Текст книги "Приглашение в замок"

* * *

– Хотите прослушать притчу? – спрашивает Мурнау, выходя с Адамсоном на улицу. – Я провожу вас до гостиницы и по пути расскажу.

– Что мне еще остается делать? Я только тем и занимаюсь здесь с утра до вечера.

– Некий молодой человек… назовем его, скажем, Иосифом Ге… путешествуя из Праги в Италию, остановился в нашем городе, пораженный красотой замка и пейзажа вокруг, – подтверждает рассказчик сказанное широким взмахом руки. – Уязвленный своей неудачей в образе простого землемера получить разрешение на пребывание в городе в качестве уважаемого гражданина, поклялся завладеть замком, используя деньги отца – известного банкира.

– Родственника вашего, должно быть?

– Достаточно дальнего. Давая владельцам деньги под небольшие проценты на длительные сроки, он развратил их, хотя они и так были достаточно развращены тысячелетьем княжения. Чем больше денег вы получаете на руки, тем более тратите. Проходит какое-то время, и Ге предъявляет векселя к оплате. Денег у владельцев замка не оказалось, и они согласились на женитьбу Иосифа с дочерью князя. Осматривая владения вскорости после женитьбы, он обращает внимание на скалу, произрастающую сквозь замок, как зуб великана, а на ней еще один замок. «Как пройти наверх ко второй половине замка?» – спрашивает новый хозяин. Никак, отвечают ему. Там, мол, не наши владения. «Как, – не наши?» – изумляется Иосиф. Раньше замок был единым, а потом разделился на несколько частей, и та, что вверху, принадлежит дальним родственникам. Иосиф пытается договориться с обитателями верхнего замка, чтобы выкупить орлиное гнездо наверху, но как к ним проникнуть? В своем высокомерии они заперлись у себя наверху и ни с кем не желают общаться.

– Кель афронт, кель афронт!

– Да-да, какой удар, какое разочарование! Сколько времени и денег потрачено впустую. Иосиф покупает дирижабль и крутится в отчаянии вокруг недосягаемого небесного чертога, наблюдая в подзорную трубу за окнами. Небесным штудиям обезумевшего Иосифа не помешала даже начавшаяся война. Однажды утром сгоревший дирижабль находят в сосновом бору на склоне горы. Заснул ли Иосиф за рулем и зацепился за вершину сосны, или его сбил заблудившийся французский самолет, или владелец замка подстрелил его из окна, покончил ли он с собой или умер от сердечного приступа, так и осталось неизвестным.

– Так, кто же в замке хозяин на самом деле?

– Поскольку три поколения князей задолжали нашему банкирскому дому, я могу за долги забрать замок, но только после того, когда закончится судебный процесс. Все, однако, так усложнилось, что даже выйти из процесса без уплаты судебных издержек невозможно. Строение состоит из пяти сросшихся замков с разными претендентами на собственность. Если кто-нибудь из них выиграет процесс…

– Князь будет изгнан из замка.

– Совершенно верно. Но, если выиграет адвокат князя, у меня появится возможность забрать замок за долги. Имеется, правда, одна закавыка. Предусмотрительный отец нашего слабоумного князя нанял адвокатскую контору, которая каждый год присылает своих представителей проверить наличие наследника по отпечаткам пальцев, подписи и портрету. После процедуры опознания представители конторы открывают комнату, в кою князь должен войти и перевести стрелки часов на год назад. Если таковое не произойдет, через некоторое время взорвется пороховой склад, скрытый в недрах замка.

– Потому-то князь и жив до сих пор?

– Может быть, может быть.

– А что, если механизм сломается?

– Живем на пороховой бочке в прямом смысле слова. Возможно, князь блефовал, но – тем не менее. В поисках порохового склада городские власти набрели на статую богини Астарты. Спящая красавица ожила, ее выдали замуж и даже дважды за дальних родственников князя. Суд, однако, еще не решил, на каком основании она пребывает в доме: в качестве артефакта или претендентки на владение замком. Права князя суд также еще не признал, но дал разрешение на проживание до окончания судопроизводства, коему нет конца. Ваша попытка, мон ами, вырваться за пределы нашего города столь же нелепа, как и безумная затея Иосифа Ге войти в круг не ему предназначенной судьбы.

– Расцениваю как совет.

– Советую вам обратиться к адвокату. Толку никакого не будет, но развлечетесь. Я вынужден раскланяться. Золото время от времени нужно перебирать, пересчитывать, взвешивать. Время пришло.

– В России говорят: «над златом чахнуть».

– Вот-вот, только я от того здоровею.

* * *

– Врет он все, – проходя мимо, заявляет прохожий.

– Что именно?

– Да что ни возьми, все вранье. Здесь все врут, кроме меня, поскольку употребляю эликсир правды. Я, как выпью, так птицу-правду выпускаю на волю из клетки, за что и страдаю. Чем ваша пассия вас всех заворожила, не знаю. Банкир наш совсем от нее без ума. Хочет выкупить замок и шлюхе отдать, а куда князя девать? В озеро с камнем на шее? Как двух ее предыдущих мужей, коих он нанял, чтобы титул для нее раздобыть. Где, спрашивается, мужья ее бывшие? Во-о-от… Все они тут заодно! Они там, в замке, статуи оживляют и пускают по свету. Ритуал у них такой есть – статуи в живых превращать, а живых – в статуи. О, действие эликсира кончается, начинаю уже привирать.

– А Мурнау?

– А что Мурнау!? Все ему задолжали. Весь город у него в закладе вместе с окрестностями.

– Что ж он не выкупит замок?

– О-о, сейчас начну врать напропалую, как и все в этом городе. Вы и тому, что раньше сказал, тоже не верьте. Здесь ничему сказанному верить нельзя, и даже тому, что увидели – тоже. Но, если хотите, послушайте. Замок за деньги купить невозможно, получить можно только в наследство.

– Мурнау утверждает…

– Все, что говорит Мурнау, нужно разделить на восемь, что останется разломить на две половинки, одну выбросить, другую сжечь. Кто-то тут из местных отправился в Мюнхен подать заявление в суд. «Вы, – говорят, – откуда?» Искали наш город по карте. «У вас здесь на карте гора. Вначале определитесь с местом, где проживаете, а потом с заявлением приходите». Может быть, там, в Мюнхене, кто-то и судится, но до нас ничего не доходит. Нельзя же судиться за то, чего нет. Здесь все видимость, а в наличии ничего нет. Замок, может быть, имеется в наличии, поскольку каменный, да только как его от горы отделить? Здесь даже воздуха нет. Какой может быть воздух в горе? Каменный только!

– Логично.

– Бисером дышим, сами того не замечая. Я раньше не замечал, пока режиссер приезжий не сказал и – как сглазил! Пока не выпью, бисер по легким туда-сюда ходит. Режиссер, к примеру, снимает одно, а на экране другое. Здесь все законы природы другие. Скажу по секрету: ваша любовница – не только шлюха, но и ведьма еще. Она приручает юношей, таких вот, как вы – неопытных, и губит. Вас еще не сгубила? Судя по вашему виду – еще нет. Дело времени. Опасайтесь, молодой человек. В статую превратит и выставит вас на посмеянье в скверике перед замком. Видели, сколько там статуй? Все бывшие люди. А вон и адвокат. Отправляйтесь к нему, вот уж кто вам наврет!

* * *

– Господин адвокат…

– А также судья и… прокурор! Садитесь, я вас прокачу.

– Надеюсь, бесплатно?

– Желаете получить профессиональный совет? Могу дать вам пару советов бесплатно… из симпатии к вам, молодой человек.

– Несмотря на то, что вы все здесь заодно, я готов выслушать ваш совет. Так что нужно делать, чтобы покинуть ваш город?

– Вам нужно подать заявление в суд.

– Есть надежда выиграть процесс?

– Теоретически процесс можно выиграть… Надежды юношей питают, но… город тут же подаст заявленье на вас. Я вынужден буду попеременно защищать обе враждующие стороны. Вы играли когда-нибудь в шахматы с самим собой?

– Понимаю.

– Вы завязнете в бесконечном судебном процессе.

– На всю оставшуюся жизнь. Зачем же вы даете мне заведомо вредный совет? Какой вы после того адвокат?!

– Вот именно! Как прокурор, предлагаю судиться, а как адвокат – не советую.

– Вы понимаете, что меня задерживают здесь незаконно? Хотя бы как прокурор.

– Не советую обращаться к прокурору. Того и гляди попадете под обвинение в клевете. Кстати, кто вам сказал, что город виновен, а вы – нет? Вашу невиновность нужно еще доказать.

– Какая вина, объясните?

– Вина сама притягивает к себе обвиняемого.

– Где-то я уже слышал такую формулировку закона.

– Как адвокат я всецело на вашей стороне, а как прокурор – сомневаюсь. О судье и говорить нечего.

– Тупик.

– Нет, зеркало.

– Один черт! Кривое, к тому же. Ну что ж, разрешите откланяться.

– Сожалею, весьма сожалею. Минуточку, минуточку, ми-ну-точ-ку… Не хотели бы вы… нет, нет, нет, пожалуй, вы не согласитесь.

– С чем я должен согласиться или не… согласиться?

– Вот это вопрос… Понимаете, если вы согласитесь… а вы согласитесь?

– С чем?

– Понимаете, если вы согласитесь, то получите все, даже то, о чем сейчас даже не подозреваете, что такое возможно, но захотите исполненья в дальнейшем.

– При соблюдении вашего условия вы поможете мне выбраться из этого города?

– Да что там город?! Все, что захотите! Скажем так: почти все. Многое, во всяком случае!

– Какое совершить преступление?

– Помилуйте, какое еще преступление!? Мы находимся в цивилизованном обществе, разве не так? Мы же не в Африке! К тому же я адвокат, прокурор и судья!

– Так-то оно так, да только….

– Вот именно: все не так, как вы думаете. Никаких преступлений!

– Так в чем же дело?

– В том-то и дело, что вы должны согласиться, а условия потом. Понимаете, если вы откажетесь, вы поставите меня в неловкое положение.

– Вас, да, а в какое положение вы ставите меня?

– Ну что ж, не хотите… Я так и знал, так и… знал. Пришлось заменять как-то на сцене Шаляпина. Он был пьян, петь мог, а ходить… да что там ходить! Шевелиться не мог! Я на сцене рот разевал, а Шаляпин за кулисами пел. Ка-а-ак он пел! «На земле весь род людской чтит один кумир священный…» А, как я играл! «Он царит над всей вселенной, тот кумир – Лилит… здесь немного не в рифму… символ похоти извечный!! В умилении сердечном, прославляя истукан, люди разных умозрений пляшут в круге бесконечном, а-а-акружая пьедестал».

– Какое отношение ваша история имеет к моему делу?

– Какое отношение? Никакого… м-м, да… никакого. Даже, если вы каким-то невероятным образом выиграете процесс, вас все равно не отпустят. Вам остается уповать только на Бога.

* * *

– Бог в помощь, сын мой, – говорит священник в пустом готическом храме.

– Пожалуй, только к Богу и остается мне обратиться в моем положении.

– С Бога и нужно было начать, а все мирское приложится.

– Блажен, кто верует.

– Не слышу оптимизма в вашем голосе.

– Какой уж ту оптимизм, если тебя в рабстве держат.

– Не вижу оков. Вы, должно быть, поэт?

– Меня не отпускают отсюда.

– Если вас заставляют пройти одно поприще, пройди три, сказано.

– Вы еще скажите, если вас ударят по правой щеке, подставь левую. Я только этим и занимаюсь с утра до вечера.

– Вы, должно быть, преувеличиваете, молодой человек.

– Вы хотите сказать, что я лгу?

– Ни в коем случае! Кто скажет на брата «лжец» понапрасну, достоин проклятия. Вы, наверное, наслушались местных легенд. Желаете исповедоваться?

– К исповеди я еще не готов. К тому же крещен в православии. Могу только сказать, что пребывал с блудницей в грехе.

– Да простится вам грех сей, возможно, не вполне вами излагаемый правильно. Вот вы говорите, блудница? Вы сами из Праги?

– Да.

– Бывали у легкомысленных женщин?

– Каюсь, посетил пару раз бордель для приобретения опыта.

– Пару раз, говорите? Что получается? Завсегдатай борделей из Праги посещает неопытную провинциальную барышню, ведущую замкнутый образ жизни, и будит в ней спящую чувственность. Поговаривают, что вы носите с собой увеличительное стекло, чтобы разглядывать дамские прелести с тщанием. Кто соблазнитель и вор, спрашивается?

– Владелец увеличительного стекла, разумеется.

– Кто соблазнит малых сих, тому лучше камень на шею…

– И в омут.

– Не сочтите за рекомендацию.

– Безупречная логика! Скажите мне, отец…

– Климент. В честь Климента Парижского.

– Да-да, отец Климент, а можете ли вы вмешаться в деяния власть предержащих?

– Власть от Бога.

– Стало быть, не можете?

– Моя обязанность – защищать униженных и оскорбленных.

– Отче, у вас появилась возможность защитить униженного и оскорбленного.

– Кто такой?

– Я, ваше высокопреподобие.

– Хм! Вы вот всеми недовольны, а мои прихожане в восторге от вас. Какой, говорят, воспитанный, вежливый, обаятельный и обходительный молодой человек! Хотя отмечают эгоизм, нелюдимость и черствость в характере, а также дерзость в суждениях.

– Не кажется ли вам, что в высказываниях ваших прихожан – противоречие?

– Вы все с обвинениями выступаете. Вынь бревно из глаза своего…

– И преврати его в карандаш.

– О чем это вы?

– Да так, к слову пришлось.

– Вы попали во взрослый мир, который оказался сложнее, чем вы предполагали. Человек предполагает, а Господь располагает.

– Неужели вы не видите, что происходит в городе?

– Что здесь происходит из ряда вон выходящего, чего нет во всем мире?

– Вам известно, что ваша неопытная провинциальная блудница сечет своих любовников розгами? И не для смирения гордыни, а для ее изощрения.

– К сожалению, для поддержания суверенитета мы обязаны выполнять некоторые ритуалы, связанные с нашим феодальным прошлым. Никто, однако, не заставляет вас ходить к блуднице, как вы несправедливо выразились.

– Вот именно, что заставляют. Окружают толпой и ведут. Не драться же мне, в самом деле, с вашими прихожанами. Они только тем и занимаются, что с утра до вечера творят ритуалы вашего феодального прошлого.

– Ну что вы! Мои прихожане в поте лица зарабатывают хлеб свой насущный.

– Ваше преподобие, никто здесь не трудится, а живут на проценты с капиталов обманутого князя.

– Недееспособного в данный момент.

– И вы получаете жалование с процентов, не так ли?

– Разве это жалованье? Знали бы вы, сколько получает бургомистр и начальник полиции. Я не могу на свои деньги найти ни пономаря, ни звонаря, ни повара, а только служанку. Не хотите остаться здесь, помогать мне в церкви, спасая тем самым душу?

– И выполняя всю черновую работу за ваших рантье.

– Поневоле рантье. Таковы обстоятельство. Обретете истинную веру, начнете служить за меня, станете епископом, а там – и кардиналом, а то, глядишь, – самим папой!

– Все это фигуры речи, не более того. Здесь же играют настоящими человеческими фигурами.

– Вот, вы опять обвиняете. Да, мир во зле пребывает, но еще хуже то, что творится в душе. Вы в плену своих образов. Вам нужно преодолевать свой индивидуализм, стать членом какого-нибудь сообщества…

– Членом масонской ложи предлагаете стать? Получается – и вы масон? Как же это согласуется с папским запретом?

– Я являюсь руководителем общества изучения наследия Фомы Аквинского, и мы все в нем братья. Братья моей ячейки являются членами различных сообществ и лож, а брат моего брата – мой брат. Не вступая в ложу, можно входить в любое сообщество и сотрудничать с братьями на благо всего человечества. Все люди братья: чего нам делить?

– Железная логика.

– Если мне что-то нужно, я говорю своему брату…

– Во Фоме.

– Можно и так сказать, а он передает другому, а тот – третьему и…

– … вся Европа у ваших ног. Вы лучше выведите меня из города. Надеюсь, ваши прихожане при вас меня не осмелятся остановить.

– Не обольщайтесь, сын мой. Мир за мостом ничем не лучше нашего.

– Не думаю.

– Да вы поглядите, какая вокруг красота! Разве это не рай!? Оставайтесь здесь, станете… ах да, уже говорил. Ну, как хотите. Приходите после службы, так и быть – выведу вас за пределы княжества.

* * *

– Отец Климент, – спрашивает Адамсон на дороге, – ответьте еще на один вопрос: почему у вас в кинотеатре демонстрируется фильм, который нельзя посмотреть? Мне сказали, вы знаете почему.

– Соблазн должен войти в этот мир, но горе тому…

– Кто дает кошке мясо, а потом выдергивает из пасти за нитку.

– Всё грехи наши тяжкие.

– Как же бороться с грехами?

– Недеянием их.

– Недеянием, хм! Гениально! Все гениальное просто. Я, однако, спросил не о том, с чем бороться, а как?

– Необходимо отринуть все наносное, земное, мирское, отсечь все плотское. Если рука соблазняет тебя…

– Предлагаете отсечь от себя все плотское и по миру ходить с головою под мышкой по примеру Дионисия Парижского? Только с памятью как быть? Она в голове.

– Все это юношеский максимализм. Поживете с мое, и вам ничего не придется отсекать от себя – само отпадет.

– Ну, это понятно, а что же с кино, которое нельзя посмотреть?

– Режиссер какой-то известный, э-э, в узких кругах, снимал кино здесь недавно. Когда мы взглянули, то ужаснулись. Он замахнулся на основы всего. Светские власти хотели пленку спалить, но сверху вмешались и велели хранить до суда. Отдельные кусочки оказались полезными, и теперь их показывают для вразумления…

– Ваших прихожан, понятно. Прощайте, отец Климент. Спасибо за помощь.

* * *

Адамсон бодро идет по дороге, а вокруг него крутится мальчик на велосипеде. Раздается шум мотора, и его догоняет роллс-ройс с начальником полиции, священником, двумя охотниками с ружьями. Все тот же шофер машет ему рукой в знак приветствия.

– Молодой человек, – выходя из машины, обращается к Адамсону священник, – что же вы меня обманули? Оказывается, вы не заплатили за постой в гостинице, поэтому вас и задерживали.

– Во-первых, меня задерживали насильно, во-вторых, здесь уже не территория вашего суверенного княжества. Можете взять мой велосипед в качестве платы.

– Это мой велосипед! – заявляет мальчик.

– Слышали? Это его велосипед, – указывает священник на мальчика, – он не может обманывать, поскольку является сыном начальника стражи порядка.

– Вот документ на владение велосипедом с указанием номера. Взгляните на номер и сравните.

– Во-первых, – говорит начальник полиции, – денег вы задолжали больше, чем стоят три велосипеда, так что мы его конфисковали, а если кто-то тут против, может подать заявление в суд. Благо судья по случаю оказался тут рядом, можете заодно сразу же нанять адвоката в его лице. Во-вторых, по букве закона…

– Все-все, сдаюсь! – поднимает Адамсон руки вверх.

* * *

В наказание его помещают в клетку, которую подвешивают к ветке дерева над большим обеденным столом на поляне. Участника пикника бросают в него куриные кости.

– Пой, раб, – заявляет очередной шутник.

– О чем? – спрашивает пленник, отмахиваясь от апельсиновой корки.

– О свободе, о чем же еще!?

– Что празднуем? – спрашивает жена бургомистра, указывая веером на нечто, что стоит во главе стола под черной тканью.

– Э-то секрет, о, сюрприз, – говорит бургомистр. – Ладно, открою секрет. Сегодня мы празднуем день создания инструмента, открывшего человечеству путь к свободе, равенству и братству! Открывайте! – машет он рукой.

Официант дергает за веревку, и глазам участников пикника из-под опавшей черной ткани появляется гильотина с уже лежащим на ней арлекином.

– Смерть тиранам, господа! – бургомистр машет рукой, и на стол вываливается голова куклы.

– Арлекин у вас главный тиран? – спрашивает Адамсон.

– Слышу иронию в голосе, исходящем откуда-то сверху. Не божественный ли голос то был?

– Не-ет, – кричат все хором, – это наш гость.

– Почему же он в клетке сидит, если он гость?

– Он наказан.

– За что?

– За неуважение к его светлости нашему князю.

– В чем оно выразилось?

– В неуважении.

– Молодой человек, что скажете в свое оправдание?

– Хорошо бы вашего князя увидеть хотя бы одним глазком.

– Требование увидеть нашего князя в том состоянии, в котором он сейчас пребывает, и есть проявление неуважения. Вернемся к нашим баранам, о, арлекинам! Кто следующий? Кто хочет примерить на себя воротник гильотины? Молодой человек, не желаете надеть воротник? Получите несказанное ощущение.

– Нет, не желаю, а вы?

– Ожидаемый ответ с неожиданной дерзостью. Добавляем еще один шар в корзину с прегрешениями нашего дерзкого друга, – бросает бургомистр орех на тарелку. – В конце подсчитаем и… оп… тьфу! – выплевывает бургомистр теннисный мяч. – Кто? Кто бросил шар?

– Я же вам говорил, – заявляет библиотекарь, – его светлость играет в теннис.

– Как могут шары сюда долетать?

– Вот и я говорю, запретить нужно теннис… и футбол, заодно.

– Я предлагаю обсудить вопрос о запрете теннисных игр на ближайшем заседании городского совета. Теперь о нашем празднике. Кем бы мы были при двойной тирании баварского герцога и нашего князя?

– Вы – бессменным бургомистром нашего города.

– Неправильная постановка вопроса. Нужно спросить по-другому. Сколько бы вы платили налогов, если бы мы, как и прежде, подчинялись императору Вильгельму, герцогу Баварскому, царство им небесное, и нашему дорогому, многоуважаемому шкафу. О, князю! Каламбур получился, цитата из пьесы какой-то? Дорогая, многоуважаемая гильотина! Можно, воспользовавшись каламбуром, так к ней обратиться? Сколько ты пользы принесла, избавив мир от множества мытарей, негодяев, преступников и злодеев. Многоуважаемая гильотина! Поздравляем тебя с днем рождения, желаем…

– Здоровья и счастья.

– Ну, это больше относится к нам. Окропляем предмет сей… Святой отец, может вы окропите?

– Нет-нет, я против насилия.

– Ваше право. Окропляем предмет сей полезный вином, солью и перцем во имя всех нас: князя нашего в первую очередь, наследницы его графини Амалии, нашего бургомистра – в моем лице, начальника полиции, епископа нашего будущего…

– Ну что вы…

– А то и кардинала, начальника полиции… о, уже упоминал, его помощника…

– Конокрада местного, – отмечает Адамсон.

– Единого в трех лицах библиотекаря нашего… Вернемся, однако, к только что произнесенной шутке. Кто у нас шутит так грубо?

– Молодой человек, сидящий в клетке, – отвечают несколько голосов.

– Дорогие братья и сестры, – встает священник, – я предлагаю из милосердия извлечь молодого человека из клетки и посадить вместе с нами за стол. Давайте проявим к нему снисхождение и посадим его рядом с нами как равного.

– Да он и так равнее у нас самого равного: с графиней на короткой ноге! От того и дерзит всем. Спускайтесь, молодой человек. Помогите ему кто-нибудь. Клетка у нас теперь осталась пустая. Кто займет его место? Никто не желает… я так и знал. Ну да ладно. Усаживайтесь, молодой человек, и теперь вы примете участие, как равный, в нашей любимой игре. Что вам? – спрашивает он секретаря, поднявшего палец.

– Затмение начинается.

– Ах да, чуть не забыл. Затмение начинается, предсказанное нашим астрономом, астрологом, архитектором и… а… библиотекарем. Сейчас, воспользовавшись затемнением, мы посмотрим фильм…

– Принц и нищий.

– Да, принц и… нищий. Экран уже есть, – указывает он на официанта, который держит чистый холст в раме, – начинаем.

– До первой скабрезности только, – грозит пальцем бургомистр.