Текст книги "Приглашение в замок"

* * *

В попытке избавиться от навязчивых доброжелателей – все жалеют его после участия в пикнике и приглашают на ужин – Адамсон выбирается за пределы города погулять по предгорью. Но и силы природы, сдаётся, восстают против него. Выйдя к подножью горы, он стал подниматься наверх по склону. Ворон, усевшись на мшистый камень, напоминающий морскую черепаху, прокаркал что-то магическое, и камень заскользил вниз по склону, наезжая на него, словно танк. «И ты Брут…» Долго еще ворон скакал за ним по тропинке, каркая что-то явно извинительное, и только после: «Да ладно, не обижаюсь я вовсе», – отстал.

* * *

Сквозь трещину в стене полуразрушенной башни, одиноко стоящей на холме, его манит рукой отшельник в монашеском одеянии.

– Куда путь держишь, юноша?

– Да, собственно говоря, никуда. Так, прохаживаюсь.

– Единственно правильный путь.

– А вы чем занимаетесь здесь, отче, молитесь?

– Вот еще! Я так же как ты, юноша, ничем не занимаюсь.

– Как Диоген в башне.

– Нет, он что-то там мыслил, Истину пытался найти. Нет, я ничего не ищу. Я фальшивый философ.

– Все здесь фальшивое.

– В мире вообще все фальшивое. Когда близнецу Людовика XIV удалось переместить железную маску на голову незадачливого охранника, никто на вопли несчастного, что он не король, не поверил. А вы, юноша, в поисках свободы, небось, пребываете? Еще более бесполезное занятие, чем заниматься ничем.

– Ну да, на свете все – покой и воля.

– Ну что за глупости? Какая воля? Хочешь побиться головой об стенку?

– Нет, не хочу.

– Вот видишь, какая тут воля: сплошная неволя.

– Ну да, неволя.

– Нет, ты не должен со мной соглашаться, ты спорить должен со мной. Спроси вот меня, почему я называю себя фальшивым философом?

– Считайте, спросил.

– Такого явления, как философия не существует. Понятие – да, а явления – нет. Все, что нужно, известно. Первое: я есть, второе: мир вокруг существует помимо меня, я откуда-то явился и исчезну потом, как и все. Но это еще не философия, это ощущения в знаниях явленные. Вся философия сводится к трем вопросам: есть ли Бог и как к нему относиться, если Он есть.

– А третий, по-вашему?

– Есть ли жизнь после смерти, но этот вопрос вытекает из первых двух. Все! Больше не о чем спрашивать! Все остальные вопросы и ответы на них придуманы фанфаронами, которые сами себя нарекли философами. Нельзя заниматься тем, чего нет. Вот и делай из этого вывод.

– В книгах по философии…

– Прочел я все ваши книги по философии, а ответа не получил. Все, что написано от Сократа и далее – мертвые словеса, мертвые, как эти бесплодные камни. Но даже если спросите вы у меня, есть ли Бог, то и на этот вопрос у меня нет ответа. Можно, конечно, предположить по совершенству творения, что за всей красотой и гармонией стоит некий Создатель. Разве камни, даже если они падут на землю, смогут взрастить башню – создание рук человеческих, которая сбросила их? Нет! А вот этот репейник, созданный Богом, сам себя размножает. Не торопись, однако, с выводами, юноша. В природе мы видим лишь часть проявления божественной мудрости. Можно, конечно, предположить, что в Библии все остальное досказано. Казалось бы, становись на колени и молись. Я же, как и всякий фальшивый философ, начинаю размышлять и… как всегда, ошибаюсь. Поскольку, это мои слова, а не божественные, они мертвые.

– Сейчас вы расскажете о том, как будучи юношей прибыли с котомкой сюда и, завороженные пейзажем, остались здесь навсегда. Затем предложите мне присоединиться и пялиться вместе с вами на звезды по вечерам.

– Нет-нет, я не из тех, кто приставлен к вам для мучений. Я прибыл сюда добровольно. Место, действительно понравилось мне, да и не могло не понравиться. Погляди, какая вокруг красота, а если на башню взобраться! Какой пейзаж открывается сверху! Нет, никто меня не удерживал здесь. Я расскажу о своей жизни, пожалуй. Не будучи еще философом, был созерцателем. Смотрю, бывало, на стену и вдруг дверь возникает. Я в нее захожу и что вижу? Общество непонятное, люди сидят за столом в одеждах позапрошлого века и все, как во сне происходит. Вроде бы все в порядке, да все не на месте, только вокруг стола страус ходит с короной на голове. К каждому гостю страус склоняет голову и говорит комплимент остроумный. Да и гости ведут себя странно, если не сказать более чем. Посуда того и гляди начинает вверх подниматься, прислуге приходится вылавливать в воздухе. Истории тут же начинают случаться любовные, однако, какие-то странные и неприличные. Выхожу из замка, а он следует за мной, как собака на привязи, в полуметре скользит над землей. Короче, видел я сны наяву. Чего только не насмотрелся, кем только не перебывал. И не только навиделся, но и на-осязался. Куда там Дез Эссенту с его «Le rebur», ибо то, что он строил, состояло из кубиков нашей косной реальности. Косной, по сравнению с той, в которую я входил усилием воли.

– Что же вы не превратили свои видения в искусство?

– Для обеднения виданного? Нет уж, увольте! Со временем, однако, все стало меняться и не в лучшую сторону. Трещины начинают по стенам возникают и расползаются во все стороны, словно змеи. Вещи ветшают, краски блекнут. Замок разваливается уже окончательно и обломки медленно опадают, но руку подставить достаточно, чтобы они с легкостью необыкновенной вернулись на свои места на потолке. Ненадолго, однако. Постепенно от замка остались руины. Предметы повисли в воздухе, словно от взрыва на мусорной свалке. Исчез мой прекрасный мир. Вот тогда-то я и задумался, а что есть жизнь. Стал путешествовать. Набрел как-то на пейзаж замечательный и стал тут жить. По вечерам поднимаюсь на вершину башни этой трухлявой, ложусь на плиту, покрытую мхом, и жду откровенья от Бога в надежде, что мне знак будет свыше. Я, разумеется, знаю, что при этом надо молиться, однако ленюсь».

– Что ж так?

– Воспоминания, к тому же, не дают покоя о путешествиях по прелести. Легче гораздо быть фальшивым философом, чем молиться усердно, чтобы вымолить себе не просто смерть, а смерть, скажем, крестную! Когда мне не приносят еду, сам за едой не хожу, я голодать начинаю. Недельки через три сатиры по ночам начинают являться с наядами. На башню не могут ступить, потому как крестами на зубцах вся вершина обложена. Костры начинают по кругу из книг разводить прямо в воздухе. Цитатки из книг из библиотеки Александрийской зачитывают. Философией соблазняют и сценками неприличными. Глупости все это. Бог появится и своим появлением на все вопросы разом ответит. Ваши философы вопросы все задают: «Быть или не быть?» Дурацкий вопрос! Разумеется – быть, коль родился и существуешь уже. Не хочешь жить, не живи. Свобода».

– Вот как раз свободы мне не хватает.

– Вот как раз свободы у вас, человеков, больше, чем надо.

– Только что вы уверяли меня, что в мире сплошная неволя.

– В том-то и метод фальшивого философа – рождать парадоксы. Да, вокруг неволя, а человек свободный.

– Все ваши советы сводятся к предложению забраться на башню и медитировать вместе с вами.

– Человек – сам себе башня ходячая. Главное отыскать ее в себе, что не каждому дано.

* * *

– Черную книгу явились прочесть?

– Черную?

– Вот она, – указывает библиотекарь на золотистый куб.

– Внутри, полагаю, черная?

– Смотря для кого. Она двусторонняя. Открываем с одной стороны и читаем, потом с другой – и читаем другой вариант той же самой истории. Чудо, можно сказать.

– Отнюдь! Просто страницы собраны в гармошку.

– Вы догадливый, сын Адама. Жаль, что вы отказываетесь стать моим учеником.

– Чтобы вы убили меня?

– Вы талантливы. Пожалуй, самый талантливый из всех, кого город пытался противопоставить мне.

– Вы так считаете?

– Вы единственный, кто заартачился. Лилиткой, как морковкой ослов, приманивали всех вас ко мне. Вы думаете, она в вас влюблена? Ха-ха! В книге прописаны события на многие годы вперед, но интереснее всего на сотни назад. Хотите прочесть? – открывает библиотекарь книгу.

– Смеетесь?

– А что такое?

– Очередная шутка?

Страницы покрыты цветными узорами, а сверху написан текст на латыни с переводом, буквы коего переплетаются с первоначальным текстом.

– Кто-нибудь в состоянии прочесть ваш палимпсест?

– Я прочел, и могу пересказать, не все, конечно же, но кое-что.

– Я достаточно насмотрелся здесь…

– И наслушался.

– … чтобы понять, что происходит в вашем городе.

– И в мире.

– В мире, может быть, еще не разобрался, что…

– Вот именно!

– Все, что вверху, вы сейчас скажете, то и внизу.

– Вот именно! На месте нашего города – гора. На картах, разумеется. Известная актриса снимала здесь фильм. Те, из актеров, кто прозревали, что горы вовсе нет, проваливались и падали в озеро. Мы их вылавливали сетями, просушивали и…

– Да, врать, о, сочинять, вы все здесь горазды.

– Раньше город парил… в прямом и переносном смысле… в небе. Про Лапуту, надеюсь, слыхали? Мотор, который производит электричество на продажу в подвале замка, раньше держал наш остров в воздухе. Борьба на острове между князьями, народом и мною… да, попами еще… идет уже пару веков. Эх, молодой человек… хм, сын Адама… если б вы знали, сколько бездарных людишек (иные, впрочем, способные даже весьма) роют землю под ногами власть предержащих. Я называю их земляными червями. Получая в свою очередь власть, они сами становятся жертвами новых червей. Церковь отпала после французской революции, там, внизу, ибо то, что внизу, то и вверху.

– Верх какой-то у вас ограниченный.

– На Бога намекаете? Некому стало заповеди Его соблюдать. Народ просочился в замок вначале под видом прислуги, а потом городской совет стал претендовать на помещения для канцелярии. Отняли две трети помещений в замке для нужд их чертовой канцелярии, и ритуалы творят там против меня свои жалкие. Масонов из себя изображают. Какие из них масоны! Дураки стоеросовые.

– Дураки хитры.

– Только в противостоянии сил, исходящих от замка, церкви и библиотеки, город мог находиться на высоте положения. Как только плебеи создали четвертую точку напряжения сил, остров опустился на бренную землю. Бургомистр… сотоварищи… все еще надеются свалить меня, как некогда отцы их низвергли остров с высоты, но меня победить невозможно. Я родился в орнаменте и только в нем можно меня победить. Вокруг узоры, узоры… как сейчас помню… при рождении роились светящиеся, кое-где лица, тела проступали. Там лестничка, там лепнинка, там статуя, там витражик, там барельефик античный. Дамы в платьях роскошных, а все более – без. Долго узоры роились, а потом дороились до города этого. А в нем чего только нет: нимфы, сирены, сатиры и даже кентавр. «Вы явились, – сказал мне кентавр, – на остров, воспетый божественным Свифтом, но не на тот, который назывался Лапутой, а на его более древнего собрата, если летающий остров можно сравнить с человеком, имеющим братьев и сестер». Чего только я здесь не ненавиделся…

– Что же вы не превратили свои виденья в искусство?

– Для обеднения увиденного? Нет уж, увольте! Золотой век кончился лет эдак двести назад, а вслед за ним вымерли наяды и фавны. Кое-кто все же остался. Графиня, к примеру, к которой вы неравнодушны.

– Давно уже нет.

– Она – последнее, скажу по секрету, на земле воплощенье Астарты! Ну, да ладно. В последний раз предлагаю свое покровительство. В противном случае…

– Очень противном?

– Соглашайтесь, город вас все равно не отпустит. Отсюда выхода нет. Разве что умудритесь орла приручить или феникса и на нем улететь. Даже если удастся бежать, вам не выбраться за пределы Орнамента.

– Вы же сказали, Орнамент исчез.

– Нет, не исчез, невидимым стал… для профанов. Вам нужно башню создать духовного совершенства и с нее метать в меня ядра ментальные.

– Башню? Я, как погляжу, у вас все здесь заодно.

– О чем это вы? А-а, о моем двойнике! Башню построил себе безопасную, а со мной воевать не желает. Никто не желает со мной воевать, а… жа-аль. Сам я сражаюсь с князем, но только как со спаринг-партнером, и вовсе не желаю уничтожения власти князей, как таковой, ибо кто не живет под властью монархов, тот вообще не живет! Вы когда-нибудь видели живое золото?

– Живое?

– Смотрите, – Мориарти вылавливает сачком из аквариума дюжину золотых рыбок и выбрасывает на мраморный стол. Рыбки прыгают, сверкая золотой чешуей. – Оцениваете красоту зрелища?

– Прекрасное зрелище, но не пора ли вернуть их в предназначенную им стихию?

– В банковский сейф?

– На волю, в аквариум.

– Нет.

– Но они скоро погибнут. Зачем это вам?

– И это будет по вашей вине.

– Это еще почему?

– Потому что вы не включаетесь в игру.

– Но рыбы причем?

– Рыбы – невинные жертвы вашего эгоизма.

– Ладно, считайте, что я включился. Что нужно сделать или сказать, чтобы избавить невинных созданий от мук?

– Все уже сказано. Нужно, однако, проверить. Вот вам ружье, заряженное дробью. Избавьте братьев наших меньших от мук. Включайтесь в игру: стреляйте! Если решились меня застрелить, приобретете мою силу. Я, наконец, упокоюсь, а вы станете моим правопреемником.

– Я ухожу.

– Не вы, однако, уходите, но я отпускаю! Позволяю уйти. Вы не захотели стать учеником чародея, но слишком много узнали, чтобы уйти просто так. Попомните мои слова, когда перейдете на следующий уровень познания.

* * *

– Молодой человек, – кладет Мурнау руку на плечо Адамсона на улице, – вы заметили, что я лучше всех отношусь к вам.

– Вам виднее…

– Пропускаем иронию в ваших словах… Я хотел бы вам предложить… предложить… но прежде два слова о себе. Я груб и вульгарен, но образован. Слегка образован. Достаточно, однако, чтобы ввернуть удачное словцо из древних поэтов. Древних весьма. Вот вам пример: Семела посмела, а Зевс не хотел, Семела сомлела… а, нет, – сгорела… а Зевс сожалел. Как остроумно, как тонко, не находите, а? Не все, правда, знают, о чем идет речь. Вы – поэт: должны знать. А вот еще: Цирцея приглашает в пещеру гостей, и превращает их… и превращает их… как вы думаете, а-а, в кого?

– В кабанов или в свиней.

– Да, это так, но не совсем. В… ка-бань-еро! Смешно? Что-то вы не смеетесь. Я остроумен, всегда и во всем! Люблю анаграммы из слов составлять. Возьмите, к примеру, слово «шоколад» и… несоединимое на первый взгляд – кладбище. Соединяю и… получается, получается… ну… шоколадбище. Остроумно, не правда ли? Бывает, кстати, такое. Догадываетесь?

– Н-нет.

– У меня доска есть стоклеточная с кладбищем, ха-ха-ха, шоколадных фигур, кои, ежели сбил, по условию игры нужно съесть. В фигурках залиты ликеры и коньяки. Шахматисты, как правило, худосочны и быстро пьянеют, а нам, толстякам, все нипочем. Я и выигрываю, за что друзья прозвали меня шахматным шулером. Впрочем, друзей у банкиров нет, только соперники, но называются так. Друзья не любят меня, клички дают за спиной, пошляком обзывают, уважают, однако, за деньги и… остроумие. Я – душа компании. Комильфо, одним словом, хотя людей не люблю. Это, впрочем, взаимно. Я некрасив, но чертовски обаятелен. Вру! Сами видите: внешность у меня кошачья и голос противный. Иные… даже уроды… одним голосом могут заворожить женщину, ибо в голосе великая сила. Я люблю женщин, особливо лилиток, но с моей внешностью клоуна рассчитывать на взаимность не приходится. Разве что, – с проститутками. Но я их не люблю: холодные, жадные, глупые, хитрые, лживые, скользкие создания! Как говорил ваш Достоевский «красота спасет мир». Или это наш Ницше сказал?

– Достоевский.

– Достоевский сказал – красота спасет мир, а Ницше поправил его: «не спасет». Хм, красота! Подайте мне лилитку на блюде, а весь мир пусть катится к черту! Однако никто не подносит. Моему брату… красавцу… достались все женщины этого мира от отца – ловеласа, а мне от него его деньги, всего лишь. Моему брату достаточно на женщину эдак томно взглянуть, как она у его ног начинает пресмыкаться – паршивая шлюха! Лучше б передо мной! Вернемся, однако, к нашей богине. Я хотел бы вам предложить нечто такое, что трудно выразить словами.

– Мне постоянно предлагают игры, правил которых не сообщают.

– Нет-нет, я скажу. Да, кстати, моя настоящая фамилия Мурр, но я и так похож на кота, поэтому убрал из фамилии лишнее «р» и добавил ни на что не намекающее «нау» – для значительности. Как вы знаете, я влюблен в вашу Цирцею. Я даже съемки оплатил в нашем городе с ее участием, став невольным продюсером, но она отказалась играть любовную сцену со мной.

– Сочувствую. Представляю ваши мучения.

– О, вы не представляете!

– Еще как представляю! Могу рассказать.

– Бальзам на душу от ваших рассказов! Бальзам!

– На берегу живописного озера в маленьком городке неподалеку от Цюриха проживал в своем доме, похожем на замок, человек с бесполезной профессией знатока и ценителя изящных искусств.

– Бесполезное занятие.

– Специалист по орнаментам в частности был, а также слыл классификатором женской красоты по типам, представленным в литературе и живописи прошлых веков.

– Вот это уже интересно.

– Будучи человеком непрактичным, влез в долги, и виллу пришлось продать. Графиня N поселилась в его сердце и доме на следующий день после того, как он переехал на другую сторону озера в крохотную комнату на чердаке дешевого пансионата. Насмотревшись в ее окна в подзорную трубу, ночью во сне он почувствовал, что летит над озером в свой бывший дом, по пути превращаясь в юношу, коим мнил себя, забывая о возрасте. Он влетает в открытое окно спальни и сходу вонзается в роскошное тело графини, раскинувшееся на постели. Она ахнула более от удивления, чем от испуга, и прильнула к нему, словно ждала все эти годы. Сплетение, восторг, огонь и ангелы, трубящие на небесах! На вершине блаженства они оба просыпаются: она в своей спальне, а он на чердаке. В следующий раз она полетела ему навстречу. Все продолжалось до тех пор…

– … пока графиня не догадалась о том, кто посещает ее в сновидениях.

– Совершенно верно. Графиня прибывает к пансионату в лимузине с шофером, затянутым с ног до головы в скрипящую рыжую кожу. Она поднимается по лестнице на чердак, одетая в пышное парчовое платье, усеянное орхидеями, но… встречает ее не прекрасный юноша, каким он представал перед нею во снах, а бедный пятидесятилетний специалист по орнаментам. Оба они смущены и не знают, что сказать. Она слоняется по комнате, перебирает безделушки, вздыхает и, наконец, выходит из комнаты, спускается вниз под пристальными взглядами постояльцев из приоткрытых дверей, величественная, словно языческая императрица, выходящая из ванны на глазах у рабов. С тех пор она ему уже больше не снилась.

– Поучительная история, как и все ваши рассказы.

– Ландшафт называется с видом на озеро, замок и горы. Напечатано в одном экземпляре у меня в голове.

– Теперь уже в двух, и у меня – тоже.

– Если запомните.

– Замечательная история, да, замечательная. Хотелось бы, однако, что-нибудь по… оптимистичней, что-нибудь со счастливым концом.

– Бедного марсельского чиновника… очередная история – слушайте… срочной телеграммой вызывают на похороны богатого родственника в Париж. Несмотря на смокинг, взятый напрокат, и орхидею в петлице, чувствительный молодой человек так и не решается заговорить с очаровательной соседкой по купе – настоящей лилиткой. Не обращая на него внимания, она поглощена чтением любовного романа. В Париже, проследив за незнакомкой до ее дома, молодой человек отправляется на похороны. Подходя к двери особняка, где происходило прощание с покойным, молодой человек услышал голоса перебранки, но как только он вошел в холл, все споры в момент прекратились. Взгляды присутствующих обратились к его скромной персоне. Воцарилось тягостное молчание. Молодой человек готов был провалиться под землю от смущения. Наконец, брат покойного, отбросив цилиндр в сторону, со словами: «А-а, явился! Ну, так забирай эту свинью и сам хорони!» – сталкивает гроб с лестницы. Гроб подкатывается к ногам молодого человека.

– Все понятно, – ухмыляется Мурнау, – чтобы досадить родственникам, покойный оставил ему все свое состояние.

– Совершенно верно.

– Жаль, жаль, я также поступить не смогу. Богатство у нас фамильное.

– Богатство, однако, не идет ему впрок. Вместо того, чтобы в новом своем положении самому предстать перед очами дамы сердца, бедняга стоит по ночам под ее окнами и вздыхает. Но она не появляется. Наконец, он узнает, что она выехала в неизвестном направлении. Он нанимает агентов, которые разыскивают по всей стране похожих на нее красавиц, но ни одна из них не дает ему настоящего удовлетворения. Отчаянию молодого человека нет предела. Через два месяца частный сыщик входит в кабинет, где несчастный влюбленный проводит все свое время, не обращая внимания на коллекцию подобий своего идеала. Сыщик подводит его к двери и сквозь щелку в портьере предлагает узнать ее среди полудюжины лилиток, заполняющих салон. Но он не в состоянии угадать, кто из них та самая, настоящая.

– Истории ваши, надо сказать, не вселяют оптимизма.

– История еще не закончилась. Для возвращения прежнего чувства сыщик предлагает повторить ситуацию. Молодой человек вновь едет на поезде, где и встречает ту самую лилитку. Она читает книгу, время от времени бросая на него благосклонные взгляды. Сердце его забилось с удвоенной силой. Они отправляются на ту же квартиру, до которой он проследил ее в первый раз. В браке они жили долго и счастливо до…

– … первой ее измены, понятно. Вернемся к нашей лилитке. Вы не могли бы уступить ее мне? – спрашивает Мурнау, указывая на замок.

– Помилуйте…

– Нет-нет, помилуйте вы! Я все понимаю, не в вашей власти убедить ее стать моей навсегда или хотя бы на ночь, при условии утром покончить с собой. Помните, как царица восточная предлагала себя в истории известной в узких масонских кругах. Да, вы не властны, да, не властны, но… как бы это сказать… вы могли бы подписать обязательство передать графиню в мое безраздельное пользование. Только не смейтесь. Я у всех горожан получил такое обязательство. За деньги, соответственно. У всех, включая женщин и детей.

– Чтобы вы не очень обольщались, могу сообщить вам кое-что, что возможно охладит ваш пыл. Несмотря на то, что я уже несколько месяцев вынужден почти каждый вечер являться в замок на свидание с вашей графиней, мы в основном занимаемся спорами и выяснениями.

– Выяснениями чего?

– Достойна ли моя персона обладания ее тела.

– М-м-да, это не обнадеживает. Но я все равно хотел бы ее перекупить. В награду я помогу вам бежать. Или вам нужны деньги? Пожалуйста: деньги есть. Мне здесь все принадлежит: замок, дома и земля вся под ними и та, что в окрестности. Мориарти, правда, пророчит: люди в черном у меня все отберут и приму, будто, смерть от пижамы своей. Полосатой, к тому же! На первый взгляд чушь, ерунда, но, если подумать, а не отравят ли пижаму мою конкуренты-завистники. Поскольку предупрежден, не буду покупать ничего полосатого, и пророчество не сбудется. Расскажите лучше побольше о ней. Расскажите, что она о себе рассказывает.

– Она такое о себе рассказывает, что иной раз пересказать невозможно.

– Почему?

– Что ж, представляйте. Стоит наша с вами цирцейна на улице у витрины антикварного магазина в шубе, надетой на голое тело, если не считать шляпы с вуалью и босоножек. Морская раковин с красным нутром возвышается над ее головой за стеклом. Время от времени выставляет то плечо, то колено, то еще что-нибудь. Останавливается передо ней молодой человек в свитере с ромбами. «Мадмуазель, – говорит, – разрешите приложиться к устам». Она распахивает шубу и на мгновение всю себя выставляет на обозрение. «С вас пять крон за показ, а за приложиться – еще пятьдесят», – и на раковину указывает, за витриной. «Кроны… кроны… Что это такое?» – спрашивает молодой человек. «Кроны – это деньги. На них можно приобрести все, что угодно», – и указывает на двух манекенных девиц, усыпанных бриллиантами, опираясь на локоток, они задумчиво смотрят, расположившись за ней с двух сторон за витриной. «Где их берут? Я учусь в семинарии на священника, и ничего о жизни не знаю», – сообщает молодой человек, притворяясь наивным. «Деньги, – продолжает она объяснять ему терпеливо, – обычно выигрывают в карты, занимают или крадут. В редких случаях зарабатывают честным трудом», – и вздыхает. «Кес ке се, честный труд?» – не унимается семинарист. «Мой труд, например. Я честно зарабатываю свой хлеб».

– Нет, нет, нет, – возражает Мурнау, – ничего неприличного! За витриной магазина напротив стоял оператор и снимал сценку для фильма «Раковина и священник» режиссера Кирсанова. Он же в нем и снялся в роли семинариста. Да вы приходите ко мне в гости, познакомитесь с ним.