Текст книги "Приглашение в замок"

* * *

– Вы еще здесь? – спрашивает священник, встретив Адамсона на улице.

– Как видите.

– Вам нужно устроиться на работу и отработать свой долг.

– Вы не могли бы поручиться за меня? Я вернусь в Прагу и перешлю деньги в банк господина Мурнау.

– Я сам бы вам дал, но, к сожалению, мои доходы не позволяют. Пытался внести в залог серебряную чашу и крест, но мне сказали, что эти вещи мне не принадлежат, а общине. Если бы вы находились под покровительством нашей великой святой католической церкви, я бы мог что-нибудь предпринять.

– Но вы же знаете, я являюсь членом нашей ортодоксальной, святой кафолической церкви. Хотя до сих пор не относился к нашей церкви серьезно, о чем сожалею.

– Что вам мешает принять святое крещенье у нас?

– Разве не сказано: исповедую единокрещение…

– Во оставление грехов! Сказано, да. Сказано также: блаженны кроткие, ибо наследят землю.

– Блаженны алчущие, сказано, и жаждущие правды…

– Ибо насытятся. Увы! Ничем не могу вам помочь, разве что молитвой.

– И на том спасибо.

* * *

Адамсон подходит к уединенной вилле на окраине города. Стоит ему протянуть руку к звонку, как двери с хрустом распахиваются.

– А, дорогой друг! – с распростертыми руками, роняя бокал, встречает его Мурнау. – Вы как раз вовремя! У меня в гостях… посуда бьется к счастью… тот самый Кирсанов! Режиссер, – оборачивается он, делая широкий, пафосный жест рукой, – содержание фильма, который вы рассказали мне в прошлую встречу. Но вы не сразу к нему подходите. Вначале нужно подготовить вас к представлению.

– Такая важная персона?

– О-о, он – бог!

– Полубог, во всяком случае, – отмечает проходящая мимо дама. – На простой козе, – добавляет она по-русски, – к нему не подъедешь.

– Луиза Брукс, полагаю? – спрашивает Адамсон, указывая на даму.

– Патриция Шарм, актриса. Любимица нашего мэтра. Богиня, можно сказать.

– Что-то уж слишком много богов у вас здесь развелось.

– О, сонмы богов и богинь! Обратите внимание на…

– Человека в треухе?

– Не в треухе, как выразились вы как-то небрежно, а в треуголке. И не человек он вовсе, а полубог! Тьфу ты, бог, разумеется. Он изъясняется знаками с нами. Веер раскрылся – все замолчали. Мэтр в раздумье. Хлопнул хлыстом по ноге – подзывает к себе.

– Мол, к ноге.

– К ноге, да. Это смешно.

– Значительная персона, наподобие королевских особ.

– Да-а, значительная, только не королевских, а выше. Да, выше, значительно выше! Кирсанов, а имя его…

– Аламед, – проходя мимо, сообщает дама с бокалом.

– Кирсанов? Не тот ли Кирсанов… – спрашивает Адамсон.

– Не тот, – заявляет она, не оборачиваясь.

– Нет-нет, – рассыпаясь бисером, поясняет Мурнау, – Кирсанов, однако не Дмитрий, как вы могли предположить. Тоже довольно известная личность, а… Аламед, о чем было заявлено только что. Впрочем, и то, и другое, скажу по секрету, скорее всего, псевдоним. Подозреваю, что он, – говорит Мурнау шепотком, прикрывая рот ладонью, – А-пол-лон.

– Похоже на то. А что там у вас, за балконом?

– Там? – вытянув руку, указывает Мурнау на балкон. – Там, представление. Хотите взглянуть?

На дереве за балконом расположился оркестр: четыре лилипута во фраках. На ветке, нависающей над перилами, расположился еще один лилипут с женской маской на лице, поющий дискантом. Над балюстрадой как бы на излете появляется обнаженная лилитка, зависает на долю секунды и опускается; под звук, очень похожий на скрип кроватных пружин вновь поднимается.

– Что это?

– Это… это, э… представление. Он творит жизнь, как произведение искусства!

Дама, выпившая несколько больше, чем позволяют приличия, выбирает, что бросить, яблоко или бокал. Наконец, выбирает яблоко и бросает в лилитку, однако промахивается. Певец ловит яблоко и, превратив в голубя, отпускает на волю. Дама левой рукой неловко бросает бокал и попадает в скрипача, тот падает, но продолжает играть, повисая вниз головой на подтяжках.

– Это что, заранее обдуманный трюк или импровизация?

– Это… это, должно быть… должно быть… не знаю.

В прямоугольной раме на стене выставлена женская грудь, из другой, смещенной чуть в сторону, выглядывает лицо, в третьей рамке – нога над кромкой черного чулка с красной подвязкой.

– Желающего прикоснуться, – предупреждает Мурнау, – наказывают розгами.

На верхней площадке лестницы обнаженная валькирия отбивается ракеткой от трех фрачников, пытающихся поразить ее теннисными мячами. Развеселая девица в одном только кивере делает выпад винтовкой и втыкает штык с убирающимся лезвием в грудь офицера; он картинно сползает по стене, украшенной фреской (кардинал, благословляющий действо), встает и падает вновь.

– Дайте и мне уколоть, – говорит любительница бросаться бокалами.

Она колет, офицер падает и встает. Дама хмыкает:

– Жаль, что все это игра. Квази-квизи, – зевает она, – вшиво-фальшивое представление. Жаль, что нельзя отыскать добровольца, который согласится на протыкание настоящим штыком.

– Веселый у вас дом, – отмечает Адамсон. – Похож на шикарный бордель.

– Только не говорите, а… уже сказали. Вы неправы. Это театр на дому. Идет представление.

– Вальпургиева ночь, можно сказать.

– Вальпургиева, да, только не ночь, сейчас еще день.

– Представляю, что у вас ночью творится.

– Не-е представляете! Наш мэтр… уже говорил, но не боюсь повториться… творит жизнь, как произведение искусства! Вы не представляете, чего только он не придумывает! Сюрреализм называется! Новое направление в искусстве! Где вы такое смогли бы увидеть? Нигде, ни-и-игде! Только у нас! Но это еще цветочки… О, нас зовут.

Выделывая изощренные движения руками, словно два ужа на воде, долженствующие заменить обычные при представленье слова, Мурнау, наконец, произносит на медленном выдохе:

– Вот…

– Представьтесь, молодой человек, – говорит человек в треуголке.

– Меня зовут Адамсон.

– Адам… Сон?

– Нет, просто Адамсон. Я – пленник этого города.

– Молодой человек преувеличивает границы нашего гостеприимства, – весь извиваясь, сообщает Мурнау. – Ему кажется… молчу, – закрывает он рот ладошками.

– Вы пленник сюжета, который разыгрывают актеры местного театра.

– Весь мир театр, конечно же, но здесь играют на полном серьезе. С юмором, правда…

– Желто-зеленым, – подсказывает Мурнау из-под ладошки.

– С черным, скорее всего, – кривится Адамсон. – Я хотел бы вас попросить…

– Вы хотите изменить сюжет пьесы, в который играете? Вам нужно обратиться к автору.

– К Богу?

– Зачем? К режиссеру.

– То есть – к вам?

– Каждый человек сам себе режиссер.

– Но поди ж ты, и это – только кажется, – вставляет Мурнау. – Молчу, молчу, молчу…

– Вы, молодой человек, не вполне представляете, кто вы есть на самом деле. Вы думаете… и все остальные так думают… что, вы неповторимая замкнутая на самом себе личность. Отнюдь! У каждого человека есть двойник, хотя бы один. Настоящий двойник, а не обликом схожий. Я, например, самый известный…

– Из всех неизвестных… – подсказывает Мурнау.

– Скажем так, анонимных творцов под луной.

– И под солнцем, – не унимается Мурнау.

– Я любимец луны… а вам, герр Мурнау, я велю зашить рот суровыми нитками.

– О, мэтр, только не суровыми! Мой рот так изнежен… деликатесами, – оборачивается он к окружающим. – А можно шелковыми?

– Есть только два художника в мире, авторы «Андалузского ангела», кои, слегка отставая, всего на полсотни шагов, приближаются по способности видеть невидимое к нам, Кирсановым. Их только двое в одном, тогда как нас, Кирсановых, по крайней мере, дюжина.

– Если не больше, – подсказывает Мурнау.

– Чертова дюжина, можно сказать. Я живу несколькими жизнями одновременно, как в настоящем, так и в будущем.

– А также и в прошлом.

– Хорошо иметь собственного суфлера, не надо много рассказывать, все за тебя сообщит. Двойники долго жить в мире не могут. Бунюэль и Дали скоро рассорятся и станут врагами.

– На всю оставшуюся жизнь, – подхватывает Мурнау.

– Вы тоже ссоритесь с вашими… – пытается спросить Адамсон.

– Представителями, – подсказывает Мурнау.

– Не то слово! Воюем… проживая при этом в разных мирах.

– И временах.

– Благодаря им я все знаю о будущем. К концу века наших представителей останется лишь двое. Все мы, Кирсановы, анонимно представим себя в искусстве. Да и не перед кем будет представляться. Все гении вымрут, а люди в большинстве превратятся в манкуртов, душ не имеющих. Всю красоту уничтожат, а как жить без Красоты? Иные продают свои души дьяволу, а я – Красоте.

– Если вы обладаете талантом и силою судьбы людские менять, то…

– Не судьбы, – сюжеты!

– Ладно, сюжеты. Помогите мне мой сюжет изменить. Прикажите вашим актерам меня отпустить.

– Хотите вырваться за пределы города?

– Хотелось бы.

– Бесполезно, ибо то, что внутри, то и вовне.

– Масонская выдумка.

– Вселенский принцип.

– Сомневаюсь.

– Вы находитесь на Лапуте…

– Летающем острове, – подсказывает Мурнау.

– Как только подойдете к черте…

– Отделяющий остров от… от нашего мира, – захлебываясь слюной, тараторит Мурнау.

– Он поднимется и полетит вместе с вами…

– Куда?

– В эмпиреи.

– Что-то не видел я черты, отделяющей город от мира.

– Искуснейшим образом в тексте зашиты все швы. В сущности, вы сами создали себе свой сюжет, или двойник ваш.

– Вот именно! – кивает головой Мурнау.

– Он, ваш двойник, написал злокознелый сюжет. Отыщите писаку и заставьте его переписать его заново. Да вот вам пример. Некий юноша… назовем его для удобства Синдбад… попадает в замок в долине, отрезанной от всего света неожиданным снегопадом. Поведение обитателей замка наводит юношу на мысль, что он попал в сумасшедший дом.

– И был недалек от истины, – вставляет Мурнау.

– Как оказалось впоследствии, дом принадлежал некоему меценату, который устроил психиатрическую клинику для выживших из ума аристократов. Постепенно больные поменялись местами с врачами, вернее, смешались друг с другом, поскольку врачи сами свихнулись от общения с аристократами. С годами аристократов становилось все меньше и меньше, а их места стали занимать преступники, коих направляли в больницу для освидетельствования и там забывали. Сумасшедшие тоже люди. Дураки дураками, а додумались все же до общественного договора. Выбрали князя из аристократов…

– …которого каждые полгода свергали.

– И ставили нового, а затем возвращали прежнего. Все, как у нормальных людей. Создали общественный совет, избрали бургомистра, начальника полиции. Как вы думаете, что предпринял молодой человек в такой ситуации?

– Теряюсь в догадках, мессир.

– Да я не вас спрашиваю, господин кот.

– Попытался бежать.

– И убедился в том, что бежать некуда, поскольку замок оказался на острове…

– … летящем в небе, аки Лапута! – торопливо добавляет Мурнау.

– И тогда молодой человек принимает условия игры…

– Становится сумасшедшим?

– Нет… разве что притворяется… и начинает совершать преступления, которые оправданы. Меняет имя на Вотрен, объявляет себя детективом и расследует свои преступления, играя в шахматы с самим собой. Понятна идея?

– Какие преступления?

– Которые оправданы.

Кирсанов, делает отпускающий жест рукой, разворачивается и уходит.

– Аудиенция закончена! – объявляет Мурнау. – Надеюсь, вы поняли, что нужно делать?

– Нет.

– Я – тоже. Очень сочувствую, очень сочувствую, и даже больше, чем очень!

* * *

На выходе из дома перед очами Адамсона предстает лилипут во фраке. Из-под рваных штанов из мешковины, контрастирующие с элегантным с иголочки фраком, выглядывают копыта. Лилипут снимает цилиндр в знак приветствия, открывая блеснувшие на солнце маленькие золоченые рожки:

– Приветствую тебя, буржуа.

– Буржуа?

– Эксплуататор – вот вы кто… нет, лучше ты!

– С чего это вдруг?

– Так ты еще лжец и лицемер!

– Очередная шутка.

– Нет, вы на него поглядите! – с пафосом восклицает лилипут. – Вы, так называемые нормальные люди, отняли у нас, несчастных созданий, рост и достоинство! Вы, великаны, ограбили нас, отняв у нас уважение женщин! И продолжаете грабить своими возможностями, унижаете видом и всем остальным. У вас все самое лучшее: вам подвластны все категории дам. Нас же, несчастных, любая лилитка превосходит на две головы. За деньги, разве что, достаются нам дамы! За большие, за очень большие! Да, мне срезали ступни, нарастили рога и копыта для выступления в цирке, – отбивает он чечетку, – и теперь я самый высокооплачиваемый лилипут на земле. Да, я – шут, я – циркач, как о мне говорят вельможи! В поте лица зарабатываю хлеб свой, изображая сатира, а вам, великанам, все даром дается! Ты – рантье, живешь на капитал своего роста и… привлекательности. Вас нужно выловить всех поголовно сетями и уравнять с нами по росту. Будь я властелином сего Элизея, – проводит он рукой полукруг, – я бы вас всех, великанов, укоротил до колен…

– И копыта нарастил бы с рогами.

– Я самый знаменитый сатир из всех сатиров Европы… попрошу мне не тыкать… и даже Америки! Мне рукоплещет весь мир! Прекрасные женщины стоят перед окнами моего дома в очереди, в надежде прикоснуться для счастья… есть такое поверье… ко мне. Меня многие женщины любят… стали любить с той поры, как копыта завел… не уважают, однако. Мне, чтобы быть привлекательным, пришлось стать еще большим уродом. Тебе, буржуа, досталась лучшая женщина южной Европы… снимаю шляпу перед ее красотой, – кланяется он в сторону замка, – зато я, как бог на машине, улетаю во славе, – отступает он в корзину нежданно опустившегося с неба воздушного шара, – на свободу с деньгами, – бросает он купюры с корзины. – А ты, неудачник, останешься здесь на всю жизнь, пока не состаришься, и Цирцея превратит тебя в кабана. Охотники застрелят тебя и… съедят! И не вздумай подойти ближе, – достает он браунинг, – чтобы попытаться силой, используя рост, забраться в корзину. Я теперь великан, а ты, там внизу, лилипут. Туш! – командует он, и музыканты на пороге дома проигрывают бравурную мелодийку. – Тьфу на тебя, лилипут!

– Браво, браво! Брависсимо! – раздается за спиной Адамсона голос Мурнау. – Какой успех!

– Успех чего? – спрашивает Адамсон. – Очередного издевательства?

– Очередного представления. Вам понравилось? Ну, конечно же, вам понравилось! Как такое не может понравиться? – обращается он к стоящей на пороге толпе гостей. – Каков наш Зютер, а!? Сатир! Голем безмозглый из воска, а какая экспрессия, какая придумка! Плевок напоследок – импровизация, кстати. Отличная выдумка!

* * *

– Не оборачивайтесь, – раздается голос у Адамсона за спиной у решетки кладбища. – Я здесь стою за решеткой у вашей скамейки в кустах.

– Очередная шутка?

– Нет-нет, я не шучу. Не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел. Я боюсь появляться на людях. Вокруг столько шпионов.

– Фактически все.

– Да-да, кроме меня… и вас, разумеется.

– Вы тоже пленник этого города?

– Вы еще не догадались, кто я? В сущности, здесь все пленные, но я особенный пленный.

– Уж не ваше ли сиятельство предо мной, о, позади меня?

– Он самый.

– Поверим на слово.

– Нет-нет, доверяйте мне, доверяйте.

– Очередному призраку?

– Да-да, точно, я – призрак… фактически. Про меня здесь ходят различные сплетни, большая часть из которых, к сожалению, правда. Я, как и вы, – жертва обстоятельств. Уже свыше двадцати лет я в плену.

– Неужели за столь долгие годы у вас не было возможности сбежать?

– Была, конечно, возможность, была, но я боюсь покидать свое логово. Я и в город хожу с опасением.

– И сейчас есть… возможность?

– Намекаете на то, чтобы помог вам убежать?

– Намекаю.

– У меня к вам встречное предложение. Не хотите пойти на службу ко мне?

– Хм…

– На год, всего лишь на год! По окончании срока контракта помогу вам бежать.

– Год – это много.

– Пролетит незаметно, ибо ваша служба будет легка и приятна. Будете служить у меня в качестве мальчика.

– Для битья?

– Ну что вы, я же не баронесса! Вы будете партнером по играм.

– По играм? Каким играм?

– Ну, те игры, в которые дети играют в тринадцать лет.

– Тринадцать?

– Да-да, несмотря на то, что я выгляжу старше своих сорока, у меня сознание тринадцатилетнего подростка. Я застрял в том возрасте, в котором попал сюда. Играю фигурками, куклами, оружием. У меня весь дом заставлен фигурками обитателей нашего города…

– Да вы и впрямь сумасшедший.

– Да-да, я – сумасшедший, но это не мешает мне быть интересным собеседником. Я прочел в заточении десятки тысяч томов человеческой мудрости. Прочел даже то, чего уж нет – из мудрости александрийской. Я прочел о том, что происходит вверху, что внизу, а тем более, в нашем срединном мире. Теоретические, конечно, знания, и все же…

– Понимаю теперь, почему вы не покидаете замок. Вы постигли истину замысла Божьего.

– Я Божий мир понять не могу, хотя в нем живу. Скрою от умных и разумных, сказано, и открою детям. Я и неумён… начитан, разве что… и неразумен. Как дитя малое играю в бирюльки. Одни взрослые играют в театрах, а другие на них смотрят в лорнеты, и даже в бинокли, и аплодируют им, а надо мною смеются. Я, мол, дурак. Что же они в театрах своих дуракам аплодируют!? Пойдете на службу ко мне?

– Заманчивое предложение.

– Обдумайте мое предложение. Если согласитесь, вывесите белый флаг в окне вашего номера в гостинице. Спрячетесь у меня, через месяц они решат, что вы убежали, и вы – в безопасности. Они появляются в замке только тогда, когда умирает какой-нибудь родственник. Я подписываю бумагу об отказе от наследства в пользу города, и они уходят тратить мое состояние. Оставайтесь, вот уж наиграемся всласть! Я был учеником чародея – нашего библиотекаря, не очень, правда, прилежным. Кое-чему все-таки обучился. Ему уже давно надоело жить, а никак не может найти, кому передать свое мастерство. Тот, который умудрится все у него перенять, убьет его, наконец, а не сумеет – погибнет. Меня он достать не может: в верхнем замке его магия не действует – здесь действует.

Опаловый шар со свистом пролетев над его головой, втыкается в решетку.

– О, начнется. Я исчезаю.

Адамсон оглядывается и видит, как шар, теряя блеск и прозрачность, превращается в обыкновенный булыжник, и, наконец, осыпается, превращаясь в песок. Мраморный ангел за решеткой на кладбище с сожалением разводит руками.

* * *

В огромном зале местной ратуши за таким же огромным столом, который кажется кукольным из-за размера зала, заседают три толстяка: бургомистр, начальник полиции, играющий миниатюрной гильотиной, и Мурнау. За ними с подобострастным видом стоит секретарь.

– Молодой человек, – говорит бургомистр, – почему вы не являетесь, когда вас вызывают?

– Вот он я перед вами, здесь, на ковре. Явился, как приказали, хотя никто меня не предупреждал.

– Вы не сами явились, а вас привели, – отмечает начальник полиции.

– Вы получили наше письмо, – спрашивает бургомистр, – с требованием покинуть наш город в двадцать четыре часа?

– Не только получил, но и попытался исполнить ваше предписание?

– Почему же вы еще здесь?

– Городские вороты закрылись, как всегда при моем появлении.

– Вечно вы что-то выдумываете. То вы хотели остаться, то собрались уезжать.

– Он может уехать, оплативши счета, – наставительно говорит начальник полиции.

– Замкнутый круг.

– Вы становитесь обузой для города. Вы собираетесь как-то определяться? Если вы не собираетесь покинуть наш город, чем тогда желаете стать? Пока вы здесь, молодой человек, вы должны выбрать профессию. Только не говорите, что вы не желаете.

– Вы не представляете всю серьезность своего положения, – добавляет начальник полиции. – У нас в музее машина правды имеется. Сажают в нее подследственного, и на всякую дерзость или неправду смутьян получает укол одной из ста пятидесяти иголок в самое неожиданное и нежное место на теле. Не смертельная, и даже в каком-то смысле полезная процедура, но очень уж неприятная. После небольшой симфонии врать и дерзить подследственный уже не рискует.

– Это что, угроза?

– Нет, притча.

– Собственно говоря, выбор у вас невелик: землемером вы не можете быть по причине отсутствия профессиональных навыков, любовником графини вечно быть также не сможете. Когда-нибудь она выставит вас за дверь окончательно! Остается серебряный рудник. Там, правда, давно уже нет серебра, но это неважно.

– Есть еще вакансия в замке, – высовывая голову из-за бархатного занавеса, говорит секретарь.

– Ах, да, есть еще должность… должность кого? – оборачивается бургомистр.

– Должность импровизатора, – подсказывает управляющий замком, – рассказчика на заданную тему. Если у вас есть литературный талант. У вас есть литературный талант?

– Да… есть ли у вас талант? Отец Климент сказал, что вы, юноша, поэт.

– Попробовать можно.

– Вот и расскажете что-нибудь нашему князю.

– Под присмотром библиотекаря! – подчеркивает начальник полиции.

– И меня, – добавляет Мурнау.

– Разумеется! Вам все позволено, господин Мурнау, как самому уважаемому человеку в городе.

– Я могу идти?

– Вы не имеете права задавать вопросы.

– Уже и вопросы нельзя задавать?

– Только с разрешения суда. Кстати, господин судья, проведите процесс. Молодой человек хотел с нами судиться, вот и объясните ему в качестве адвоката, на что он может рассчитывать после обвинения, которое вы ему предъявите. Ваше слово, господин адвокат и прокурор заодно.

– По представлению возможности уведомления нижеприведенного мнения в связи с неизбежными обстоятельствами, изложенными в параграфе устава о положении представленных к рассмотрению дел, что составляет основу для рассмотрения претензии, теряющей свою силу к моменту нахождения подходящего повода к приложению устава караульной службы… – это не к вам относится, сбился немного… при нахождении оснований, не позволяющих… Слышите? «Не позволяющих!» … воспользоваться преимуществами означенного закона в применении к лицам, ответственным за предоставление сведений о преимуществе некоторых актов, имеющих отношение к означенному делу, противоречащих, однако… «Однако!» … состоянию, к которому относятся вышеизложенные выводы, если только они не войдут в повторное противоречие с трактовкой упомянутых условий некоего препятствия, выраженного в акте устава о уже сказанном утверждении…

– Минуточку, минуточку, что-то я не пойму, где прокурор, а где адвокат.

– Все в одном. Зачем разделяться?

– А не могли бы вы…

– Помедленней?

– По… понятней.

– Резюмирую: неразумный – не будь неразумным, разумный – останься разумным.