Текст книги "Приглашение в замок"

* * *

– Вы еще здесь? – спрашивает священник, встретив Адамсона на улице.

– Как видите.

– Вам нужно устроиться на работу и отработать свой долг.

– Вы не могли бы поручиться за меня? Я вернусь в Прагу и перешлю деньги в банк господина Мурнау.

– Я сам бы вам дал, но, к сожалению, мои доходы не позволяют. Пытался внести в залог серебряную чашу и крест, но мне сказали, что эти вещи мне не принадлежат, а общине. Если бы вы находились под покровительством нашей великой святой католической церкви, я бы мог что-нибудь предпринять.

– Но вы же знаете, я являюсь членом нашей ортодоксальной, святой кафолической церкви. Хотя до сих пор не относился к нашей церкви серьезно, о чем сожалею.

– Что вам мешает принять святое крещенье у нас?

– Разве не сказано: исповедую единокрещение…

– Во оставление грехов! Сказано, да. Сказано также: блаженны кроткие, ибо наследят землю.

– Блаженны алчущие, сказано, и жаждущие правды…

– Ибо насытятся. Увы! Ничем не могу вам помочь, разве что молитвой.

– И на том спасибо.

* * *

Адамсон подходит к уединенной вилле на окраине города. Стоит ему протянуть руку к звонку, как двери с хрустом распахиваются.

– А, дорогой друг! – с распростертыми руками, роняя бокал, встречает его Мурнау. – Вы как раз вовремя! У меня в гостях… посуда бьется к счастью… тот самый Кирсанов! Режиссер, – оборачивается он, делая широкий, пафосный жест рукой, – содержание фильма, который вы рассказали мне в прошлую встречу. Но вы не сразу к нему подходите. Вначале нужно подготовить вас к представлению.

– Такая важная персона?

– О-о, он – бог!

– Полубог, во всяком случае, – отмечает проходящая мимо дама. – На простой козе, – добавляет она по-русски, – к нему не подъедешь.

– Луиза Брукс, полагаю? – спрашивает Адамсон, указывая на даму.

– Патриция Шарм, актриса. Любимица нашего мэтра. Богиня, можно сказать.

– Что-то уж слишком много богов у вас здесь развелось.

– О, сонмы богов и богинь! Обратите внимание на…

– Человека в треухе?

– Не в треухе, как выразились вы как-то небрежно, а в треуголке. И не человек он вовсе, а полубог! Тьфу ты, бог, разумеется. Он изъясняется знаками с нами. Веер раскрылся – все замолчали. Мэтр в раздумье. Хлопнул хлыстом по ноге – подзывает к себе.

– Мол, к ноге.

– К ноге, да. Это смешно.

– Значительная персона, наподобие королевских особ.

– Да-а, значительная, только не королевских, а выше. Да, выше, значительно выше! Кирсанов, а имя его…

– Аламед, – проходя мимо, сообщает дама с бокалом.

– Кирсанов? Не тот ли Кирсанов… – спрашивает Адамсон.

– Не тот, – заявляет она, не оборачиваясь.

– Нет-нет, – рассыпаясь бисером, поясняет Мурнау, – Кирсанов, однако не Дмитрий, как вы могли предположить. Тоже довольно известная личность, а… Аламед, о чем было заявлено только что. Впрочем, и то, и другое, скажу по секрету, скорее всего, псевдоним. Подозреваю, что он, – говорит Мурнау шепотком, прикрывая рот ладонью, – А-пол-лон.

– Похоже на то. А что там у вас, за балконом?

– Там? – вытянув руку, указывает Мурнау на балкон. – Там, представление. Хотите взглянуть?

На дереве за балконом расположился оркестр: четыре лилипута во фраках. На ветке, нависающей над перилами, расположился еще один лилипут с женской маской на лице, поющий дискантом. Над балюстрадой как бы на излете появляется обнаженная лилитка, зависает на долю секунды и опускается; под звук, очень похожий на скрип кроватных пружин вновь поднимается.

– Что это?

– Это… это, э… представление. Он творит жизнь, как произведение искусства!

Дама, выпившая несколько больше, чем позволяют приличия, выбирает, что бросить, яблоко или бокал. Наконец, выбирает яблоко и бросает в лилитку, однако промахивается. Певец ловит яблоко и, превратив в голубя, отпускает на волю. Дама левой рукой неловко бросает бокал и попадает в скрипача, тот падает, но продолжает играть, повисая вниз головой на подтяжках.

– Это что, заранее обдуманный трюк или импровизация?

– Это… это, должно быть… должно быть… не знаю.

В прямоугольной раме на стене выставлена женская грудь, из другой, смещенной чуть в сторону, выглядывает лицо, в третьей рамке – нога над кромкой черного чулка с красной подвязкой.

– Желающего прикоснуться, – предупреждает Мурнау, – наказывают розгами.

На верхней площадке лестницы обнаженная валькирия отбивается ракеткой от трех фрачников, пытающихся поразить ее теннисными мячами. Развеселая девица в одном только кивере делает выпад винтовкой и втыкает штык с убирающимся лезвием в грудь офицера; он картинно сползает по стене, украшенной фреской (кардинал, благословляющий действо), встает и падает вновь.