Текст книги "Тайна старого колодца"

14. «Допрос» под звездами

Из воинской части сообщили, что старшина второй статьи Зорькин Георгий Иванович демобилизовался 6 сентября 1966 г. и получил проездные документы до станции Ивдель Свердловской железной дороги. Никаких сведений о нем после демобилизации в часть не поступало. Антон запросил адресный стол Ивделя, городской и областной военкоматы. Из всех трех мест пришли одинаковые ответы. Зорькин в 1966 и в последующие годы в области на воинском учете не состоял и прописан не был.

Показания Графа-Булочкина подтверждались – Зорькин до Урала не доехал. Но по-прежнему оставалось невыясненным: почему вдруг он решил свернуть в район. По нелепой случайности попал в колодец или был убит? Ясность по первому вопросу мог внести внук Агриппины Резкиной. Он ехал с Зорькиным до станции Тайга, и если тот надумал вдруг заехать в Ярское к своей невесте, то не в один же миг принял такое решение. Надо было срочно звонить в Томск.

Разговор состоялся через сутки после того, как Антон сделал заказ на междугородной. Поведение Резкина после демобилизации казалось странным: ни разу не приехал в Ярское, совершенно забыл о своей бабушке. Поэтому на всякий случай Антон отрекомендовался работником райсобеса и с упреком спросил Резкина:

– Что ж вы, Юрий Михайлович, о своей бабушке забыли?

– Забыл? – удивился Резкин, какое-то время помолчал и выпалил бойкой скороговоркой: – Ничего я не забыл. Всегда бабусю помню. Как-то вот недавно другу письмо писал в Ярское, привет ей передавал.

– Почему вы ей самой не пишете?

– Она ж неграмотная, все равно не прочитает.

– Считаете, это оправдывает вас?

– Да ну какое там, елки с палками, может быть оправдание.

– Вы о ее здоровье знаете?

– Нет… – растерянно ответил Резкин и тревожно спросил: – Что с бабусей?

– Пока ничего страшного, – стараясь не переиграть, успокоил Антон, – но прибаливать часто стала. Переживает за своего внука.

– Вы передайте ей, – заторопился Резкин, – что я на днях ее навещу. Откровенно говоря, давно хочется в Ярском побывать. Как-никак родные места там. Да вот разные дела засосали: то квартиру ждал, то к родственникам жены ездил. В общем, елки с палками, не оправдание, конечно.

– А не получится это пустым обещанием?

– Ну, елки с палками! Капитально приеду.

И Резкин сдержал слово. О его приезде Антон узнал от Чернышева и сразу же выехал в Ярское. Выехал с каким-то смутным, тревожным настроением, мучаясь различными предположениями, что-то даст эта, третья по счету, поездка. Чернышев по-настоящему обрадовался встрече, будто сына родного увидел.

– Жив, голубчик? Здоров? Ну и слава богу. Ужинал?

– Спасибо.

– Все равно садись к столу. Не станем нарушать наш обычай: хочешь не хочешь, гость, а с дороги – за стол.

После ужина Маркел Маркелович по привычке взялся за газеты, но быстро отложил их.

– Что Зорькина насчет моряка прошлый раз сказала? – неожиданно спросил он Антона. Выслушав, покачал головой: – Я тебя предупреждал, палец ей в рот не клади. Остра, хитра и… умом не обижена. Работу на птицеферме ведет – разлюли малина! По области в передовиках ходит. Птичницы к ней с уважением: "Наша Марина Васильевна". Уверен, поставь председателем, за милую душу колхоз потянет, не каждый мужик с ней потягается, – Чернышев ладонью взъерошил свой седой ежик. – Неужто напутал я с женихом? Может, и не из моряков он вовсе…

– Из моряков. В райцентре живет дядя Зорькиной, Гаврилов…

– Вспомнил! – Чернышев хлопнул по коленке. – Кешка Гаврилов! Моряк же с ним в отпуск приезжал, – и улыбнулся. – Склероз старческий, совсем забыл. Хорошо, про Кешку напомнил. Знаю Иннокентия, знаю. Говорят, запился последнее время?

– Из милиции почти не вылазит.

– Ишь ты… Деньги мужика сгубили. Он же долго на сверхсрочной служил, получал крепко. Бывало, в отпуск приедет – всю деревню упоит. А такие, как Проня Тодырев, кроме выпивки еще и в долг без отдачи у него деньжонок прихватывали.

– Это не тот Проня, который у Столбова на восстановление здоровья пятьдесят рублей взял? – улыбнулся Антон.

– Он самый. Ходячий анекдот, а не мужик.

– Зря вы тогда суда испугались. Ничего бы Столбову не было, Проня на него с ножом лез.

– Кто тебе сказал, что я испугался? Не хотел волокиту затевать. Это ж надо в райцентр людей на суд везти, а они мне на работе нужны. На суде день пропадет, да пока следствие будет. Хорошо, ты вот уже который раз сюда приезжаешь разбираться. А у вашего Кайрова, к примеру, другая метода: один раз побывает, а потом повесточку в зубы – и здоров будь к нему являться… К слову пришлось, не везет Столбову с Кайровым. Прошлый раз возьми. Хорошо, что Гладышев мне верит. Позвонил ему, разобрался – дело заглохло. А то, чего доброго, упекли бы парня на пятнадцать суток. Под горячую руку он Кайрову попадается, что ли? – Чернышев потер ладонью подбородок и снова заговорил о Зорькиной: – Не пойму, отчего она моряка скрывает? Видимо, не так ты с ней начал. А может, девичья гордость, а?

Антон пожал плечами, прислушался к голосам девчат, остановившихся у самого дома Чернышева. Послышался разговор на крыльце. Екатерина Григорьевна кому-то сказала: "Да ты проходи, проходи в избу. Там он". По веранде стукнули каблучки, и, к удивлению Антона, в комнату вошла Зорькина. Бойко поздоровалась:

– Добрый вечер, Маркел Маркелович, – и, заметив Антона, смутилась. – У вас гости?

– Милости просим, – ответил Чернышев, хотел что-то добавить, но Зорькина опередила его:

– Знаете, зачем я к вам пришла?

– Знаю, – с самым серьезным видом сказал Чернышев и наклонил голову в сторону Антона. – Жених у меня какой нынче гостит, а? Молодой, симпатичный – и, вдобавок, холост, как выстреленный патрон…

Зорькина засмеялась:

– Где уж нам уж выйти замуж, мы и в девках проживем.

– Да ты что, Марина Васильевна! – Чернышев шутливо протянул к ней руки. – Личное обязательство беру: в будущем году, а то и раньше, выдать тебя замуж.

– Ох, всыпят вам за невыполнение личных обязательств! – в тон ему ответила Зорькина и сразу стала серьезной: – Мне, Маркел Маркелович, завтра до зарезу надо Витьку Столбова на ферму. Пусть он нам бульдозером площадку разровняет.

– У нас же на бульдозере Проня числится.

– Вот именно, числится. Витька за час сделает, а Проня неделю прокочевряжится. А чего доброго, еще и птицеферму снесет. У него же бульдозер то не заводится, то не останавливается. Пошлете завтра Столбова или мне самой с ним договариваться?

– Что ж сразу не договорилась?

– Субординацию соблюдаю. Откажете, тогда инициативу проявлю.

– Как тебе, голуба моя, откажешь? Будет завтра у тебя на ферме Столбов, но… – Чернышев хитро подмигнул: – За это ты должна моего гостя сегодня в клуб сводить. Согласна?

– Сегодня там интересного ничего не будет. В магазин пиво привезли. Любимчик ваш Сенечка Щелчков весь вечер будет анекдоты рассказывать. А кроме него, на баяне никто не играет.

– Пригрози Сеньке, завтра к рулю не допущу!

– Ему хоть загрозись, – Зорькина отбросила со лба прядку волос, улыбнувшись, посмотрела на Антона: – Идемте, если хотите. Вы ведь как-то уже обещали.

В клубе и в самом деле было невесело. Несколько девичьих пар танцевали под радиолу что-то непонятное, скорее не танцевали, а толклись на месте. Четверо парней, поочередно передавая друг другу кий, гоняли шары на бильярде. Возле них толпились болельщики, среди которых Антон сразу узнал шофера председательского "газика". Шофер был навеселе. Увидев Зорькину с Антоном, он так обрадовался, будто ждал их весь вечер.

– М-марина, слышала п-последнюю хохму с Проней? – заикнувшись, спросил он.

– Как бульдозером хату свою чуть не снес?

– С-старо! Сегодня сама Фроська новый с-случай рассказывала. З-значит, пришла она на днях с работы, Степка-пацан с-сметаны запросил. Фроська – в погреб, развязывает одну молочную кринку, другую, третью, а там с-сметаной и не пахнет, во всех – одна п-простокваша. Степка в погреб с-спускаться мал еще. Кто с-сметану снял? Кроме Прони, некому. Ну, Фроська и давай его к-костерить! Проня христом-богом клянется, отпирается. Прошло несколько дней, все нормально. А вчера вечером приходит Фроська с работы, Проня, как м-министр, сидит в хате, показывает под стол: "Смотри!" Фроська заглядывает – под столом кот. Вся м-морда в сметане, облизывается. Фроська в погреб: кринки развязаны, и с-сметану – как корова языком слизнула. Спрашивает: "Ты в погребе был?" Проня: "Нет. Кот оттуда выскочил". – "А кто научил кота кринки развязывать?" Проня к-кулаком по с-столу: "И тут на меня прешь! Кто я?! Дрессировщик?!".

– Значит, с-сегодня баяна не будет? – засмеявшись, спросила Зорькина.

– А да ну его! – шофер махнул рукой. – Не дразнись. П-поговорить охота.

– Я вот передам Маркелу Маркеловичу.

– Н-не вздумай! З-завтра как огурчик буду.

– Придется домой идти, – Зорькина посмотрела на Антона: – Вы останетесь?

– Нет, – торопливо ответил Антон.

Они вышли из клуба и молча пошли вдоль сумеречной засыпающей деревни.

Поравнявшись с домом Чернышева, Антон хотел проститься, но Зорькина шла так, будто была уверена, что он не оставит ее одну до тех пор, пока сама она этого не захочет. И Антон подчинился, хотя все время, находясь рядом с ней, чувствовал непривычную скованность. Казалось, Зорькина вот-вот отпустит, как в прошлый раз, какую-нибудь злую остроту. И она действительно сказала:

– Вы удивительный собеседник. Вот бы вас со Столбовым одних оставить. Было бы выразительнейшее молчание.

Антон улыбнулся:

– Не такой уж Столбов молчун.

– В сравнении с вами – да, – Зорькина вздохнула. – Что-то происходит с Витькой в последнее время. Будто совсем язык проглотил.

– Раньше не таким был?

– Особой разговорчивостью не отличался, но с девушками, бывало, чесал язык. Одно время мы дружбу водили, так мне, например, скучно с ним не было.

– Как это Нина умудрилась отбить его у вас?

– Вы любопытный, как я погляжу.

– Профессиональная привычка.

– Вы следователь?

– Инспектор уголовного розыска.

– Это страшнее?

– Смотря для кого.

Зорькина засмеялась:

– Например, для меня. Не напрасно же вы моими женихами прошлый раз интересовались. Все с колодцем разбираетесь?

– Откуда вам известно, что с колодцем?

– Господи… – Зорькина усмехнулась. – В деревне все известно. В открытую говорят, что убитый был землей засыпан. И убийцу даже знают. Удивляются, что он до сих пор не арестован.

– Кто же этот убийца?

– Так я вам и скажу – кто… В деревне трепачей полно.

– А все же…

– Надо самим разбираться, а не деревенские сплетни собирать. Тут у нас есть говорунчики, наговорят, только слушай.

Не спеша вышли к околице, остановились у озера. В вечерних сумерках вода походила на темное зеркало с вкрапленными в него мерцающими точками звезд. Изредка зеркало всплескивало – видимо, шальная щука или окунь хватали задремавшую рыбешку. Вспыхнувшие от всплеска круги быстро исчезали, и звездные крапинки опять мерцали на своих местах. Теплый воздух крепко отдавал настоем полевых цветов. Нарушая тишину, однотонно скрипел коростель. В приозерных кустах с ним перекликалась какая-то одинокая всхлипывающая птица.

– Красота, как в сказке… – задумчиво сказал Антон и показал на белеющее у края обрыва бревно: – Присядем?

Не дожидаясь согласия, он подошел к бревну и сел. Зорькина осторожно, стараясь не помять юбку, села рядом и, обхватив ладонями колени, стала глядеть на озеро. Антон чувствовал, что ей хочется о чем-то спросить, что она ждет, чтобы он заговорил первым. Но он умышленно молчал. И Зорькина не вытерпела, спросила:

– Почему вы прошлый раз спрашивали меня о моряке?

Антон словно ждал этого вопроса. Сейчас, после показаний Гаврилова, у него в руках был крупный козырь, но из осторожности он не стал раскрывать карты и ответил вопросом:

– Почему прошлый раз вы скрыли, что у вас был знакомый моряк?

– Это допрос? – Зорькина настороженно взглянула на Антона, но тут же лукаво-насмешливо улыбнулась и посмотрела на звездное небо. – Шикарное название для детективного рассказа… "Допрос под звездами". Не правда ли?

– Увлекаетесь детективами?

– Нет. Ими у нас ребята увлекаются. А мы больше про любовь читаем. Толстого, Мопассана, Флобера…

– Классическая любовь, судя по авторам.

– Современные писатели скучно о любви пишут. Вот разве только… который "Алкины песни" написал. Скажите… вы верите в настоящую любовь?

Антон засмеялся и подумал: "Почему она сменила тему?"

Зорькина продолжала смотреть на озеро.

– Я вполне серьезно. Вы должны знать это. Наверняка, в институте изучали преступления, совершенные на любовной почве. Так это у юристов называется? К тому же в городе жили, там народу больше.

– В городе я только учился, а жил в Березовке, – Антон показал на озеро: – Вон на той стороне, за островом.

– Ваша фамилия Бирюков? – она всем корпусом повернулась к Антону. – Фу ты, господи! Вы ж на своего отца, как две капли воды, похожи. Мы с ним на областное совещание недавно ездили. В президиуме рядом сидели, – и засмеялась. – А я-то считала тебя, вроде Кайрова, издалека залетевшим в наши края.

– У вас тут все Кайрова знают? – спросил Антон, отметив, как Зорькина легко перешла на "ты".

– Он же давно в милиции работает. Одно время ухаживать за мной пытался. Духи дарил. Сказал, французские, за десять пятьдесят. Красивый такой флакончик, маленький. Жалко мне стало его денег. Духи с благодарностью вернула, показала на Витьку Столбова и говорю: "Этот парень французских духов не дарит, но из ревности усы, даже и милицейские, подпортить может". Терпеть не могу усатых кавалеров. Вот когда у стариков усы или борода, приятно посмотреть, а пижонских усиков не терпит моя душа, что хочешь с ней делай. Как увижу молодого усача, так и хочется шпильку запустить.

"Вот откуда "невезучесть" Столбова с Кайровым началась", – подумал Антон и засмеялся.

– Так мы земляки, оказывается, – опять сказала Зорькина, помолчала и вдруг заявила: – Был у меня знакомый моряк.

– Я знаю, – Антон решил, что пришла пора открыть карты. – Иннокентий Иванович Гаврилов, ваш дядя, все рассказал. За исключением… Почему оборвалась ваша дружба с Георгием?

Зорькина долго молчала. Антон чувствовал рядом ее плечо, казалось, даже слышал дыхание, видел ладони, обхватившие коленки. Наконец она повернулась к Антону и заговорила:

– Во всем виновата я. Решила проверить, любит ли Зорькин меня. Попросила подружку, чтобы она написала Георгию, будто бы я стала встречаться с Витькой Столбовым. Интересно было, что Георгий ответит. Ждала, ждала, но так и не дождалась.

– После этого вы не переписывались?

– Нет. Зорькин оказался парнем с характером. Только позднее я поняла свою глупость.

– Юрием он себя никогда не называл?

– Нет. Он не стеснялся своего имени и не подстраивался ни под кого.

Зорькина съежилась, опять долго молчала, глядя на озеро.

– Осенью, помню, было, в сентябре, – тихо заговорила она. – Дед Слышка – он тогда почтальоном работал – приносит мне телеграмму: "Приеду двенадцатого вечером. Георгий". Обрадовалась, бегу к подружке, которая по моей просьбе письмо писала. Подружка посмотрела на телеграмму и говорит: "Она ж фальшивая". Тут только я сообразила, что нет на телеграмме: ни откуда послана, ни когда послана и – ни одной печати. Просто, на бланке рукой Слышки написана записка, и все. Я – к нему. Старик клянется, что такую ему дали в райцентре на почте. Ждала я Георгия двенадцатого, тринадцатого, неделю, месяц… И по сей день его нет.

– В деревне не знают, почему Слышка на пенсию ушел? – спросил Антон. – Годы пенсионные раньше подошли, но он работал…

– Выгнали, наверное. Был слушок, чужие письма читал. У него какое-то болезненное любопытство.

– Столбов знал, что к вам моряк едет?

– Да, когда я с ним заговорила о Георгии, Столбов понял, что у меня к нему, к Столбову то есть, ответной настоящей любви нет. А без настоящей любви… Витька парень сильный, ему подачки не нужны. Он никогда не будет домогаться любви, зная, что девушка к нему равнодушна.

– Жалеешь, что такого парня, как Виктор Столбов, упустила? – впервые обращаясь к Зорькиной на "ты", спросил Антон.

– Как сказать… – Зорькина убрала руки с колен и обхватила ладонями локти. – Ухаживал Витька за мной, я была к нему равнодушна. Стоило ему подружиться с Ниночкой Бровцевой, во мне заговорило уязвленное бабье самолюбие: стала напоказ носить подаренные Витькой лакировки и косынку. Пять лет туфли лежали, фасон уже устарел, а я все равно в них щеголяю. Глупо, конечно… Порою самой даже смешно.

По небу яркой полоской чиркнул метеор, и Антону показалось, что след его погас в озере.

– Скажи, Бирюков, – с трудом выговорила Зорькина, – это Георгия нашли в колодце?

– Не знаю, Марина, – ответил он, помолчал и добавил: – Пока не знаю.

Давно утих скрип коростеля. Только в приозерных кустах по-прежнему тоскливо всхлипывала одинокая птица.

15. Резкин навещает бабушку

Проснулся Антон от горластого петушиного крика. Во дворе Маркел Маркелович загремел рукомойником. Было слышно, как он громко фыркает, умываясь остывшей за ночь водой. Хлопнула дверь, глуховатый со сна голос сказал:

– Подъем, следователь! Пора завтракать.

Завтракали вдвоем с Маркелом Маркеловичем. Прихлебывая горячий чай, Чернышев слушал Антона. Отставил пустой стакан, усмехнулся:

– Я сразу сообразил, не за бульдозером она ко мне забежала. Распоряжение председателя, видишь ли, потребовалось. Наболело на душе, не вытерпела – сама пришла к следователю.

– Правда, что в деревне уже кого-то подозревают? – спросил Антон.

Чернышев нахмурился и, почти как Зорькина, ответил:

– Деревенские сплетни не собирай, тут наговорят семь бочек арестантов. Сам разматывай клубок, на то тебя и в институте учили.

Антон поднялся из-за стола:

– Пойду к Стрельникову, надо с телеграммой разобраться.

Чернышев посоветовал:

– Больше по истории с ним беседуй, это ему для затравки нужно. Болтун Слышка, конечно, изрядный, но в хронологии большой дока. Память имеет – дай бог каждому! Когда какой царь правил, когда какие события произошли, дни рождения выдающихся людей – назубок, как отче наш, чеканит. А в своей деревне – всех наперечет. Как-то мужики экзамен ему учинили. Не поверишь, ходячая энциклопедия – и только! Смешно сказать, день рождения Степки – самого младшего Прониного сына – и то вспомнил.

Егора Кузьмича Антон застал за необычным занятием. Сидя перед палисадником своей избы на скамеечке, старик увлеченно скоблил ножом старый осколок чугунка. Обрадовавшись неожиданному собеседнику, он усадил Антона рядом с собой и с самым серьезным видом, будто только что сделал интересное открытие, заговорил:

– Вот старики сказывают, раньше люди здоровше были. К примеру, мой дед, которого я очень даже хорошо помню, переносил на своем собственном загорбке по десять пудов весу. И очень даже просто переносил. Откуда такая силища в человеке бралась? Затрудняешься ответить. А я вот тебе очень точно могу сказать. Пищу тогда люди в какой посуде приготовляли? В глиняных горшках и в настоящих чугунных чугунках. А сейчас что с этим делом получается? Понаделали разной алюмениевой посуды, миски из каких-то матерьялов, как резиновые, стали в обиходе. Опять же про деревянные ложки давным-давно позабыли, стальными да алюмениевыми обжигаются. Это в самый раз и сказывается на человеческом организме. Вот доводилось мне читать в медицинском журнале одну завлекательную статью… – старик помолчал немного и начал почти дословно пересказывать прочитанное.

– У вас феноменальная память, – похвалил Антон.

– Какая? – Егор Кузьмич насторожился.

– Хорошая, говорю, память. Слышал от людей, что вы даже дни рождения всех в Ярском помните.

– Всех, пожалуй, не помню, а большинство, слышь-ка, назову. Кого, к примеру, хочешь знать?

– Ну, скажем, когда Пронин Степка родился?

– Самый младшой, стало быть? – Егор Кузьмич задумался. – Дак это очень даже простая для меня дата. Степка Прони Тодырева родился семнадцатого апреля и аккурат в тот год, когда забросили культстановский колодец. Стало быть, в одна тысяча девятьсот шестьдесят шестом. Арифметика тут очень даже простая, потому как этого же числа апреля, только в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году, была создана в молодом Советском государстве пожарная охрана, и мне собственноручно было доверено организовать таковую охрану в Ярском, хотя я молоденьким совсем тогда был. Вот такая тут арифметика. Потому, как дата совпадает, вполне может стать Пронин Степка пожарным. А сам Проня Тодырев родился, если хочешь знать, девятого сентября одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года, аккурат через сто лет после большого писателя Толстого, какой написал очень большую книгу про войну и мир, – Егор Кузьмич снял картуз, погладил макушку. – Антересная штука получается: в одинаковые числа люди родятся, а ума дается каждому по-разному. Возьми того же Проню…

Антон уже знал, что Стрельникова можно остановить только вопросом.

– Егор Кузьмич, вы помните, в сентябре шестьдесят шестого года Зорькиной была телеграмма от жениха?

– Марине? – уточнил старик. – Дак, слышь-ка, я за свою почтальонскую жизнь столько телеграмм доставил в Ярское, что все и не упомнишь.

– Эта телеграмма была за несколько дней до того, как вы ушли на пенсию, и написана была она вашей рукой.

Старик опять погладил макушку:

– Кажись, припоминаю. Доставлял такую телеграмму.

– Почему она была написана вашим почерком?

– Потому, что сам ее писал. История, слышь-ка, такая вышла. Телеграмму эту я точно получил в узле связи в райцентре. Положил вместе с прочей корреспонденцией – так по-ученому называется почта. Потом оказалось, что телеграммы нет. Или обронил где, или спер кто, не скажу. А дело серьезное, я понимаю. Взял телеграммную бланку и собственноручно написал, как было в настоящей телеграмме. Имя жениха помню. Георгий – так по-грузинскому Егорий называется, стало быть, тезка мой. – Егор Кузьмич вздохнул. – Только жених не приехал. Для обману прислал сообщение или для испугу, потому как Марина в то время с Витькой Столбовым любовь крутила. За двумя зайцами погналась и ни одного не поймала.

– И еще одно, Егор Кузьмич, меня интересует. Почему вы ушли на пенсию как раз в тот день, когда забросили культстановский колодец? Совпадение это или какая-то причина была?

Стрельников опустил глаза, подумавши, вздохнул и неторопливо поправил картуз.

– Гляжу, у тебя вылитый мой характер. Страсть любопытный. И хорошо это, и опять же плохо. Сколько я неприятностей из-за своего любопытства поимел – не счесть! А с пенсией у меня, слышь-ка, неантересная история. Но поскольку с любопытством ты, как и я… К тому же полюбился мне. Опять же, за что полюбился? За правильность характера, за уважение ко мне. Так вот, стало быть, из уважения к тебе расскажу историю про пенсию, – Стрельников передохнул, виновато поморщился. – Я, слышь-ка, сказывал, что старуха оконфузила. Показалось ей по глупому уму, что я любовные письма чужие читаю. Баба, ежели она даже самая умная, все одно остается бабой. А моя Андреевна и умом не отличается, стало быть, вдвойне баба. Раззвонила всей деревне об моем любопытстве. Слух до начальства дошел… Как сейчас помню, тринадцатого сентября шестьдесят шестого года последний раз газеты на культстан привез… Не прояснилось еще, кто в колодце оказался?

– В деревне больше меня знают, – уклонился от ответа Антон.

– Дак, слышь-ка, деревенским верить сильно нельзя. Тут кто на кого злость имеет, тот на того и бочку катит. К примеру, послушай того же Проню Тодырева. У него самый плохой человек – Витька Столбов. Опять же, почему Витька? Потому что сопатку Проне начистил принародно. Так вот Проня до сей поры не может этого забыть, хотя сам виноватый был – с кинджалом на Витьку набросился.

– С каким кинжалом?

Егор Кузьмич смущенно опустил глаза.

– Ну, могет быть, и не с кинджалом, с ножиком. Сам я не присутствовал при этой истории, только скажу тебе: по пьянке Проня жуковатый мужик – так на рожон и лезет. Вот Витька и дал ему мялку для памяти.

Антон заметил, что даже болтун Слышка и тот не хочет передать слух, который распространился по деревне, – это разжигало любопытство. "Кого и почему они скрывают? Боятся или, как говорил Столбов, не хотят попасть в свидетели?"

На следующий день в Ярском наконец появился Резкин. Бабка Агриппина прямо-таки помолодела от радости. Уставила стол допотопными бутылками с самодельной настойкой, успела сбегать в сельмаг за "казенкой", вытащила на свет Божий из погреба маринованные "грибочки-огурочки" и, повязав праздничный цветастый передник, лихо принялась разбивать яйца о край вместительной шкворчащей салом сковороды.

Суетясь, то и дело всплескивала руками и благодарила Антона:

– Уж и не знаю, какое тебе говорить спасибо за унучика! И как ты только, сынок, его отыскал?! Последний разок хучь погляжу на Юрку. Когда он теперь ко мне соберется? Ай, Юрка! Ай, барсук этакий! Сколь годов ни слуху ни духу не подавал…

Юрка – коренастый парень, в белой нейлоновой рубахе нараспашку, по-модному длинногривый – поблескивал вставным зубом и хохотал:

– Бабуся, чтобы наполнить этот Ноев ковчег яичницей, колхозной птицефермы не хватит!

– Хватит, унучик, хватит. Они у меня непокупные. Куда их девать? На базар в раивонный центер я не езжу, а здесь продавать некому, – приканчивая второй десяток, отвечала старушка.

Вспоминая телефонный разговор с Антоном, Резкин покатывался:

– Ну, разыграл ты меня, елки с палками! Чес-слово, разыграл! "Из собеса говорят"… Перепугал насмерть. Думаю, или долго жить бабуся приказала, или на алименты подала, – и тут же начинал ругать себя: – Пижон самый последний. Думаю, хозяйство бабуся имеет, пенсию получает, деньжонок в чулке хватит. В нем, если покопать, керенки, наверное, еще припрятаны. Что старухе еще надо? Приеду, только чулок растрясу, – налил по стакану водки. – Давай за знакомство врежем! Я, елки с палками, давно уже не прикладывался к беленькой, работа замотала.

Антон накрыл свой стакан ладонью.

– Мне нельзя, Юра. Я и сейчас на работе.

– Какая у тебя тут работа! Магазин обчистили, что ли?

Узнав, что интересует Антона, Резкин задумался и скороговоркой стал припоминать, как ехал из Владивостока после демобилизации. Его рассказ почти слово в слово подтверждал показания Гаврилова на допросе у подполковника. Подтвердил он и предположение, что Георгий и Юрий – одно лицо.

– Тут вот как получилось, елки с палками. Рыжего, как и меня, звали Юркой. Когда мы все трое знакомились, Зорькин сказал: "Я в некотором роде тоже Юрка, так что давайте будем называться одинаково".

– Рыжий на самом деле геологом был?

– Каким геологом? – Резкин махнул рукой. – Шарамыга какой-то. Из Владивостока мы еле тепленькие выехали – друзья, проводы и все такое, елки с палками. Деньжонки были, а он без рубля оказался, стал заискивать перед нами, обещал рассчитаться. Настроение наше после демобилизации на высоте было, готовы весь мир одарить, ну и увезли его с собою. Подумаешь, там сотнягу-другую на него потратить! Все равно в дороге пропили бы.

– В Ярское Зорькин не собирался заехать? У него, кажется, со здешней заведующей птицефермой роман был.

– Тут так, это самое… Вначале я думал, что он родня Марине Зорькиной. Оказалось, однофамильцы всего-навсего. Ну, он стал Мариной интересоваться. Плохого мне сказать нечего было – Марина мировецкая деваха. В Красноярске, только поезд остановился, Зорькин говорит: "Знаешь, я заеду к ней, кое-что уточнить надо. Побежали, подарок купим". Ну, выскочили у вокзала, в один магазин, в другой – хоть шаром покати – подходящего ничего нет. Поезд вот-вот отправится. Рыжий подскакивает: "Туфли дамские лотошница продает!" Мы – к ней! Зорькин размер спросил – примерно подходит. Деньги – на кон. У лотошницы сдачи нет. Подсказываю: "Бери на сдачу косынку!" Голубенькая такая, с якорьками. Схватили и – к поезду. Только впрыгнули в вагон, поезд тронулся. А на следующей станции, название не помню, Зорькин бегал телеграмму Марине отбивать. Ну а в Тайге я с Зорькиным и Рыжим расстался, – Резкин внимательно посмотрел на Антона: – Слушай, елки с палками, почему тебя это интересует?

– Есть предположение, что через сутки после того, как вы расстались, Зорькин был убит.

– Не может быть… – почти шепотом проговорил Резкин.

Антон давно замечал, что самые серьезные догадки и решения к нему приходят внезапно. Так случилось и на этот раз. "Конечно, и Зорькина, и Чернышев, и разговорчивый Егор Кузьмич Стрельников отводили подозрение от Столбова… Столбов достал из колодца дохлого кота, Столбов засыпал колодец землей, Столбов… подарил Зорькиной туфли-лакировки и голубую косынку с якорьками. А не в Красноярске ли эти лакировки и косынка куплены?…" Еще толком не веря мелькнувшей догадке, скорее ради уточнения спросил:

– Юра, а какие туфли купили?

– Дорогие. Черные, кажется, лакированные.

Антону стало не по себе. Он расстегнул ворот рубашки и, сам не ожидая того, произнес вслух:

– Нет, не может быть…

– Я ж и говорю, елки с палками! – подхватил Резкин. – За что Зорькина убивать? Добрейшей души парень. Если грабеж, так у него, кроме матросского обмундирования, взять было нечего.

– А Рыжий?… – как за спасительную соломинку ухватился Антон. – Рыжий-то без копейки ехал…

– Не. Мы всю дорогу как братья были. К тому же Рыжий знал, что Зорькин ему почти последние деньги отдал. Рыжему еще до Одессы пилить надо было.

– Тебе что-нибудь известно об отношениях Марины и Столбова?

– Присылал Витька как-то письмишко в армию. Вроде – подруживали они в то время.

– Что за человек Столбов? Не вспыльчивый?

– Имеешь в виду на почве ревности?.. – мигом догадался Резкин, покрутил пальцем у виска и даже, как показалось Антону, испугался: – Ты чокнулся? Столбов!.. Ты выкинь это из головы, не вздумай кому-нибудь сказать!

Бабка Агриппина давно уже взгромоздила на стол шкворчащую сковородку с яичницей, еще несколько раз сныряла в погреб, а Антон с Резкиным все заняты были своим разговором.

"Если туфли и косынка, подаренные Столбовым Зорькиной, действительно те, что куплены в Красноярске, то как они попали к Столбову? Не соврала ли Зорькина, что именно Столбов подарил их ей?" – с этими вопросами ушел Антон от Резкина. Шел задумавшись, низко опустив голову, обочиной пыльной улицы, у самых палисадников.

– Доброе здоровьице, товарищ следователь.

Антон удивленно повернулся на голос. У невзрачной старенькой избушки, облокотившись на полузавалившийся плетень, стоял щуплый мужичок, на вид ему можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. Небритый, с взлохмаченными волосами. Длинная, чуть не до колен, капитально застиранная матросская тельняшка с обрезанными на манер футболки рукавами мешком свисала с худых узких плеч. Под крючковатым облупившимся от загара носом дымила толщиной с палец махорочная самокрутка. Заспанными покрасневшими глазами мужичок смотрел на Антона и, вынув изо рта самокрутку, повторил: