежно-зеленой русской горькой 1 бутылка, 2 портвейна московского разлива.

– У Болдиных получка, – сказала Дуська и заперла дверь на ключ.

Заперся наглухо квартхоз, пекарь Володя и Павловна, мамаша.

Но в 11 часов они заперлись, а ровно в полночь открылись, когда в комнате Болдиных лопнуло первое оконное стекло. Второе лопнуло в двери. Затем последовательно в коридоре появился пестик, окровавленная супруга Болдина, а засим и сам супруг в совершенно разорванной сорочке.

Не всякий так может крикнуть «караул», как крикнула супруга Болдина. Словом, мгновенно во всех 8-ми окнах кв. 50, как на царской иллюминации, вспыхнул свет. После «портвейного разлива» прицелиться как следует невозможно, и брошенный пестик, проскочив в одном дюйме над головой квартхоза, прикончил Дуськино трюмо. Осталась лишь ореховая рама. Тут впервые вспыхнуло винтом грозовое слово:

– Милиция!

– Милиция, – повторили привидения в белье.

То не Фелия Литвин с оркестром в 100 человек режет резонанс театра страшными криками «Аиды», нет, то Василий Петрович Болдин режет свою жену:

– Милиция! Милиция!

2. Законным браком

Когда молодой человек с усами в штопор проследовал по коридору, единодушно порхнуло восхищенное слово:

– Ах, молодец мужчина!

Ай да Павловнина Танька!

Подцепила жениха!

Молодец мужчина за стыдливой Таней, печатницей, последовал прямо в комнату № 2 и мамаше Павловне сказал такие слова:

– Я не какой-нибудь субчик, мамаша. Беспартийная личность. Я не то, чтобы поиграть с невинной девушкой и выставить ее коленом. А вас, мамаша, будем лелеять. Ходите к обедне, сам за вас буду торговать.

Пошатнулась суровая Павловна, и поехал мерзавец Шурка по перилам в Моссельпром за сахарным песком.

Обвенчался молодец мужчина в церкви св. Матвея, что на Садовой ул., и видели постным маслом смазанную голову молодца мужчины рядом с головой Тани, украшенной флер-д’оранжем.

А через месяц сказал молодец мужчина мамаше Павловне:

– И когда вы издохнете, милая мамаша, с вашими обеднями. Тесно от вас.

Встала Павловна медленно, причем глаза у нее стали как у старого ужа:

– Я издохну? Сам сдохнешь, сынок. Ворюга. Обожрал меня с Танькой. Царица небесная, да ударь же ты его, дьявола, громом!

Но не успело ударить громом молодца мужчину. Он медленно встал из-за чайного стола и сказал так:

– Это кто же такой «ворюга»? Позвольте узнать, мамаша? Я ворюга? – спросил он, и голос его упал до шепота. – Я ворюга? – прошептал он уже совсем близко, и при этом глаза его задернулись пеленой.

– Караул! – ответила Павловна, и легко и гулко взлетело повторное: – Караул!

– Милиция! Милиция!

Милиция!

3. Именины

В день святых Веры, Надежды и Любови и матери их Софии (их же память празднуем 17-го, а по советскому стилю назло 30-го сентября) ударила итальянская гармония в квартире № 50, и весь громадный корпус заходил ходуном. А в половине второго ночи знаменитый танцор Пафнутьич решил показать, как некогда он делал рыбку. Он ее сделал, и в нижней квартире доктора Форточкера упала штукатурка с потолка, весом в шесть с половиной пудов. Остался в живых доктор лишь благодаря тому обстоятельству, что в тот момент находился в соседней комнате.

Вернулся Форточкер, увидал белый громадный пласт и белую тучу на том месте, где некогда был его письменный стол, и взвыл:

– Милиция! Милиция!

Милиция!

1924

Счастливчик

 
Выиграл! Выиграл!
Вот счастливец…
Он всегда выигрывает.
 

Песня

Вечером в квартиру железнодорожника Карнаухова на ст. Н. постучали. Супруга Карнаухова, накинув пуховый платок, пошла открывать.

– Кто там?

– Это я, Дашенька, – ответил за дверью под всхлипывания дождя нежным голосом сам Карнаухов и внезапно заржал, как лошадь.

– Напился, ирод? – заговорила Дашенька, гремя болтом.

Луч света брызнул на лампочки, и в пелене дождя показалось растерянное и совершенно трезвое лицо Карнаухова, а рядом с ним из мрака вылезла лошадиная морда с бельмом на глазу. Супруга отшатнулась.

– Иди, иди, Саврасочка, – плаксивым голосом заговорил Карнаухов и потянул лошадь за повод. Лошадь, гремя копытами, влезла на крыльцо, а оттуда – в сени.

– Да ты?! – начала Дашенька и осталась с открытым ртом.

– Тпррр-у… Дашенька, ты не ругайся… Но… но… о, сволочь, – робко заговорил Карнаухов, – она ничего – лошадка смирная. Она тут в сенцах постоит!..

Тут Дашенька опомнилась:

– Как это так в сенцах? Кобыла в сенцах? Да ты очумел!!

– Дашенька, нельзя ее на дворе держать. Сарайчика ведь нету. Она животная нежная. Дождик ее смочит – пропадет кобылка.

– И чтоб ты с ней пропал! – воскликнула Дашенька. – Откуда ж ты на мою голову такую гадину привел? Ведь ты глянь, она хромая.

– И слепая, Дашенька, – добавил Карнаухов, – вишь, у ей бельмо, как блин.

– Да ты что ж, смеешься, – взревела Дашенька. – Сколько ты за нее заплатил? И на какого тебе лешего лошадь, несчастный!..

– Полтинник, Дашенька. Пятьдесят копеек всего.

– Полтинник? Да я б два фунта сахара купила…

– Дашенька, верь совести, на дамские ботинки целился. Тебе ж думал подарочек к рождению сделать.

– Какие ботинки, алкоголик?

– Я не алкоголик, Дашенька… Лотерея произошла. Я убежать хотел, а начальник депо поймал. Здравствуй, говорит, Карнаухов, разыгрываю я, говорит, Карнаухов, интересные билеты в лотерею – бери билеты. Я говорю – не хочу. А он отвечает таким голосом: а, не хочешь! Ну, как хочешь… Давно я замечаю, что ты, Карнаухов, меня не любишь. Ну, ладно… Вижу, не возьмешь – беда. Ну, говорю, позвольте билетик. А он уверяет – у тебя, говорит, счастливая натура, обязательно ты выиграешь или дамские ботинки 36, или музыкальный ящик, играющий 19 пьес. Стали таскать билеты, всем пустые, а мне № 98 – хлоп – кобыла! Публика хохочет, я убежать хотел, а начальник депо говорит: нет, стой! Это не по закону. Выиграл, так забирай. А куда я ее дену? Стал дарить – никто не берет, публика хохочет.

– Вон! – рявкнула Дашенька. – Вон вместе с кобылой, и чтоб духу твоего не пахло дома!

– Даш…

– Вон! – повторила Дашенька и распахнула двери.

– Ну, – тпррруу. Дашенька, ты послушай… Иди, иди, стерва…

Кобыла загрохотала копытами. Лампа последний раз сверкнула в дождевые полосы, а затем завеса тумана съела счастливца с его выигрышем.

Сквозь шум дождя глухо донеслось:

– Но-но… Чтоб ты издохла.

1924

«Ревизор» с вышибанием
Новая постановка

У нас в клубе член правления за шиворот ухватил члена клуба и выбросил его из фойе.

Письмо рабкора с одной из станций Донецкой ж. д.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Городничий.

Земляника – попечитель богоугодных заведений.

Ляпкин-Тяпкин – судья.

Хлопов – смотритель училищ.

Член правления клуба.

Член клуба.

Суфлер.

Публика.

Голоса.

Сцена представляет клуб при станции Н. Донецких железных дорог.

Занавес закрыт.

Публика. Вре-мя. Времечко!

Топает ногами, гаснет свет, за сценой слышны глухие голоса безбилетных, сражающихся с контролером. Занавес открывается. На освещенной сцене комната в доме городничего.

Голос (с галереи). Ти-ша!

Городничий. Я пригласил вас, господа…

Суфлер (из будки сиплым шепотом). С тем, чтоб сообщить вам пренеприятное известие.

Городничий. С тем, чтоб сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор!

Ляпкин-Тяпкин. Как ревизор?

Земляника. Как ревизор?

Суфлер. Мур-мур-мур…

Городничий. Ревизор из Петербурга. Инкогнито и еще с секретным предписанием.

Ляпкин-Тяпкин. Вот те на!

Земляника. Вот не было заботы, так подай!

Хлопов. Господи боже, еще и с секретным предписанием.

Городничий. Я как будто предчувство…

За сценой страшный гвалт. Дверь на сцену распахивается, и вылетает член клуба. Он во френче с разорванным воротом. Волосы его взъерошены.

Член клуба. Вы не имеете права пхаться! Я член клуба.

На сцене смятение.

Публика. Ах!

Суфлер (змеиным шепотом). Выплюнься со сцены. Что ты, сдурел?

Городничий (в остолбенении). Что вы, товарищ, с ума сошли?

Публика. Ги-ги-ги-ги…

Городничий (хочет продолжать роль). Сегодня мне всю ночь снились… Выкинься со сцены, Христом Богом тебя прошу… Какие-то две необыкновенные крысы… В дверь уходи, в дверь, говорю! Ну, сукин сын, погубил спектакль…

Земляника (шепотом). В дверь налево… В декорацию лезешь, сволочь.

Член клуба мечется по сцене, не находя выхода.

Публика (постепенно веселея). Бис, Горюшкин! Браво, френч!

Городничий (теряясь). Право, этаких я никогда не видел… Вот мерзавец!

Суфлер (рычит). Черные, неестественной величины… Пошел ты к чертовой матери!.. Хоть от будки отойди…

Публика. Га-га-га-га-га…

Городничий. Я прочту вам письмо… Вот что он пишет…

За сценой шум и голос члена правления: «Где этот негодяй?» Дверь раскрывается, и появляется член правления на сцене. Он в пиджаке и в красном галстуке.

Член правления (грозно). Ты тут, каналья?

Публика (в восторге). Браво, Хватаев!.. (Слышен пронзительный свист с галереи.) Бей его!!!

Член клуба. Вы не имеете права. Я – член!

Член правления. Я те покажу, какой ты член. Я тебе покажу, как без билета лазить!!!

Земляника. Товарищ Хватаев! Вы не имеете права применять физическую силу при советской власти.

Городничий. Я прекращаю спектакль. (Снимает баки и парик.)

Голос (с галереи в восхищении). Ванька, он молодой, глянь!

Свист.

Член правления (в экстазе). Я те покажу!!!

Хватает за шиворот члена клуба, взмахивает им, как тряпкой, и швыряет им в публику.

Член клуба. Караул!!! (С глухим воплем падает в оркестр.)

Городничий. Пахом, давай занавес!

Земляника. Занавес! Занавес!

Публика. Милицию!!! Милицию!!!

Занавес закрывается.

1924